Азиз ад-дин ибн Мухаммад Насафи 8 страница

Суфий отбрасывает три «я». Он не говорит: «для меня», «со мной» или «моя собственность». Он не должен ничего приписывать себе.

Нечто скрыто под недостойной шелухой. Мы устремляемся к меньшим явлениям, пренебрегая наградой, ценность которой безгранична.

Способность истолкования означает, что человек способен читать то, что сказано мудрецом, двумя совершенно различными способами.

Раб Господом бывал в какие-то мгновенья,

В иной раз он рабом бывает, без сомненья.

Когда он раб, широк он Божьей широтой.

Когда же он Господь, стеснён сей нищетой.

Он только раб, но суть ему ясна,

И видишь? Грудь его надеждами полна.

А вот смотри: вся тварь спешит к нему с мольбой,

Ведь он Господь сейчас, как видим мы с тобой;

Но разве сможет сам печаль их утолить?

Немало слёз готов мудрец о сём пролить.

И вот: будь Господа рабом, не господом Его раба,

И, укрепившись тем, пройдёшь огонь, и пламя, и моря.

Полная луна взошла в ночи чёрных волос, и нарцисс черноты глаз оросил розу.

Она — красавица, и самые прекрасные женщины оказались бы посрамлёнными ею, и сияние её ярко светит и при луне.

Если она даже проникает в сознание того, кто мысленно её порочит, то как же может увидеть её глаз?

Она — видимость, которая исчезает, когда мы думаем о ней, и она слишком прозрачна, чтобы быть видимой глазу.

Она — радость, и всякого, кто горит любовью к ней, она выводит из рода человеческого,

Опасаясь, что её чистая сущность будет запятнана грязью из водоёма.

Она превосходит своим сиянием горный хрусталь, и форму её нельзя сравнить ни с какой другой.

Под подошвами её ног находится залитый огнём небесный свод, а венец её выходит за пределы небесных сфер.

У каждого человека обязательно есть некое представление о Господе своём, в соответствии с которым он к Нему обращается и желает увидеть Его. Если Бог так и проявляется ему, он Его узнаёт, если проявляется иначе, он Его отрицает и бежит от Него, спасаясь; так дурно поступает он по отношению к Нему, думая, что поступил благопристойно.

Увидеть скрытый смысл — значит узреть Бога в вещах, Бога в мире. Потому и можно «свидетельствовать» (интуитивно созерцать) Божественную сущность.

Бог описал Себя атрибутом умилостивляющего дыхания. Если есть какой-либо атрибут, значит, у носителя его найдешь всё, что тем атрибутом обусловлено: и вот, знаешь ты, что дыхание от дышащего неотъемлемо.

Бог никак не может быть увиден вне материи: Он по Своей самосущности не нуждается в мирах. Это невозможно, таким образом, и нет свидетельствования Бога иного, как в материи.

Познание — есть постижение сердцем. От природы сердца всегда чисты, отполированы и ясны. Каждое сердце, в котором Божественное присутствие проявляет себя, есть сердце очевидца.

Всё в мире подчинено человеку, однако об этом знает только тот, кому дано знать об этом, то есть совершенный человек. Этого не знает тот, кому не дано знать об этом, то есть животный человек.

Тварям было сообщено о Божественной личности, владеющей тайной, которую они ищут, и знанием, которое они стремятся приобрести. Бог сделал её Полюсом для них, вокруг которого вращается их сфера, и правителем, благодаря которому стоит их государство…

От неё к ним перешло знание, власть и тайны бытия, которые не охватит никакая книга.

Господь даёт сердцу готовность к восприятию, затем снимает занавес между собой и своим рабом, и тот видит Его в образе, созданном его верой, а Бог есть сущность веры. Ни сердце, ни глаза не видят ничего, кроме образа своей веры в Бога. Бог, существующий в вере, есть тот образ, который вмещает сердце. Этот Бог является сердцу, и оно узнаёт Его. Глаза видят лишь Бога, существующего в вере… Воистину нет предела, у которого прекратились бы теофанические образы, как нет конца познанию Бога для познающего Его.

В том из нас, кто постиг Бога в совершенстве, Его образ проявляется в большей степени, чем в ком-либо другом… Бог становится его слухом, взором, всеми его силами и членами. Отношение такого раба к Божественному бытию ближе, чем отношение других рабов…

Экстаз — это снятие покрывала, созерцание наблюдающего, приход понимания, наблюдение отсутствующего, беседа с тайной и дружба с утерянным, и это самоисчезновение тебя самого.

