ЛЮБИТЬ ИЛИ ВОСПИТЫВАТЬ? 15 страница
Как объяснить мальчишкам, если даже специалисты ни черта не понимают? Объясняю, как могу. Мать вырастила вас, не сэкономив для себя ни минуты времени, ни килоджоуля энергии. Это был ее выбор. Вы выросли, надеюсь, что порядочными людьми. Теперь уже ей нужна ваша поддержка, ей нужно научиться жить в другом режиме. Если она не научится, а вы не удержите (кроме вас – некому), то будет плохо. Совсем.
У Роберта на глазах слезы. Артур отворачивается, в глазах злой блеск, на скулах желваки.
– Зачем вы нам это говорите? Что вы предлагаете? Мы не можем обратно стать маленькими.
– Это не нужно. Сейчас ей нужна поддержка взрослых людей. Вы взрослые. Кроме вас, рядом с вашей матерью нет и, возможно, уже не будет мужчин. Уделите ей время, поухаживайте за ней. Пригласите в театр, в кино, на выставку. Сходите погулять. Поговорите вечером, посидите с ней за столом на кухне. Обсудите друзей. Спросите совета. Расскажите анекдот, дайте послушать вашу музыку и посмотреть ваши клипы. Это возможно?
– Да, да! – поспешно воскликнул Роберт.
– У нас теперь своя жизнь. Почему бы маме тоже не жить своей жизнью? Мы ведь ей не мешаем… Кстати, она говорила нам о том, чтобы усыновить ребенка. Роберт был против, а я – за. Если ее это развлечет…
– Усыновление ребенка – не развлечение, Артур, – жестко сказала я. – На сегодня ситуация сложилась так, что у вашей матери нет своей, отдельной от вас жизни. Может быть, потом заведется. Но сейчас – острый период.
Артур хотел было возразить еще, потом, поколебавшись, едва заметно наклонил голову.
– Тогда вперед и с песней! – напутствовала я. – И помните: мать у вас одна, другой не будет.
Проводила юношей до дверей. Ушли явно загруженные. Ну что ж, я сделала что могла. На Артура надежды у меня не было никакой, а вот эмоциональный Роберт, как мне казалось, вполне может…
Совсем юная женщина внесла в кабинет пухлощекого младенца-девочку.
– Вот, я хотела вас спросить, какие игрушки ей нужно. И еще: она почему-то все только левой рукой берет. Это не страшно?
Мы поговорили об игрушках и асимметрии полушарий. Заглянув в карточку, я увидела, что маме всего двадцать лет. Провожая их до дверей и делая младенцу «козу», я благодушно улыбнулась:
– Надо же, какие нынче психологически грамотные родители пошли!
– А это бабушка нам посоветовала. Она к вам еще с нашим папой ходила. Правда, лапушка моя? – девушка чмокнула младенца в носик.
– А где у нас бабушка?
– Да вот же она, нас за дверью ждет…
Она легко вскочила с банкетки, разворачивая розовый комбинезончик. Ее лицо было свежим и красивым, а глаза сияли любовью.
– Они сами оденутся, – сказала я. – А вы зайдите ко мне на минутку.
– А я ведь сама хотела к вам зайти! – эту чудесную улыбку даже сравнить нельзя было с той, которая мне запомнилась. – Да как-то не собралась. Представьте, мне просто несказанно повезло! Артур прямо тогда, после нашего с вами разговора, сошелся с девочкой. Приезжей, но очень хорошей. Она забеременела, хотела сделать аборт, он сказал: ни в коем случае. Поженились. Хотя они и молодые совсем, такая получилась хорошая семья! А Оленька наша – такая умница и красавица, я просто нарадоваться на нее не могу! Но вы же сами ее видели…
– Да, – серьезно подтвердила я. – Исключительной симпатичности ребенок. А что же Роберт?
