Часть вторая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАХИД-ИБН-РАБАХА 34 страница
— Меня тошнит! И язык онемел!
Дэв Чен-Ре-Зи, обращается к матери дэвов и, указав на этого Белого Брата, велит ей:
— Дэви Си-Ванг-Му! Дай ему своего молока! Он съел отравленное мясо!
И та, сняв с плеч свои неимоверно длинные груди, вставляет их сосками в какой-то блестящий кокон. А отравившийся Белый Брат под завистливыми взглядами своих братьев-близнецов достаёт из этого кокона трубку и принимается её сосать, урча, как довольный кот. Однако вскоре он оставляет эту трубку и бессильно приваливается к стене.
Я с трудом разбираю его жалобы:
— Я ничего не вижу! И в ушах шумит!
Под ним растекается лужа мочи, а по воздуху тяжёлой волною распространяется омерзительный запах кала. Его грудь учащено вздымается, но дыханию это, по-видимому, не помогает. И он вытягивается на полу совершенно парализованный, лишь его большой единственный глаз, расположенный посредине лба, какое-то время продолжает помаргивать.
Когда физиономия Белого Брата синеет от удушья, Хана шепчет мне:
— Умирает!
И сожалеет:
— Эх! Надо было всех тибетских монахов вымазать этой мазью!
Отвернувшись от отравленного Белого Брата, дэв Чен-Ре-Зи отдаёт команду оставшимся дэвам:
— Сожгите его тело!
Затем, повернувшись к дэви Си-Ванг-Му, говорит ей:
— Нам нужен новый Белый Брат!
Когда дэвы, насытившись, принимаются за свои дела, Шестирукий делает несколько шагов ко мне и Хане и, указав на неё, объявляет:
— В чреве твоей жены зреет плод! Я улучшу его!
А после этого спрашивает у меня:
— Но с какой целью ты, Вахид, пришёл сюда?
И я признаюсь:
— Хочу остановить божественную машину.
Он говорит:
— Ты — Избранный, и потому всё что ты делаешь — это воля Создателя! И ещё это означает, что нам пока не нужно устраивать новый Всемирный потоп!
И манит меня за собою:
— Пойдём, я отведу тебя к этой машине.
Хана восклицает:
— Как всё просто!
Мы минуем одну из гигантских железных птиц, отражаясь в её блестящем боку, и останавливаемся рядом с другою, тело которой похоже на сгусток чёрного уплотнённого тумана, в котором, однако, заметен светлый проём размером с большую дверь.
Дэв Чен-Ре-Зи напутствует меня:
— Вахид! Войди туда и надень на голову шлем.
И, повернувшись к Хане, велит ей:
— А ты иди за мною!
Я вхожу в туманный сгусток и оказываюсь в комнате, вид которой мне уже знаком по одному из моих снов. На небольшом столике, как я того и ожидал, лежит шлем. Как только я надеваю его на голову, меня ослепляет яркое многоцветье, и я теряю себя. Очнувшись на непродолжительное время, я раз за разом пытаюсь пройти некий путь, состоящий из цветных пятен. Таких путей здесь великое множество, но я не забываю напоминать себе, что мне нужен именно тот, который позволит мне остановить божественную машину. Однако стоит мне чуть зазеваться, как круговерть отбрасывает меня к самому началу, и я снова забываюсь. И так бесконечное число раз. Однако постепенно запоминая эту сложную дорогу, я ошибаюсь всё реже и продвигаюсь всё дальше. И завершив, наконец, этот путь, я обнаруживаю себя в той же самой комнате и в совершенно истощённом состоянии. Избавившись от шлема, покидаю туманный сгусток и встречаюсь с шестируким дэвом Чен-Ре-Зи.
Он сообщает мне:
— Твоя жена давно ждёт тебя! Вам нужно скорее уходить отсюда, ведь уже миновало сорок дней!
А Хана первым делом спрашивает у меня:
— Удалось?
Будучи не совсем уверенным, я отвечаю ей:
— Думаю, что да.