Экстаз есть первая стадия избранности, это доказательство правдивого уверования в отсутствующее; когда они вкусили его и в их сердцах распространился свет его, у них исчезло всякое сомнение.

Всё гибнет, кроме лика Его.

Знай, абсолютное Бытие, или Бог, подобно безграничному океану, в то время как конкретные вещи и индивидуальные бытия — бесчисленные волны или реки… Волны и реки отличаются от океана тем, что они определённы и специфичны. Но они не отличны от него в смысле своей субстанции и реальности…

Ангелы для мира суть то же, что для человеческого существа силы духа и чувств, из коих каждая закрыта сама собой, считает себя наилучшей и думает, что может занять при Боге любое высокое и почётное место благодаря своей божественной совокупности.

Всякий познаёт о Боге лишь то, что дано его собственной самосущностью.

Разве можем мы притязать на абсолютное, затрагивая то, что в себе не несём и чего не ведаем?

Бог придал Себе атрибуты довольства и гнева и создал мир страшащимся и ищущим, страшащимся Его гнева и ищущим Его довольства.

Бог в каждом сущем в мире настолько, насколько того требует его истинная сущность.

Бог не проявляется одним и тем же образом дважды.

Бог определяем всеми определениями, и формы мира не поддаются упорядочению и не могут быть объяты, и определения каждой из них познаваемы лишь в меру формы познающего, каковая дана ему.

В каждом почитаемом почитается только Бог.

Кто видит Бога из Него, в Нём и оком Его, тот ведающий; кто видит Бога из Него, в Нём и оком своим, тот — не ведающий; а кто не видит Бога ни из Него, ни в Нём, ожидая, что увидит Его оком своим, — тот невежда.

Бог проявляет Себя в каждом дыхании и не повторяет того, что было уже проявлено… Каждое проявление влечёт за собой новое творение и устраняет прежнее.

О мире известно столько же, сколько известно о тени, и неведано о Боге столько же, сколько неведомо о человеке, эту тень отбрасывающем.

Бог явлен во всяком Творении: Он — явное во всём, что доступно пониманию, и Он — скрытое от понимания всех, кроме понимания того, кто утверждает, что мир — Его форма и Его оность. Он — имя явленное, и в то же время по скрытому смыслу Он — дух явившегося, а оттого Он — скрытый.

Гностики и гнозис характеризуют человека, которому Бог позволил свидетельствовать себя, и гнозис есть его состояние, причём все мистические состояния оказывают на него свои действия. Знающий и знание характеризуют того, которому Бог позволил свидетельствовать Свою божественность и Свою сущность, и его состояние есть знание, причём другие мистические состояния на него действия не оказывают.

Миропорядок в самом себе построен на нечётности, коя обладает тройственностью, ибо она — от троицы и выше, ведь три — первое из нечётных чисел. От сего Божественного уготовления и произошёл мир.

Совершенный среди ведающих тот, кто видит в любом почитаемом некое проявление Бога, в котором Ему поклоняются.

Окрик и угроза размягчают жестокосердного так же, как огонь умягчает железо.

Терпение означает удержание души от жалобы иному, кроме Бога.

Видение Бога в прекрасной женщине — самое совершенное.

Он (Бог) прячется за покрывала темноты, кои суть природные тела, и покрывала света, кои суть тонкие духи, ибо мир сделан из тонкой и грубой материи.

Вся реальность от начала до конца исходит от одного только Бога, и к Нему она возвращается.

Возвращение к Единому осуществляется совершенным человеком, который рассматривается как венец Божественного творения, его завершение. Он по отношению к миру то же, что драгоценный камень в кольце-печатке.

Чувственно воспринимаемые вещи являются волнами того Моря, которые появляются на Его поверхности. Если рассмотришь ту Истину со стороны её сущности, то скажешь, что это Истина, а когда наблюдаешь со стороны её имён и атрибутов, можешь сказать, что это творение или мир. Поскольку по своему проявлению Истина многообразна и многочисленна, то она — мир; однако в аспекте единственности её сущности Истина — не мир. Эй, путник, установи связь по сущности между Богом и миром и скажи, что Бог есть мир, или рассуждай по различию и множественности и скажи, что Бог — не мир.

