ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ ПРОЦЕДУРЫ 3 страница
* Ритуалы входа и выхода (фр.) — Прим. ред.
744 В таких условиях возникает необходимость в новом, соответ- ствующем духу времени, толковании архетипов, которые компенсируют изменения в сознании. Например, христианство было новой и подходящей формулировкой архетипического мифа, который, в свою очередь, придал ритуалу жизненную силу. Архетип — это живая идея, которая постоянно порождает новые толкования, посредством которых она и раскрывает себя. Кардинал Ньюмен справедливо признал это в отношении христианства218. Христианская доктрина — это новое толкование и развитие представлений, существовавших до нее, что мы очень ясно видим на примере древней традиции Бого-человека. Эта традиция продолжается в развитии церковной догмы и вполне естественно, что развиваются не только архетипы, упомянутые в канонических книгах Нового Завета, но и их ближайшие "родственники", которые до того нам были известны только по представлениям язычников. Примером тому служит новейшая догма Девы; она недвусмысленно указывает на мать-богиню, которую постоянно связывали с ее юным умирающим сыном. Дева даже не является чисто языческой, поскольку ее явным прототипом является София из Ветхого Завета. Поэтому определение новой догмы не очень то и выходит за рамки depositum fidei*, поскольку мать-богиня естественным образом возникает из архетипа божественного сына и соответственно постоянно развивается на протяжении столетий219. Depositium fidei в эмпирической реальности соответствует сокровищнице архетипов, "gazophylacium" алхимиков и коллективному бессознательному современной психологии.
745 Возражение теологов, что окончательное состояние догмы, к которому она приходит в результате такого развития, должно быть более полным или совершенным, чем ее состояние в апостольскую эру, является несостоятельным. Конечно, более поздние толкование и формулировка архетипа будут гораздо дифференцированнее по сравнению с первоначальными. Чтобы в этом убедиться достаточно и беглого взгялда на историю догмы. Вспомним хотя бы Троицу, которая прямо не упоминается ни в одной канонической книге. Но из этого не следует, что первые христиане менее глубоко знали фундаментальные истины. Подобное предположение граничит с пагубным интеллектуализмом, ибо в религиозном ощущении главное не то, насколько полно
* Хранилище мудрости (лат.) — Прим.ред.
выражен архетип, а то, насколько сильно он меня увлекает. И совершенно не важно, что я о нем думаю220.
746 "Живая идея" всегда совершенна и всегда сверхчувственна. Человеческие формулировки ничего к ней не добавляют и ничего от нее не отнимают, поскольку архетип автономен и вопрос заключается только в том, увлекает он человека или нет. Если человек может более-менее точно сформулировать его, то ему легче интегрировать его в сознание, говорить о нем более разумно
и более рационально объяснять его значение. Но владеет он архетипом не больше, чем человек, который не способен дать определение своей "собственности". Интеллектуальная формулировка становится важной только тогда, когда грозит исчезнуть память о первоначальном ощущении или когда его иррациональность представляется сознанию непостижимой. Формулировка имеет только вспомогательное, а не основное значение.
747 Возвращаясь к спору с христианскими теологами, мы можем сказать, что христианство представляло собой "unio mentalis в преодолении тела". Только в этом смысле ритуал выполнил поставленную перед ним задачу в той степени, в какой на это способны несовершенные человеческие существа. Чувственное наслаждение античного человека телом и природой не исчезло в ходе этого процесса, но было занесено в длинный список грехов, который сохранял свой объем во все времена. Однако, его знание природы представляет собой особую проблему. С античных времен оно расцветало только в таинственной обстановке и было доступно очень немногим, но оно сохраняло на протяжении веков определенные базовые концепции, которые в период позднего Средневековья "удобрили" вновь пробудившийся интерес человека к природным телам. Если бы у алхимиков не было, по крайней мере, тайного предчувствия, что христианское unio mentalis все еще не реализовало единение с миром тела, то вряд ли можно было бы объяснить их почти мистическую жажду знаний, не говоря уже о их символизме, который соперничал с христианским и начал развиваться уже в конце тринадцатого века. Аналогия Христос-lapis ясно указывает на то, что в мире природных тел все может претендовать на равенство и отсюда — на реализацию во второй стадии сопiunctio.