Она радуется:
— Значит, с этих пор духовное просветление затухнет, а техническое совершенство ускорится!
И мы с нею выбираемся из пещеры в сопровождении братьев-дэвов, которые, как только мы оказываемся под солнцем, тут же отгораживаются от нас каменной дверью.
Я едва успеваю сделать глоток свежего воздуха, как Хана подаёт сигнал своим единоверцам, которые ожидали нас снаружи, и те неожиданно набрасываются на меня и крепко связывают.
Озадаченный, я спрашиваю у неё:
— Что ты задумала?
Пропустив мимо ушей мой вопрос, она требует ответа на свой:
— Где твоя книга?
И я сообщаю ей:
— Забыл в пещере.
Тогда, сняв с меня серебристый медальон, она говорит:
— Это ведь мой отец рассказал Жёлтому Ламе о твоём походе в Шамбалу. А мне он повелел сначала помочь тебе справиться с Просветлённым и выключить машину, а потом забрать у тебя медальон и книгу, а заодно и рецепт бессмертия, если таковой тут сыщется.
Когда я лишаюсь медальона, то испытываю такое чувство, будто бы окружающий мир вдруг потерял все свои краски. Справившись с этой слабостью, я усмехаюсь и замечаю Хане:
— Однако преуспеть тебе удалось не во всём!
Она соглашается:
— К сожалению, ты прав.
Тем не менее, улыбка торжества освещает её лицо, когда она произносит:
— Но главное всё-таки сделано! Божественная машина остановлена!
Я интересуюсь:
— Хотелось бы знать, для чего Яков всё так задумал?
Она ухмыляется:
— Я, как и ты, могу лишь строить догадки.
Тогда я задаю ей важный для моей жизни вопрос:
— И всё же, что ты хочешь сделать со мною? Убить? Но ведь я твой муж, и у нас будет ребёнок.
Она брезгливо кривится:
— В первую очередь, ты — иноверец! Довольно я тебя терпела!
Затем радостно восклицает:
— Зато мой ребёнок будет Избранным!
Я повторяю за ней это слово:
— Избранным?
И шучу:
— Да уж! Все мы — избранные. Один может гениально отремонтировать стоптанные башмаки, а другой повести флот на превосходящие силы противника. Тут, главное, не перепутать.
На мои философские слова она, усмехнувшись, заявляет:
— А мой ребёнок будет настоящим Избранным! Мой ребёнок!
Потом, поглядев на меня с некоторым сочувствием, она выносит решение:
— Я не стану марать руки кровью отца своего ребёнка. А просто оставлю тебя здесь. И если так суждено, то ты будешь жить.
Её единоверцы быстро сворачивают лагерь, затем все они усаживаются на коней и исчезают с моих глаз.
А я, катаясь по земле вдоль берега ручья, нахожу большой камень с заострённым краем и мучительно долго перетираю свои путы. Освободившись и вдоволь напившись ключевой воды, я отправляюсь к аконитовым зарослям, где в последнюю ночь спрятал вьюк со своей Книгою и кошелём золота.
Прежде чем строить дальнейшие планы я решаю оглядеться и погружаюсь в волшебный сон. С высоты птичьего полёта довольно быстро нахожу отряд, который возглавляет Хана. Эта кавалькада стремительно скачет в сторону запада. Однако с другой, восточной, стороны я замечаю ещё один отряд. Снизившись, я вижу монгольских воинов, среди которых в чёрной рясе скачет третий просветлённый. Это Белый Монах по имени Фатьян. Монгольские воины направляются в моё ущелье, и я принимаюсь искать подходящее укрытие.
Глава 15. Север
Рывок. Край. Урянхай. Чёрные боги. Лечение. Призыв. Гнус. Свадьба. Духи. Переселение. Новая родина. Мечта.
