Глава 3. Сэм просыпается, как по сигналу будильника, ровно в семь часов и садится на кровати, осмысливая и своё местопребывание
Сэм просыпается, как по сигналу будильника, ровно в семь часов и садится на кровати, осмысливая и своё местопребывание, и сложившуюся ситуацию. Он прекрасно помнит всё, что случилось в минувшие сутки: смерть Джессики, практически слово в слово – сообщение на автоответчике брата, свой сумбурный переезд в Блу Эарт к пастору Джиму… Но покрывала, которым он укрыт, он не помнит, и от этого маленького проявления заботы не чужого ему человека теплеет на душе – он думал, что, кроме Джессики, никто не будет даже хотеть о нём заботиться. Сэм совершенно по-детски радуется своей ошибке и немного грустно, но искренне улыбается тарелке остывшего овощного рагу на тумбочке рядом.
Наскоро перекусив, Сэм проходит в потайной коридор церкви, специально для дел, не предназначенных для посторонних глаз, где и находит пастора. Джим, насвистывая и закатав рукава чёрной сутаны, точит длинный серебряный нож. Металлические повизгивания скользящего о лезвие точила совершенно не вяжутся со строгим облачением священнослужителя, но при этом он всё-таки умудряется выглядеть органично. Сэм вдруг с удивлением узнаёт в свисте пастора мотив «Whiskey in the jar». Эта песня была любимой у его отца, причём именно в исполнении Metallica – отчётливые характерные нотки кавера этой группы он различает сразу.
- Доброе утро, Джим. Это против какой нечисти? – Сэм задаёт немного глупый вопрос, но разговор всё равно нужно с чего-то начать. Джим приостанавливается и смотрит на него, улыбаясь так же тепло, как и вчера, но теперь в этой улыбке сквозит сожаление, и сердце Сэма сжимается от предчувствия тяжёлых известий.
- Доброе утро, Сэм. Присядь пожалуйста, - говорит пастор, поднимаясь с небольшой грубо сколоченной табуретки, на которой он работал, и проходит к огромному стенду с разномастным охотничьим вооружением. Сэм покорно садится и с интересом, которого так и не смог выжечь из его естества Стэнфорд со всей его нормальностью, рассматривает арсенал друга семьи. – Нож, который тебя так заинтересовал, является отличным оружием против многих видов нечисти, боящихся серебра, - замечает Джим, аккуратно устанавливая оружие на место, - например, против гулей оно бессильно – если ты помнишь, серебро им не помеха, но можно отрезать им голову этим ножом, а вот оборотня любого вида или перевёртыша им легко как ранить, так и убить.
Пастор подходит к наглухо запертому шкафу в углу, который, как Сэм помнит, всегда использовал, чтобы хранить посылки, приходившие на адрес церкви разным охотникам «до востребования». Сняв с шеи верёвочку с ключом, Джим со скрипом открывает тяжёлые деревянные створки, чтобы достать из недр хранилища небольшой ящичек, выглядящий, как посылочный. Сэм внутренне подбирается, потому что догадывается, о чём сейчас пойдёт речь.
- Это от твоего брата, - начинает Джим, тяжело вздохнув. - Пришло на адрес церкви где-то полгода назад. Сопровождалось письмом, в котором Дин просил меня не открывать посылку, а сберечь её для тебя. Видимо, он догадывался, что однажды ты вернёшься к охоте.
- Он оставил сообщение на автоответчике, - подтверждает Сэм, но пастор прерывает его:
- Я знаю, сын мой. Я и сам звонил Дину несколько раз, но всё время слышал это сообщение. В письме твой брат дал мне кое-какие наставления насчёт тебя: ввести в курс дела относительно нынешнего состояния охотничьего братства, точнее, его членов, которые тебе знакомы – из тех, кто жив; рассказать, кто умер и при каких обстоятельствах, потому что ты должен это знать; экипировать тебя по надобности и стабильно обеспечивать работой или предоставить это Бобби Сингеру, ты отлично знаешь его, - дождавшись кивка Сэма, Джим продолжает, - но сначала ты должен открыть эту посылку. Богом клянусь, Сэм, я не знаю, что там, и почему-то не очень уверен, что это действительно от Дина. На него не похоже, во всяком случае.
- Дайте её мне, - просит Сэм в ответ, и, получив в руки коробочку в хрусткой песочного цвета бумаге, облегчённо выдыхает, - вы можете быть спокойны, пастор. Это именно от моего брата. Почерк Дина я узнаю везде – он пишет, как курица лапой.
Они облегчённо смеются в унисон, но сердце Сэма всё ещё стучит с волнением – он не знает, что оставил ему брат, и ему не терпится скорее узнать.
