Беседа 26. Утешение больному
Жизнь человеческая коротка, маловременные радости многотрудного жития — паутинная ткань, наружный блеск жизни — сон. Но весьма блажен покой праведных; упокоение на небесах бесконечно. Подлинно, это — дары бессмертного Щедролюбца! Ибо Чье естество неизменяемо, у Того и даяние нескончаемо. Поэтому здешняя борьба праведных временна, а победа и тамошние награды вечны.
В жизни, как в училище ратоборства, трудимся мы, борясь со скорбями; и природе нашей много противников. Удовольствия отнимают твердость, роскошь изменяет мужество, уныние расслабляет силы, клеветы наносят оскорбления, лесть прикрывает собою злоумышления, страх делает, что падаем в отчаяние; и в таком–то треволнении непрестанно обуревается наша природа. Не только горести жизни несносны, но и то самое, что по видимому приятно, опечаливает своею превратностию; и мы проходим жизнь почти полную скорбей и слез. И если угодно тебе знать, выслушай описание горестей жизни.
Человек посеян в утробе матерней; но этому сеянию предшествовала скорбь. Семя брошено в бразды естества; если только размыслим об этом, то устыдимся начал рождения. Брошенное семя изменилось в кровь, кровь одебелила в плоть, плоть со временем приняла на себя образ; образовавшееся непонятным для ума способом одушевилось; одушевленное воспиталось естественными средствами; стесняемый зародыш скачет, негодует на это узилище естества; но едва наступило время рождения, распались затворы чревоношения, отверзлись двери естества, матерняя утроба разрешила удерживаемый ею дотоле плод; выскользнул в жизнь этот борец скорби, вдохнули в себя воздух эти уста твари; и что же после этого? Первый от него звук — плачет. Достаточно этого, чтобы по началу узнать жизнь. Младенец коснулся земли и не смеется, но, едва коснувшись, объемлется болезнями и плачет. Он знает уже, что заброшен бурею в море скорбей. Питается со слезами, сосет молоко с принуждением; достигает возраста и начинает бояться родителей или домашних слуг. Стал взрослым отроком и отдан в науку учителям. Вот страх, не знающий отдыха! Ленится, принимает побои, проводит ночи без сна, но выучивается, вполне успевает, заходит далеко в науках, приобретает добрую о себе славу, просвещен всеми родами познаний, исполнен опытности в законоведении, со временем достигает мужеского возраста, посвящает себя военной службе. Опять начало еще больших скорбей! Боится начальников, подозревает злонамеренных, прилепляется к корысти, везде ее ищет, сходит с ума, домогаясь прибыли; неусыпен, проводит жизнь в тяжбах. Рассчитывая выгоды, оставляет родину никем не влекомый, служит невольно, трудится сверх силы, проводит в заботах ночи, работает неутомимо днем, как раб. Нужда запродала его свободу. Потом, после всего этого, после многих трудов и угождений, удостоен он почестей, возведен на высоту чинов, управляет народами, повелевает войсками, величается, как первый сановник в государстве, собрал груды богатства; но с трудами текло вместе и время, с чинами пришла и старость, и прежде, нежели насладился богатством, отходит похищенный из жизни, и в самой пристани терпит кораблекрушение. Ибо вслед за суетными надеждами идет смерть, посмевающаяся смертным.
Такова жизнь человеческая — непостоянное море, зыбкий воздух, неуловимое сновидение, утекающий поток, исчезающий дым, бегущая тень, собрание вод, колеблемое волнами. И хотя буря страшна, плавание опасно; однако же мы — пловцы — спим беспечно. Страшно и свирепо море жизни, суетны надежды, надмевающие подобно бурям. Скорби ревут, как волны; злоумышления скрываются, как подводные камни; враги лают, как псы; похитители окружают, как морские разбойники; приходит старость, как зима; настоит смерть, как кораблекрушение. Видишь бурю, правь искуснее; смотри, как плывешь, не затопи ладьи своей, нагрузив ее или богатством, приобретаемым неправдою, или бременем страстей.
Поэтому весьма благовременно взывает блаженный Павел: есть снискание велие благочестие (1 Тим. 6:6), — богатство небесное, сокровище таин, море премудрости, в`едение истины, поклонение несозданной Троице, зерцало девственной тайны, вера непытливая, исповедание, избегающее исследований, проповедь преподобная, произносимая устами, проникающая чрез слух, укореняемая в душе и подающая озарение Троицы.
Есть снискание велие благочестие с довольством (1 Тим. 6:6), потому что всего богатее довольство, жизнь без излишеств, упокоение беззаботное, богатство, не вовлекающее в сети, нужда, дающая и послабу, тяжесть без скорби, содержание нескудное, наслаждение непосрамляющее. Приучающие себя к довольству избегают волнений богатства, ибо богатый всего боится: боится дней, как времени судопроизводств; боится вечеров, как удобных ворам; боится ночей, как мучений от забот; боится утреннего времени, как доступа к нему льстецов; боится не только времени, но и места. Его приводят в ужас нападения разбойников, злоумышления воров, клеветы притеснителей, расхищения сильных, злодеяния домашних, любопытство доносчиков, нечувствительность доправляющих взыскания, рассуждения соседей, гнилость стен, падение домов, нашествия варваров, коварство сограждан, приговоры судей, потеря того, что имеет, отнятие того, чем владел. О человек, если такова зима обладания, то где же весна наслаждения? Есть снискание велие благочестие с довольством. Оно не прекращается вместе с настоящею жизнию, говорит Апостол. Это — стяжание бессмертное; с растратою богатства оно не утрачивается.
Скажи, Павел: ничтоже внесохом в мир (1 Тим. 6:7). Равночестия при вшествии в мир достаточно к тому, чтобы изгнать неровность кичения в общественной жизни. Ничтоже внесохом в мир. Нагими вышли мы из матерней утробы. Ничего не имея у себя, взошел в мир ты, корыстолюбец; у тебя не было ни золота, потому что оно вырывается из земли; ни серебра, потому что не с тобой посеяно; ни одежд, потому что они — примышления искусства ткачей; ни поместий, которые возделали богатство и обстроили руки; ни достоинства, кроме одного — образа Божия; ни владычества, которое подтачивает время и пожинает смерть. Наг взошел ты в мир: о если бы из жизни выйти тебе обнаженным от грехов!
Ничтоже внесохом в жизнь, но ниж!е изнести что можем (1 Тим. 6:6, 7). Ужели, Павел, ничего не выносим мы из принадлежащего к жизни? — Ничего, разве одни добродетели, ежели упражнялись в них. Износим целомудрие, если цвели им. Износим милостыню, если обогащались ею. Это — споспешники души, уды для уловления жизни. Богатство остается здесь, золото расхищается, серебро идет в раздел, поместья продаются, слава забывается, владычество прекращается, страх угасает. С позорищем жизни разрушается и убранство. Итак, что же? Имеюще пищу и одеяние, сими довольни будем (1 Тим. 6:8). Бегаю излишнего как бесполезного и ищу необходимого как не подлежащего осуждению. Богач предстает там нагим. Если имеет добродетели, и там он богат. А если обнажен от них, то — вечный нищий.
Ничто не богатее добродетельной нищеты. Петр нищ, но взял добычу с смерти. Иоанн нищ, но исправил ноги хромого. Филипп нищ, но в Сыне видел Отца (Ин. 14:9). Матфей нищ, потому что оставил богатство вместе с хищением (Лк. 5:27–28). Фома нищ, но отрыл некрадомое сокровище — ребро Владыки. Павел нищ, но стал наследником рая. Владыка нищ по плоти, потому что безмерно богат по Божеству.
Вот и сегодня излил богатство врачевания, освободил от болезни тещу Петрову, прикосновением отгнал горячку. Не после многих посещений воздвиг страждущую; не видно врачебного вещества; уврачевание последовало вдруг. Много истощила она трудов, и не было милующего. Но здесь предстает только Врач естества, и телесная зима прекратилась.