– Роберт учится в институте, и еще занимается на кафедре, и еще играет в театре, и еще ходит в походы… В общем, дома мы его видим крайне редко. Но Оленьку он тоже любит, когда видит, всегда с ней играет… Вот какая у нас теперь хорошая, дружная семья, а ведь еще два года назад в голову лезли такие глупости! Вы будете смеяться, но мне кажется, что я только сейчас узнала, что такое настоящее счастье…
«Артур, Артур, я была к тебе несправедлива, – мысленно покаялась я. – Надеюсь, ты не сердишься на меня. Ведь у тебя теперь есть живая и счастливая мать, милая жена и пухлая Оленька…»
Как с этим жить
Они вошли ко мне в кабинет друг за другом, и вместе с ними – я отчетливо это ощутила – вошла беда. Не выдуманная, не высосанная из пальца, не раздутая на пустом месте. Настоящая.
Женщина казалась очень полной для своего небольшого роста и двигалась неловко, как человек, который растолстел недавно и еще не привык к своим изменившимся габаритам. Мужчина, наоборот, выглядел нездорово истощенным и высушенным изнутри каким-то внутренним огнем. Лет им было немало. Никакой ребенок не вошел с ними и не остался в коридоре. Они еще не сказали ни слова, но мне отчего-то уже сделалось не по себе.
– Что ж, это действительно вы… Но мы, собственно, сами не знаем, зачем пришли, – честно признался мужчина, когда я предложила им сесть и раскрыла журнал. – Вы не психиатр и ничем не можете нам помочь. У нашего единственного сына – шизофрения.
– Сколько лет сыну? – спросила я, единственно для того, чтобы что-то спросить.
– Восемнадцать.
– Мы были у вас больше десяти лет назад, – вступила женщина. – Советовались с вами, как лучше развивать одаренного ребенка. Просили посоветовать школу посильнее.
– И я… что? – я все сильнее ощущала растерянность.
Разумеется, я их не помнила. Зачем они пришли теперь? Чего хотят? Оспорить мои тогдашние рекомендации? Поговорить о сыне? Вместе со мной вспомнить то время, когда он выглядел не больным, а наоборот, одаренным ребенком? Еще что-то?
– В три года Вячеслав умел читать, – вспомнил мужчина. – В четыре писал нам интересные, грамотные письма печатными буквами. Когда другие дети еще покрывали листы каракулями, он рисовал панорамы фантастических городов, нумеруя этажи в высотных домах, и план нашей будущей квартиры. К семи годам он умел умножать и делить, знал все планеты Солнечной системы с их числовыми характеристиками и половину таблицы Менделеева. Логично было предположить, что ему требуется особая, усиленная программа для дальнейшего развития, не правда ли?
– Логично, – вздохнула я. – И что же я тогда вам посоветовала?
– Мы с вами тогда совершенно не поняли друг друга, – глядя мне в глаза, сказала женщина. – Ведь вы даже отказались тестировать Вячеслава. Мы с мужем ушли разочарованные и тут же обратились в центр «Прогноз» к другому психологу, который подробно протестировал нашего сына и сказал, что по интеллектуальному развитию он опережает свой возраст на три – три с половиной года…
– Сон! Сон про глазики, – снова неожиданно вступил отец. – Когда я рассказал вам о нем, у вас сделалось такое лицо…
И я их вспомнила!
В три года их сын проснулся и сказал склонившемуся над ним отцу:
– Папа, мне снился сон. Там были два глазика. Один глазик А, а другой глазик Б.
Я интуитивно чую психиатрию. Никакой радости эта способность к моментальной диагностике мне не доставляет, и пользы, как правило, тоже не приносит… Как бы я сейчас хотела, чтобы тогда, больше десяти лет назад, мое чутье меня подвело!
– Вы сказали, чтобы мы отдали его в подготовительную группу в детский сад, а не в гимназию (при его-то развитии!), завели щенка-фокстерьера (мы не очень любим животных), приглашали домой детей-ровесников (ему было с ними просто скучно, он предпочитал общаться со взрослыми), ставили детские домашние спектакли и ходили на детские утренники (Вячеслав их всегда терпеть не мог)…
А что еще я могла им сказать тогда?..
