Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. Нам не известно, как далеко может заходить процесс са­моосознания и куда он приведет человека

Нам не известно, как далеко может заходить процесс са­моосознания и куда он приведет человека. Это новый эле­мент в истории творения, не имеющий аналогов, и нам не дано узнать его свойства: возможно ли, чтобы species homo sapiens* постигла судьба других видов, некогда распростра­ненных на земле, а теперь исчезнувших? У биологии нет средств, чтобы опровергнуть такое предположение.

Потребность в мифологии удовлетворяется постольку, поскольку мы сами формируем собственное мировидение, достаточное для объяснения смысла человеческого сущес­твования во Вселенной, — мировидение, истоки которо­го лежат во взаимодействии сознания и бессознательного. Бессмысленность невозможно совместить с полнотой жиз­ни, это означает болезнь. Смысл многое, если не все, де­лает терпимым. Никакая наука не сможет заменить миф, и никакая наука мифа не сотворит, поэтому и Бог — не миф, но миф изъясняет Бога в человеке. Не мы измыслили миф, он обращает к нам «слово Божье»; «слово Божье» мы чувс­твуем, но нам не дано понять, что в нем — от самого Бога. В нем нет ничего неизвестного нам, ничего сверхъестест­венного, кроме того обстоятельства внезапности, с которой оно приходит к нам и налагает на нас определенные обяза­тельства. Оно не подчинено нашей воле, назвав это вдох­новением, мы тоже мало что объясним. Мы знаем, что эта «странная мысль» — вовсе не результат нашего умствова­ния, но явилась извне, «с другой стороны», и, если нам слу­чалось увидеть вещий сон, разве можно приписать его свое­му разумению? Мы ведь часто даже не знаем, что такое этот сон, — предвидение или некое отдаленное знание?

Это слово входит в нас неожиданно; мы претерпеваем его, поскольку пребываем в глубокой неопределенности: ведь если Бог — некое complexio oppositorum", возможно все, что угодно, — в полном смысле слова, — равно воз­можны истина и ложь, добро и зло. Миф — это нечто двус-

Человеческий вид (лат.)

Соединение противоположностей (лат.)

мысленное или может быть двусмысленным, как сон или дельфийский оракул. Не стоит отвергать доводы рассудка, следует не терять надежду на то, что инстинкт придет к нам на помощь, и тогда Бог будет на нашей стороне, то есть про­тив Бога, как в свое время считал Иов. Всё, в чем выражена «иная воля», исходит от человека — его мысли, его слова, его представления и даже его ограниченность. И человек, как правило, склонен приписывать все именно себе, особен­но когда, опираясь на грубые психологические категории, он приходит к мысли, что все исходит от его намерений и от «него самого». С детской наивностью он воображает, что знает все, что можно постичь, и вообще «знает себя». Тем не менее ему даже в голову не приходит, что слабость его сознания, а отсюда и страх перед бессознательным лишают его способности отделить то, что он выдумал сам, от того, что явилось ему спонтанно, из других источников.

Человек не может оценить себя объективно, еще не мо­жет рассматривать себя как некое явление, которое предста­ет перед ним и с которым, for better or worse", ему приходит­ся себя идентифицировать. Первоначально все, что с ним происходит, — происходит помимо его воли, и лишь ценой огромных усилий ему удается завоевать и сохранить за со­бой область относительной свободы.

Тогда и только тогда, уже утвердившись в этом своем завоевании, он способен понять всю глубину своей зависи­мости от того, что заложено в нем изначально и над ^ем он не властен. Причем эти его изначальные основания вовсе не остаются в прошлом, а продолжают жить с ним, являясь частью его бытия; его сознание сформировано ими в той же степени, что и окружающим физическим миром.

Всё, что окружает человека вне его самого и что он сам обнаруживает в себе, он сводит воедино в идее божествен­ного, описывая воплощение ее с помощью мифа и объясняя себе затем этот миф как «слово Божье», то есть как внуше­ние и откровение с «той стороны».

Хорошо ли, плохо ли (англ.)

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

* * *

Нет лучшего средства защитить свое хрупкое и столь зыбкое ощущение индивидуальности, чем обладание некой тайной, которую желательно или необходимо сохранить. Уже на самых ранних стадиях социальной истории мы об­наруживаем страсть к тайным организациям. Там, где нет поводов скрывать действительно важные секреты, изыски­ваются «таинства», к которым допускаются лишь избран­ные и «посвященные». Такова история розенкрейцеров, так было и во множестве других случаев. Среди подобных псевдотайн встречаются — по иронии судьбы — настоящие тайны, о которых посвященные вовсе не догадываются. Это случается, к примеру, в обществах, которые изначально за­имствовали свои тайны из алхимической традиции.

Потребность в таинственности — неотъемлемое прими­тивного сознания, поскольку причастность к тайне служит своего рода цементом для общественных отношений. На со­циальном уровне тайны с успехом компенсируют недоста­точность отдельной личности, которая, всегда отделяя себя от других, в то же время вынуждена жить в постоянном по­иске своей исходной бессознательной идентичности с дру­гими. Таким образом, исполнение человеком своего предна­значения, осознание своей уникальности — результат дол­гой, почти безнадежной воспитательной работы. Поскольку даже те немногие, кого опыт инициации — причастность к тайне — в каком-то смысле выделяет, в итоге стремятся подчиниться законам групповой идентичности, хотя в этом случае начинает действовать механизм социальной диффе­ренциации.

Тайное общество — некое промежуточное звено на пути к индивидуации. Мне думается, что дифференциация — ме­ханизм коллективный, когда мы еще не осознали, что выде­лить себя из массы окружающих и самостоятельно встать на ноги — задача индивидуальная, единственная в своем роде. Всякого рода коллективная тождественность, напри­мер: членство в организациях, приверженность к «измам» и