Посмотри же на то, что наиболее чудно. Троих уврачевал от одного и того же — двух мужей и одну жену: Лазаря, сына вдовицы и дочь Иаирову. И для чего? Слушай, потому что причина сему т`аинственна. Хотел показать, что Он Владыка закона и благодати; поэтому в других соблюдает подобный образ; как и там поставил трех правителей народу: Моисея, Аарона и Мариам. Слушай, что Сам вопиет у пророков: людие Мои, что сотворих вам? или чим оскорбих вас?.. Отвещайте Ми, зане… послах пред вами Моисея, Аарона и Мариам (Мих. 6:3–4), — Моисея в лице закона, Аарона в лице пророков и Мариам в лице Церкви, которую ослепила нечистота идолов и уврачевало человеколюбие Воплотившегося.
Поэтому Церковь, как Мариам, освободившись от мысленного фараона — диавола — и от владычества демонов, и видя, что ветхий человек, подобно Египту, потоплен в море купели, взяв тимпан благодарения и приведя в согласие с древом креста, ударяет в струны добродетели и восклицает: поим Господеви, славно бо прославися (Исх. 15:1). Сошел с неба, и не отлучился от Отца; родился в вертепе, и не сошел с престола; возлег в яслях, и не оставил Отчих недр; родился, воплотившись от Девы, и как Бог, был без отца; снисшел, и не отлучился от горних; взошел, и не соделал прибавления в Троице; в образе раба явился, и не утратил равночестия со Отцем, но есть Слово, и Образ (eikwn и carakthr), и Сияние; Слово, ибо никогда не отделен от ума; Образ (eikwn), не из воска вылитый круг, но печать равнообразная; Сияние, ибо свет совечен солнцу; Образ (carakthr); потому что видевый Сына, виде Отца (Ин. 14:9). Ему слава и держава с Единородным Его Сыном, и Животворящим Его Духом, ныне, и всегда, и во веки веков! Аминь.
Письма
Догматические письма
К кесарийским монахам
(Показывает причины, по которым, удалившись от них, медлит своим возвращением; предостерегает от учения ариан и в опровержение возражений арианских объясняет, что Бог один по естеству, а не по числу, и что понятия подобного и неподобного не прилагаемы к Отцу и Сыну; также дает истинный смысл тем местам Писания, какие ариане приводили против единосущия Сына с Отцем; наконец, доказывает Божество Духа Святаго и заключает письмо умозрением о том, что Царство Небесное есть созерцание. (Писано в 360 г.)
Неоднократно дивился и что у вас за расположение ко мне, и отчего такую силу имеет над вами моя малость, которая разве немного и не за многое чего–нибудь стоит, а может быть, и ничем не привлекательна; между тем вы обращаете ко мне слово, напоминая и дружбу, и отечество, пытаясь отеческим сердоболием снова обратить к себе, как будто какого беглеца. Признаюсь и не отрицаюсь, что стал я беглецом; но узнайте и причину, если желаете уже знать. Всего более пораженный тогда неожиданностью, подобно людям, которых вдруг поражает внезапный шум, не удержал я помыслов, но «удалихся бегая» (Пс. 54:8) и довольно времени жил вдали от вас; а впоследствии овладели мною какая–то любовь к божественным догматам и желание любомудрствовать о них. Я говорил сам себе: «Как прийти мне в состояние, чтобы преодолеть живущий со мною грех? Кто будет для меня Лаваном, избавителем моим от Исава, и детоводителем к горнему любомудрию?». Но поелику, при помощи Божией, по мере сил достиг я цели, нашедши «сосуд избран» (Деян. 9:15) и глубокий кладезь, разумею уста Христовы — Григория, то немного, прошу вас, немного дайте мне времени. Прошу не потому, что возлюбил городскую жизнь (ибо не скрыто от меня, что лукавый подобными вещами вводит людей в обман), а потому, что обращение со святыми признаю всего более полезным. Ибо, сам рассуждая о божественных догматах, а чаще слушая рассуждающих, приобретаю навык к умозрениям, от которого трудно отказаться. И таково мое положение!
А вы, о божественные и для меня паче всех любезные главы берегитесь филистимских пастырей, чтобы кто из них не загра. дил тайно ваших кладезей и не возмутил чистоты ведения касательно веры. Ибо у них всегда в попечении — не из Божественных Писаний научать души простые, а подрывать истину внешней мудростию. Кто вводит в нашу веру Нерожденное и Рожденное, кто учит, что всегда Сущий некогда не был, что Тот стал Отцем, Кто по естеству и всегда есть Отец, что Дух Святый невечен, — таковый не явный ли филистимлянин, завидующий овцам патриарха нашего, чтобы не пили они «воды» чистой, «текущий в живот вечный» (Ин. 4:14), но навлекли на себя предреченное Пророком: «Мене оставиша Источника воды живы, и ископаша себе кладенцы сокрушеныя, иже не возмогут воды содержати» (Иер. 2:13)?
Должно исповедовать Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Свя–таго, как научили Божий словеса и уразумевшие их возвышенно. А укоряющим нас за троебожие да будет сказано, что исповедуем Бога единого не числом, а естеством. Ибо все, именуемое по числу единым, в действительности не едино и по естеству не просто: о Боге же всеми исповедуется, что Он прост и несложен. Следовательно, Бог един не числом. Сказанное же мною объясняется так. Говорим, что мир числом один, но не говорим, что он есть нечто единое по естеству и простое, потому что делим его на стихии, из которых состоит, — на огонь, воду, воздух и землю. Еще человек именуется по числу единым, ибо часто говорим: один человек, но и он, состоя из тела и души, не прост. Подобно и об Ангеле говорим, что он числом один, но не один по естеству и не прост, потому что ангельскую ипостась представляем себе сущностию, в которой есть святыня. Поэтому если все единое по числу не едино по естеству, то единое по естеству и простое не есть единое по числу. А Бога именуем единым по естеству. Как же они вводят у нас число, когда совершенно исключаем оное из сего блаженного и умного Естества? Ибо число — принадлежность количества, а количество сопряжено с телесным естеством; потому число — принадлежность телесного естества. А мы веруем, что Господь наш есть Создатель тел. Посему всякое число означает нечто такое, что получило в удел природу вещественную и ограниченную; а единичность и единство есть признак сущности простой и беспредельной. Поэтому кто Сына Божия или Духа Святаго исповедует как число или тварь, тот скрытным образом вводит вещественное или ограниченное число. Ограниченным же называю не только естество, обьемлемое местом, но и такое естество, которое объял Своим предведением Тот, Кто имел произвести его из небытия в бытие, и которое можно обымать познанием. Потому все святое, если естество его ограниченно и святость имеет приобретенную, и может допустить в себе порок. А Сын и Дух Святый — Источник святыни, из которого освящается всякая разумная тварь, по мере ее добродетели.
Притом мы, по истинному учению, не называем Сына ни подобным, ни не подобным Отцу, ибо то и другое в отношении к Ним равно невозможно. Подобным и не подобным называется что–либо относительно к качествам, а Божество свободно от качественности. Исповедуя же тождество естества, и единосущие приемлем, и избегаем сложности, потому что в сущности Бог и Отец родил в сущности Бога и Сына. Ибо сим доказывается единосущие: в сущности Бог единосущен с Богом же в сущности. Правда, что и человек называется богом, как–то: «Аз рех: бози есте» (Пс. 81:6) , и бес наименован богом, как–то: «бози язык бесове» (Пс. 95:5), но одни именуются так по благодати, а другие лживо. Единый же Бог в сущности есть Бог.
А когда говорю: «единый», означаю святую и несозданную сущность Божию. Ибо слово «единый» говорится и о каком–нибудь человеке, и просто о естестве, в совокупности взятом; о каком–нибудь человеке, например, можешь сказать о Павле, что он один восхищен был до «третияго небесе» и слышал «неизреченны глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати» (2 Кор, 12:2–4): об естестве же, в совокупности взятом, когда, например, говорит Давид: «человек, яко трава дние его» (Пс. 102:15); потому что здесь означает он не какого–либо человека, но в совокупности взятое естество; ибо всякий человек привременен и смертен. Так, о естестве сказанным разумеем и следующее: «един (?????) имеяй безсмертие» (1 Тим. 6:16); и «единому (????) премудрому Богу» (Рим. 14:26); и «никтоже благ, токмо един (???) Бог» (Лк. 18:19); ибо здесь слово «един» (???) тождезначительно со словом «единственный» (?????); и: «прострый» един (?????;) «небо» (Иов 9:8); и еще: «Господу Богу твоему поклонишися и Тому единому (????) послужиши» (Мф. 4:10); и: «несть Бог разве Мене» (Втор. 32:39). Ибо слова «един» и «единствен» (??? ??? ?????) употребляются в Писании о Боге не в различии от Святаго Духа, а в отношении к недействительным богам, именуемым богами лживо, например: «Господь един (?????) вождаше их, и не бе с ними бог чуждь» (Втор. 32:12); и: «отвергоша сынове Израилевы Ваалима и дубравы Астарофа, и поработаша Господу единому» (????) (1 Цар. 7:4); и еще Павел говорит: «якоже суть бози мнози и господие мнози: но нам един (???) Бог Отец, из Него же вся… и един (???) Господь Иисус Христос, Имже вся» (1 Кор. 8:5—6).
