Часть вторая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАХИД-ИБН-РАБАХА 22 страница
Улыбаясь и поглаживая свой лук, я отрицательно мотаю головой и отвечаю ему:
— Его я никогда не променяю ни на что другое.
Вернувшись к заботам полководца, Хамза спрашивает у эмира мастеров осадного дела:
— Сколько времени потребуется твоим мастерам, чтобы построить передвижную осадную башню и стенобитную машину?
Эмир мастеров отвечает ему:
— Не пройдёт и недели, как башня и машина появятся у тебя, великий эмир. Только вот проку от них будет немного. Мы, конечно же, покроем их сырыми шкурами, но в замке есть «греческий огонь». Вот если бы у нас было достаточно металла для их обшивки, тогда было бы совсем другое дело.
— Тогда надо подвести мину под стену или под какую-нибудь сторожевую башню и обрушить её, — требует Хамза. — Ведь у нас в обозе есть и каменщики, и плотники, и мастера по поджогу внутри подведённых подкопов. Сколько на это потребуется времени?
— Может месяц, а может два, — прикидывает вслух эмир мастеров. — Это будет зависеть от крепости грунта.
— Понятно, — произносит Хамза. — Займитесь подкопом немедленно. Хотя нет, вначале закиньте за стены вместе с камнями несколько писем.
Хамза в своих письмах обещает сохранить жизнь тем сдавшимся защитникам замка, которые имеют местное происхождение.
— Брат, — обращаюсь я к Хамзе. — Эмир Баасым был бы очень рад тому, как точно ты следуешь рекомендациям фурусийи при осадах.
— Да, брат, тут трудно выдумать что-нибудь новое, — соглашается Хамза и цитирует: — «Если штурм сходу или после подготовки не приносит успеха, то для осады надо использовать мину, голод, подкуп и измену».
Не проходит и недели, как на нашу сторону перебегает около трети гарнизона, и крестоносцы вынуждены вступить с нами в переговоры, выторговывая выгодные условия сдачи своего замка. Надобность в подкопе отпадает, и довольный Хамза обязуется отпустить крестоносцев на свободу. Но как только тамплиеры открываю крепостные ворота, Хамза отдаёт приказ казнить весь оставшийся гарнизон.
Я высказываю Хамзе своё возмущение:
— Ты же дал им своё слово!
А он ухмыляется:
— Они ведь неверные, и обманывать их не грех! Так сказал наш каирский халиф. Это их расплата за то, что целых сто семьдесят лет они попирали исконные земли правоверных. Кто их сюда звал?
— Но ведь в Иерусалиме находится главная святыня христиан — гробница пророка Иисуса. А они хотят беспрепятственно посещать её, — напоминаю я, как мне кажется, об известной всем истине. — И их можно понять.
Хамза говорит:
— Ты ещё очень молод, Вахид, и не знаешь непомерной жадности христиан. Их правители захватили эти земли и морские порты не ради святыни, а в первую очередь для того, чтобы богатеть на торговых пошлинах.
Однако я выражаю несогласие с такой упрощённой трактовкою событий:
— Но ты ведь не можешь утверждать, что вся Европа поднялась на эту войну только ради того, чтобы перехватить у арабов «Великий шёлковый путь»? А зачем же сюда пришли простолюдины, воины и рыцари? Они ведь не получают торговых пошлин.
И он объясняет мне:
— Их простолюдины, Вахид, ищут здесь лучшую долю. Ведь дома у них свирепствуют голод, эпидемии, стихийные бедствия и междоусобицы. Воины же надеются на богатую военную добычу. А простые рыцари пришли сюда с войною ещё и потому, чтобы убежать от своих долгов. Кроме того, им обещано полное прощение всех грехов. И я им всем оказал огромную услугу: они ведь приняли смерть в битве за свою веру, и, значит, теперь их ждёт вечное райское блаженство. А относительно их святыни, наш халиф пообещал, что когда мы очистим от христиан всю Северную Сирию, их паломникам, как и в прежние времена, за небольшой налог будет дозволено посещать Иерусалим.