– Теперь мы думаем: если бы мы тогда услышали вас и сделали все, что вы рекомендовали, могло бы это повлиять?..
– Нет! – с максимально возможной твердостью сказала я. Вместе со всей психиатрической наукой я ни черта не понимаю в генезе шизофрении, но, по крайней мере, этот камень я должна была снять с их плеч. – Согласно современным данным, шизофрения не вызывается социальными причинами.
– Он потерял интерес сначала к учебе, а потом и вообще ко всему. Лег на кровать и лежал…
«Простая шизофрения, хуже всего поддается лечению», – соображала я.
– Потом был приступ, ему казалось, что за ним кто-то гонится, он прятался в ванной, с кем-то разговаривал… Потом больница… Сильные лекарства, ремиссия, опять обострение… Все рухнуло, и мы просто не знаем, как с этим жить, – женщина вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Нам все говорят, что дальше будет только хуже… Самое ужасное, что мы уже ничего, совершенно ничего не можем сделать!
– А вот это вы, извините, соврамши! – впервые за все время нашего общения улыбнулась я, почувствовав наконец почву под ногами. – Как раз можете.
– Что вы имеете в виду? – удивился мужчина. – Религию? Еще детей? Но для того, чтобы их родить и воспитать, мы слишком стары, да это опять же и рискованно, как я понимаю… Вдруг получится еще один…
– Я атеистка и бесконечно далека от мысли, что вам следует заменить «неудавшегося» Вячеслава кем-нибудь новеньким.
– Что же тогда? – в нос спросила мать, вытирая глаза платочком.
– Вам, разумеется, нужно в первую очередь отрегулировать диету, похудеть и обязательно проверить щитовидку. Вам, – я кивнула отцу, – пролечить поджелудочную железу, ввести режим дня и дозированные физические нагрузки – пусть понемногу, но непременно каждый день.
– Что-о-о?! Что вы говорите?! При чем тут… – хором. Как и двенадцать лет назад, мои рекомендации явно поставили их в тупик.
– А при том! Ваш сын никогда больше не будет вундеркиндом. Но он остается живым, мыслящим и чувствующим существом. Он совсем юн, и дальше, как и всех остальных людей, его ждет жизнь – он будет радоваться, печалиться, о чем-то волноваться и чем-то интересоваться. У него будут любимые и нелюбимые блюда, любимые и нелюбимые передачи по телевизору, медсестры и психиатры, которые ему будут нравиться или не нравиться…
– Да! – внезапно воскликнул отец. – Вы знаете, а ведь вы правы! Говорят, что шизофреники необщительны. Но Вячеслав, как только у него наступила ремиссия, стал даже общительнее, чем был раньше. Других больных приходится уговаривать, а он в больнице охотно ходил на групповую психотерапию и на занятия по арт-терапии. Сейчас «Вконтакте» болтает о пустяках со своими бывшими одноклассниками и теми людьми, с которыми познакомился в больнице. Как будто бы рухнула какая-то стена, и он теперь добирает то, чего никогда не делал в детстве…
«Пробки у него в мозгах перегорели», – мрачно и непрофессионально подумала я и еще шире улыбнулась родителям.
– Вот видите. Есть современные препараты, если все сложится удачно, Вячеслав долгие годы сможет работать, получать радость от общения с людьми… Но он очень уязвим, чтобы полноценно жить, ему нужен тыл, поддержка. Нужны вы. Поэтому вам следует немедленно заняться своим здоровьем – физическим и психическим, всеми силами поддерживать себя и друг друга в максимально хорошей форме. Чем дольше вы протянете, тем лучше Вячеславу, это-то вы, я надеюсь, понимаете?