Но спрашиваем здесь, почему, сказав: «един Бог», не удовольствовался сим речением (ибо сказали мы, что слова «единствен» и «един» (????? ??? ???), употребленные о Боге, означают естество), но присовокупил: «Отец» и упомянул о Христе? Догадываюсь поэтому, что «сосуд избран» Павел почел теперь недостаточным проповедать единого Бога Сына и Бога Духа Святаго, что выразил речением: «един Бог», если чрез присовокупление: «Отец» — не укажет и Того, «из Негоже вся», а упоминанием о Господе не означит и Слова «Имже вся», и опять присовокуплением: «Иисус Христос» — не возвестит вочеловечения, не изобразит страдания, не откроет и воскресения. Ибо слова: «Иисус Христос» дают нам таковые понятия. Почему Господь не хочет, чтобы прежде страдания именовали Его Иисусом Христом, и повелевает ученикам: «да ни комуже рекут, яко Сей есть Иисус Христос» (Мф. 16:20)? Ибо предположено Им было — уже по совершении домостроительства, по воскресении из мертвых и по вознесении на небеса дозволить ученикам проповедать Его Иисусом Христом. Таково значение слов: «да знают Тебе единого истиннаго Бога, и Егоже послал еси Иисус Христа» (Ин. 17:3), и: «веруйте в Бога и в Мя веруйте» (Ин. 14:1). Так Дух Святый везде приводит в безопасность наше понятие, чтобы, приступая к одному, не теряли мы другого, углубляясь в богословие, не оставляли в пренебрежении домостроительства и по недостаточности в чем–либо не впали в нечестие.
А те речения Божественного Писания, которые берут противники и, перетолковав согласно со своим разумением, выставляют против нас к умалению славы Единородного, разберем таким же образом, по мере сил, уяснив себе значение оных.
И, во–первых, положим, что нам предложено следующее место: «Аз живу Отца ради» (Ин. 6:57). Ибо это одна из стрел, какие бросают в небо толкующие это место нечестиво. Но здесь изречение, как думаю, именует не предвечную жизнь, ибо все живущее ради другого не может быть неточною жизнью, как нагреваемое другим не может быть истинною теплотою, а Христос и Бог наш сказал о Себе: «Аз еемь… живот» (Ин. 11:25), но означает сию жизнь во плоти, совершившуюся в сем времени, какой жил Он Отца ради, ибо по Его изволению пришел в жизнь человеческую. И не сказал: «Я жил Отца ради», но говорит: «Аз живу Отца ради» (Ин. 6:57), ясно указывая на настоящее время. Может же речение сие именовать и ту жизнь, какой Христос живет, имея в Себе Самом Слово Божие. И что таково подлинно значение сих слов, узнаем из присовокупленного. «И ядый Мя»… — , говорит Он, — «жив будет Мене ради» (ср.: Ин. 6:54). Мы едим Его Плоть и пием Его Кровь, делаясь причастниками Слова и Премудрости, чрез Его вочеловечение и жизнь, подлежащую чувствам. А плотию и кровию наименовал Он все таинственное Свое Пришествие, означил также учение, состоящее из деятельного, естественного и богословского, которым душа питается и приуготовляется со временем к созерцанию Сущего. И таков, может быть, смысл сего изречения!
И еще: «Отец Мой болий Мене есть» (Ин. 14:28). И сим изречением пользуются неблагодарные твари, порождения лукавого. А я уверен, что и сими словами выражается единосущие Сына со Отцем. Ибо знаю, что сравнения в собственном смысле делаются между имеющими то же естество. Говорим, что Ангел Ангела больше, человек человека праведнее, птица птицы быстрее. Поэтому если сравнения делаются между принадлежащими к одному виду, а Отец называется большим Сына по сравнению, то Сын единосущен с Отцем. Но и другое понятие заключается в сем изречении. Ибо удивительно ли, что Отца исповедал большим Себя Тот, Кто есть Слово и стал плотию, когда показался Он умаленным и пред Ангелами по славе, и пред человеками по виду? Сказано: «умалил еси Его малым чим от Ангел» (Пс. 8:6); и: «видехом Его, и не имяше вида, ни доброты: но вид Его… умален паче всех человек» (ср.: Ис. 53:2—3). Все уже сие претерпел по великому Своему человеколюбию к твари, чтобы погибшую овцу спасти, и спасенную приобщить к стаду, и шедшего из Иерусалима во Иерихон и «впадшего в разбойники» (ср.: Лк. 10:30) опять ввести здравым в его отечество. Ужели в укоризну Ему обратит еретик и ясли, чрез которые Сам Он, будучи бессловесным, воспитан Словом? Ужели станет указывать и нам нищету, потому что Сын тектонов не имел у Себя и малого ложа? Потому Сын меньше Отца, что ради тебя стал мертвецом, чтобы тебя избавить от мертвости и соделать участником небеснойжизни? Поэтому иной обвинит и врача за то, что наклоняется к ранам и обоняет зловоние, чтобы уврачевать страждущих.?!
Для тебя не знает Он также о дне и часе Суда, хотя ничто не сокрыто от истинной Премудрости, потому что все Ею приведено в бытие; но и между людьми не найдешь человека, который бы не знал того, что сам сделал. Домостроительствует же так ради твоей немощи, чтобы согрешившие не впали в уныние от краткости срока под тем предлогом, что не оставлено им и времени к покаянию; и те, которые ведут долговременную брань с сопротивной силой, не оставили воинских рядов, по продолжительности времени. Поэтому приписываемым Себе неведением благоустрояет тех и других: одному за добрый подвиг сокращает время, а другому, по причине грехов, сберегает время на покаяние. Впрочем, в Евангелиях, причислив Себя к не знающим, по немощи, как сказано, многих, в Деяниях апостольских, беседуя наедине с совершенными, исключает Себя из не знающих, говоря: «несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти» (Деян. 1:7).
И это пусть будет сказано мною, по нашему разумению сих слов, которое приобретаем с первого взгляда; но должно исследовать смысл сего изречения и с высшей уже точки зрения. Надобно толкнуть в дверь познания, тогда, может быть, и возбудим Домовладыку, Который просящим Его дает духовные хлебы, потому что мы усердствуем угостить тех, кто нам друзья и братия.
Святые ученики Спасителя нашего, вступив уже за предел Умозрения, возможного человекам, и очистившись Словом, вопрошают о конце и желают познать крайнюю степень блаженства; и о сем–то отвечал Господь наш, что не знают того ни Он, ни Ангелы Его, именуя днем всякое точное постижение Божиих помышлении, а часом — умозрение о единстве и единичности, которых ведение присвоил Он единому Отцу. Поэтому, как догадываюсь сим выражается, что Бог знает о Себе, что такое Он есть, и не знает, что Он не есть. Ибо говорится, что Бог знает правду и мудрость, Сам будучи неточною Правдою и Премудростию, но не знает неправды и лукавства, потому что Сотворивший нас Бог не есть неправда и лукавство. Посему, если говорится, что Бог знает о Себе, что такое Он есть, и не знает, что такое Он не есть, а Господь наш относительно к понятию вочеловечение и к низшему учению есть не крайний еще предел вожделеваемого, то следует, что Спаситель наш не знал конца и крайнего предела блаженства. Но сказано, что не знают и Ангелы, то есть их умозрение и законы их служений — не крайний предел вожделеваемого, потому что и их ведение грубо в сравнении с познанием лицом к лицу. Знает же, сказано, един Отец, потому что Он есть конец и крайний предел блаженства. Ибо, когда познаем Бога не в зерцалах и не чрез что–либо постороннее, а приступим к Нему как к единственному и единому, тогда познаем и последний конец. Христово Царство, как говорят, есть всякое вещественное ведение, а Царство Бога и Отца — ведение невещественное и, как сказал бы иной, созерцание Самого Божества. Но Господь наш и Сам есть конец и крайний предел блаженства относительно к понятию Слово. Ибо что говорит в Евангелии? «И Аз воскрешу его в последний день» (ср.: Ин. 6:40), воскресением называя переход от вещественного ведения к невещественному созерцанию, а последним днем именуя сие ведение, за которым нет другого. Ибо ум наш тогда воскреснет и воздвигнется в блаженную высоту, когда возможет созерцать единство и единичность Слова. Но поелику огрубевший ум наш связан перстию, примешан к брению и не может остановиться на голом созерцании, то, руководясь красотами, сродными его телу, представляет себе действование Творца и познает сие до времени по произведениям, чтобы таким образом, постепенно возрастая, возмог он некогда приступить и к Самому непокровенному Божеству.