— Брат, а с каких пор ты стал таким фанатичным мусульманином? — спрашиваю я Хамзу. — Не ты ли раньше говорил мне, что исповедание той или иной веры — это не более чем индикатор политической ориентации.
— Я, как и другие воины султана, сделался таким, когда у нас в Каире появился свой халиф. Ведь теперь все мы — воины ислама! — отвечает Хамза. — И кроме защиты священных городов Мекки и Медины и оказания помощи мусульманским паломникам, нашей главной задачею является освобождение всех мусульманских земель от ига неверных. К тому же религия придаёт хоть какой-то смысл нашему существованию.
— Эх, брат, — говорю я Хамзе. — Почему ты просто не признаешься, что отомстил им за то, что они не давали нам забрать тела убитых и раненых?
Однако на это Хамза отвечает очень жёстко:
— Этих рыцарей-тамплиеров никогда не следует оставлять в живых! Их нужно казнить в первую очередь, и не только потому, что они — самая дисциплинированная часть христианской армии, но ещё из-за того, что они наиболее непримиримые враги ислама. Всеми способами они насаждают здесь свою веру.
И советует мне:
— А ты, Вахид, лучше поспеши в замок, не то останешься без трофеев.
Мучительно краснея, я тихим голосом прошу совета у Хамзы:
— Сейчас мы войдём в замок, чтобы разграбить его, и наши воины будут насиловать иноверок. А я, брат, ещё ни разу не был близок с женщиною. Как ты считаешь, не пора ли мне попробовать это?
Хамза смотрит на меня с пониманием и задумчиво говорит:
— Насилие над женщинами, брат, — это обычное дело на войне. С давних времён повелось, что захваченные города три дня грабят, а женщин насилуют. Ведь в войсках всегда много молодых горячих воинов, у которых нет денег для калыма за невесту и для которых насилие — это редкая или даже единственная возможность познать женщину. Поэтому в течение всех трёх дней каждую женщину многократно насилуют, но в конечном итоге многих из них почти всегда убивают. И как поступишь ты — это твоё личное дело, Вахид. Но как старший брат я обязан дать тебе совет. Прежде, чем ты пойдёшь на это, задай себе два вопроса.
— Какие вопросы, брат? — спрашиваю я.
И он продолжает:
— Вот первый. Сможет ли женщина из неизвестной тебе семьи, с чужой верою и обычаями, стать матерью твоих детей и создать в твоём доме счастливый оазис? Это в том случае, если ты пленишь её девственницей и решишь сделать своей женою. И вот второй вопрос. Готов ли ты убивать изнасилованных тобою женщин? Или ты способен принять, что где-то в рабстве будут жить рожденные от тебя дети, которых ты никогда не увидишь. Более того, ты никогда не сможешь быть уверенным, что женщины понесли их именно от тебя.
Опечаленный, я произношу:
— Всё, брат, я уже не хочу этого! И теперь вот даже задумался, а не спросить ли и мне у моих занятых насилием товарищей о будущем их возможных детей?
Усмехнувшись, Хамза утешает:
— Ладно, брат, дам тебе ещё один совет! Если уж тебе так не терпится, то насилуй исключительно знатных христианок. Ведь их обычно выкупают из плена, и поэтому ты можешь не беспокоиться о судьбах получившихся детей.
Войдя в главную башню замка, я наблюдаю за тем, как мои товарищи рыщут по всем помещениям в поисках военной добычи. Я знаю, что нужных мне женщин христиане называют благородными дамами. Но я опоздал — не только дамы, но и все остальные женщины уже разобраны. То в одном, то в другом месте воины поочерёдно насилуют вопящих иноверок, большая часть из которых после потери чести лишится и жизни. Мне противно участвовать в этом всеобщем похотливом безумствовании и я удаляюсь восвояси.