Действительное бытие — это есть Бытие, которым проникнуты формы вещей. И если рассмотреть это со стороны его единственности, то оно — Истина, а если в аспекте воплощённости его в формах вещей, то оно — мир многообразных вещей.

Знай, что любовь имеет три разряда: природная любовь, цель которой — соединение в животной душе; духовная любовь, цель которой — соединение с возлюбленной и слияние с любимой Истиной; божественная любовь — это любовь Бога к рабу Своему и любовь раба к своему Господу. Он любит своих рабов, и они любят Его, конечная цель этой любви — взаимность. Раб усматривает своё бытие как место проявления Истины. Здесь она проявляет себя словно как душа в теле. После чего раб становится любимым для Истины. Любовь не имеет пределов и ею же познаётся Первосущность.

Красота наличествует во всех вещах, посему мир красив. И Всевышний действительно Сам красив и любит красоту. Тот, кто любит красоту, любит и Красивого, и тот, кто любит Красивого, любит и мир.

Вера содержит ту Истину, форму которой приняло сердце и которая открылась сердцу, чтобы быть им познанной. Глаз видит лишь истину своей веры; различие верований не тайна. Тот, кто привязывает Бога к какой-либо вере, отрицает Его в любой вере, отличной от той, с которой он Его связал, и утверждает Его в вере, с которой он Его связал в Его манифестации. Но тот, кто освобождает Его из связанности, тот вовсе не отрицает Его, но утверждает Его в каждом обличье, в которое Он превращает себя.

Если человек откровения должен увидеть объект, раскрывающий ему знание, которого он не имел раньше, или дающее ему нечто, чего у него не было, этот объект есть его собственная сущность, и ничто иное. Так с дерева своей личности он собирает плоды своего знания так же, как его образ, стоящий перед гладким зеркалом, есть не что иное, как он сам.

Любой человек иллюзией творит в своей силе воображения то, что вне оной не существует; таково общее состояние вещей. Знающий не сотворяет энергией то, что обладает бытием и вне вместилища энергии.

Знание не даёт распоряжаться энергией. Чем выше знание человека, тем меньше он распоряжается энергией.

Жалеть рабов Божьих и сострадать им ближе к промыслу Божьему, нежели проявлять рвение и пыл во имя Божье.

Есть для ума граница, у коей остановится он.

Знание миропорядка зависит от свидетельствования, а отнюдь не от результатов теоретизирования.

Основа — движение мира из небытия, в коем он покоился, к существованию; потому и говорят, что миропорядок — движение от покоя.

Одни из учёных знают, что всякое движение вызвано любовью, других же ослепляет ближайшая причина, ибо она определяюще воздействует на состояние и захватывает душу их.

Руководство — это когда человек идёт правильным путём к растерянности и познаёт, что миропорядок — стремительный водоворот, а стремительный водоворот — это беспокойство и движение, движение же — жизнь.

Вместивший Бога уже не тесен для Творения.

И ведь самое удивительное, что человек пребывает в восхождении к Богу постоянно и не чувствует того.

Проявление Бога таково, какова подготовленность твоя; благодаря ей происходит постижение вкушением. Относительно сего знай, что постигаешь ты всегда в соответствии со своей подготовленностью. Так именно и видишь ты тобой испрошенное; если не увидел ты его, то должен знать, что нет у тебя нужной подготовленности.

Всякой вещи в мире поклоняются лишь после того, как облачится она в глазах своего поклонника в облачение высокого положения и явит в сердце его высокую ступень.

Есть те, кто знают, а есть те, кто не знают. Так что Бог не хотел направлять всех. «Не знают» те, кто не доходит до сути, останавливается на форме… В то время как человек тонкого понимания — ныряльщик, который ищет перлы мудрости, — знает, как определить, по какой причине Божественная Истина облечена в форму: он оценивает «одежду» и материю, из которой она сделана, и узнаёт всё, что она прикрывает, достигая тем самым мудрости, остающейся недоступной тем, кто не обладает знанием такого порядка.

Раб является Богу в меру той формы, в которой ему проявляется Бог.