В этом же, думаю, разумении сказано следующее: « Отец Мой болий Мене есть» (Ин. 14:28) и: «несть Мое дати, но имже уготовася от Отца» (Мф. 20:23). Ибо сие же означает и то, что Христос предаст Царство Богу и Отцу (см.: 1 Кор. 15:24), будучи начатком, а не концом, по низшему, как сказал я, учению, уразумеваемому относительно к нам, а не относительно к Самому Сыну.
А что сие так, видно из того, что в Деяниях апостольских на вопрос учеников: «когда устрояеши царствие Израилево?» говорит опять: «несть ваше разу мети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти» (ср.: Деян. 1:6—7), то есть не обложенным плотию и кровию принадлежит ведение такового Царствия, потому что созерцание сие «положи Отец во Своей власти». И властию называет состоящих под властию, а Своими именует тех, которыми не обладает неведение низших предметов. Времена же и лета разумей не чувственные, но представляй себе некие расстояния в ведении, производимые мысленным Солнцем. Ибо надобно, чтобы оная молитва нашего Владыки была приведена к своему концу, потому что молившийся есть Иисус. Дай им, «да и тии в Нас едино будут», как Я и Ты, Отче, «едино есма» (ср.: Ин. 17:21–22); потому что Бог, будучи един, когда бывает в каждом, всех соединяет, и число исчезает с пришествием Единицы.
И я так выразумел сие изречение по вторичном его рассмотрении. А если кто скажет лучше или благочестиво исправит мое толкование, то пусть говорит и исправляет: Господь воздаст ему за меня. У нас не водворяется никакой зависти, потому что приступили мы к сему исследованию речений не из любопрительности или тщеславия, но ради пользы братий, чтобы не подать мысли, будто бы скудельные сосуды, содержащие в себе сокровище Божие, сокрушаются людьми каменносердыми и необрезанными (см.: Деян. 7:51), вооружившимися юродствующей мудростью.
Еще у премудрого Соломона в Притчах созидается, — ибо сказано: «Господь созда мя» (Притч. 8:22), — и именуется началом путей евангельских, ведущих нас к Царству Небесному, не тот, кто в сущности тварь, но Тот, Кто соделался Путем по домостроительству. Ибо сие выражают слова: «Стань» и «быть создану». Так стал Он Путем, и Дверию, и Пастырем, и Ангелом, и Овчатем, и еще Архиереем и Апостолом; потому что дается Ему то или другое имя в том или другом отношении.
Что же скажет еще еретик о Боге непокорном и о соделавшемся за нас грехом? Ибо написано: «егда же покорит Ему всяческая, тогда и Сам Сын покорится Покоршему Ему всяческая» (1 Кор. 15:28). Не приходишь ли в страх, человек, что Бог наименован непокорным? Ибо твою непокорность признает собственной Своею, и, пока ты противоборствуешь добродетели, Себя именует непокорным. Так некогда сказал о Себе, что Он и гоним. Ибо говорит: «Савле, Савле, что Мя гониши?» (Деян. 9:4) — когда Савл спешил в Дамаск с намерением заключить в узы учеников Христовых. И еще именует Себя нагим, как скоро наготует один кто–нибудь из братий. Ибо говорит: «наг бех, и одеясте Мя» (ср.: Мф. 25:36). И когда кто в темнице, о Себе говорит, что Сам Он заключен. Ибо Сам грехи наши подъял и болезни понес; одна же из наших немощей есть и непокорность, потому ее и понес. Посему и встречающиеся с нами несчастия Себе присвояет Господь, по общению с нами приемля на Себя наши страдания.
Но и слова: «не может Сын творити о Себе ничесоже» (Ин. 5:19) богоборцы толкуют к развращению слушающих. А по мне и сие изречение всего более возвещает, что Сын — того же естества с Отцем. Ибо если каждая из разумных тварей может делать нечто сама по себе, имея свободу преклоняться на худшее и лучшее, а Сын не может «творити» чего–либо о Себе, то Сын — не тварь. Если же не тварь, то единосущен с Отцем. И еще: ни одна из тварей не может делать всего, что хочет. Но Сын «на небеси и на земли, вся елика восхоте, сотвори» (Пс. 113:11). Следовательно Сын — не тварь. И еще: все твари или состоят из противоположностей, или могут вмещать в себе противоположности. Но Сын — неточная Правда и невеществен. Следовательно, Сын — не тварь. А если не тварь, то единосущен с Отцем.
И сего по мере сил наших сделанного нами исследования предложенных речений для нас достаточно. Теперь обратим уж слово к отрицающим Духа Святаго, «низлагающе всяко возношение их ума взимающееся на разум Божий» (ср.: 2 Кор. 10:4—5).
Ты говоришь, что Дух Святый — тварь. Но всякая тварь рабственна Сотворшему. Ибо сказано: «всяческая работна Тебе» (Пс. 118:91). А если Дух рабствен, то и святость имеет приобретенную; все же, что имеет приобретенную святость, может допустить в себя порок. Но Дух Святый, будучи в сущности Свят, именуется Источником святыни. Следовательно, Дух Святый — не тварь. А если не тварь, то единосущен с Богом. Притом, скажи мне, как называешь рабом Того, Кто чрез Крещение освобождает тебя от рабства? Ибо сказано: «закон бо Духа жизни… свободил мя есть от закона греховнаго» (Рим. 8:2). Но не осмеливайся выговорить, что сущность Его когда–либо изменяема; имеешь пред глазами природу сопротивной силы, которая, как молния, спала с небеси и отпала от истинной жизни, потому что имела приобретенную святость, и за злым намерением последовало в ней изменение; а таким образом отпав от единичности и сринув с себя ангельское достоинство, за нрав наименована диаволом; потому что в диаволе угас прежний и блаженный навык, а возгорелась эта сопротивная сила. Сверх того, если еретик называет Духа Святаго тварию, то вводит мысль, что естество Его ограниченно. Как же будет иметь место сказанное: «Дух Господень исполни вселенную» (Прем. 1:7) и: «камо пойду от Духа Твоего» (Пс. 138:7)? Но видно, что он не исповедует Духа и простым по естеству, потому что именует единым по числу. А что едино по числу, все то, как сказал я, непросто. Если же Дух Святый не–прост, то состоит из сущности и святыни, а подобное ему сложно. И кто столько неразумен, чтобы назвать Духа Святаго сложным, а не простым, и по простоте единосущным Отцу и Сыну?
Но если должно поступить словом далее и вникнуть в важнейшее, то из сего наипаче увидим Божескую силу Святаго Духа. В Писании находим поименованными три рода творений: од. но — первое — приведение из небытия в бытие; второе же — изменение из худшего в лучшее; и третие — воскресение из мертвых. Во всех сих творениях найдешь Святаго Духа содействующим Отцу и Сыну. Ибо возьми осуществление небес. Что говорит Давид? «Словом Господним небеса утвердишася, и Духом уст Его вся сила их» (Пс. 32:6). Человек вновь созидается чрез Крещение. Ибо «аще кто во Христе, нова тварь» (2 Кор. 5:17).
И что говорит Спаситель ученикам? «Шедше убо научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф. 28:19). Видишь, что Святый Дух и здесь соприсущ со Отцем и Сыном? Что же скажешь и о воскресении из мертвых? Когда нас не станет, и возвратимся в персть свою, потому что мы — земля и в землю отыдем: «послет Духа Святаго, и созиждет, и обновит лице земли» (ср.: Пс. 103:30). Что святой Павел назвал воскресением, то Давид наименовал обновлением.
