Слушайте историю его любви и милосердия. 4 страница
Когда он был готов, на столе уже шумел электрический кофейник. Хозяин сунул руку в карман висевшего на стуле пиджака и достал оттуда карточку. Джейк с недоумением ее прочел. Посреди было четко напечатано имя – Джон Сингер, а внизу такими же стройными, аккуратными буквами написано чернилами короткое обращение:
«Я глухонемой, но читаю по губам и понимаю, что мне говорят. Пожалуйста, не кричите».
От неожиданности у Джейка закружилась голова и он растерялся. Они с Джоном Сингером молча смотрели друг на друга.
– Интересно, сколько бы времени мне понадобилось, чтобы это понять, – произнес Джейк.
Сингер пристально следил за его губами – Джейк и раньше замечал эту его манеру. Подумать только, что он немой!
Они сели за стол и стали пить горячий кофе из голубых чашек. В комнате было прохладно: полуспущенные шторы смягчали слепящие солнечные лучи. Сингер достал из стенного шкафа жестяную коробку с хлебом, апельсинами и сыром. Ел он немного и больше сидел, откинувшись на спинку стула и спрятав руку в карман. Зато Джейк ел с жадностью. Ему надо сейчас же отсюда уйти и обдумать свое положение. Раз уж он тут застрял, придется срочно искать какую-нибудь работу. В этой тихой комнате было слишком покойно и удобно для каких бы то ни было треволнений, надо выйти на волю и немножко побродить в одиночку.
– А у вас в городе есть еще глухонемые? – спросил он. – У вас много друзей?
Сингер улыбался. Он не сразу разобрал, что у него спрашивают, и Джейку пришлось повторить свой вопрос. Тогда Сингер вздернул темные ломаные брови и покачал головой.
– Небось скучно одному?
Тот неопределенно мотнул головой. Они еще немножко посидели молча, а потом Джейк собрался уходить. Он несколько раз поблагодарил Сингера за приют, старательно выговаривая слова, чтобы тот наверняка его понял. Немой опять только улыбнулся в ответ и пожал плечами. Когда Джейк спросил, может ли он оставить на несколько дней под кроватью свой чемодан, немой утвердительно кивнул.
Потом Сингер вынул руки из карманов и стал аккуратно писать серебряным карандашом на листке блокнота. Кончив, он пододвинул блокнот Джейку.
«Я постелю на пол тюфяк, и можете здесь остаться, пока не подыщете себе жилье. Меня почти весь день не бывает дома. Вы нисколько меня не стесните».
Джейк почувствовал такой прилив благодарности, что у него задрожали губы. Но принять это предложение он не мог.
– Спасибо, – сказал он. – Жилье у меня есть.
Когда он уходил, немой подал ему туго скатанный синий комбинезон и семьдесят пять центов. Комбинезон был весь в грязи; его вид сразу вызвал у Джейка целый поток воспоминаний о том, как он провел минувшую неделю. Деньги, как дал понять ему Сингер, лежали у него в кармане.
– Adios, – сказал Джейк. – Как-нибудь на днях зайду.
Он простился с немым у двери. Тот стоял в пролете, все так же засунув руки в карманы, и чуть-чуть улыбался. Спустившись на несколько ступенек, Джейк обернулся и помахал рукой. Немой помахал ему в ответ и затворил за собой дверь.
Снаружи яркое солнце ударило Джейку в глаза. Он постоял на тротуаре возле дома, пока не вернулось зрение. На перилах крыльца сидела девчонка. Где-то он ее уже видел. Он припомнил и мальчишеские шорты, которые она носила, и ее манеру щурить глаза.
Он показал ей свернутый грязный комбинезон:
– Мне надо это выбросить. Где тут у вас мусорный ящик?
Девчонка соскочила с перил.
– На заднем дворе. Я вам покажу.
Он пошел за ней следом по узкой сыроватой аллейке вдоль стены дома. На дворе он увидел двух негров, сидевших на заднем крыльце. Оба были в белых костюмах и белых туфлях. Один из них – очень высокий – щеголял в ярко-зеленых носках и галстуке. Другой был светлый мулат среднего роста. Он обтирал о колено губную гармошку. У этого носки и галстук были огненно-красного цвета.