- Я думаю, тебе нужно вернуться в твою комнату и разобраться с этим самостоятельно, сын мой, - ненавязчиво выпроваживает его Джим. Сэм кивает, поднимаясь, и выходит из комнаты. Только тогда пастор позволяет себе обессиленно опереться на крышку стола и пустить слезу отчаяния, глядя на собственную потрёпанную Библию, в которой притаилось другое письмо. Последняя весточка от Джона Винчестера.
«Пойми меня, Джим… Дин тяжело ранен… Никогда не узнают… Продам душу, чтобы спасти сына… Мой грех и так слишком велик… Может быть, я искуплю этот грех за нас обоих… Я знаю, ты один никогда не станешь меня ненавидеть… Береги моих мальчиков, Джим… И прости меня за всё…»
- Прости, Джон, - глухо шепчет пастор, стирая со щёк следы минутной душевной слабости, - я не уберёг старшего. Он всё-таки мёртв. Ты погиб зря…
- - -
Сэм садится на кровать и сосредоточенно рассматривает коробку в своих руках. Адрес написан криво, явно наспех – когда Дин пишет, никуда не торопясь, он всё равно поаккуратнее – почерк не такой разлапистый. Посылка пришла из Принстона, это где-то в Нью-Джерси, они охотились там, когда были ещё детьми. Их первая совместная с Дином охота… И только теперь на Сэма обрушивается осознание – Дина нет. Он послал ему посылку из того места, где началась его охотничья жизнь, как бы намекая: «Всё, братец, пора бы тебе отрастить собственные яйца и не прятаться за чужими спинами». Чуть насмешливый голос брата горьким маревом дрожит на кромке сознания, и неловкие слёзы подступают к горлу огромным солёным комом.
С треском он разрывает хрусткую упаковку и нервно смеётся: коробка оказывается не просто обыкновенной, почтовой, а из-под печенья, которое они часто покупали в детстве. Это та самая коробка, которую Сэм оставил себе, чтобы складывать в неё игрушки и разные детские мелочи – вот на боку полустёртая надпись: «Сэм Винчестер».
Он открывает коробку со скрипом, – старая жесть местами проржавела и в голос плакалась об этом, - и застывает потрясённо, смаргивая подступающую влагу с глаз, увидев то, что лежало на самом верху.
Ключи. От Импалы. С потёртым серебряным брелоком в виде волка, который он сам подарил брату на восемнадцатилетие, весь комплект чёртовых ключей, они лежат на белом конверте с именем Сэма.
Слёзы всё-таки выступают, когда Сэм открывает письмо и начинает читать.
«Здравствуй, брат.
Я знал, что ты приедешь к дяде Джиму. Ты не мог не приехать, потому что если ты этого не сделал, то ты девчонка и я был прав, когда дразнил тебя так. Конечно же, я шучу. Но если ты сейчас читаешь это – значит, мы с отцом старались зря и не успели оградить тебя от беды, которой оба боялись – что ты потеряешь с таким трудом обретённое тобой счастье.
Прости меня, Сэмми. Ты, наверное, уже понял, что меня нет в живых, иначе я не оставил бы тебе ключи от своей любимой машины у самого надёжного человека на свете. Но я не мог поступить иначе.
Помнишь аварию, в которой ты едва не погиб? Тебя сбила долбаная Тойота, и мне огромных сил стоило удержаться от того, чтобы отомстить за тебя, найти того придурка, который не справился с управлением или забыл надеть с утра грёбаные очки. Вместо этого я сделал то, что сделал. Я просто пошёл на перекрёсток и продал свою чёртову душу.
Не сердись на меня, Сэмми, пожалуйста. Мне всё равно была бы дорога в ад, братишка. Посуди сам: с моим образом жизни не одаривают крылышками. Я, можно сказать, только ускорил процесс.
Мне дали год. И за этот год я постарался многое совершить – убил кучу адских тварей, работал, не покладая рук, чтобы мир стал хоть чуточку безопаснее. Для тебя.
Если ты читаешь это письмо, то я всё-таки упустил свою главную добычу, за которой охотился почти год – свой последний год, который мне был отпущен для возмездия. Прости меня, Сэм. Я ещё раз продал бы душу за то, чтобы ты не видел эти строки, а сидел сейчас со своей девушкой и пил чай. Я честно старался прикончить поганого ублюдка, но мог просто сдохнуть в попытке.
Не ищи меня. Моё тело, скорее всего, развеяли по ветру демоны, а всё, что было мне дорого, теперь в относительной безопасности. Я оставил Импалу и кое-какие вещи у Бобби Сингера. Прошу тебя, забери их и береги Детку. За этот год она многое повидала, но я попросил Бобби немного её подлатать. Надеюсь, он выполнил обещание.