Но еще послушаем восхищенного до третьего небеси. Что говорит он? Вы «храм живущаго в вас Святаго Духа» (1 Кор. 6:19). Всякий храм есть храм Божий. Если же мы — храм Духа Святаго, то Дух Святый есть Бог. Храм называется и Соломоновым, по имени соорудившего. А если и в этом смысле мы — храм Святаго Духа, то Святый Дух есть Бог. Ибо Кто все соорудил, тот есть Бог. Если же мы — храм Его, как поклоняемого и обитающего в нас, то будем исповедовать, что Он — Бог. Ибо «Господу Богу твоему поклонишися, и Тому единому послужиши» (Мф. 4:10).
Если желали бы они избегнуть слова Бог, то пусть узнают, что означается сим именем. Ибо оттого, что все утвердил (??????), или все видит (???????), именуется Бог (????). Поэтому если Богом называется, Кто все утвердил или все видит, а Дух знает все Божие, как дух в нас — все наше (см.: 1 Кор. 2:11), следует, что Дух Святый есть Бог.
И еще: ежели меч Духа есть глагол Божий (см.: Еф. 6:17), то Дух Святый есть Бог. Ибо меч есть Того, Чьим и глаголом называется. И если именуется десницей Отца, ибо «десница Господня сотвори силу» (Пс. 117:16) и «десница Твоя, Господи… сокруши враги» (Исх. 15:6); если Дух Святый есть перст Божий, по сказанному: «аще ли Аз о персте Божий изгоню бесы» (ср.: Лк. 11:20), что в другом Евангелии написано так: «аще ли Аз о Дусе Божий изгоню бесы» (ср.: Мф. 12:28), то Дух Святый — того же естества с Отцем и Сыном.
На сей раз довольно сказано мною о поклоняемой и Святой Троице, потому что ныне и невозможно в обширнейшем виде исследовать учение о Ней. А вы, получив от моего смирения семена, возделайте в себе самих зрелый колос; потому что, как известно вам, в таких вещах требуем от вас и лихвы. Но верую Богу, что по чистоте жизни своей принесете плод и в тридесят, и в шестьдесят, и во сто. Ибо сказано: «блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят» (Мф. 5:8). И не иным чем, братия, почитайте Небесное Царство, как истинным разумением Сущего, которое в божественных Писаниях называется и блаженством. Ибо «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21). О внутреннем же человеке не иное что составляется, как умозрение. А из сего входит, что Царство Небесное есть созерцание. Теперь, как в зеркале, видим тени вещей, а впоследствии, освободившись от сего земного тела и облекшись в тело нетленное и бессмертное, увидим их первообразы. Увидим же, если жизнь свою управим по прямому пути и будем заботиться о правой вере, без чего никто не узрит Господа. Ибо сказано: «в злохудожну душу не внидет премуд. рость, ниже обитает в телеси повиннем греху» (Прем. 1:4) И никто не возражай мне так: «не зная того, что под ногами любомудрствуешь нам о бесплотной и вовсе невещественной сущности». Безрассудным признаю дозволять чувствам, чтобы невозбранно наполнялись свойственными им предметами, и один ум удерживать от свойственной ему деятельности. Ибо как чувство заведует чувственным, так ум — мысленным.
Но должно вместе сказать и сие: «сотворивший нас Бог соделал естественные составления в нас познаний неизучаемыми. Ибо никто не учит зрение, как принимать впечатления от цветов или очертаний, слух — от звуков и голосов, обоняние — от запахов, благовонных или зловонных, вкус — от влаг и соков, осязание — от мягкого и жесткого или теплого и холодного. Никто не учит и ум, как постигать мысленное. И как чувства, если потерпят какой вред, имеют нужду в попечительности о них и тогда удобно исполняют свое дело; так и ум, обложенный плотию и наполненный плотскими представлениями, имеет нужду в вере и в правом житии, которые совершают «нози его, яко елени, и на высоких поставляют его» (ср.: Пс. 17:34). Сие же самое советует и премудрый Соломон и иногда представляет нам в пример непостыдного делателя — муравья, и в его образе начертывает нам путь деятельности (см.: Притч. 6:6), а иногда указывает на орудие мудрой пчелы, которым она строит соты, и в ее примере дает разуметь естественное умозрение, с которым соединяется и учение о Святой Троице, если «от… красоты созданий сравнително Рододелатель их познавается» (Прем. 13:5).
Но, возблагодарив Отца и Сына и Святаго Духа, положу конец письму, потому что, как говорит пословица, во всем хорошо знать меру.
К Максиму Философу
(Хвалит его за любовь к Богу и ближнему, дает свой суд о сочинениях Дионисия Александрийского и свое мнение о выражении «подобное по сущности». В заключение просит Максима посещать его или писать к нему. (Писано около 361 г.)
Слова действительно суть изображения души. Поэтому и я узнал тебя из письма, сколько, как говорится, льва узнают по когтям; и порадовался, нашедши, что неленостно стремишься к первым и важнейшим из благ — разумею любовь к Богу и любовь к ближнему. А за признак одной любви беру твое благорасположение ко мне, за признак другой — ревность к познанию. Всякому же Христову ученику известно, что в сих двух благах заключается все.
Что касается до сочинений Дионисия, которых просишь, то весьма многие доходили до меня, но теперь не имею у себя книг, потому и не послал. А мое мнение о них таково. Не все хвалю у Дионисия, иное же и вовсе отметаю, потому что, сколько мне известно, он почти первый снабдил людей семенами этого нечестия, которое столько наделало ныне шуму; говорю об учении аномеев. И причиной сему полагаю не лукавое его намерение, а сильное желание оспорить Савеллия. Обыкновенно уподобляю я его садовнику, который начинает выпрямлять кривизну молодого растения, а потом, не зная умеренности в разгибе, не останавливается на середине и перегибает стебель в противную сторону. Подобное нечто, нахожу я, было и с Дионисием. В сильной борьбе с нечестием Ливиянина чрезмерным своим ревнованием, сам того не примечая, вовлечен он в противоположное зло. Достаточно было бы доказать ему только, что Отец и Сын не одно и то же в подлежащем, и удовольствоваться такой победой над хульником. Но он, чтобы во всей очевидности и с избытком одержать верх, утверждает не только инаковость Ипостаси, но и равность сущности, постепенность могущества, различие славы, а от сего произошло, что одно зло обменял он на другое и сам уклоняет от правого учения. Таким образом далее разногласит с собою в своих сочинениях: то отвергает единосущие, потому что противник худо воспользовался сим понятием, когда отрицал Ипостаси, то принимает оное, когда защищается против своего соименника Сверх же сего и о Духе употребил он речения, всего менее приличные Духу, — исключает Его из поклоняемого Божества и сопричисляет к какому–то дольнему, тварному и служебному естеству. Такой–то сей Дионисий!
Если же надобно и мне сказать собственное свое мнение, то выражение «подобное по сущности», когда соединено с сим понятие «безразличия», принимаю за выражение, ведущее к тому же понятию, как и слово «единосущное», по здравому разумению сего последнего. Это имея в мысли, и отцы никейские, наименовав сперва Единородного «Светом от Света, Богом истинным от Бога истиннаго» и подобными сему именами, по необходимому следствию присовокупляют и слово: «единосущный». Итак, невозможно представить себе какого–либо различия ни между светом и светом, ни между истиною и истиною, ни между сущностию Единородного и сущностию Отца. Почему, если кто приимет выражение сие по сказанному мною, то и я допускаю оное. А если кто от «подобного» отсекает безразличие, как сделано это в Константинополе, то речение сие для меня подозрительно, потому что унижает славу Единородного. Ибо привыкли мы нередко представлять себе подобие в изображениях, которые имеют слабое сходство со своими первообразами и далеко их ниже. Итак, поелику слово «единосущный», по моему мнению, менее может быть извращаемо в своем значении, то и сам я стою за сие слово.