Девчонка показала мусорный ящик у забора, а потом крикнула в кухонное окно:
– Порция! Длинный и Вилли тебя ждут!
Бархатистый голос пропел из кухни:
– Нечего орать. Сама знаю, что ждут. Шляпу мне надеть надо?
Перед тем как выбросить комбинезон, Джейк его развернул. Он задубел от глины. Одна штанина была порвана, и перед забрызган кровью. Джейк бросил комбинезон в ящик. Из дома вышла молодая негритянка и присела к двум одетым в белое неграм на приступки. Джейк заметил, что девчонка в шортах внимательно его разглядывает. Она в явном волнении переступала с ноги на ногу.
– Вы родня мистера Сингера? – спросила она.
– Да нет, ничуть.
– Вы с ним большие друзья?
– Настолько, чтобы у него переночевать.
– Я просто подумала…
– В какую сторону Главная улица?
Она показала направо:
– Два квартала отсюда.
Джейк разгладил пальцами усы и двинулся в путь. Он позвенел в горсти семьюдесятью пятью центами и так крепко прикусил губу, что она стала багровой. Впереди, переговариваясь, медленно шли трое негров. Чувствуя себя в незнакомом городе одиноким, он брел за ними, не отставая, и прислушивался к их разговору. Девушка держала обоих мужчин под руки. Платье на ней было зеленое, а шляпа и туфли – красные. Мужчины шли, тесно к ней прижимаясь.
– Что будем вечером делать? – спросила она.
– Это от тебя зависит, солнышко, – сказал высокий. – У нас с Вилли никаких особых планов нет.
Она поглядела сперва на одного, потом на другого.
– Вам обоим решать.
– Что ж, – сказал тот, что пониже, в красных носках. – Мы с Длинным думали, не пойти ли нам втроем в церковь.
Девушка пропела свой ответ в трех разных тональностях:
– Ла-ад-но-о… А после церкви у меня есть намерение немножко посидеть с отцом… совсем немножко.
Они свернули за первый же угол, и Джейк постоял, глядя им вслед, а потом двинулся дальше.
На Главной улице было тихо, знойно, почти безлюдно. Он только сейчас сообразил, что сегодня воскресенье, и мысль эта нагнала на него тоску. Полотняные навесы над закрытыми магазинами были подняты, и здания в ярком солнечном свете казались голыми. Он прошел мимо «Кафе „Нью-Йорк“». Дверь была открыта, но внутри было темно и пусто. Утром он не нашел носков, и горячая мостовая жгла кожу сквозь тонкие подошвы туфель. Солнце давило голову, как раскаленная чугунная чушка. Ему казалось, что город этот – самое тоскливое место, какое он когда-либо видел. Тишина улицы вызывала у него странное ощущение. Пока он был пьян, ему мнилось, что вокруг царят буйство и разгул. А сейчас словно все вдруг вымерло и остановилось.
Он вошел во фруктово-кондитерскую лавку, чтобы купить газету. Колонка с объявлениями о найме рабочих и служащих была очень короткая. Требовались молодые люди от двадцати пяти до сорока со своими автомобилями для продажи разных товаров на комиссионных началах. Эти объявления он быстро пробежал. На миг его привлекла вакансия шофера грузовика. Но больше всего заинтересовала его заметка в самом низу. Она гласила:
«Требуется опытный механик.
Увеселительные аттракционы „Солнечный Юг“.
Обращаться Уиверс-лейн, угол 15-й улицы».
Он машинально вернулся назад, к дверям ресторана, где провел последние две недели. Не считая фруктовой лавки, это было единственное место поблизости, которое не было сегодня закрыто. Джейк внезапно решил зайти и повидать Бифа Бреннона.