Поняв по моему виду, что мне не удалось утолить своё животное желание, Хамза подзывает меня к себе:
— Вахид, брат, не нужно торопиться! Поверь мне, ты здесь не испытал бы ничего, кроме разочарования. Только любящая женщина может дать тебе то, что ты ищешь и заслуживаешь. Я поговорю с отцом, чтобы он скорее женил тебя.
И Хамза слегка приоткрывает передо мною завесу, скрывающую то счастье, которое ему дарит во время интимной близости его молодая жена Салима[139].
Вскоре гонец привозит письмо из дома, в котором отец просит нас безотлагательно приехать в Дамаск. Причина такой срочности не указана, и потому мы с Хамзою гадаем об этом всю дорогу.
И ещё Хамза напоминает о моих плотских желаниях:
— А заодно поговорим с отцом о твоей женитьбе.
Едва мы входим в наш дом, как отец с хмурым видом сообщает Хамзе:
— Твоя жена Салима родила ребёнка!
Хамза радостно вскрикивает и собирается что-то сказать, но отец, остановив его взмахом руки, продолжает:
— Чернокожего ребёнка!
Устанавливается гнетущая тишина. Слышу лишь тихий шёпот матери:
— Не повезло бедняжке!
Зная, как мать была дружна с Салимою, меня посещает сомнение: «А кому она сочувствует? Хамзе или Салиме? Старшему сыну или невестке?» И это навевает воспоминания о некоторых странностях в поведении матери, когда в детстве я неожиданно заставал её вместе с евнухом.
Справившись с волнением, Хамза спрашивает:
— Где они?
Отец произносит:
— Я перевёз их сюда, в наш дом.
Хамза требует:
— Я хочу их видеть!
Отец ведёт нас в дальние комнаты дома и отворяет дверь в спальню Салимы.
Она с плачем бросается на колени и закрывает лицо ладонями. Сквозь её рыдания можно с трудом разобрать женские упрёки:
— Ведь ты всё время был занят своими делами, а я так скучала! И когда однажды при омовении он помогал мне войти в ванну и осмелился положить руку на самую сокровенную часть моего тела, я перестала управлять собою…
Взглянув на младенца, которого опекает служанка, Хамза спрашивает у Салимы:
— Кто его отец?
Но та ничего не отвечает, и лишь продолжает рыдать. Хамза поворачивается и быстрым шагом выходит из отцовского дома, вновь садится на коня и несётся в свой городской дом. А я сопровождаю его.
Соскочив с коня во дворе собственного дома, он трясёт головою и шепчет:
— Каким же я был глупцом! Я же видел на её теле синяки и следы укусов!
Войдя в дом, он приказывает всем своим чёрным слугам собраться в одной из комнат.
А мне велит:
— Покарауль за дверями!
Заняв свой пост, я уношусь мыслями в прошлое.
…Однажды мы с Салимою случайно остаёмся наедине, и она принимается упрашивать меня низким бархатным голосом:
— Ну, расскажи мне о своих снах! Хамза говорил, что они у тебя — волшебные.
При этом она бесстыдно смотрит мне прямо в лицо и мало того, волнообразно и тягуче двигает своими бёдрами, будто исполняя танец под неслышную музыку. Потрясённый всей этой изливающейся на меня чувственностью, я ссылаюсь на занятость и выскакиваю вон из комнаты…
— Эх! — сокрушаюсь я. — Надо было всё это рассказать Хамзе ещё тогда.
А из охраняемого мною помещения вскоре начинают доноситься вопли ужаса, крики страданий и свист меча. Когда Хамза покидает эту комнату, на окровавленных коврах я вижу лишь изрубленные мёртвые тела.
Он обращается ко мне с кривой усмешкою:
— Вахид! Как видишь, разговор о твоей женитьбе придётся немного отложить.