Но почему, наилучший мой, не приходишь ко мне, чтобы поговорить нам о подобных предметах при личном свидании и не доверять столь важных истин бездушным письменам, особливо и в других случаях не очень решаемся пускать в народ собственные свои мнения. И ты не отвечай мне, как отвечал Диоген Александру, что от тебя сюда столько же пути, сколько отсюда до тебя, потому что я своими недугами, почти как дерево, всегда удерживаюсь на одном месте, а при этом почитаю одним из первых благ жить в скрытности. Но ты и здоров, как сказывают, и притом сделался гражданином Вселенной; поэтому справедливо тебе будет приходить и сюда как в свою область. Ибо, хотя вам — людям деятельным — приличны многолюдство и города, где показываете свои доблестные деяния, однако же для созерцания и умственной деятельности, вводящей нас в общение с Богом, добрый содейственник — безмолвие, а безмолвие, скажу так с Самим подающим нам оное Богом, в обилии и без оскудения возделываем мы в пустыне. Если же непременно должно увиваться около сильных и ни во что ставить нас, лежащих на земле, то пиши о другом, и тем доставишь удовольствие.
Против еретика Евномия
(Высокомерие Евномия, с каким приписывал он себе уразумение Божия естества, пристыжает незнанием устройства и малейшего животного. (Писано в царствование Юлиана.)
Кто говорит, что возможно обретение Сущего, тот, конечно, к познанию Сущего довел мысль свою каким–либо путем и последовательно и сперва упражнялся в постижении предметов удобопонятных и малых, а потом уже силу своего постижения простер и до лежащего за пределами всякого понятия. Поэтому кто хвалится, что приобрел знание Сущего, тот должен объяснить природу малейшего из видимых существ и сказать, какова природа муравья: воздухом ли и дыханием поддерживается в нем жизнь; разделено ли у него костями тело, скреплены ли составы жилами и связками, оболочкой ли мышц и желез сдерживается положение жил; простирается ли мозжечок по хребтовым позвонкам от верхней части головы до хвоста; тканью ли нервной плевы сообщает он силу стремления движимым членам; есть ли в нем печень и желчноприемный сосуд в печени; есть ли также почки, сердце бьющееся и крововозвратные жилы, плевы и грудобрюшни; гол ли он или покрыт волосами; однокопытен или имеет разделенные ступни; сколько времени живет и как муравьи рождаются один от другого; долго ли рождаемое бывает во чреве и отчего не все муравьи пешеходы и не все крылаты, но одни ходят по земле, а другие носятся по воздуху. Итак, кто хвалится ведением Сущего, тот пусть объяснит сперва природу муравья, а потом уже рассуждает о Силе, превосходящей всякий ум. А если не объял еще ты ведением и природу малейшего муравья, то как хвалишься, что представил умом непостижимую силу Божию?
К Григорию, брату
(Опасаясь, чтобы Григорий, подобно многим, не стал смешивать понятий «сущность» и «ипостась», объясняет различие сих понятий; потом доказывает, что в Троице одна сущность и три Ипостаси, в объяснение чего представляет подобие радуги. Наконец толкует, в каком смысле ап. Павел называет Сына образом Отчей ипостаси. (Писано в 369 или 370 г.))
Поскольку многие в таинственных догматах, не делая различия между сущностью вообще и понятием ипостасей, сбиваются на то же значение и думают, что нет различия сказать: «сущность» или «ипостась» (почему некоторым из употребляющих слова сии без разбора вздумалось утверждать, что как сущность одна, так и ипостась одна, и наоборот — признающие три ипостаси думают, что по сему исповеданию должно допустить и разделение сущностей на равное сему число), то по сей причине, чтобы и тебе не впасть во что–либо подобное, на память тебе вкратце составил я о сем слово. Итак, чтобы выразить в немногих словах, понятие упомянутых речений есть следующее.
Одни именования, употребляемые о предметах многих и численно различных, имеют некое общее значение: таково, например, имя «человек». Ибо произнесший слово сие, означив этим именованием общую природу, не определил сим речением одного какого–нибудь человека, собственно означаемого сим именованием, потому что Петр не больше есть человек, как и Андрей, и Иоанн, и Иаков. Поэтому общность означаемого, подобно простирающаяся на всех подводимых под то же именование, имеет нужду в подразделении, через которое познаем не человека вообще, но Петра или Иоанна.
Другие же именования имеют значение частное, под которым разумеется не общность природы в означаемом, но очертание какого–либо предмета по отличительному его свойству, не имеющее ни малой общности с однородным ему предметом: таково, например, имя Павел или Тимофей. Ибо такое речение нимало не относится к общему естеству, но изображает именами понятие о некоторых определенных предметах, отделив их от собирательного значения.
Посему когда вдруг взяты двое или более, например: Павел, Силуан, Тимофей, тогда требуется составить понятие о сущности человека, потому что никто не даст иного понятия о сущности в Павле, иного в Силуане и иного в Тимофее, но какими словами обозначена сущность Павла, те же слова будут приличествовать и другим, ибо подведенные под одно понятие сущности между собою единосущны. Когда же, изучив общее, обратится кто к рассмотрению отличительного, чем одно отделяется от другого, тогда уже понятие, ведущее к познанию одного предмета, не будет во всем сходствовать с понятием другого предмета, хотя в некоторых чертах и найдется между ними нечто общее.
Посему утверждаем так: именуемое собственно выражается речением «ипостась». Ибо выговоривший слово «человек» неопределенностью значения передал слуху какую–то обширную мысль, так что хотя из сего наименования видно естество, но не означается им подлежащий и собственно именуемый предмет. А выговоривший слово «Павел» в означенном этим наименованием предмете указал надлежащее естество. Итак, «ипостась» есть не понятие сущности неопределенное, по общности означаемого ни на чем не останавливающееся, но такое понятие, которое видимыми отличительными свойствами изображает и очертывает в каком–нибудь предмете общее и неопределенное.
Так и Писанию обычно сие делать и во многих других случаях, и в истории Иова. Ибо приступая к повествованию о нем, сперва помянуло общее и изрекло: «человек», а потом отделяет тем, что составляет его особенность, в присовокуплении слова: «некий». Но оно прошло молчанием описание сущности, как бесполезные для предложенной цели слова; понятие же «некий» изображает свойственными чертами, именуя место, черты нрава и все те от внешности заимствованные признаки, которыми хотело отделить его от общего значения, чтобы описание лица, о котором повествуется, явственно было по всему: и по имени, и по месту, и по душевным свойствам, и по тому, что усматривается вне его. А если бы излагало оно понятие сущности, то при изъяснении естества не было бы никакого упоминания о сказанном, потому что понятие было бы то же, что и о Валдае савхейском, и о Софаре минейском, и о каждом из упомянутых там людей.
Поэтому какое понятие приобрел ты о различии сущности и ипостаси в нас, перенеси оное и в божественные догматы — и не погрешишь. Что представляет тебе когда–либо мысль о существе Отца (ибо душа не может утверждаться на одной отдельной мысли, будучи уверена, что существо сие выше всякой мысли), то же представляй себе и о Сыне, а равно то же и о Духе Святом. Понятие несозданного и непостижимого есть одно и то же в рассуждении и Отца и Сына и Святого Духа. Не больше непостижим и не создан один, и не меньше другой. Но когда в Троице нужно по отличительным признакам составить себе неслитное различение, тогда к определению отличительного возьмем не вообще представляемое, каковы, например, несозданность, или недосязаемость никаким понятием, или что–нибудь подобное сему, но будем искать того одного, чем понятие о Каждом ясно и несмешанно отделится от представляемого вместе.
Посему, кажется мне, хорошо будет раскрыть понятие сие так. Всякое благо, нисходящее к нам от Божией силы, называем действием все во всех производящей благодати, как говорит апостол: «Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (1 Кор. 12:11). Но вникая, от одного ли Святого Духа восприяв начало, подаяние благ таким образом нисходит к достойным, опять по указанию Писаний веруем, что Единородный Бог есть начальник и виновник подаяния благ, открывающихся в нас по действию Духа. Ибо святое Писание учит нас о Единородном, что «Все чрез Него начало быть» (Ин. 1:3), и «все Им стоит» (Кол. 1:17). Итак, когда возведены мы к этой мысли, опять, пользуясь богодухновенным руководством, научаемся, что хотя одною Силою приводится все из небытия в бытие, однако же и Ею не безначально, но есть некая Сила нерожденно и безначательно сущая, и Она–то есть вина вины всех существ. Ибо от Отца Сын, Которым все получило бытие и с Которым всегда неразлучно умопредставляется и Дух Святой. Не может и помыслить о Сыне не предосияваемый Духом. Итак, поскольку Дух Святой, от Которого источается на тварь всякое подаяние благ, как соединен с Сыном, с Которым нераздельно представляется, так имеет бытие, зависимое от вины — Отца, от Которого и исходит, то отличительный признак ипостасного Его свойства есть тот, что по Сыне и с Сыном познается и от Отца имеет бытие. Сын же, Который Собою и вместе с Собою дает познавать Духа, исходящего от Отца, один единородно воссияв от нерожденного Света, по отличительным Своим признакам не имеет ничего общего с Отцом или с Духом Святым, но один познается по упомянутым признакам. А «сый над всеми Бог» один имеет тот преимущественный признак Своей ипостаси, что Он Отец и бытие Его не от какой–либо вины; а по сему опять признаку Он собственно и познается.