После яркого уличного света в кафе было совсем темно. Помещение выглядело куда более скромным и обшарпанным, чем ему помнилось. Бреннон стоял, как всегда, за кассой, скрестив руки на груди. Его смазливая пухлая жена у другого края стойки подпиливала ногти. Джейк заметил, что они переглянулись, когда он вошел.
– День добрый, – поздоровался Бреннон.
Джейк почуял что-то неладное. Наверное, этот тип помнит, что он тут вытворял, когда был пьян, и смеется над ним. Джейк сразу словно одеревенел и насупился.
– Пачку «Тарджет», пожалуйста.
Но когда Бреннон сунул руку под стойку за табаком, Джейк увидел, что он и не думает смеяться. Днем лицо у хозяина не было таким суровым, как ночью. Оно было бледное, словно Бреннон не выспался, а глаза напоминали глаза усталого ястреба.
– Чего молчите? – проворчал Джейк. – Сколько я вам должен?
Бреннон, выдвинув ящик, положил на стол школьную тетрадь. Он медленно стал ее листать, а Джейк следил за ним. Тетрадь была больше похожа на записную книжку, чем на приходо-расходную книгу. В ней тянулись длинные столбцы цифр, сложение, деление и вычитание перемежались маленькими рисунками. Бреннон остановился на какой-то странице, и Джейк увидел в углу свою фамилию. Цифр на этой странице не было, только мелкие галочки и крестики. Поперек были нарисованы маленькие, пухлые, вразброс сидящие кошечки с длинными закорючками вместо хвостов. Джейк вгляделся и увидел, что лица у кошечек женские. И все они напоминают лицо миссис Бреннон.
– Галки – это пиво, – пояснил Бреннон. – Крестики – обеды, а тире – виски. Поглядим… – Бреннон потер кончик носа и прикрыл глаза веками. Потом он захлопнул тетрадь. – Примерно долларов двадцать.
– Ну, я их не скоро отдам, – сказал Джейк. – Но может, когда-нибудь вы их и получите.
– Торопиться некуда…
Джейк прислонился к стойке.
– Скажите, а что у вас тут за город?
– Обыкновенный город, – сказал Бреннон. – Примерно такой же, как всякий город нашего масштаба.
– А сколько здесь жителей?
– Тысяч тридцать.
Джейк распечатал пачку табака и скрутил себе сигарету. Руки у него дрожали.
– В основном хлопчатобумажные фабрики?
– Правильно. Четыре большие фабрики – это главное. Трикотажная фабрика. Несколько хлопкоочисток и пилорам.
– А сколько здесь платят?
– Да в среднем, пожалуй, десять-одиннадцать долларов в неделю, но время от времени фабрики, как водится, простаивают. Почему вы спрашиваете? Хотите получить на фабрике работу?
Джейк сунул кулак себе в глаз и сонно его протер.
– Еще не знаю. Может – да, может – нет. – Он расстелил на стойке газету и ткнул пальцем в объявление, которое только что прочел. – Думаю сходить туда и разузнать, что к чему.
Бреннон прочел и задумался.
– Ага, – сказал он наконец. – Я эту петрушку видел. Не бог весть что… парочка аттракционов – карусель и качели. Негры, рабочие и дети их обожают. И все это передвигается с одного городского пустыря на другой.
– Расскажите, как мне туда попасть.
Бреннон подошел с ним к двери и показал дорогу.
– Вы утром пошли с Сингером к нему домой?
Джейк кивнул.
– Что вы о нем скажете?
Джейк прикусил губу. Лицо немого стояло у него перед глазами как живое. Словно лицо друга, которого он давно знал. Джейка не оставляла мысль об этом человеке с тех пор, как он от него вышел.
– Я даже не знал, что он немой, – помолчав, сказал он.