Затаившись в россыпи огромных камней и наблюдая из щели за действиями появившегося отряда монголов, я сам себе объясняю всё происходящее так: «Удивляться тут нечему. Ведь Белый Монах способен получать конкретные ответы напрямую от Создателя. Значит, он всё узнал. И ему нужен я, чтобы вновь открыть вход в Шамбалу. И теперь он от меня не отстанет уже никогда».
Монголы, покрутившись перед каменной дверью и изучив следы на земле, вскакивают на своих коней и устремляются в погоню за отрядом Ханы.
Проводив их взглядом, я ложусь на тёплую землю, гляжу в синее небо и наслаждаюсь солнечным светом. При этом я лениво предаюсь раздумьям: «Что делать дальше? Без коня, без оружия и припасов? И ещё Белый Монах в придачу. И как поведут себя тибетские монахи, когда узнают о судьбе Жёлтого Ламы?» Но вдруг я резко вскакиваю на ноги — так меня встряхивает новая мысль: «Хана им расскажет, где она оставила меня! И они скоро вернутся! Надо бежать!»
Однако из этого ущелья имеется всего один путь, и проходит он через заставу тибетских монахов. Но делать мне больше ничего не остаётся, и я резво бегу туда по тропе, которая в сырых местах глубоко истолчена копытами лошадей. И через час непрерывного бега достигаю выхода из ущелья.
Головы дозорных повёрнуты в противоположную сторону, а, значит, меня никто не ждёт.
«Самое разумное — это тихо пробраться мимо заставы и идти дальше, — размышляю я. — Но далеко ли я уйду пешком и без оружия?» И вот решение уже принято: я должен убить всех этих пятерых монахов и завладеть их имуществом. Первым делом я незамеченным проникаю в их сложенную из брёвен хижину. Для этого мне приходится разорвать бычий пузырь, которым прикрыто маленькое окно. По стенам хижины развешены монгольские луки, которые не уступают арабским. И через полминуты вся застава уже мертва. А в моём распоряжении оказываются пять монгольских лошадок и несколько луков с большим запасом стрел.
Прихватив с собою всю пищу убитых монахов, я без лишних проволочек устремляюсь в северную сторону — единственную, где меня не ждут неприятные встречи. Ведь где-то там находится дикая безлюдная пустыня. И лишь там у меня будет возможность оторваться от преследователей.
Моё спасение только в скорости. Поэтому я гоню с собою небольшой табун коротконогих монгольских лошадок. Попеременно пересаживаясь с уставших коней на свежих, я забираюсь всё дальше вглубь Великой пустыни. А подходящий путь с кормом для лошадей и водою мне удаётся обнаруживать с помощью моих волшебных снов. Среди бесконечных гор песка я нахожу крошечные озёра с берегами, заросшими густой и сочной травою. Однако при этом я замечаю, что погоня не отстаёт и ведётся она уже силами многих монгольских отрядов. Нас разделяют всего два или три дня пути. Но вокруг — их земля, а я здесь — чужой. Кроме того, монголы могут позволить себе спать на ходу, не слезая с коней целыми сутками. А, значит, по их мнению, результат погони известен — я обречён. И, возможно, именно поэтому они не очень спешат.
Мне некогда охотиться, и поэтому по пути я покупаю себе пищу или разбойничаю. Если встреченные кочевники отказываются менять свои припасы на моё золото и сопротивляются, берясь за оружие, то я их тут же убиваю. Так однажды мне приходится застрелить двух мужчин, которые не очень проворно схватились за свои луки.
И старуха, рыдая над телами своего мужа и сына, шлёт мне вдогонку странное проклятие:
— Да чтобы ты напоролся на Пустынного червя, и тот сожрал тебя!
Иногда мне попадаются огромные, больше десятка метров длины, скелеты невиданных существ. Почти все эти кости принадлежат животным, за исключением отдельных черепов, похожих на останки гигантских людей. Однако я почти не обращаю на них внимания. В пути я больше всего страдаю от безмерной усталости и апатии, вызванной ею. Днём я мучаюсь от убийственной жары, а ночью — от лютого холода. Но когда слабость начинает одолевать меня и появляются малодушные мысли о сдаче в плен, моё существо всякий раз по-волчьи ощетинивается: «В плен? Никогда!» Злоба к врагам придаёт мне новые силы, и я надолго забываю об изнеможении.