748 Здесь встает вопрос о способе, каким может быть осуществлено coniunctio. Дорн ответил на этот вопрос предложением не преодолевать тело, а применить типично алхимический процесс separatio, solutio, incineratio, sublimatio и т. д. красного или белого вина; цель этой процедуры заключалась в создании физического эквивалента substantia coelestis, признанной духом в качестве истины и живущего в человека образа Божьего. Какие бы названия алхимики не давали таинственной субстанции, которую они мечтали добыть, это всегда была небесная субстанция, то есть нечто трансцендентальное, что, в противоположность бренности всей известной материи, было не подвержено разложению, было инертно, подобно металлу или камню, и, в то же самое время, было живым, как органическое существо, и при этом было еще и универсальным лекарством. С таким "телом", разумеется, нельзя было столкнуться в ощущениях. Упорство, с каким адепты, по крайней мере в течение тысячи семисот лет, шли к этой цели, можно объяснить только сверхчувственностью этой идеи. И мы действительно находим, даже в античной алхимии Зосимы, ясные указания на архетип Антропоса221, о чем я говорю в Психологии и алхимии) образ, который пронизывает всю алхимию вплоть до фигуры гомункулуса в "Фаусте". Идея Антропоса рождена представлением о первоначальном состоянии всемирного "оживления", из-за чего старые Мастера и толковали своего Меркурия, как anima mundi; и если во всей материи можно найти первоначальное "оживление", то там можно найти и anima mundi. Она наложилась на все тела, как их raison d'etre, как образ демиурга, воплотившегося в своем собственном творении и застрявшего в нем. Нет ничего проще, чем отождествить эту anima mundi с библейским imago Dei, который представлял открывшуюся духу истину. Для древних мыслителей душа никоим образом не была простой интеллектуальной концепцией; она воспринималась чувственно, как дыхание или летучая, но физическая субстанция, насчет которой тут же возникло предположение, что ее можно извлечь и "закрепить" посредством соответствующего процесса. Этой цели служило приготовление phlegma vini. Как я уже говорил выше, это был не дух или вода вина, а твердый осадок, хтоническая и материальная часть, наличие которой, как правило, не считалось полезным качеством вина.
749 Значит то, с помощью чего алхимик надеялся разрешить эту дилемму, было химической операцией, которую мы сегодня назвали бы символом. Процедура, которой он следовал, явно была аллегорией провозглашенной им substantia coelestis и ее химическим эквивалентом. В этом смысле, операция для него была не символической, а целенаправленной и рациональной. Нам, знающим, что никакое сжигание, сублимация и верчение на центрифуге винного осадка ни за что не создадут квинтэссенции "цвета воздуха", эта процедура представляется фантастической, если понимать ее буквально. Мы вряд ли можем предположить, что Дорн на самом деле имел в виду настоящее вино, а не, как и все алхимики, vinum ardens, acetum, spirituali ssangius и т. д., иными словами Mercurius поп vulgi, воплощавший anima mundi. Точно так же, как земля "закутана" в воздух, так, по представлениям древних, мир "закутан" в душу. Как я уже говорил, нет ничего проще, чем уравнять концепцию Меркурия с концепцией бессознательного. Если мы вставим этот термин в рецепт, то он будет звучать следующим образом: Возьми бессознательное в его самой подходящей форме, скажем в форме спонтанной фантазии, сновидения, необъяснимой смены настроения, сильной эмоции или чего-нибудь в этом роде, и оперируй им. Удели ему особое внимание, сосредоточься на нем, и объективно следи за происходящими в нем изменениями. Посвяти решению этой задачи все свои силы, внимательно следи за цепочкой трансформаций спонтанной фантазии. Самое главное — не позволяй пробраться в нее ничему из внешнего мира, ибо у образа-фантазии есть "все, что eмy нужно"222. Так ты будешь надежно защищен от капризов сознания и дашь бессознательному действовать как ему вздумается. Короче говоря, алхимическая операция нам представляется эквивалентом психологического процесса активного воображения.