По сей–то причине говорим, что в общем понятии сущности не слитны и не сообщи признаки, усматриваемые в Троице, какими выражается отличительное свойство Лиц, о Которых преподает нам вера, потому что каждое Лицо представляется нами отлично по собственным Его признакам, так что по упомянутым признакам познано различие ипостасей. А что касается до бесконечности, непостижимости, несозданности, необъемлемости местом и до всего подобного сему, то нет никакого различия в животворящем Естестве, разумею Отца, Сына и Духа Святого, но усматривается в Них некое непрерывное и нерасторгаемое общение. И в каких понятиях возможет кто представить себе величие одного из Лиц, исповедуемых во Святой Троице, с теми да приступает безразлично к созерцанию славы во Отце, Сыне и Духе Святом, не блуждая мыслью ни по какому промежутку между Отцом, Сыном и Святым Духом, потому что нет ничего между Ними вставного, ни чего–либо самостоятельного и отличного от Божия естества, так чтобы естество сие могло быть отделено Само от Себя вставкой постороннего, ни пустоты какого–либо ненаполняемого пространства, которая бы производила перерывы в единении Божией сущности с Самой Собою, разделяя непрерывное пустыми промежутками. Но кто представил в уме Отца, тот представил и Его в Нем Самом и вместе объял мыслью Сына. А кто имеет в мысли Сына, тот не отделяет от Сына и Духа, но относительно к порядку последовательно, относительно же к естеству соединенно напечатлевает в себе воедино слиянную веру в три Лица. И кто наименовал только Духа, тот в сем исповедании сообъемлет и Того, чей это Дух. Поскольку же Дух есть Христов (см. Рим. 8:9) и Он от Бога, как говорит Павел (см. 1 Кор. 2:12), то как взявшийся за один конец цепи влечет и другой ее конец, так, по слову пророка, «Открываю уста мои и вздыхаю, ибо заповедей Твоих жажду» (Пс. 118:131), привлекший Духа через Него привлекает вместе и Сына и Отца. И кто истинно приимет Сына, тот будет иметь Его в себе, обоюду низводящего и Отца Своего, и собственного Своего Духа. Ибо не может быть отсечен от Отца всегда во Отце Сущий, и никогда не отделится от собственного Духа все о Нем Производящий. А равно кто принял Отца, тот по действенности приял вместе и Сына и Духа. Ибо невозможно представить мысленно какого–либо сечения или разделения, так чтобы или Сын представляем был без Отца, или Дух отделяем от Сына, а напротив того, находим между Ними некое неизреченное и недомыслимое как общение, так и разделение; ни разность ипостасей не расторгает непрерывности естества, ни общность сущности не сливает отличительных признаков.
Но не дивитесь, если говорим, что одно и то же и соединено и разделено и если представляем мысленно, как бы в гадании, некое новое и необычайное как разделение соединенное, так и единение разделенное. Ибо кто выслушает слово не с намерением оспаривать и осмеивать оное, тому и в чувственных вещах можно найти нечто подобное. И вы приимите слово мое как подобие и тень истины, а не как самую действительную истину. Ибо невозможно, чтобы представляемое в подобиях было во всем сходно с тем, для изображения чего берется.
Итак, на каком же основании говорю, что являющееся нашим чувствам представляет нам некое подобие разделенного и вместе соединенного? Видал ты когда–нибудь весною сияние дуги в облаках? Разумею ту дугу, которую по общему словоупотреблению привыкли мы называть радугою. Знающие об этом говорят, что она составляется, когда в воздухе растворена какая–то влага, потому что сила ветров все влажное и сгущенное в испарениях, образовавшееся уже в облако, сгнетает в дождь. А составляется радуга, как говорят, таким обзором. Когда солнечный луч, проходя косвенно густоту и мглу облаков, потом прямо упрется своим кругом в какое–нибудь облако, тогда происходит как бы некоторый перегиб и возвращение света на самого себя, потому что свет от влажного и блестящего идет назад, в противную сторону. Ибо так как огневидные отблески имеют свойство, если падают на что–нибудь гладкое, перегибаясь, возвращаться опять на самих себя, а образ солнца, производимый лучом на влажном и гладком воздухе, бывает круглый, то по необходимости и на прилежащем к облаку воздухе отсвечивающее сияние описывает нечто подобное образу солнечного круга. Таким обзором один и тот же свет и непрерывен сам в себя, и разделен. Будучи многоцветным и многовидным, он неприметно окрашивается различными цветами, неприметным для наших взоров образом скрадывая взаимное сияние не одинаково цветных частиц, так что между голубым и огнистым цветом, или между огнистым и пурпуровым, или между сим последним и янтарным невозможно распознать середины, в которой смешиваются и отделяются один от другого инаковые цвета, потому что отблески всех цветных лучей видимы вместе, белы и, скрадывая признаки взаимного соприкосновения, остаются неразличимыми, так что невозможно найти, где оканчивается огнистый или изумрудный луч в цветном сиянии и где начинает быть не таким уже, каким видим в белом сиянии.
Посему как в этом подобии и ясно распознаем различия цветов, и не можем различить чувством расстояния от одного цвета до другого, так рассуждай о возможности представлять нечто подобное касательно божественных догматов. Хотя ипостасные свойства, подобно некоему цвету из видимых в радуге, сияют в каждом из исповедуемых во Святой Троице Лиц, однако же в рассуждении естественного свойства невозможно примыслить никакой разности у одного Лица с другим, но при общей сущности в каждом Лице сияют отличительные свойства. Ибо и там, в подобии, одна была сущность, издающая многоцветное это сияние и именно преломляемая в солнечном луче; но цвет явления многовиден.
Так и через творение учит нас разум не находить странным в учении о догмате, когда, встретив трудное к уразумению, придем в недоумение, соглашаться ли на сказанное. Как в рассуждении видимого глазами оказалось, что опыт лучше понятия о причине, так и в догматах, превышающих разум, в сравнении с тем, что постигает рассудок, лучше вера, которая учит нас о раздельном в ипостаси и о соединенном в сущности. Итак, поскольку слово наше открыло в Святой Троице и общее и отличительное, то понятие общности возводится к «сущности», а «ипостась» есть отличительный признак каждого Лица.
Но, может быть, иной подумает, что предложенное понятие об ипостаси не согласно со смыслом апостольского писания, где апостол говорит о Господе, что Он «сияние славы и образ ипостаси Его» (Евр. 1:3). Ибо если ипостасью назвали мы совокупность отличительных свойств, усматриваемых в Каждом, и как об Отце признаем, что есть нечто собственно в Нем созерцаемое, через что Он один познается, так то же самое исповедуем и о Единородном, — то как же Писание в этом месте именование ипостаси приписывает одному Отцу, а Сына называет образом ипостаси, Который обозначается не собственными своими, а Отцовыми чертами? Если ипостась есть отличительный знак бытия Каждого и собственностью Отца признается — быть нерожденно, Сын же изображает в Себе отличительные свойства Отца, то не остается уже при Отце, чтобы Он Один по преимуществу именовался нерожденным, если только тем, что отличает Отца, обозначается бытие Единородного.