Наконец, изматывающая дорога по Великой пустыне приближается к концу. Впереди я обнаруживаю огромное озеро, раскинувшееся у подножья гор. У встречного кочевника я спрашиваю об этом озере и дальнейшей дороге.
— Оно называется Синяя вода, — отвечает он. — Тут кони могут вдоволь напиться и попастись. За ним увидишь Серебряную гору. А ещё дальше — Северное море.
У самой кромки этого озера густо разрослись высокие лиственницы. Я неспешно еду в их тени вдоль всего берега, давая коням отдых, и через несколько дней приближаюсь к Серебряной горе, с ледяной вершины которой веет прохладою. А после перевала я нахожу благодатную широкую долину, упирающуюся противоположным краем в Северное море. В горах я пытаюсь путать следы, но, разбившись на множество отрядов, монголы неуклонно и упорно выслеживают меня, не позволяя отдыхать более одного дня. Расстояние между нами по-прежнему сохраняться — оно не более трёх дневных переходов.
Достигнув Северного моря, которое оказывается пресным, я упрямо заставляю своих коней продолжать их бег вдоль его восточного берега, то лесистого, то степного. А переправляясь по пути через очередную реку, вижу, что от непрекращающейся скачки моё тело теперь выглядит каким-то чужим и иссохшим. Исхудавшие руки и ноги тверды как дерево и перевиты выпуклыми пучками мышц и жил.
Разведывая свой дальнейший путь, я в моём очередном волшебном сне обнаруживаю, что через несколько сот километров берег моря резко поворачивает в сторону запада, и дальше к северу начинаются непролазные лесные дебри. А наблюдая за преследующими меня монгольскими отрядами, я замечаю, что они соединяются вместе и попутно вступают в бои с местным населением.
— Всё! — шёпотом радуюсь я. — Здесь закончилась Монгольская империя!
И я прекращаю разбойничать, решив установить добрые отношения с жителями этих бескрайних степей и лесов. Но даже с помощью волшебных снов мне не удаётся быстро разыскать их жилища, скрытые где-то среди высоких деревьев. Поэтому решаю двигаться по тропинке, в надежде кого-нибудь увидеть. И первым, кого я встречаю, оказывается рыбачащий у реки мальчик. Завидев меня, он бросает вершу и срывается с места, со всех ног убегая по лесной тропинке. Следуя за ним, я подъезжаю к селению, которое окружено глубоким рвом с земляным валом и огорожено высокой деревянной стеною. По пасущимся в округе стадам, я вижу, что здесь разводят лошадей, верблюдов, коров и овец. И ещё я замечаю возделанные поля.
Меня встречает небольшой отряд хорошо вооружённых воинов в полных доспехах. Даже их боевые кони покрыты железными латами. Окружив со всех сторон, они впиваются в меня хищными оценивающими взглядами.
Их военачальник спрашивает у меня:
— Кто ты? И что ты здесь делаешь? Ты не похож на монгольского воина. Ты лазутчик?
Я отвечаю ему:
— Нет, я не лазутчик. Я сам бегу от них. Следом за мною идёт их войско. И я хочу говорить с вашим князем.
Воины сопровождают меня в селение и приглашают в скромное жилище своего князя, которое напоминает собою юрту, но только не из войлока, а из дерева. Снаружи эта юрта имеет вид усечённой четырехгранной пирамиды. Каркас её состоит из наклонно поставленных столбов, щели между которыми заполнены глиною. Понизу юрта обложена кусками дёрна. Войдя внутрь жилища, я обращаю внимание, что оно имеет двускатный потолок, который сверху, видимо, засыпан землёю.
Позади обмазанного глиною очага сидят два седовласых мужчины. Один из них одет в добротные воинские доспехи. Он, видимо, и есть местный князь. А у другого вся одежда увешана множеством бренчащих железных трубочек и длинных ремешков. Думаю, этот — является шаманом племени.