Короче говоря, алхимическая операция нам представляется эквивалентом психологического процесса активного воображения.
750 Как правило, люди знают о психотерапии только то, что она представляет собой определенную технику, которую аналитик применяет к своему пациенту. Специалисты знают, чего можно добиться с ее помощью. Ее можно использовать для лечения неврозов и даже не слишком сильных психозов, так, что от болезни остается только общечеловеческая проблема, состоящая в том, какую часть себя вы хотите забыть, сколько психического дискомфорта вы готовы взвалить на свои плечи, насколько вы способны сдерживать или не сдерживать себя, чего вы ждете от других, до какой степени вы готовы отказаться от смысла вашей жизни или какой смысл вы должны ей придать. Аналитик имеет право захлопнуть перед пациентом дверь, если у невроза больше нет никаких клинический симптомов и он ворвался в сферу общечеловеческих проблем. Чем меньше он знает о них, тем больше его шансы на встречу со сравнительно разумными пациентами, которых можно извлечь из переноса, регулярно их посещающего. Но если у пациента возникает даже самое смутное подозрение, что аналитик думает об этих проблемах больше, чем говорит, тогда он не поторопится отказываться от переноса, а вопреки всякой логике назло уцепится за него, что, впрочем, нужно считать не алогичным, а вполне понятным. Даже взрослые люди зачастую не имеют представления о том, как справиться с проблемой, именуемой "жизнь", и в придачу настолько не опознают этого, что самым некритичным способом хватаются за малейшую возможность получить какой-нибудь ответ или обрести уверенность. Если бы это было не так, то многочисленные секты и "измы" давным-давно бы вымерли. Но, благодаря бессознательному, инфантильным привязанностям, безграничной неуверенности и неумению полагаться на самого себя, все они цветут пышным цветом.
751 Аналитик, который сам борется за все те вещи, которые он хочет привить своим пациентам, не может легкомысленно отнестись к этой проблеме переноса. Чем больше он знает о том, насколько ему трудно решить его собственные житейские проблемы, тем меньше опасность, что он проглядит страх, неуверенность, фривольность или опасно некритичные установки у своих пациентов. Даже Фрейд рассматривал перенос, как повторение невроза и относился к нему, как к таковому. Он не мог просто закрыть дверь, а честно старался справиться с переносом посредством анализа. Это не так просто, как можно подумать на основании технической формулировки процесса. Практика зачастую очень отличается от теории. Вам, разумеется, хочется поставить на ноги всего человека, а не только его часть. Вы скоро обнаружите, что ему не на что стать и не за что держаться. Вернуться к родителям невозможно, вот он и цепляется за аналитика. Он не может двигаться ни вперед, ни назад, потому что он не видит перед собой ничего, на что он мог быть опереться. Все так называемые разумные возможности уже испробованы и оказались бесполезными. Тогда многие пациенты вспоминают веру, в которой они были воспитаны, и некоторые возвращаются к ней, но не все. Они, возможно, знают, что вера должна значить для них, но на своем опыте убедились, что на воле и благих намерениях не уйдешь далеко, если бессознательное не протянет руку помощи. Для того, чтобы обеспечить себе сотрудничество бессознательно го, религии уже давно обратились за помощью к мифам, или, вернее, это мифы всегда перебрасывают мосты между беспомощным сознанием и эффективными idees forces бессознательного. Но вы не можете искусственным образом или усилием воли поверить в утверждения мифа, если до того этот миф вас не увлек. Если вы честны перед самим собой, то вы усомнитесь в истинности мифа, поскольку наше современное сознание не может его понять. Исторические и научные критерии не годятся для признания мифологической истины; она может быть постигнута только интуитивной верой или психологией, и в последнем случае, несмотря на прозрение, она остается недейственной, пока не подкрепляется опытом.