– Да, – сказала женщина. – Я и сама хочу похудеть, но как только возьмусь, сразу думаю: да какая теперь разница! – и к холодильнику…
– И вам и мужу критически важно здоровое питание! – назидательно сказала я. – Да и Вячеславу не помешает, ведь у всех антипсихотических препаратов, знаете ли, есть побочные эффекты, и наша задача – минимизировать их воздействие на еще не сформировавшийся организм…
Они сдержанно поблагодарили и ушли работать.
Спустя год с небольшим я видела и самого Вячеслава. Он был мил, слегка заторможен и, пожалуй что, действительно менее странен, чем в дошкольном детстве. Передал привет и коробку конфет от родителей. Спрашивал меня, что я думаю по поводу его трудоустройства в большой магазин (я порекомендовала магазин поменьше), и еще по поводу каких-то векторов, согласно которым развивается Вселенная. Векторы мы обсудили довольно подробно…
Всего лишь эволюция
Поговорим о семейных ролях – по возможности, объективно, не скатываясь в оценочные категории: «это хорошо и правильно», «это совершенно недопустимо», «это ведет к деградации» и тому подобное. А начнем издалека, с зоологии. Мне как бывшему зоологу это особенно близко и приятно.
Итак, для начала: ни у кого из высших приматов, кроме человека, нет выраженной парной семьи. Один самец, одна самка и рожденные ими дети. В стане наших обезьяньих родственников это чисто человеческое ноу-хау. Причем, судя по всему, изобретенное вовсе не сразу, в момент возникновения биологического вида, а много позже. О причинах этого важного новообразования можно говорить долго и интересно, но скажу кратко: на определенном отрезке эволюции так оказалось удобней вести хозяйство и воспитывать детей (у человеческого детеныша всегда было очень длинное детство, хоть, конечно, и не такое длинное, как сейчас). Никакого личного счастья нашим предкам это изобретение, судя по всему, не прибавило, любовь как отдельное явление изобрели еще много позднее, и с парной семьей она поначалу была связана очень приблизительно. Эволюция вообще заботится лишь о выживании и процветании вида (популяции), к благополучию же и даже жизни отдельной особи она равнодушна.
Стало быть, любовь и счастье наших предков были под вопросом, однако разделение семейных ролей уже присутствовало в полный рост и выглядело вполне традиционным, именно так, как любят описывать его современные ревнители. Мужчина выполнял «мужскую» работу, женщина – «женскую» (в чем бы она ни заключалась в данной общине). Причем весьма спорно, что распределение обязанностей уже в этот период диктовалось именно биологической целесообразностью (мужчина делает то, что должно, исходя из своих физиологических отличий). Список «мужского» и «женского» был совершенно условен и определялся опять же сначала целесообразностью, а уже впоследствии традициями. Например, у многих народов рыбалка – мужское дело, но у некоторых – сугубо женское. У европейцев при переходе с места на место основные тяжести несут мужчины, а у австралийских аборигенов – женщины. У нас ковры выколачивают мужчины, а у чукчей шкуры – только женщины.
Любому понятно, что чем устойчивее жизнь общины в целом и чем меньше взаимопроникновение общин с разным укладом, тем легче соблюдать традиционное для данной общности разделение ролей. При этом в здоровых общинах всегда сохранялась пластичность: при образовавшемся недостатке мужчин женщины брали на себя их роли – пахали, охотились, даже воевали (например, при полном истощении мужских возможностей России в Первой мировой войне, когда мужчины уже не хотели и не могли воевать, были сформированы женские батальоны). При возникновении дефицита женщин в общине у тех же чукчей шаман назначал женщинами (проведя несложный обряд) нескольких мужчин, и они благополучно выколачивали эти самые шкуры и выполняли другую женскую работу. Именно эта ролевая пластичность позволяла общине (народу, этносу) пережить трудные времена.