Он снова зашагал по пустой раскаленной улице. Но шел он теперь не как чужой, попавший в незнакомый город. Он, казалось, кого-то искал. Вскоре он очутился в одном из фабричных районов на берегу реки. Улицы тут были узкие, немощеные и уже не безлюдные. Ватаги оборванных, тощих ребятишек играли, громко перекликаясь друг с другом. Двухкомнатные неотличимые друг от друга хибары подгнили, но так и стояли некрашеные. Кухонная вонь смешивалась с вонью сточных канав и уличной пылью. Слышалось негромкое шуршание водопадов в верховье реки. Люди молча стояли в проемах дверей и сидели на приступках. Они поворачивали к Джейку желтые непроницаемые лица. Он отвечал им взглядом широко открытых карих глаз. Шел он как-то подергиваясь и то и дело отирал рот тыльной стороной волосатой руки.
В конце Уиверс-лейн на целый квартал тянулся пустырь. Когда-то тут была свалка автомобильного лома. На земле до сих пор валялись ржавые части и выдранные из мотора трубки. В углу пустыря стоял прицеп, а рядом – карусель, полуприкрытая брезентом.
Джейк медленно подошел поближе. Перед каруселью топтались две девчонки в комбинезонах. Возле них, сдвинув колени, сидел на ящике в лучах заходящего солнца негр. В одной руке он держал пакетик с растаявшими шоколадками. Джейк смотрел, как он лениво запускает пальцы в шоколадную кашу и облизывает их.
– Кто тут заведует этим делом?
Негр сунул два липких пальца в рот и провел по ним языком.
– Такой рыжий, – сказал он, слизнув шоколад. – Вот и все, начальник, что я знаю.
– А где он сейчас?
– Да вон там, за большим фургоном.
Джейк на ходу снял галстук и сунул его в карман. На западе садилось солнце. Над черной линией крыш алело небо. Владелец аттракционов стоял в одиночестве и курил. Рыжие волосы торчали пружинками у него на макушке; он поглядел на Джейка серыми водянистыми глазами.
– Вы тут хозяин?
– Угу. Паттерсон моя фамилия.
– Я насчет работы. Утром прочел ваше объявление.
– Ага. Новички мне не нужны. Мне нужен опытный механик.
– Опыт у меня большой, – сказал Джейк.
– А вы кем работали?
– Ткачом, наладчиком. Работал в гаражах и на автосборке. Самые разные вещи делал.
Паттерсон повел его к полунакрытой карусели. При свете заходящего солнца неподвижные деревянные лошадки имели странный, причудливый вид. Они замерли на скаку, пронзенные тускло позолоченными брусьями. У лошадки рядом с Джейком была трещина в деревянном облезлом крупе, а с закатившихся глаз – слепых и обезумевших – облетела краска. Джейку казалось, что эта мертвая карусель может привидеться только в пьяном сне.
– Мне нужен опытный механик, чтобы он мог пускать все это в ход и содержать машины в порядке, – сказал Паттерсон.
– Это я смогу.
– Тут надо работать за двоих, – объяснял хозяин. – Самому заправлять всеми аттракционами. Кроме ухода за механизмами, надо следить за порядком. Проверять, чтобы у всех были билеты. И чтобы это были наши билеты, а не с какой-нибудь танцульки. Все хотят покататься на лошадках – просто удивляешься, как ловчат негры, чтобы вас обставить, когда у них нет денег. За ними надо следить в оба.
Паттерсон подвел его к механизму внутри лошадиного круга и стал показывать разные его части. Он опустил рычаг, и заводная музыка тонко задребезжала. Окружавшая их деревянная кавалькада, казалось, отгораживала их от внешнего мира. Когда лошадки остановились, Джейк стал задавать вопросы и сам пустил в ход механизм.
– Парень, который у меня работал, уволился, – сказал Паттерсон, когда они снова вышли на лужайку. – А я терпеть не могу обучать новых людей.
– Когда мне приступать?
– Завтра после обеда. Мы работаем шесть раз в неделю. С четырех дня до двенадцати ночи. Вам надо прийти около трех и помочь запустить аттракционы. И после закрытия надо еще час, чтобы все убрать.
– А как насчет платы?
– Двенадцать долларов.
Джейк кивнул, и Паттерсон протянул ему мертвенно-белую вялую руку с грязными ногтями.