752 Итак, современный человек не может даже создать ипiо тепtalis, которое дало бы ему возможность подняться на второй уровень coniunctio. Помощь аналитика в понимании заявлений бессознательного, которые оно делает в сновидениях и т. д., может привести к необходимому прозрению, но когда дело доходит до реального ощущения, аналитик уже ничем помочь не может: эту работу человек должен выполнить сам. Тогда он оказывается в положении ученика алхимика, которого Мастер вводит в науку и обучает всем лабораторным хитростям. Но наступает время, когда он сам должен заняться opus, поскольку, как подчеркивали алхимики, за него это никто не сделает. Как и ученик, современный человек начинает с неприятной prima materia, которая представляет себя в неожиданной форме — достойной презрения фантазии, которая, как и камень, отринутый строителями, "выброшена на улицу" и настолько "дешева", что люди на нее даже и не смотрят. День за днем он будет наблюдать за ней и замечать происходящие в ней изменения, пока глаза его не откроются, или, как говорили алхимики, пока рыбьи глаза или искры не засверкают в темном растворе. Ибо глаза рыб всегда открыты и потому всегда должны видеть, по причине чего алхимики и использовали их в качестве символа постоянного внимания (Иллюстрации 8 и 9).
753 Свет, который постепенно занимается в человеке заключается в понимании им, что его фантазия — это реальный психический процесс, происходящий лично с ним. Хотя, до определенной степени, он смотрит на него беспристрастно, со стороны, он также является действующим и страдающим лицом в драме психе. Это понимание абсолютно необходимо и означает существенный прогресс. До тех пор, пока он просто рассматривает картинки, он подобен глупому Парсифалю, который забыл задать жизненно важный вопрос, потому что не осознавал своего участия в действии. Тогда, если прекращается поток образов, ничего не происходит, пусть даже процесс повторяется тысячу раз. Но если вы признаете ваше участие, вы должны войти в процесс с вашими личными реакциями, так, как будто вы являетесь одним из образов этой фантазии, или, если точнее, как будто разыгрывающаяся перед вашими глазами драма является реальной. То, что эта фантазия происходит — психический факт, и он настолько же реален, насколько реальны вы сами, как психическое существо. Если же эта имеющая решающее значение операция не проведена, то все изменения происходят только в потоке образов, а вы сами остаетесь не изменившимся. Как говорит Дорн, вы никогда не доберетесь до Единственного, если не сами не станете единым. Впрочем, есть возможность того, что при драматической фантазии вы войдете во внутренний мир образов, как "вымышленный персонаж" и, тем самым, предотвратите любое свое реальное участие; это может даже подвергнуть опасности ваше сознание, потому что тогда вы становитесь жертвой вашей же фантазии и покоряетесь силам бессознательного, опасность которых слишком хорошо известна алхимикам. Но если вы "выходите на сцену" в вашем подлинном обличьи, то, с одной стороны, спектакль обретает большую актуальность, а с другой, вы, посредством вашего критического отношения к фантазии, создаете эффективный противовес его тенденции выходить из-под контроля. Ибо то, что сейчас происходит, есть решительное сближение с бессознательным. В этот момент, прозрение, unio mentalis, начинает становиться реальностью. То, что вы сейчас создаете, является началом индивидуации, непосредственная цель которой — это ощущение и создание символа целостности.