Всем известно, что последние триста – четыреста лет взаимопроникновение различных общественных и семейных укладов шло все ускоряющимися темпами. А в последние годы в виртуальном пространстве вообще сформировалось что-то вроде плазмодия (это организм, представляющий из себя слившиеся клетки с множественными ядрами), в который на правах очень приблизительной автономии влились едва ли не все уклады, существующие нынче на планете.
Отразилось ли все это на семейных ролях? Безусловно, да. В первую очередь это коснулось европейско-американской цивилизации, а за ней понемногу (с периодическими откатами в «возрождение традиционности») тянутся и все остальные.
Стимулируя присущую мужчинам изобретательность и постепенно обустраивая себе с их помощью все более комфортную площадку для жизни и воспитания детей, европейская женщина довольно долго (триста лет без малого) вела планомерный захват плацдарма «мужских» ролей и весьма в этом преуспела. Но эволюция не дремлет. Пока женщины торжествовали победу, мужчины тоже начали перестраиваться в унисон происходящему, и традиционный, отстоявшийся в сагах, литературе и женских мозгах образ «настоящего мужчины» начал стремительно, прямо на глазах изумленного общества размываться.
Что же стало с семьей? Какое-то время (у нас – чуть ли не с двадцатых годов и до конца двадцатого века) она существовала вполне в соответствии с захваченными женщинами полномочиями: женщина и работала наравне с мужчиной, и выполняла традиционные женские обязанности («я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик»). А мужчины спокойно приходили домой с работы и ложились с газетой к телевизору (садились к компьютеру). Потом этот перекос начал выправляться – мужчины тоже перестроились и начали не только посуду мыть и детей в кружки водить, но и чуть ли не в декретный отпуск уходить. Одновременно (это ведь сцепленные вещи) они начали массово ходить к психоаналитикам «поговорить о чувствах», пользоваться косметикой, виагрой и делать пластические операции для улучшения внешности.
«А где настоящие мужчины?» – дружно завопили женщины. Настоящий мужчина – тот, что убьет и освежует мамонта, затрахает до потери сознания, защитит семью от любого врага, за ним как за каменной стеной…
«А где настоящие женщины?» – парировали мужчины. Настоящая женщина – та, что поддержит своего мужчину в любом случае, утешит, приголубит, в Сибирь поедет, ноги мыть будет…
Договориться невозможно, так как жизнь изменилась категорически. Девочкам всегда лучше удавались ролевые игры, поэтому многие женщины могут сыграть «настоящую» – правда, ненадолго. Мужчины (если, конечно, актерство не их профессия и дело происходит не в зоне) могут сыграть «настоящего мужика» только на выбросе тестостерона в момент завоевания.
А что же современная семья?
Мне кажется, это содружество равных, без четкого разделения ролей. Как договорятся.
Всех ли такое устраивает? Разумеется, не всех. Как и всегда. Еще американские колонисты, помнится, любили жениться на индейских скво: не болтает, не суетится, слушает, что ей мужчина говорит. Еще средневековые дамы часто предпочитали нежных и поэтичных менестрелей брутальным вонючим рыцарям, упакованным в ржавые консервы доспехов.
Стоит ли нервничать и кричать о деградации семьи? По-моему, вовсе не стоит. Всего лишь эволюция, дамы и господа, всего лишь эволюция…
Счастливы вместе
– Хочу, чтобы вы сразу для себя уяснили: мы не лесбиянки! – с порога агрессивно заявила мне одна из пришедших.
Обе девицы невысокие, крепенькие, одна крашена в блондинку, вторая – в брюнетку, на обеих яркий макияж, слегка чрезмерный. На вид лет восемнадцати-девятнадцати. Обычные девочки из наших хрущевских дворов. Треп с парнями на скамейке у парадной, сигарета в багровой помаде, в руке банка пива… Но на руках у каждой из моих посетительниц сидело по ребенку!
– И еще знайте: мы не дуры!
Даже если у меня и возникли какие-то сомнения по этому поводу, я, разумеется, удержала их при себе.