Когда он ушел с пустыря, было уже поздно. Ядовито-голубое небо побледнело, и на востоке появилась белая луна. Сумерки смягчали силуэты домов. Джейк не пошел прямо на Уиверс-лейн, а покружил по соседним улицам. Какие-то запахи, какие-то отдаленные голоса то и дело заставляли его резко останавливаться у пыльной обочины. Он бродил наугад, бесцельно сворачивая то вправо, то влево. Голова у него была легкая-легкая, словно сделанная из тонкого стекла. В нем происходил какой-то химический процесс. Пиво и водка, которые он в таких количествах поглощал, вызвали в его организме реакцию. Его сшибало с ног опьянение. Улицы, казавшиеся такими мертвыми, вдруг ожили. Неровная полоска травы, окаймлявшая тротуар, поднималась навстречу шагавшему по ней Джейку к самому его лицу. Он сел на траву и прислонился спиной к телефонному столбу. Потом он устроился поудобнее, скрестив по-турецки ноги, и стал разглаживать кончики усов. В голове у него возникли слова, и он мечтательно произнес их вслух:
– Протест – самый драгоценный цветок нищеты. Это точно.
Поговорить было приятно. Звук собственного голоса доставлял ему удовольствие. Ему будто вторило эхо, оно долго звучало в воздухе, как если бы каждое слово произносилось дважды. Джейк проглотил слюну, облизнул пересохшие губы и заговорил снова. Ему вдруг захотелось вернуться в тихую комнату немого и высказать бродившие в нем мысли. Странная охота поговорить с глухонемым! Но одному ему было тоскливо.
С наступлением вечера улица потускнела. Иногда мимо него по узкому тротуару шагали мужчины, монотонно перебрасываясь словами; каждый их шаг поднимал облачко пыли. Пробегали парами девушки, прошла мать с ребенком на плече. Джейк тупо посидел, не двигаясь, а потом поднялся на ноги и побрел дальше. На Уиверс-лейн было темно. Керосиновые лампы бросали желтые дрожащие пятна света из проемов дверей и окон. В некоторых домах был полный мрак – семья сидела на крылечке, довольствуясь лишь отблеском света от соседей. Из окна высунулась женщина и выплеснула ведро помоев прямо на улицу. Несколько капель попало Джейку на лицо. Иногда из глубины дома доносились визгливые, сердитые голоса. Но обычно слышно было только мерное поскрипывание качалки.
Джейк остановился возле крыльца, где сидели трое мужчин. Из дома на них падал бледно-желтый свет лампы. Двое были в рабочих комбинезонах, без рубашек и босиком. Один был высокий и какой-то развинченный. У другого, щуплого, в углу рта гноилась болячка. Третий, в рубашке и брюках, держал на коленях соломенную шляпу.
– Эй, – окликнул их Джейк.
Все трое повернули к нему застывшие, покрытые нездоровой бледностью лица фабричных рабочих. Они что-то пробормотали, но даже не пошевелились. Джейк вынул из кармана пачку табака и пустил по кругу. Он сел на нижнюю ступеньку и разулся. Остывшая, влажная земля приятно холодила подошвы.
– Работаете?
– Ага, – сказал человек в соломенной шляпе. – Почти все время.
Джейк поковырял грязь между пальцами ног.
– Во мне ищет выхода слово божие, – сказал он. – Хочу кому-нибудь его передать.
Мужчины улыбнулись. С другой стороны улочки донеслось женское пение. Табачный дым низко висел над ними в неподвижном воздухе. Проходивший по улице мальчонка остановился и расстегнул ширинку, чтобы помочиться.
– За углом там навес, и сегодня – воскресенье, – помолчав, сказал щуплый. – Можете туда пойти и проповедовать слово божие сколько душе угодно.
– Да не та у меня проповедь. Лучше. Я хочу рассказать правду.
– О чем?
Джейк пососал ус, не отвечая. Помолчав, он сказал:
– У вас тут забастовки бывают?
– Раз была, – ответил высокий. – Была тут у них эта самая забастовка лет шесть назад.
– Ну и что?