Господи, Сэмми, я был в Стэнфорде два дня назад. Ты шёл с лекций с этой твоей Джессикой, вы смеялись и обсуждали какой-то фильм. Ты был таким счастливым… И я тоже счастлив теперь, потому что я вернул тебя, братишка, вернул с того света. Вот только оставил совсем одного… Но я не эгоист, я буду надеяться, что ты ещё сможешь жить дальше без меня. Я не смог. Просто не смог.
Держись Бобби и пастора Джима. Они славные люди, они вырастили нас и помогут тебе освоиться. Навести Эллен Харвелл, Бобби даст тебе адрес, и передай ей и её дочке Джо, что меня больше нет. Это весь список людей, которым следует знать, что я мёртв. Остальные пусть думают, что я исчез. Куда – неизвестно. Никому нельзя доверять.
Сэм, будь сильным. Тебе понадобится всё, чему мы с отцом учили тебя. Не забывай ничего и, пожалуйста, не сдохни на первой же охоте. Не делай чего-то, о чём можешь пожалеть. Не оскорбляй мою память.
Мы больше никогда не увидимся, поэтому я говорю «Прощай». Прощай, Сэмми, братишка.
Я люблю тебя.
Твой брат Дин».
Ни слова об отце. Но – целая прощальная речь. Так похоже и непохоже на Дина одновременно.
- Я тоже тебя люблю, брат, - выдыхает Сэм, прижимая листок, заботливо исписанный рукой Дина, к дрожащим губам и закрывая глаза, чтобы сдержать рыдания. Когда слёзы отступают, он начинает разбирать остальное, что было в коробке.
Под отцовским дневником – следующей вещью, которую он находит, лежит записка, написанная всё тем же отвратительным почерком: «Отец оставил мне дневник и исчез. Я до сих пор не знаю, что с ним произошло, так что передаю тебе это рукописное руководство по борьбе с нечистью как шпаргалку для охот. Кстати, я так и знал, что ты расплачешься, Саманта. Соберись, тряпка!». Это заставляет Сэма рассмеяться, и он вытирает глаза, мельком удивляясь тому, как хорошо его знал Дин. Он с благоговением откладывает в сторону книжицу в потёртой кожаной обложке, решив ознакомиться с ней позже.
Под дневником лежит плитка шоколада, перевязанная помятой ленточкой. Сэм готов поклясться на Библии, что Дин не сентиментален, но маленький клочок бумаги, засунутый под полоску красной ткани, заставляет его усомниться в этом. «С прошедшим Днём Рождения. Я всё ещё жив, но до следующего не дотяну. Дин.». Шоколад молочный и пористый, как нравится Сэму, и он с удивлением и нежностью поглаживает обёртку, не решаясь открыть подарок. Казалось, брат подарил ему не только возможность жить продажей своей души. Он открыл ему глаза – Дин всегда любил своего младшего брата больше себя самого.
Следующее, что лежит в коробке, - толстый ежедневник в твёрдом чёрном переплёте. На форзаце от руки нарисована демонская ловушка – обычная предосторожность, но ни один демон не сможет прочесть того, что написано в этой книжице. Её Сэм никогда не видел, и надпись «Собственность Дина и Сэма Винчестеров» наталкивает его на мысль, что Дин начал вести свой дневник. Но почему и его имя на первой странице?
Перевернув лист, парень начинает читать, с каждым последующим словом всё больше удивляясь проницательности своего брата.
«День первый.
Здравствуй, Саманта! Вот ты и добрался до своего путеводителя по опасным местам США. Здесь я собрал коллекцию разнообразной нечисти, от которой избавиться уже не успевал. Зато в перерывах между охотами я собирал информацию о ней и записывал всё сюда. Если никто пока не добрался до всех этих тварей, это сделаешь ты – с моей помощью. Я буду рядом с тобой, пока ты будешь охотиться, и я буду давать тебе советы. Мы с Бобби обговорили все места, записанные здесь, так что после того, как ты заберёшь Детку, он всегда будет знать, где тебя найти. Не читай весь дневник сразу – так неинтересно. Но во время каждой охоты тщательно изучай всё, что я здесь написал. Пригодится.
Береги Детку, сучка. И я знаю, что сейчас ты скажешь «Придурок». Ну, давай, говори!
Дин.»
Больше надписей на первом развороте не было, но Сэм честно решает не подсматривать дальше и, усмехнувшись, послушно говорит:
- Придурок.
На дне коробки остаётся последний свёрток, и Сэм разворачивает светлую, чуть запачканную ткань.