Князь обращается ко мне:
— Так это за тобою, чужеземец, гонятся монголы? Они наши заклятые враги, а, значит, здесь ты найдёшь защиту. Это говорю тебе я — дархан[148] Омогой!
А шаман интересуется:
— Как тебя зовут?
И, указав на место рядом с собою, предлагает:
— Сядь, поешь, отдохни и расскажи нам свою историю.
Назвав своё имя, я сажусь, и принимаюсь за еду. Никогда ещё конское мясо, жир и потроха не казались мне такими лакомыми блюдами, а кумыс, сделанный из квашенного кобыльего молока — лучшим из напитков. Но вдруг многонедельная усталость наваливается на меня с такой силою, что я неожиданно проваливаюсь в глубокий сон.
Просыпаюсь я под тихие необычные звуки. Это горловое пение. Открыв глаза, вижу улыбающееся лицо моей пропавшей жены.
Я вскрикиваю и тянусь к ней:
— Айша!
Но она отшатывается. Приглядевшись, понимаю, что это не Айша, а просто очень похожая на неё девушка. Она выбегает из юрты, и вскоре вместо неё появляются князь и шаман.
С дребезжащим старческим смехом шаман интересуется у меня:
— Выспался?
Пережёвывая полный рот пищи, я невнятно отвечаю ему:
— Да.
После жадного насыщения, я преодолеваю дремоту и рассказываю им о себе, но только то, что считаю возможным.
Но шаман, имя которого Кудай[149], вдруг спрашивает у меня:
— Это твоё колдовство закрыло дорогу в Верхний мир?
Не зная, как лучше ответить, я в замешательстве говорю:
— Я побывал в Шамбале и остановил божественную машину. Но закрыло ли это путь в Верхний мир — мне не ведомо.
Шаман Кудай радуется:
— Закрыло, закрыло! И теперь белые шаманы бессильны! Зато мы, чёрные шаманы, получили их силу!
В разговор вступает дархан Омогой:
— Мы получили известия о тебе и твоих делах. И надеемся с твоей помощью победить монголов.
Я усмехаюсь:
— Слава скачет далеко впереди меня!
И интересуюсь:
— А из-за чего началась ваша война?
Он отвечает:
— Как и любая междоусобица, она напитана кровной местью, личными оскорблениями, соперничеством между военачальниками, захватом скота и женщин. А началось всё ещё во времена хана Чингиса, когда наши воины пленили его жену и мачеху. И хан Хубилай продолжает мстить нам за обиду своего деда.
Я осторожно говорю ему:
— Сила монголов велика. И стоит ли вам продолжать с ними войну? Я бы предпочёл, чтобы вы просто помогли мне скрыться в лесах.
Однако дархан Омогой продолжает:
— Три племени моего народа, который чужеземцы именуют меркитами, а мы сами называем урянхай, находятся в давней и непримиримой вражде с монголами. Каждый год они нападают на наши земли и уводят табуны наших коней. И когда мои люди станут ездить на верблюдах и быках и у нас не останется воинов, монголы поработят нас. Поэтому именно сейчас им нужно дать такой отпор, чтобы они забыли дорогу сюда.
Я недоумеваю:
— Чем же я могу вам помочь?
И предлагаю:
— Могу лишь присоединить свои стрелы к стрелам ваших воинов.
И тут вновь заговаривает шаман Кудай:
— Нет. Один лишний воин не решит исхода сражения. Но великий шаман, призвав на помощь духов, способен сделать это.
Я начинаю прозревать:
— Так вы считаете меня великим шаманом?
А шаман Кудай, начав издалека, продолжает свою речь:
— В народе считается, что шаманы и шаманки, белые и чёрные, являются лишь посредниками между людьми и духами. Белые шаманы общаются с добрыми духами, а чёрные — со злыми. Но лишь посвящённые знают, что на самом деле шаманы — это жрецы, служащие Белым и Чёрным богам. Ты закрыл дорогу в Верхний мир, и теперь Белые боги не услышат монгольских жрецов. Но зато нас могут услышать Чёрные боги. Ведь они обитают во всех трёх мирах: и в Верхнем, и в нашем — Среднем, и в своём — Нижнем.