754 Часто бывает так, что пациент просто продолжает наблюдать за своими образами, не задумываясь, что они для него значат. Он может и должен понять их значение, но это ему нужно только в том случае, если он не достаточно убежден, что бессознательное может дать ему ценный инсайт. Однако, стоит ему осознать этот факт, как он также понимает и то, что теперь у него есть возможность добиться, с помощью своего знания, независимости от аналитика. А вот этот вывод пациенту как раз делать и не хочется, по причине чего он зачастую ограничивается простым наблюдением за образами. Аналитик, если он не испытал эту процедуру на себе самом, не может помочь ему преодолеть этот подход к делу — в случае, разумеется, наличия причин, по которым процедура никак не может быть прервана. В этих случаях не бывает никаких медицинского или этического императивов, а есть только веление судьбы, и именно поэтому пациенты, которым вполне хватает необходимой проницательности, зачастую останавливаются на этом рубеже. Поскольку это явление является pacпроcтраненным, я могу сделать вывод, что перёход от обычного перцептивного восприятия, то есть эстетического отношения, к позиции судить — совсем не простое дело. И в самом деле, современная психотерапия только-только вышла в эту точку и начинает признавать полезность восприятия образов и придания им формы, с помощью пера, кисти или резца. Образы могут принять и музыкальную форму, при условии, что музыкальное произведение будет действительно сочинено и записано. Хотя мне не приходилось сталкиваться с таким случаем, "Искусство Фуги" Баха может быть его примером, точно так же, как представление архетипов является основной чертой музыки Вагнера. (Впрочем, эти феномены порождаются не столько личной необходимостью, сколько компенсирующей деятельностью бессознательного, вызванной Zeitgeist*. К сожалению, я не могу обсуждать эту тему в данной книге.)
755 Переход границы простого эстетического отношения может быть действием, незнакомым большинству моих читателей. Я сам очень мало говорил на эту тему и ограничился лишь намеками223. К этому процессу нельзя относится легкомысленно. Я испытал его на себе и на других тридцать лет тому назад и должен признать, что несмотря на его реальность и удовлетворительные результаты, это очень трудное дело. Его можно без опаски рекомендовать только тому пациенту, который достиг описанной выше стадии знания. Если он находит задачу слишком трудной для себя, он, как правило, останавливается в самом начале и никогда не попадает в опасное безвыходное положение. Изначально присущая анализу опасность заключается в том, что у предрасположенного к психопатии пациента он вызовет острый психоз. Эта крайне неприятная возможность, как правило, проявляется в самом начале лечения, например, когда анализ сновидений приводит в действие бессознательное. Но если анализ происходит успешно, так, что пациент вполне может заняться активным воображением и приданием формы своим фантазиям, и отсутствуют любые подозрительные инцинденты, то, как правило, никакой
*Дух времени — понятие Гегеля — Прим. ред.
серьезной опасности больше нет. Разумеется, возникает вопрос, страх чего (если это вообще можно назвать страхом) не дает человеку сделать следующий шаг, перехода к позиции судить. (Вынесение приговора, естественно, налагает нравственные и интеллектуальные обязательства.) Для страха и неуверенности есть достаточно оснований, поскольку добровольное участие в фантазии рискованно для наивного разума и выливается в ожидаемый психоз.
756 Разумеется, есть огромная разница между ожидаемым психозом и психозом реальным, но разница эта не всегда явно заметна, что и порождает неуверенность или даже приступ паники. В отличие от реального психоза, который настигает вас и захлестывает рвущимися из бессознательного неконтролируемыми эмоциями, позиция вынесения приговора и принятия решения подразумевает добровольное участие в процессе фантазии, который компенсирует индивидуальное и (в особенности) коллективное состояние сознания. Общепризнанной целью этого участия является интеграция утверждений бессознательного, ассимиляция их компенсирующего содержимого и, тем самым, придание жизни смысла, без которого большинству людей, а может и всем, и жить-то не стоит. Причина, по которой участие в фантазии очень похоже на психоз, заключается в том, что пациент интегрирует тот же самый фантазийный материал, который склонную к психопатии личность доводит до сумасшествия, потому что она не может его интегрировать и тонет в нем. В мифах героем является тот, кто побеждает дракона, а не тот, кого дракон сжирает. Тем не менее, оба персонажа имеют дело с одним и тем же драконом. И еще одно: тот — не герой, кто не встречался с драконом, а если и встречался, то потом заявил, что ничего не видел. Кроме того, только тот, кто рискнул сразиться с драконом и не был им побежден, находит клад, "сокровище, которое нелегко найти". Он один может обоснованно претендовать на уверенность в себе, ибо он посмотрел на темную основу своей самости и, тем самым, обрел себя. Это ощущение дает ему уверенность и веру, pistis в способность самости поддержать его, поскольку все, что угрожало ему изнутри, он привлек на свою сторону. Он добился права на веру в то, что с помощью тех же самых средств, он сможет преодолеть все будущие препятствия. Он получил внутреннюю уверенность, которая делает его способным полагаться только на самого себя, и обрел то, что алхимики называли unio mentalis.