– Я думаю, нам будет проще общаться, если вы расскажете мне о себе. Присаживайтесь сюда. Детей можно пустить на ковер, игрушки для них вон в том ящике и на нижних полках. Это мальчики или девочки? – белоголовые глазастые малыши, на вид годовалые или чуть больше, были одеты одинаково и в стиле унисекс.
– У меня мальчик, а у Ритки девочка, – сказала та, что в паре была явным лидером (помню: они не лесбиянки).
– Рита, как зовут вашу дочь? – мне хотелось услышать ее голос.
– Леня… – неожиданно ответил мне мальчик с ковра.
– Ленка ее зовут, – подтвердила его мать. – А тебя? Скажи тете.
– Тема. А мама – тозе Леня.
Для своего возраста мальчик очень хорошо говорил и понимал чужую речь. Я приободрилась – что бы там у них ни было, приятно, что дети развиваются нормально. А девочка, стало быть, названа в честь подруги (помню: они не лесбиянки).
– Ну так рассказывайте, Лена, – я оставила пока попытки разговорить Риту.
История Лены и Риты оказалась обычной, с одной стороны, и удивительной – с другой.
Девочки жили в одном дворе, ходили в одни ясли-сад, потом учились в одном классе ближайшей дворовой школы. У Лены почти беспробудно пил отец, у Риты – мать. Отца у Риты не было, зато была бабушка, которая, в сущности, ее и растила. Учиться обе девочки закономерно не любили, хотя Рита на фоне сверстников была читающим ребенком – бабушка с детства приучила ее к книгам. Даже вырастая, она любила читать сказки и «про природу», которой она, в сущности, никогда не видела: у Лениных родителей был участок в шесть соток где-то в болотах под Мгой, и девочка со старшим братом уезжали туда на лето, а Рита все лето неизменно проводила в городе.
Дружили еще с яслей. Более бойкая Лена опекала и защищала Риту в разборках сверстников. Рита придумывала игры и проделки. Мама Лены жалела «при живой матери сиротинку» и часто приглашала подружку дочери в дом – подкормить и даже приодеть (девочки всегда носили один размер, а Ритина мать иногда пропивала не только деньги, но и вещи).
Компания, естественно, была общая. Уже с седьмого класса начались тусовки, мальчики, сигареты и прогулы, что тут же отразилось на и без того не блестящей успеваемости подруг. Бабушка Риты сдалась сразу («По той же дорожке пойдешь, что и мать!»), а родители Лены еще пытались бороться – мама запирала на ключ, отец хватался за ремень. К девятому классу стало понятно, что обучение в школе для обеих заканчивается бесповоротно. Лене нашли ближайшее ПТУ, в которое брали без экзаменов. Рита пошла туда же – за компанию.
В этом же году умерла мать Риты. Бабушка слегла от горя. Рита честно ухаживала за бабушкой, которую очень любила. Лена помогала. Учеба в ПТУ особо не напрягала, оставалось время на «погулять». Гуляли.
Забеременели практически одновременно. Ни о каких отцах не было и речи. Ленина мама, поплакав, отвела обеих в консультацию и записала на аборт. Даже врач, узнав подробности, никого не уговаривал. Но Рита вдруг сказала: я буду рожать.
– Я ее умоляла, грозила, даже за волосы таскала, – признается Лена. – А она ни в какую, говорит: он там живой, он у меня будет, а я у него. Подумай: зачем мы с тобой вообще живем? И тогда я подумала: действительно, зачем – и какого черта?!
Рожали с разницей в три недели. Родители Лены встали в позу и не пришли в роддом: хочешь нищету плодить – пожалуйста! Встречали друг дружку. С цветами. У Риты трехкомнатная квартира в хрущевке: в одной комнате живет бабушка, в другой – дети, в третьей – Рита с Леной.