Фотография, на которой Дин и он вместе – улыбающиеся, счастливые, Сэм – только что распрощавшийся со школой парнишка, у которого впереди – вся жизнь, а Дин – его ужасно гордый собой старший брат, ведь с Сэмом на выпускном балу танцевала самая красивая девушка в школе. Сэму снова хочется расплакаться, как ребёнку, потому что он резко вспоминает, что потерял. Засушенная лилия – Дин, оказывается, помнил, как в детстве Сэм помогал поливать старушке Клейтон цветы и гордо рассказывал про белоснежные лилии, которые помогал посадить и за которыми следил весь тот сезон. Потом они уехали, и больше всего он тосковал именно по этим лилиям. Свёрнутая вдвое последняя записка.
Затаив дыхание, Сэм разворачивает её и читает слова, за которые в пятнадцать лет готов был продаться в рабство, а в семнадцать – умереть, лишь бы их услышать. Он так долго уговаривал себя не мечтать о дне, когда его желание сбудется, не хотеть быть рядом с Дином всегда, не видеть ночами во сне его ласки и поцелуи. Он сбежал от этого в Стэнфорд, он почти похоронил в себе это чувство, но вот оно. На маленьком клочке бумаги Дин написал то, что могло бы связать их ещё тогда, если бы он сказал об этом раньше.
«Прости меня за то, что я не смог удержаться и отдал свою жизнь и душу за тебя, Сэм. Я ни о чём не жалею, хотя и хотел провести этот год не в безумной гонке за нечистью, а вдвоём с тобой где-нибудь в тихом местечке. Каждый день есть пиццу, смотреть футбол, гулять – и любить друг друга так, как хотелось бы. Но ты не должен был знать о том, что я люблю тебя. Не как брата, а как… Ты понимаешь, о чём я. Я с шестнадцати лет понял, что хочу целовать тебя, хочу… Хочу всего и сразу. Только с тобой. И не расставаться никогда. Именно поэтому я позволил себе отпустить тебя в Стэнфорд, и теперь малодушно об этом жалею. Прости меня за это. Я всегда буду любить тебя, и только то, что ты можешь ходить и дышать, что ты жив и тебя не тронет Желтоглазый, удерживает меня от того, чтобы я дрожал от страха и пытался спастись. Я честно встречу смерть, потому что когда-то на руках вынес тебя из нашего горящего дома. И вынес сейчас – из небытия к жизни. Я люблю тебя, Сэм, и хочу, чтобы ты это знал. Не суди меня за это. Просто прими так, как принимал всегда.
Твой брат Дин».
Сэм тупо смотрит на листок бумаги, разрушивший все тщательно выстраиваемые годами внутренние барьеры, и не понимает, что он упустил. Почему Дин не сказал ему тогда, в ночь перед его уходом? Он никогда не покинул бы брата!
Но времени, которое могло у них быть общим, у него теперь нет. Только осознание того, что единственный человек, которого Сэм по-настоящему любил, теперь мёртв. И коробка с вещами, которые любовно собирал Дин, чтобы Сэму было легче справиться с утратой, блеклая антология того, чего у них никогда не было.
Сэм закрывает руками лицо и беззвучно плачет.
- - -
- Я уезжаю, Джим, - раздаётся от двери, и пастор прерывает свою безмолвную молитву, оборачиваясь.
- Ты хочешь посетить Бобби Сингера? – cпрашивает он у Сэма, с потерянным видом стоящего на пороге и сжимающего в руках вещи.
- Я хочу попрощаться, святой отец, - говорит бесцветным голосом Сэм , и Джим сухо кивает, хотя тот ничего не объяснил.
- Хорошо, сын мой. Иди с миром. Прощай.
- Прощайте, дядя Джим, - по-детски отвечает младший и отныне единственный Винчестер, разворачивается и уходит.
Когда Мустанг увозит Сэма из Блу Эарт, пастор уже не молится. Он сидит на коленях перед распятием и молча смотрит на Христа укоризненным взором, потому что Бог и сам знает, в чём виноват перед своими детьми.
Джим давно разучился прощать своего Отца за беды народа. Он больше не верит в Господа.
Просто помогает тем, кто делает его работу.
На мгновение его взгляд задерживается на кирпичной кладке возле распятия, и Джим вздыхает, поднимаясь с коленей, потирает поясницу – он уже не так молод, чтобы проводить всенощные на холодном каменном полу – и подходит туда.
Из тонкой щели между кирпичами слегка поддувает, едва слышно шелестит край старого пожелтевшего снимка. Джим берёт его дрожащими пальцами и, прижав ладонь ко рту, чтобы приглушить злой горестный стон, смотрит в глаза человеку, которого любил больше всего на свете.
- Прости меня. Я не смог ему сказать.
С фотографии на него, улыбаясь, немного укоризненно смотрит Джон Винчестер.