И мы возвращаемся в отцовский дом.
Отец встречает Хамзу вопросом:
— Что ты решил?
Хамза уже утолил свою ярость и потому проявляет великодушие:
— Пусть она вместе с этим ребёнком возвращается к своим родителям.
После ужина отец спрашивает у Хамзы:
— Насколько хорошо были оскоплены твои чёрные слуги?
Тот отвечает ему:
— Ты ведь знаешь, отец, что мне никогда не нравился запах мочи, которым несёт от полностью оскоплённых евнухов. И поэтому для своего дома я купил таких, которые были лишены лишь яичек, чтобы им не приходилось мочиться через трубочки.
И отец делится с нами своими невесёлыми думами:
— А не было ли это всё подстроено? Не желал ли кто-то унизить нашу семью? Надо разыскать торговца, у которого ты, Хамза, покупал этих чёрных слуг. И хорошенько его расспросить.
На следующий день мамлюки отца втаскивают в подвал главной башни связанного по рукам торговца рабами.
Грозно глядя на перепуганного торговца, отец требует ответа:
— Это ты торгуешь чёрными кастратами?
Косясь на развешенные по стенам орудия пыток, торговец вопит:
— О, благословенный правитель Дамаска! Да, я уже много лет торгую чёрными и белыми кастратами. Для султанского гарема я поставляю только чёрных кастратов с самой безобразной внешностью. И ещё никто не жаловался на их качество. Содомитам же для их утех я продаю белых кастратов. Но не моя в том вина, что они в большей степени подвержены различным болезням, чем чёрные.
Отец останавливает его:
— Торговец! Говори только о том, о чём тебя спрашивают!
И задаёт очередной вопрос:
— Ты сам наблюдаешь за тем, как их оскопляют?
— Нет, — отвечает словоохотливый торговец. — Ведь оскопляют их ещё по пути из верховий Нила. На остановках. Но я прекрасно осведомлён, как всё происходит. Пенисы и яички им удаляют одним взмахом бритвы и затем вставляют в уретры металлические или бамбуковые трубочки. Потом прижигают раны кипящим маслом, и после этого сажают в кучи свежего навоза. И хотя для получения благополучного результата стараются использовать рабов, которые ещё не достигли половой зрелости, а на период выздоровления даже держат их на молочной диете, однако и после этого многие всё равно умирают. И потому такой товар так дорого и ценится.
Хамза вполголоса бормочет:
— Чего их жалеть-то? Ведь из-за своей бестолковости эти чёрные существа всё равно ни на что другое не годятся.
Отец продолжает допрашивать:
— А где ты берёшь чёрных кастратов с пенисами, но без яичек?
Торговец с готовностью сообщает:
— Такие кастраты ценятся намного дешевле, чем полностью оскоплённые. Меньше стоят только кастраты с раздавленными яичками. Последние годы я перекупаю их у армян и евреев, которые проводят такие операции намного успешнее. У них даже имеются специальные инструменты в виде маленьких серповидных ножей. Оскопляемые органы они предварительно омывают горячим настоем перца, избегая тем самым последующих нагноений. А после оскопления рану накрывают бумагой, намоченной в холодной воде, и тщательно перевязывают. Такие тугие повязки не допускают сильных кровотечений. А после этого они заставляют кастрата ходить по комнате в течение двух-трёх часов, поддерживая его с обеих сторон. Лишь потом кастрату позволяют прилечь. И три дня ему не дают пить, чтобы он меньше страдал от невозможности отправлять свои естественные потребности.
Перебив говорливого торговца, отец выясняет:
— А способны ли такие кастраты к соитию с женщинами?