Училище бросили («Зачем?»). Работают обе на табачной фабрике, зарабатывают достаточно. Смены по двенадцать часов, в противофазе. Бабушка от неожиданности встала, ползает, иногда может несколько часов приглядеть за малыми.
– Я Ритку в Петергоф возила, фонтаны поглядеть и море. А она нам всем вслух читает. Я засыпаю, а малые так хорошо слушают…
В этом месте я всегда плачу. От сентиментального умиления…
– Почему они все не могут оставить нас в покое?! – голос у Риты оказался пронзительным и резким. – Мы подруги. Мы хотим вместе воспитывать наших детей. Почему кто-то решает за нас?
Ощущение противостояния выматывает молодых женщин. От Лениной семьи, включая старшего брата, – презрение или возмущение и наезды (живут в одном дворе, сталкиваются постоянно). От работников всех служб, от сослуживцев на фабрике – удивленные или сочувствующие взгляды. При оформлении в ясли чего только не наслушались… Даже старые товарищи (возможные отцы детей?) со двора: ну признайтесь, что вы лесби, что вам мужики вообще не нужны, и все дела! Сейчас же в этом ничего такого нет, наоборот, даже модно считается! Гомикам у нас везде дорога!
– Ленка говорит: ну давай им скажем, и они отстанут. Но почему мы должны врать? Мы не лесбиянки, нам нравятся парни. Ленкина мама говорит: идиотки, должна быть нормальная семья! Но где она? Кто из нас ее видел? Моя мать скопытилась от водки, Ленкин отец пропил последние мозги, брат туда же движется. А нам удобно жить именно так, мы понимаем друг друга, можем подменить во всем, уверены друг в друге, шестнадцать лет дружбы – не проверка? Мы счастливы впервые, и потому наши дети тоже будут расти счастливыми! Конечно, сейчас вы скажете, что…
– Не скажу, – уверила я. – Потому что вы правы. Разумеется, всегда проще плыть по течению. Делать то, что делают все вокруг тебя, говорить то, что они ожидают услышать, идти тем путем, который тебе как будто бы предначертан… Никто не знает, что будет дальше. Но сейчас у вас все хорошо и правильно.
– И вы не скажете, что нам нужно хотя бы закончить среднюю школу, чтобы потом наши дети?.. – недоверчиво спросила Лена. – Ну или хотя бы Ритке закончить, она все-таки получше меня училась, на тройки…
И я вдруг увидела в их глазах то, чего раньше не замечала, – ожидание. И поняла, что ошиблась. У них обеих с самого начала достаточно сил, чтобы противостоять. И они пришли ко мне вовсе не за признанием нынешнего положения вещей, они хотят двигаться вперед!
– Да это я только для разгона, такие, понимаете, психологические штучки, – я пренебрежительно махнула рукой. – Разумеется, Рите следует получить образование, потому что она на самом деле любит учиться, и кто-то же должен будет помогать вашим детям с уроками. А вот тебе, Лена, стоит подумать о карьере, пока в рамках вашей табачной фабрики. Ты ведь прирожденный лидер, стало быть, сможешь руководить людьми…
Они внимательно и жадно слушали мой рассказ о них самих и об их будущей жизни. А у меня почему-то все сильнее щипало в носу…
Зависть
– Нашей дочери девятнадцать лет, и она с нами не пришла, но мы надеемся, что вы нас примете. Это очень важно, потому что ей угрожает смертельная опасность.
Уже немолодые мужчина и женщина, говорящие едва ли не хором и многозначительно переглядывающиеся, показались мне смутно знакомыми. Были у меня раньше? Ребенка, девочку, я вспомнить не сумела.
– Э-э-э… Но вы уверены, что именно я… Смертельная опасность? Это медицинская или социальная проблема?
«Может, удастся отправить их на обследование? – с надеждой подумала я. – Или в милицию?»
– Психологическая! Она уже два раза пыталась покончить с собой.
Девятнадцать лет – самое время для манифестации шизофрении!