Я восклицаю:
— Так вы хотите, чтобы я призвал Чёрных богов?
— Да! — отвечает дархан Омогой.
— Да! — вторит ему шаман Кудай.
И я обращаюсь я к шаману Кудаю:
— Но ты же — чёрный жрец! И, значит, сам можешь призвать их на помощь своему народу.
Вижу, что от моих слов шаман Кудай на некоторое время приходит в замешательство, однако быстро переборов его, он говорит мне:
— Мы, чёрные шаманы, конечно же, изо всех сил будем защищать свой народ! Но никто из нас, в отличие от тебя, не имеет опыта общения с богатырями Абаасы. И лишь наши предания хранят память о том, как это делалось в прежние времена.
Я пытаюсь выяснить:
— С какими такими богатырями Абаасы?
Он объясняет:
— Так у нас в народе называют Чёрных богов, считая их людоедами и чудовищами.
На это я замечаю ему:
— Но ведь тебе самому-то должен быть известен ритуал их вызова.
И при этом про себя думаю: «Хотя именуют здесь дэвов иначе, но описывают — верно».
Шаман Кудай признаётся:
— Я не уверен, что мой ритуал годится для вызова Чёрных богов.
И предлагает:
— Пойдём, сам поглядишь. Я как раз сейчас собираюсь лечить одного из наших людей.
Лечение начинается с торжественной процессии, в которой участвует всё селение урянхайцев. Мы выходим за изгородь и направляемся к опушке леса. Среди собравшихся людей я замечаю девушку, которую видел поющей в момент моего пробуждения.
Приблизившись к ней, я спрашиваю:
— Как тебя зовут, красавица?
Озаряя своё лицо светлой улыбкою счастливого человека, она называется:
— Мичие[150]!
И тут же произносит:
— А тебя — Вахид? И ты на самом деле великий шаман?
Я не могу удержаться от ответной улыбки:
— Я — Вахид. Это — да. Но я — всего лишь воин.
Разглядывая Мичие, я уже не могу вспомнить черт моей любимой жены Айши. Мне кажется, что теперь это один и тот же человек. Единственное, чем разнятся их лица, так это только ритуальной полоскою из хны, которую Айша наносила вдоль своего подбородка. И меня, наконец-то, покидает чувство одиночества. «Бежать больше некуда, — говорю я себе мысленно. — Да уже и не хочется».
Обращаясь к Мичие, я прошу её показать мне их селение.
Глядя на нас, шаман Кудай смеётся:
— Ты, Вахид, настоящий мужчина! Выбрал нашу лучшую девушку! Да только калым за свою дочь дархан Омогой потребует большой! Не меньше двух табунов лошадей!
Переглядываясь с ним, Мичие весело подтверждает лестный отзыв обо мне:
— Я тоже вижу, что Вахид настоящий мужчина! И он обязательно найдёт способ раздобыть эти два табуна!
Оглядываясь по сторонам, я думаю о том, что с радостью согласился бы обзавестись здесь своим домом и семьёю.
Перебивая мои мысли, шаман Кудай увлекает меня за собою:
— Пошли!
На носилках доставляют больного мужчину и укладывают рядом со «священным деревом», ветви которого пестрят от множества лоскутов материи. Неподалёку разводят костёр, куда шаман Кудай бросает вырванные из конской гривы волосы.
При этом он объясняет мне:
— Надо обязательно покормить духа огня.
Затем одним точным ударом ножа он забивает предназначенную в жертву корову. Его помощники сноровисто сдирают с убитого животного шкуру и развешают её на дереве. Своими острыми ножами они принимаются быстро отделять мясо от костей. Мясо жарится и поедается всеми присутствующими, а кости цепляют к тому же дереву.