Тараторя и проглатывая окончание слов, торговец охотно рассказывает ему:
— Частично оскоплённые кастраты не теряют мужских способностей. Они могут проявлять интерес к женщинам и получать от этого удовольствие. А то, что у них растут бороды и говорят они нормальными голосами, делает их ещё более ценными в глазах распутниц. И даже полное оскопление не мешает некоторым кастратам ласкать красавиц. В этом кастраты приобретают такие навыки, что некоторые женщины предпочитают их изощрения соитию с нормальными мужчинами. И хотя полностью оскоплённые кастраты совершенно безопасны для женщин и, как правило, имеют долгую продолжительность жизни, но из-за их высокой цены, а ещё из-за того, что они глупы, сварливы и отличаются дурными манерами и склонностью к мошенничеству, мало кто готов их покупать. Поэтому большим спросом пользуются частично оскоплённые кастраты. И хотя живут такие меньше, но зато они более понятливые.
Отец спрашивает у него:
— А известны ли тебе случаи, когда женщина понесла от кастрата?
Торговец уверенно заявляет:
— Зачатие детей от полностью оскоплённых кастратов исключено.
Затем, чуть подумав, прибавляет:
— Однако известны редчайшие случаи зачатия от частично оскоплённых.
Отец удивляется:
— Как такое возможно?
И торговец рассказывает:
— Среди кастратов есть поверье, что в результате постоянных соитии с женщинами их половые органы могут снова вырасти. Именно поэтому их каждый год нужно осматривать, чтобы удостовериться, не начали ли вновь отрастать у них утраченные органы, подобно тому, как отрастают конечности и хвосты у ящериц.
Ничего не добившись от торговца, отец велит освободить его от пут и отпустить восвояси.
Приближается вечер. Хлопоты и переживания прошедшего дня остаются позади.
Сидя под ветвями разросшегося карагача, который шелестит листвою на свежем ветерке, я спрашиваю у Хамзы:
— Скажи, брат, а чем оправдано оскопление мужчин?
И он отвечает мне:
— Посмотри на животных, брат. Когда выхолащивают норовистого жеребца, он перестаёт кусаться и вставать на дыбы, однако не теряет своей пригодности для службы на войне. Если оскопить быка, он утрачивает свой гордый дух и непокорность, однако его сила и рабочие способности от этого не становятся хуже. А оскоплённый пёс перестаёт убегать от хозяина, и при этом остаётся пригодным для сторожевой службы и охоты. Так и оскоплённый мужчина, не имея возможности испортить родословную хозяина, может выполнять тяжёлую работу по дому, оказывая помощь служанкам. Выгода есть даже в бесплодных совокуплениях кастратов со служанками, ибо тех не приходится освобождать от работ на длительные сроки, в связи с беременностью и родами.
Но я пытаюсь прояснить для себя глубинную суть этого явления:
— А разве практика оскопления мужчин возникла лишь из-за этого?
— Нет, не только из-за этого, — отрицает Хамза и сообщает: — Например, Семирамида, царица Ассирии, оскопляла физически слабых мужчин, чтобы те не плодили себе подобных. А с незапамятных времён это ещё служило и наказанием для пленников, захваченных в битвах. И разве ты не знаешь, что оскопление до сих пор используется как публичный акт правосудия за изнасилование и тому подобные преступления? Да и обманутые мужья нередко таким способом мстят любовникам своих жён. Кроме того, в тех странах, где широко распространена содомия, процветает торговля оскоплёнными мальчиками. А в Китае, как я слышал, кастраты даже обладают государственной властью. Да ты и сам, используя свой дар, можешь в этом убедиться.
Я уже давно не посещал эту страну в моих волшебных снах и поэтому с удовольствием переношусь туда.
…На площади перед дворцом властителя одной из провинций Китая происходит расправа над монахами.
Обращаясь к одному из своих слуг, властитель отдаёт приказ:
— Ван Фейен! Ты у меня самый мудрый евнух, и потому именно тебе я поручаю провести эти казни! Они должны устрашить всех так, чтобы многие годы никто даже не помышлял о восстаниях!