Человек с болячкой на губе пошаркал подошвами и бросил на землю окурок.
– Да ничего… Просто бросили работу, потому что хотели получать двадцать центов в час. На это пошло человек триста. Болтались целый день по улицам, и все. Тогда фабрика послала грузовики, и через неделю в городе было полно людей, согласных на любую работу.
Джейк повернулся к ним лицом. Рабочие сидели на две ступеньки выше его, и ему пришлось закинуть голову, чтобы заглянуть им в глаза.
– А вас это не бесит? – спросил он.
– То есть как это – бесит?
Жила на лбу у Джейка налилась и побагровела.
– Господи спаси! Вот так – бесит, понимаешь, б-е-с-и-т! – рявкнул он прямо в их недоумевающие бескровные лица. За спинами рабочих через открытую дверь был виден весь дом. В проходной комнате стояли три кровати и умывальник. В дальней босая женщина спала, сидя на стуле. С одной из неосвещенных веранд по соседству доносились переборы гитары.
– Я и сам из тех, кто приехал на грузовике, – сказал высокий.
– Это ничего не меняет. То, что я вам хочу объяснить, просто и понятно. Ублюдки, которым принадлежит эти фабрики, – миллионеры. А вот чесальщики, мойщики и все, кто стоит за ткацкими и прядильными станками, с трудом вырабатывают столько, чтобы у них не сводило кишки. Ясно? Вот когда ты идешь по улице и видишь голодных, изнуренных людей и рахитичную детвору, разве тебя это не бесит? Неужели же нет?
Лицо Джейка потемнело, губы вздрагивали. Те трое смотрели на него с опаской. Потом человек в соломенной шляпе расхохотался.
– Ладно, можешь ржать. Сиди тут и лопайся от смеха.
Мужчины смеялись легко, от души, как всегда смеются трое над кем-нибудь одним. Джейк, смахнув пыль со своих ступней, надел туфли. Кулаки его были крепко сжаты, а рот свела злая усмешка.
– Смейтесь, больше вы ни на что не годны. Так и будете скалить зубы, пока не подохнете!
Он надменно зашагал по улице и еще долго слышал за спиной их смех и оскорбительные выкрики.
Главная улица была ярко освещена. Джейк послонялся по перекрестку, позвякивая мелочью в кармане. Голова у него болела, и, хотя ночь стояла жаркая, тело его тряс озноб. Он вспомнил о немом, и ему захотелось сейчас же к нему пойти и посидеть возле него. Во фруктово-кондитерской лавке, где он днем покупал газету, он приглядел корзинку с фруктами, обернутую в целлофан.
Грек за прилавком сказал, что цена ей шестьдесят центов, поэтому, когда Джейк заплатил, у него осталась одна десятицентовая монетка. Но стоило ему выйти из лавки, как ему показалось нелепым нести такой подарок здоровому мужчине. Из-под целлофана высовывалось несколько виноградин, и он с жадностью их съел.
Сингер был дома. Он сидел у окна над шахматной доской. Комната была такой же, какой оставил ее Джейк: вентилятор включен и кувшин с холодной водой под руками. На кровати лежали панама и бумажный пакет – как видно, немой недавно вернулся. Коротким кивком он указал Джейку на стул напротив и сдвинул шахматную доску в сторону. Потом он откинулся назад, засунул руки в карманы и посмотрел на Джейка, словно спрашивая взглядом, что произошло с ним за то время, что они не виделись.
Джейк поставил фрукты на стол.
– На сегодняшний день лозунг был такой: «Ступай в мир, найди осьминога и надень на него носки».
Немой улыбнулся, но Джейк так и не понял, дошла ли до него шутка. Сингер с удивлением посмотрел на фрукты, а потом снял с них целлофановую обертку. Когда он перебирал фрукты, на лице его было какое-то особенное выражение. Джейк пытался его разгадать – и не мог. Но вдруг Сингер широко улыбнулся.
– Я сегодня получил работу при аттракционах. Буду пускать карусель.