Отбивая ритм колотушкою по бубну, шаман Кудай начинает стремительную пляску вокруг больного. Он кружится волчком и подпрыгивает высоко вверх. При этом он обращается к духу хранителя рода — Священному ворону, — умоляя его вернуть здоровье болящему. Когда же, потеряв силы, он падает на землю и замирает, больному помогают встать, и, восхищённо улыбаясь, тот уходит на собственных ногах.
Чуть приоткрыв свои усталые глаза, шаман Кудай интересуется:
— Ну, как?
Я отрицательно мотаю головой и, кивнув на висящие шкуру и кости, говорю ему:
— Такой жертвы достаточно лишь для угощения добрых и злых духов. А призыв Чёрных богов требует гораздо большего.
Уперев в меня немигающий взгляд, дархан Омогой спрашивает:
— А что для этого нужно?
Однако прежде чем ответить, я ставлю условие:
— Пообещай сначала, что в благодарность за мою помощь твой народ поможет мне убить Белого Монаха по имени Фатьян.
И, не задумываясь, он обещает мне:
— Клянусь в этом! Тем более что этот человек, как докладывают мои лазутчики, уже снёсся с ними. Он обещал им за Антихриста и его Евангелие большой кошель золотых монет.
Приняв окончательное решение, я берусь за дело:
— У нас мало времени на подготовку. Монголы слишком близко. Где в этой местности самая высокая вершина?
По моему требованию на преобладающую над всеми окрестностями возвышенность доставляется большой запас дров и пригоняется стадо самых упитанных коров. Там трое суток подряд, вместе с шаманом Кудаем и его помощниками, мы в огромных кострах сжигаем тела жертвенных животных. Маслянистая сажа облепляет все ближайшие к жертвеннику камни, а дым от сжигаемой плоти пропитывает воздух на сотни метров вокруг.
И вот, как это уже было со мною в детстве, я слышу быстро нарастающий грохот. И вижу, что к нашей горе летит большое тёмное облако. Надрывно мычат испуганные коровы. Эти животные разбежались бы во все стороны, если бы мы заблаговременно не связали их ноги. Шаман Кудай и его помощники оставляют меня, скрываясь в заранее приготовленных убежищах. Когда пылевой смерч, внутри которого сверкает блестящий бок огромной железной птицы дэвов, приближается, я прикрываю лицо. Вскоре птица затихает, и пыль перестаёт лететь в меня. Я осмеливаюсь открыть глаза. Из небольшого облачка густого тумана, окружающего железную птицу, выходит шестирукий дэв. Ловлю себя на мысли, что с каждым разом я всё более отчётливо вижу истинные облики дэвов.
— Вахид! Пришла пора, и ты призвал нас! — приветствует он меня и называет своё имя: — Меня зовут дэв Аршанг.
Я говорю ему:
— Рад видеть тебя дэв Аршанг!
И, указывая на стреноженных коров, предлагаю:
— Вот жертва тебе и твоим братьям.
Обернувшись назад, он рычит:
— Это ваша жертва, Чёрные Братья!
И в тот же момент из-за спины шестирукого дэва Аршанга, выскакивают семь тёмноликих дэвов и принимаются убивать коров и уносить их тела во чрево своей железной птицы.
Дэв Аршанг спрашивает у меня:
— Чего ты, Вахид, желаешь за эту жертву?
И я прошу его:
— Я хочу, чтобы вы помогли урянхайцам уничтожить войско монголов.
Но он отказывается:
— Это нецелесообразно! Ибо монголы и урянхайцы стоят на одной ступени технического развития.
Однако я настаиваю:
— Но ведь вы можете сделать что-нибудь для меня!
Тогда он предлагает:
— Мы можем передать в твои руки имущество твоих врагов.
Я задумчиво повторяю вслед за ним:
— Имущество?
И, осенённый вовремя пришедшей мыслью, соглашаюсь:
— Хорошо! Тогда передайте мне их лошадей!