Слышу, как этот Ван Фейен велит кастрировать монахов, сварить их гениталии и накормить ими монахинь. А у монахинь, в свою очередь, отрезать груди, сварить и скормить монахам. При виде такого изуверства в моей голове проносится мысль: «Какими же жестокими делает кастратов их униженное самолюбие из-за неспособности к соитию с женщинами».
Между тем евнух-палач приказывает начать другие пытки. Несчастным монахам на глаза кладут наполненные негашёной известью мешочки, а их пальцы раздавливают большими железными клещами. Напоследок их обнажённые тела оборачивают мягкими металлическими трубами, куда затем заливают крутой кипяток…
Услышав от меня об этой расправе, Хамза спрашивает:
— А ты не узнал, как этот евнух добился такого высокого положения?
И я сообщаю ему:
— Он воздвиг для своего властителя «Дворец желанных чудовищ». В нём обитают самые безобразные и уродливые женщины, собранные со всех концов Китая. Я видел там карлиц и великанш, горбатых и обезноженных, покрытых струпьями и истекающих гноем. Там даже есть женщина с двумя головами. А властитель той провинции отличается особенной страстностью к таким уродкам.
По изменившемуся выражению лица Хамзы я замечаю, что, уже не слыша меня, он уносится куда-то вслед за своими мыслями и, должно быть, заново переживает своё горе.
И неожиданно он перебивает меня:
— Делай выводы брат! Не зря люди заводят чёрных слуг. Это спасает их от ублюдков.
Покинув Хамзу, я отправляюсь в отцовский дом, чтобы исполнить там свой сыновний долг. Войдя в комнату евнуха моей матери, я запираю дверь и пристально смотрю на застывшего в поклоне чёрного слугу, имя которого меня никогда не интересовало. Я знаю, что этот евнух полностью оскоплён. Это подтверждается его безбородым лицом, тонким скрипучим голосом и неистребимым запахом мочи. Но сегодня я кое до чего додумался. И мой решительный вид позволяет евнуху догадаться об уготованной ему участи.
— Я устал бояться! Освободи меня от этого вечного страха! — говорит он с каким-то облегчением и просит меня: — Ведь я не буду долго мучиться?
Взмахнув мечом, я обезглавливаю его. А затем долго смотрю на его откатившуюся к порогу лишённую жизни голову. И вспоминаю, как когда-то в его курчавые волосы с наслаждением зарывалась рука моей матери.
— Я застал его, когда он с кем-то сплетничал о Салиме, — объясняю я свой поступок отцу и матери и напоминаю им о той истине, которую они внушали мне с детства: — Ведь что у нас ни случилось бы — всё должно остаться в семье. Не так ли?
Глава 7. Военная хитрость
Манёвры. Опережение. Королевский приказ. Преемник. Попытка. Западня. Уничижение. Сдача. Разведчик. Сведения.
Ранним утром мы с братом спешно покидаем родительский дом и направляемся обратно в замок Сафед. А когда оказываемся в расположении наших войск, Хамзу там уже поджидает письмо от султана Бейбарса.
Хамза срочно собирает в своём шатре полководцев и отдаёт им приказ:
— Выдвигаемся к городу Триполи! Немедленно!
И, разом отвечая на сыплющиеся со всех сторон вопросы, сообщает:
— Там сейчас антиохийский князь Боэмунд набирает новую армию, потому что возле города Антиохия он потерял почти все свои войска. Они были разбиты мамлюками Бейбарса, когда пытались устроить вылазку, выйдя из-за крепостных стен. Однако остатки гарнизона продолжают упорно оборонять Антиохию, ожидая помощи от этой новой армии.
Один из военачальников выражает сомнение:
— Но если султан остаётся у стен Антиохии, как без его мамлюков мы сможем осадить Триполи?
Хамза отвечает ему:
— А мы и не будем осаждать Триполи. Наша задача — отвлекать князя Боэмунда и не позволить ему сдвинуться с места до тех пор, пока султан не захватит Антиохию.