Немой, видно, ничуть не удивился. Он подошел к стенному шкафу и вынул бутылку вина и два стакана. Они молча выпили. Джейку казалось, что он никогда еще не бывал в такой тихой комнате. Свет над головой причудливо преломил его отражение в огнистом стакане с вином, который он держал перед собой, – такие карикатуры на себя – яйцевидное сплюснутое лицо с усами, торчащими чуть не до ушей, – он не раз наблюдал на округлой поверхности кувшинов и оловянных кружек. Немой сидел напротив него и держал свой стакан обеими руками. Вино забродило у Джейка в жилах, и он почувствовал, что снова погружается в пеструю неразбериху опьянения. Усы его от возбуждения стали нервно подергиваться. Он наклонился всем корпусом вперед, упер локти в колени и уставился на Сингера требовательным взглядом.
– Держу пари, что я в этом городе единственный сумасшедший. Я имею в виду – самый настоящий буйный псих, да и только, право слово. Вот и сейчас чуть было не ввязался в драку. Иногда мне кажется, что я и вправду ненормальный. Не пойму, так это или нет.
Сингер пододвинул гостю вино. Джейк отпил из бутылки и потер макушку.
– Понимаете, во мне сидят два человека. Один – образованный. Я сиживал в самых больших библиотеках страны. Читал. Без конца читал. Книги, в которых сказана настоящая, истинная правда. Тут в чемодане у меня книги Карла Маркса, Торстина Веблера[3]и других писателей вроде этого. Я их без конца перечитываю и чем больше узнаю, тем больше бешусь. Я знаю в них каждое слово и на какой странице оно напечатано. Во-первых, я люблю слова: диалектический материализм, иезуитская уклончивость, теологическое пристрастие, – любовно и старательно выговаривал Джейк.
Немой отер лоб аккуратно сложенным платком.
– Но я вот что хочу сказать. Как быть человеку, когда он что-то знает, но не может объяснить другим?
Сингер потянулся за стаканом Джейка, наполнил его до краев и сунул в покрытую ссадинами руку.
– Напоить хочешь? – спросил Джейк, отдергивая руку, отчего на его белые брюки пролилось несколько капель вина. – Нет, лучше послушай. Куда ни глянь, повсюду подлость и продажность. И вот эта комната, и эта бутылка виноградного вина, и фрукты в корзине – все это продукты купли и продажи. Человек не может существовать, если он хотя бы пассивно не приемлет окружающей его подлости. Кто-то надрывается как вол за каждый глоток пищи, которую мы едим, и каждый клочок одежды, которую мы носим, но никто не желает об этом подумать. Все люди слепы, немы и тупоголовы – глупые, подлые существа.
Джейк прижал кулаки к вискам. Мысли его разбегались в стороны, и он не мог их собрать. Ему хотелось дать волю своей ярости. Ему хотелось выбежать на людную улицу и затеять драку.
Немой по-прежнему глядел на него терпеливо и участливо, а потом, вынув серебряный карандаш, старательно вывел на клочке бумаги: «Вы демократ или республиканец?» – и протянул записку через стол. Джейк смял бумажку в руке. Комната снова начала кружиться у него перед глазами, и он не смог ничего прочесть.
Он не сводил глаз с лица немого, чтобы вернуть равновесие. Глаза Сингера, казалось, были единственной устойчивой точкой в этой комнате. Они были разноцветные, в янтарных, серых и светло-нефритовых крапинках. Джейк так долго в них вглядывался, что чуть было себя не загипнотизировал. У него пропала всякая охота бушевать, и он успокоился. Глаза, казалось, понимали все, что он хочет сказать, и что-то старались выразить в ответ. Немного погодя перестала кружиться и комната.
– Вы-то понимаете, – пробормотал Джейк заплетающимся языком. – Вы знаете, что я думаю…
Издалека донесся нежный, серебристый звон церковных колоколов. Лунный свет лег белой полосой на соседнюю крышу, а небо мягко, по-летнему синело. Было договорено без слов, что Джейк пробудет у Сингера несколько дней, пока не найдет себе комнату. Когда вино было допито, немой разложил на полу возле кровати тюфяк. Джейк лег, не раздеваясь, и мгновенно заснул.