– У психиатра были?
– У трех психиатров. Никто ничего не нашел, все прописали разные таблетки. Но она их не принимает, говорит, что дуреет от них. И не хочет больше с психиатрами разговаривать.
– А со мной будет разговаривать? Но почему?
– Нет, с вами она тоже встречаться отказалась. Сказала: а уж к ней тем более не пойду. Как мы ее ни уговаривали.
– Замечательно… – я окончательно перестала что-либо понимать. – А откуда вы вообще на мою голову свалились?
– Мы были у вас много лет назад. Вы нас, наверное, не помните…
Выражение лиц у обоих родителей при этих словах одинаковое – укоризненно-недоумевающее: «Разве можно забыть нашу девочку?!»
– Не помню. Но ваша дочь, судя по всему, меня помнит, и ей здесь в прошлый раз категорически не понравилось…
– Именно так. Мы обратились с жалобой на тики. А вы сказали, чтобы мы прекратили ломать комедию и выпустили дочь во двор (это был конец девяностых) и что таких, как она, девять из десяти. Ей и, признаемся, нам самим было странно это слышать…
– Давайте с самого начала, – вздохнула я.
Удивительно, но я их так и не вспомнила. Действительно ли они у меня были? Или это разновидность манипуляции? Хотя, впрочем, рекомендации, якобы полученные ими когда-то, и вправду похожи на утрированные мои…
Девочку звали Луиза. Мама много лет работает в Эрмитаже научным сотрудником, папа – журналист, кинокритик. Луиза с трех лет писала стихи – поразительно взрослые, визионерские. И сама же их иллюстрировала. В пять лет у нее состоялась первая персональная выставка, имевшая успех. Об удивительной девочке писали все газеты и журналы – от «желтых» до серьезных и специализированных. Луиза неоднократно и неизменно успешно выступала по радио и по телевизору. Внешне она была не очень красива, но, безусловно, оригинальна – большие рот и нос, темные глаза, пышные вьющиеся волосы. Кроме стихов и картин – ранняя детская одаренность: в три года научилась читать, к пяти годам сама прочла всю детскую классику, в шесть увлеклась Толкиеном и Конан-Дойлем.
– Во сколько же лет я ее видела?
– В восемь. Луиза училась уже в пятом классе по индивидуальной программе. У нее начались тики…
– И что же?
– Вы спросили у нее, откуда она берет темы для стихов (она писала о любви, о Вселенной, о смерти). Она ответила: они сами приходят. Еще спросили про увлечения и друзей. Она показала рисунки и фотографии, где она снята с разными известными людьми. Вы сказали нам, что ее творчество – это проекция наших амбиций, и посоветовали немедленно перестать делать из ребенка экспонат передвижного зверинца. И еще что ранняя детская одаренность в девяти случаев из десяти исчезает без следа к возрасту старших подростков, и мы уже сейчас должны думать о том, что случится с нашей дочерью, когда она станет как все. Мы вас не поняли. Не захотели услышать. Разозлились… И дочь тоже. Когда мы вышли, Луиза сказала: наверное, она просто завидует. Мне или, скорее, вам…
– Она сейчас пишет стихи? Рисует?
– Да. Но стихи для девятнадцатилетней девушки самые обыкновенные, разве что излишне мрачные. А на ее картинах всего три цвета – черный, лиловый, коричневый…
– Скажите Луизе, что я знаю, как работают с завистью. И в любом случае желаю ей успеха в ее попытках наконец-то взять свою жизнь в свои руки.
– В любом случае? – женщина содрогнулась.
– В любом! – подтвердила я. – И пусть почитает что-нибудь про Ариадну Эфрон.
– Вы действительно считаете, что мне остается только повеситься?
– А ты разве вешалась? – удивилась я. – Я не успела расспросить твоих родителей, но мне почему-то представились аккуратненькие такие таблетки или уж уютная теплая ванна с кровавой водой…