Услышав это, военачальник хмыкает и задаётся уже другим вопросом:
— А тогда какой смысл тащиться нам туда вместе с обозом и пешими лучниками?
И, с уважением взглянув на него, Хамза решает:
— Так и сделаем! На перехват войск князя Боэмунда кавалерия пойдёт одна быстрым аллюром! А тылы пускай догоняют нас, как смогут!
Проходит всего пять дней, и среди длинных шлейфов поднятой пыли мы замечаем множество разрозненных колонн крестоносцев. И когда на виду у них мы начинаем манёвры, они стягиваются в одно место и начинают выстраиваться в боевой порядок.
Хамза усмехается:
— Ждут начала сражения!
Мы периодически подбираемся к ним на расстояние выстрела и осыпаем тучами стрел.
А после каждой такой ложной атаки Хамза весело командует:
— Выстрелил и быстро отходи! Не дожидайся их ответа из арбалета.
Дразнить врага своими манёврами мы продолжаем уже две недели.
И каждый день Хамза подбадривает нас такими словами:
— Пока мы тут тянем время, осада Антиохии продолжается!
Но вот, наконец, курьер доставляет послание от султана Бейбарса, в котором сообщается, что тому удался штурм, и его войска ворвались в осаждённый город. А ещё через день прибывает новый гонец. Мы в молчании ждём, пока Хамза закончит читать письмо.
— Пала городская цитадель! — объявляет он и задумчиво добавляет: — Вот так заканчиваются сто семьдесят лет истории Антиохийского княжества. И для христиан они заканчиваются очень печально: тех, кого не вырезали, продадут в рабство, а их город будет разрушен.
Наши воины принимаются радостно и оживлённо обсуждать известие об этой важной победе.
Лопоухий завистливо поджимает губы:
— Мамлюкам, как всегда, достаётся всё самое лучшее! Вахид, ты слышал от гонца, как велика захваченная ими добыча?
— Слышал, слышал, — отвечаю я. — Деньги там меряются чашками, а рабов отдают почти даром.
А раздражённый Лопоухий всё повторяет слова гонца:
— Ты только представь себе, юношей там продают всего за двенадцать серебряных монет! А девушек — и вовсе за пять!
И чуть погодя спрашивает у меня:
— Вахид, ну, сколько нам ещё болтаться здесь без дела?
Я пожимаю плечами:
— Не знаю.
Тогда он требует:
— Так узнай! У тебя же есть дар!
Я уже не раз посещал Антиохию, и поэтому в волшебном сне без труда нахожу этот большой христианский город. Но мне приходится потратить много времени на то, чтобы среди дымов от пожарищ и непрерывно движущихся людских масс разыскать ставку султана Бейбарса.
…В своём султанском шатре он занимается почтой.
Обращаясь к писцу, он с издёвкою в голосе диктует:
— Напиши ему так: «Твои красные флаги заменены моими жёлтыми, а звуки колоколов заменены призывами: «Аллах Акбар!» Предупреди стены церквей в Триполи, что скоро ими займутся мои осадные машины. И передай своим рыцарям, что в их дома скоро войдут мечи моих воинов. А я посмотрю, чего стоит твой союз с ильханом Абакой!»
Султан Бейбарс подзывает одного из своих мамлюков и приказывает ему:
— Возьми какого-нибудь пленного рыцаря и довези его в сопровождении охраны до Триполи, а там отпусти на свободу, чтобы он смог доставить это письмо князю Боэмунду.
Затем султан выкликает другого мамлюка и велит:
— А это письмо немедленно отправь с гонцом к великому эмиру Хамзе. Я приказываю ему отправляться на осаду замка Крак-де-Шевалье…
Вернувшись в состояние бодрствования, я делюсь с Лопоухим всем, что увидел и услышал.
Лопоухий радуется:
— Крак-де-Шевалье! Вахид! Ведь это же тот самый замок, который расположен неподалёку от Иерусалима! Я слышал, что он очень богатый!