757 Как правило, зрительно это состояние представляет рисунок мандалы. Очень часто такие рисунки содержат признаки неба и звезд и поэтому указывают на что-то вроде "внутренних небес", "небосвода" или "Олимпа" Парацельса, Микрокосма. Это также и тот продукт циркуляции, caelum224, который Дорн хотел произвести "усердными круговыми движениями". Поскольку очень маловероятно, что ему удалось изготовить квинтэссенцию, как химическую субстанцию, и сам он никогда этого не утверждал, то можно спросить, что он действительно имел в виду — эту химическую операцию или, скорее, opus alchumicum в целом, то есть преобразование Mercurius duplex, синонимом которого является красное и белое вино225, намекая, стало быть, в то же самое время, на opus ad rubeum et ad album. Это мне представляется более вероятным. Так или иначе, но имелась в виду определенная лабораторная работа. Так Дорн "придавал форму" своему интуитивному знанию наличия предсущего в человеке таинственного центра, который представляет космос, то есть целостность, хотя сам Дорн и осознавал, что изображает самость в материи. Он завершил образ целостности добавлением меда, магических трав и человеческой крови, или их символических эквивалентов, точно так же как поступает современный человек, когда он связывает многочисленные символические атрибуты с нарисованной им мандалой. Кроме того, следуя древним сабейской и александрийской моделям, Дорн в свою квинтэссенцию добавил "воздействие" планет (stellae inferiores) или Тартара и мифологический аспект преисподней — как это делают пациенты в наши дни226.
758 Таким образом мудрый Дорн решил проблему реализации ипго mentalis, осуществления его соединения с телом, завершая, тем самым, вторую стадию coniunctio. Мы бы сказали, что с созданием ее физического эквивалента идея самости приобрела форму. Но алхимик связывал свою работу с чем-то более могучим и первичным, чем наша бледная абстракция. Он ощущал ее как магически эффективное действие, которое, как и сама субстанция, наделяло его магическими качествами. Проекция магических качеств указывает на наличие соответствующего воздействия на сознание, то есть адепт ощущал излучаемое lapis (или тем, что он считал таинственной субстанцией) сверхчувственное влияние. Мы, с нашим рационалистическим разумом, вряд ли припишем нечто подобное картинкам, которые современный человек рисует на основании своего интуитивного видения содержимого бессознательного. Но это зависит от того, с чем мы имеем дело: с сознанием или с бессознательным. На бессознательное эти образы, похоже, не оказывают никакого воздействия. К этому выводу приходишь, когда более внимательно изучаешь психическую реакцию пациентов на их собственные рисунки: в конце они действительно оказывают успокаивающее влияние и создают что-то вроде внутренней основы. Хотя адепт всегда стремился увидеть внешние результаты действия своего камня, например, как панацеи или золотого раствора, или продлевающего жизнь эликсира, и только в шестнадцатом веке решительно и ясно указал на его внутренний эффект, психологическое ощущение подчеркивает прежде всего субъективную реакцию на формирование образов и (при условии свободного и открытого разума) по-прежнему сдерживает переход к суждению, напоминая о возможных объективных последствиях227