Но утверждаем, что здесь слово апостола выполняет другую цель, которую имея в виду, употребил он сие речение: «сияние славы и образ ипостаси». И кто тщательно уразумел сию цель, тот найдет не что–либо противоречащее сказанному нами, а только то, что речь направлена к какой–то особенной мысли. Ибо апостольское слово рассуждает не о том, как ипостаси различать между собою по видимым признакам, но о том, как уразуметь соестественность, неотлучность и единение в отношении Сына к Отцу. Так не сказал: «иже сый» слава Отца (хотя сие действительно так), но, оставив это, как всеми признаваемое, научая же не представлять иного образа славы во Отце, а иного в Сыне, определяет, что слава Единородного есть сияние самой славы Отца, подобием света приводя к тому, чтобы Сына представлять неразлучно с Отцом. Ибо как сияние хотя от пламени, однако же не позднее пламени, но вдруг и пламень вспыхивает, и свет от Него воссиявает, так, по требованию апостола, должно представлять и Сына от Отца, не отделять Единородного каким–нибудь разлучающим расстоянием от бытия Отца, но вместе с Виновником представлять всегда и сущее от Него. Посему таким же образом, как бы толкуя предложенную теперь мысль, называет и образом ипостаси, телесными подобиями руководя нас к уразумению невидимого. Ибо как тело непременно имеет очертание, но инаково понятие очертания, а инаково понятие тела, и кто дает определение одного из сих двух, тот не попадает еще на определение другого, между тем хотя в уме и отделяешь очертание от тела, однако же природа не допускает разделения, но одно с другим представляется соединенным; так, думает апостол, должно разуметь, что учение веры, хотя научает нас неслиянному и раздельному различию Ипостасей, однако же в приведенном месте изображает неразрывность и как бы нераздельность Единородного с Отцом, не потому, что Единородный не имеет ипостаси, но потому, что в единении Своем с Отцом не допускает ничего посредствующего, почему устремивший душевные очи на образ Единородного имеет мысль об ипостаси Отца не вследствие изменения или смешения созерцаемых в Них отличительных свойств, или в Отце представляя рожденность, или в Сыне нерожденность, но потому, что оставшийся по отделении Одного от Другого не может быть представляем один Сам по Себе. Ибо невозможно, чтобы наименовавший Сына не имел мысли и об Отце, потому что именование сие относительно указывает и на Отца.
Итак, поскольку увидевший Сына видит и Отца, как говорит Господь в Евангелии (Ин. 14:9), то посему сказано, что Единородный есть «образ ипостаси» Отчей. И чтобы лучше уразуметь эту мысль, присовокупим и другие изречения апостола, в которых называет Он Сына «образом Бога невидимого» (см. Кол. 1:15) и еще образом благости Его — не в том смысле, что образ различен от первообраза относительно к невидимости и благости, по желая показать, что Сын тождествен с первообразным, хотя и иной, потому что не сохранилось бы понятие образа, если бы не имел Он во всем ясного и безразличного тождества. Следственно, представивший себе доброту образа имеет уже мысль о первообразе. И кто объял мыслью как бы образ Сына, тот отпечатлел в себе и образ Отчей ипостаси, в последнем созерцая и первый, не потому, что в изображении видит нерожденность Отца (в таком случае оно было бы всецело тождественным, а не иным), но потому, что нерожденную Доброту созерцает в рожденной. Ибо как всмотревшийся в изображение лица, представившееся в чистом зеркале, получает ясное познание об изображенном лице, так познавший Сына с самым сим познанием Сына приял в сердце образ Отчей ипостаси. Ибо все, что принадлежит Отцу, созерцается и в Сыне, и все, что принадлежит Сыну, принадлежит и Отцу, потому что всецелый Сын в Отце пребывает и опять имеет в себе всецелого Отца, так что ипостась Сына служит как бы образом и лицом к познанию Отца; и ипостась Отца познается в образе Сына, тогда как остается созерцаемое в Них отличительное свойство к ясному различению ипостасей.
К монахиням
(Изъявляет свою радость, что старанием епископа Воспория уничтожены взаимные сомнения о православии как св. Василия, так и сих монахинь; рассуждает о слове «единосущный», которое отвергали некоторые, как и отцы антиохийские, не вполне разумея оное, и которое ограждает веру от ересей Ариевой и Савеллиевой; опровергает утверждавших, что Дух прежде Отца и Сына по времени и порядку. (Писано в начале епископства)
Сколько печалила меня прежде неприятная молва, поразившая слух мой, столько обрадовал боголюбивейший епископ, брат наш Воспорий, рассказав лучшее о вашем благоговении. Ибо уверил, по благодати Божией, что все разглашаемое было выдумкой людей, не знающих точной правды о вас, присовокупил же, что нашел у вас нечестивые на меня клеветы, притом такого рода, что могли их выговорить только люди, не думающие и за праздное слово дать отчет Судии в праведный день Воздаяния Его. Посему возблагодарил я Господа, и сам исцелившись от несправедливого о вас мнения, принятого мною, как видно, вследствие клеветы людской, и о вас услышав, что оставили ложные обо мне мысли, как скоро узнали утверждаемое братом нашим, который излагая вам собственное свое мнение, конечно, с тем вместе объявил и мое, потому что у нас обоих один образ мысли о вере так как мы наследники тех же отцов, некогда в Никее провозглашавших великое провозвестие благочестия, в котором все прочее вовсе не подлежит пересудам, только слово «единосущный», худо будучи понимаемо, еще не принято некоторыми. И таковых справедливо иной укорит, но опять их же удостоит и извинения. Ибо кто не следует отцам и речение их не признает более несомненным, чем свое мнение, тот, конечно, заслуживает обвинения как человек, исполненный кичения. Но с другой стороны, кто оставляет сие речение в подозрении, потому что оно опорочено другими, тот, по–видимому, в довольной мере свободен от обвинения. И действительно, отцы, собравшиеся по делу Павла Самосатского, опорочивали сие речение как не совсем удачное. Они говорили, что слово «единосущный» заключает в себе понятие о сущности и о том, что от сей сущности; почему разделенная уже сущность тем частям, на которые она разделена, дает наименование единосущного. Но такая мысль имеет разве место в рассуждении меди и монет, сделанных из меди; в рассуждении же Бога Отца и Бога Сына не усматривается такой сущности, которая была бы первоначальнее и выше Обоих, потому что и думать, и говорить это — выше всякого нечестия. Ибо что может быть первоначальнее Нерожденного? Таковой хулой уничтожилась бы и вера в Отца и Сына, потому что от одного происшедшие суть уже между собою братья.
И поелику тогда уже были утверждавшие, что Сын приведи в бытие из небытия, то, чтобы отсечь и это нечестие, употребив слово «единосущный». Ибо соединение Сына со Отцем во времени и не в пространстве. Но и предыдущие слова показывают, что отцы имели сию мысль; ибо, сказав: «Свет от Света» и от сущности Отца Сын «рожден, а не сотворен», присовокупили к сему слово «единосущный», давая тем разуметь, что какое понятие придает кто–либо слову «свет» в отношении к Отцу, такое же понятие приличествует и в отношении к Сыну, ибо свет истинный, относительно к самому понятию о свете, не будет иметь никакого различия со светом истинным. Итак, поелику Отец есть Свет безначальный, а Сын — Свет рожденный, но и Каждый из Них есть Свет и Свет, то справедливо употребили слово «единосущный», чтобы выразить равночестность естества. Ибо не братия между собою называются единосущными, как понимали некоторые; напротив того, когда и Виновник и Имеющий бытие от Виновника суть одного и того же естества, тогда называются Они единосущными. Но то же речение исправляет и зло, произведенное Савеллием, потому что уничтожает тождество Ипостасей и вводит совершенное понятие о Лицах. Ибо единосущное не одно и то же с самим собою, но иное с чем–то иным. Почему прекрасно и благочестиво сие речение: оно как определяет свойство Ипостасей, так выражает безразличие естества.
А когда научаемся, что Сын от сущности Отца, и притом рожден, а не сотворен, тогда не впадаем в плотские понятия о страстях. Ибо не отделилась сущность от Отца в Сына, и родила е истекши или отделив от себя нечто, как растения производят плоды, но образ Божия рождения неизглаголан и недомыслим человеческому рассудку. Ибо действительно, низкому и плотскому уму свойственно уподоблять вечное тленному и привременному и думать, что как рождается телесное, так подобно сему рождает и Бог. К учению благочестия должно восходить от противного. Поелику так рождают смертные, то не так рождает Бессмертный. Посему не должно отрицать Божия рождения и осквернять своей мысли понятиями плотскими.