И нетерпеливо толкает меня в плечо:
— Передай это скорее Хамзе!
Выслушав меня, Хамза колеблется:
— Если пойдём прямо сейчас на осаду замка, то получим большую внезапность, но при этом придётся как-то объяснять, откуда мне известен приказ султана.
Подумав немного, он решает так:
— На этот раз обозы и пешие стрелки пусть идут первыми. А мы с кавалерией, дождавшись приказа от султана, догоним их.
И как только прибывает султанский курьер, Хамза тотчас же командует своим войскам:
— Всё! Прекратить стычки с войсками князя Боэмунда! Идём на осаду замка Крак-де-Шевалье!
Двигаясь быстрым аллюром и обогнав наш медлительный обоз, уже через неделю мы оказываемся вблизи от стен Крак-де-Шевалье.
Хамза распоряжается:
— Разбить походный лагерь вне досягаемости метальных машин замка! И начать готовиться к штурму!
Но тут от разведчиков поступает неприятное донесение:
— Войска князя Боэмунда, соединившись с армией его двоюродного брата кипрского и иерусалимского короля Гуго, движутся на помощь этому осаждённому замку.
Расстроенный Хамза спрашивает у эмира разведчиков:
— Когда их ожидать?
— Их передовые отряды могут появиться здесь уже дней через восемь-десять, — докладывает тот.
Глядя на потемневшее лицо Хамзы, я понимаю, насколько он разочарован.
Перехватив мой взгляд, он делятся своей печалью:
— Ну, вот, брат, обстоятельства вынуждают нас или бесславно отступить, или начать немедленный самоубийственный штурм.
А немного подумав, он произносит:
— Мы, конечно, можем, по примеру монголов, разделить наше войско на отдельные отряды. Они будут сменять друг друга во время приступов, чтобы ни на один день не прекращать сражения и лишать защитников отдыха. Однако хватит ли у нас времени на это?
Я пытаюсь развлечь его карточной игрою, но он слишком рассеян. И, немного рассердившись, я напоминаю ему о тех недавних действиях, которые продолжаю считать ошибочными:
— Эх, брат! Если бы в замке Сафед ты не казнил гарнизон, можно было бы попытаться и здесь переманить местных.
И прибавляю:
— Ведь они не знают, что к ним идёт помощь.
— Не знают?! — восклицает Хамза, отвлекшись от тяжёлых раздумий. — Ты в этом уверен?
— Помолчи! — прошу я Хамзу и погружаюсь в волшебный сон.
Заглянув внутрь цитадели замка, где в огромном зале пируют бароны с рыцарями, я по их разговорам убеждаюсь, что после моего прошлого посещения там ничего не изменилось, и докладываю Хамзе:
— В волшебном сне я видел, как король Гуго писал приказ оборонять замок и дожидаться его подхода. Он отправил этот приказ с гонцом, которого сопровождает небольшой отряд лёгкой кавалерии.
Вскочив на ноги, Хамза тормошит меня:
— Ты можешь сказать, где сейчас этот гонец?
Я вновь мгновенно погружаю себя в волшебный сон, взмываю круто вверх и оттуда начинаю обозревать окрестности. Вскоре в половине дня пути от замка замечаю знакомый отряд с гонцом короля. А проснувшись, принимаюсь торговаться:
— Если ты хочешь захватить гонца, то отправь меня!
Хамза соглашается со мною, но взамен требует:
— Вахид, любой ценою захвати и сохрани приказ короля!
Окружить сотню ничего не подозревающих христиан для нашего полутысячного кавалерийского полка оказывается очень лёгким делом. Я с предельного расстояния стрелою в голову убиваю гонца и, нахлёстывая коня плетью, скачу к трупу этого воина. Не успевает закончиться бой, а у меня за пазухой уже лежит приказ короля Гуго.