Он произносит:
— Запомни, Вахид! Завтра в это же время в сторону моря подует ветер, который принесёт с собою несметные тучи гнуса. И в ту же сторону понесутся обезумевшие от укусов монгольские лошади. А всё остальное в твоих руках. И на этом прощай!
После того как железная птица дэвов уносится ввысь, ко мне подходит шаман Кудай и интересуется:
— На головы монголов падёт огонь и молнии?
— Нет, — отвечаю я. — На головы их коней падёт гнус.
По дороге к селению он расспрашивает меня о дэвах, на что я рассеянно ему что-то отвечаю.
Но вдруг, даже неожиданно для себя, я требую от него:
— Будь моим сватом!
Найдя дархана Омогоя, который поглощён подготовкой своего войска к завтрашнему сражению с монголами, шаман Кудай, указывая на меня, говорит ему:
— У него здесь нет родных. Поэтому, соблюдая наш обычай, я обращаюсь к тебе вместо них. Отдай Вахиду в жёны свою дочь Мичие! А калымом за это будут все лошади монгольского войска.
Дархан Омогой молчит и долго недоверчиво сверлит меня своим тяжёлым взглядом. Затем он принимает решение и произносит:
— У моего народа много разного скота, и в том числе рогатого, но всё равно мы, урянхайцы, очень бедны — потому что у нас почти не осталось лошадей. И если ты дашь нам монгольских коней, я обещаю тебе не только Мичие, но и вечную благодарность моего племени.
Наступает утро. И хотя ярко сияет солнце, а на небе нет ни единого облачка, на сердце у меня — хмарь. Я полон сомнений и переживаний, которые пытаюсь скрывать от окружающих.
Впереди, в открытом поле собираются монгольские полки, готовясь нанести сокрушительный удар по урянхайцам. Силы неравны. Монгольских воинов десять тысяч, а урянхайских — не более восьми. Большая часть войска урянхайцев в пешем порядке выстроилась вдоль опушки леса, а немногочисленные конные отряды перегораживают узкую долину, встав спиною к берегам Северного моря. Среди этих кавалеристов находимся и мы с дарханом Омогоем.
Чёрные шаманы во главе с Кудаем совершают обряд вызывания духа войны и его вселения в урянхайских воинов. Их оружие обмывается кровью рабов и пленников. Вижу, что некоторые воины в результате этого становятся одержимыми и до начала битвы их крепко связывают кожаными ремнями.
И вот армия монголов трогается вперёд, намереваясь разделаться в первую очередь с нашими кавалерийскими отрядами. Я перехватываю тяжёлый взгляд дархана Омогоя, которым он одаривает меня.
Но тут задувает свежий ветерок, который всё более крепчает. И одновременно с этим на землю опускается тень, которая быстро окутывает всё монгольское войско.
И я с облегчением выдыхаю:
— Началось!
С восхищением и недоверием дархан Омогой повторяет за мною:
— Началось?
Монголы быстро приближаются, но теперь это не стройные ряды войска, подчинённого железной дисциплине, — на нас накатывает огромное неуправляемое стадо коней, которые сбрасывают и топчут своих седоков. Все они находятся в плотном гигантском облаке жалящих насекомых. И чтобы не оказаться растоптанными монгольскими конями и покусанными гнусом, мы быстро убираемся с их пути. А монгольские лошади спасаются в ледяной воде моря до тех пор, пока тучу ужасного гнуса ветер не уносит дальше.
Часть урянхайцев, распределившись вдоль берега моря, собирает монгольских коней в многотысячные табуны и угоняет их в степь. А другая часть — добивает стрелами или захватывает в плен тех потерявших коней монголов, которые оказываются вблизи. Однако около семи тысяч безлошадных монгольских воинов сохраняют мужество и, взявшись за луки, дают жёсткий отпор. Тем не менее это сражение оканчивается убедительной победою урянхайцев. И монголы, потеряв около трёх тысяч своих воинов и тридцать тысяч лошадей, отступают в пешем порядке.