Вдали от Главной улицы в одном из негритянских кварталов города одиноко бодрствовал в своей темной кухне доктор Бенедикт Мэди Копленд. Шел десятый час, и воскресный благовест уже смолк. И хотя ночь была душной, в пузатой дровяной печи горел неяркий огонь. Доктор Копленд сидел возле печки на жестком кухонном стуле, наклонившись вперед и подпирая голову длинными тонкими руками. На его лице лежали красные отсветы пламени из печных щелей; при этом освещении его губы на черной коже казались почти лиловыми, а седые волосы, облегавшие череп как шерстяная шапочка, отливали голубизной. Он давно сидел в такой позе. Даже глаза, мрачно устремленные в одну точку из-под серебряной оправы очков, не меняли выражения. Потом он хрипло откашлялся и поднял с пола книгу. В комнате было очень темно, и, чтобы различать буквы, доктору приходилось держать книгу возле самого огня. Сегодня он читал Спинозу. Ему трудно было постигать сложное хитросплетение мыслей и тяжелые фразы, но, читая, он ощущал за словами могучую, ясную цель и чувством доходил до понимания.
Часто по ночам резкое дребезжание звонка нарушало его покой, и в приемной его дожидался пациент с переломом кости или раной от бритвы. Но сегодня вечером его никто не тревожил. Проводя долгие одинокие часы в темной кухне, он вдруг начинал медленно раскачиваться из стороны в сторону, а из горла его вырывался звук, напоминавший не то пение, не то стон. Вот как раз в такой момент и застала его Порция.
Доктор Копленд заранее узнал о ее приходе. С улицы донеслись звуки гармоники, наигрывавшей блюз, и он сразу понял, что это играет его сын Вильям. Не зажигая света, он прошел через переднюю и отпер входную дверь. На веранду он не вышел, остановился в темной прихожей. Луна светила ярко, и тени Порции, Вильяма и Длинного отчетливо чернели на пыльной улице. Соседние дома выглядели убого. Дом доктора Копленда отличался от других зданий поблизости. Он был прочно выстроен из кирпича и оштукатурен. Небольшой палисадник был огорожен штакетником. Порция попрощалась с мужем и братом у калитки и постучалась в дверь веранды.
– А почему это ты сидишь в темноте?
Они прошли через темную приемную в кухню.
– У тебя ведь такие шикарные электрические лампы – странно, почему ты вечно сидишь в темноте?
Доктор Копленд ввернул лампочку над столом, и комната ярко осветилась.
– Мне хорошо в темноте, – сказал он.
Комната была голая, но чистая. На одном краю кухонного стола лежали книги и стояла чернильница, на другом – тарелка, вилка и ложка. Доктор Копленд сидел очень прямо, перекинув длинную ногу за ногу, и поначалу Порция тоже вела себя чинно. Отец и дочь были очень похожи – у обоих одинаково плоские широкие носы, одинаковые рот и лоб. Но по сравнению с отцом кожа у Порции выглядела совсем светлой.
– Да у тебя тут изжариться можно, – сказала она. – По-моему, зря ты подкладываешь дрова, когда не готовишь.
– Хочешь, перейдем в приемную? – предложил доктор Копленд.
– Нет, не хочу ничего, посидим и тут.
Доктор Копленд поправил на носу очки в серебряной оправе и сложил на коленях руки.
– Как ты жила с тех пор, как мы не виделись? Ты и твой муж… и твой брат?
Порция уселась поудобнее и скинула с ног лодочки.
– Длинный, Вилли и я живем очень хорошо.
– Вильям до сих пор с вами питается?
– Конечно. Понимаешь, у нас ведь свой распорядок, свой уговор. Длинный платит за квартиру. Я за свои деньги на всех покупаю еду. А Вилли заведует церковными взносами, страховкой и субботними развлечениями. Мы трое соблюдаем распорядок, каждый вносит свою долю.