Ибн ал-Фарид

Ибн ал-Фарид, Шараф ад-дин ‘Умар б. Али Абу Хафс ал-Мисри ас-Са’ади (1181–1235) — крупнейший арабский поэт-мистик. Родился в Капре в семье выходца из г. Хама (Сирия), исполнявшего обязанности ходатая по делам о разделе имущества (фарид). С ранних лет отец обучал его основам мусульманского вероучения, религиозной практики, правилам воздержания и богобоязненности. Хадисами он занимался под руководством Ибн ‘Асакира и ал-Мунзири. Уже в юности Ибн ал-Фарид полюбил одиночество и с позволения отца надолго уединялся на склонах горы ал-Мукаттам, предаваясь благочестивым размышлениям, воздержанию и общаясь, согласно преданию, только с дикими зверями. Около 15 лет Ибн ал-Фарид провёл в Хиджазе, где, по-видимому, и написал большую часть своих трудов. По возвращении в Каир Ибн ал-Фарид скоро стал популярен и снискал репутацию вали (святого). Он поселился в мечети ал-Азхар, где, по свидетельству современников, его посещали «и знать, и чернь». После смерти Ибн ал-Фарида его могила у подножия горы ал-Мукаттам стала объектом паломничества; она сохранилась и поныне.

Ибн ал-Фариду принадлежат две известные мистические касыды — ал-Хамрийа и Назм ас-сулук (последнюю часто называют ещё ат-Та’ийа ал-кубра). Помимо них диван поэта включает в себя много произведений небольшого объёма.

Будучи прирождённым поэтом, Ибн ал-Фарид стремился в своём творчестве традиционными приёмами и образами арабской поэзии передать своё глубокое личное ощущение неразделимого единства, скрывающегося за многообразием жизненных явлений, описать всепоглощающее стремление к этому вечносущему источнику бытия и полное растворение в нём. Бесспорный поэтический талант позволил ему добиться такого синтеза формы и содержания, при котором его стихи можно воспринимать одновременно в двух смыслах: буквальном и мистическом, причём они существуют без ущерба друг для друга. Благодаря этому некоторые небольшие произведения Ибн ал-Фарида с музыкальным сопровождением исполняют на суфийских радениях.

Наследие Ибн ал-Фарида долгое время было объектом богословских дискуссий.

Нет небесной сферы, кроме той, где из света моей внутренней сущности создаётся ангел, указующий пути по моей воле.

И нет обиталища, кроме того, откуда от переполнения моего внешнего бытия падает капля, которая заставляет тучу изливаться дождём.

Рядом со мной, взошедшим, далеко распространяющийся свет солнца подобен слабому мерцанию, а рядом с моим водоёмом безграничный океан подобен капле.

Глаза воспримут образ, имя — слух,

Но только дух обнимет цельный дух.

Так откажись от внешнего, умри

Для суеты и оживи внутри.

Уняв смятенье, сам в себе открой

Незамутнённый внутренний покой.

И в роднике извечной чистоты

С самим собой соединишься ты.

То, что было до всех и пребудет всегда, —

В нём прозрачность воды, но она не вода, —

Это суть без покрова, что лишь для умов,

Неспособность постичь надевает покров.

О Создатель всех форм, что как ветер сквозной

Сквозь все формы течёт, не застыв ни в одной!

Не ум, а сердце любит, и ему

Понятно непонятное уму.

Я нищ и наг, но если нищета

Собой гордится — это вновь тщета.

Отдай, не помня, что ты отдаёшь,

Забудь себя, иначе подвиг — ложь.

Признанием насытясь дополна,

Увидишь, что лелеет глубина,

И вдруг поймёшь среди пустых похвал,

Что, всё обретши, душу потерял.

Будь сам наградой высшею своей,

Не требуя награды от людей.

О, если ум ваш к разуменью глух,

И не понятно вам единство двух,

И душам вашим не было дано

В бессчётности почувствовать одно,

То, скольким вы ни кланялись богам,

Одни кумиры предстояли вам.

Ваш бог един? Но не внутри — вовне, —

Не в вас, а рядом с вами, в стороне.

О, ад разлуки, раскалённый ад,

В котором все заблудшие горят!

Бог всюду и нигде. Ведь если он

Какой-нибудь границей отделён, —

Он не всецел ещё и не проник

Вовнутрь тебя, — о, бог твой невелик!

Но у Любви нет цели. Не убей

Свою Любовь, прицел наметив ей.

Она сама — вся цель своя и суть,

К себе самой вовнутрь ведущий путь.

А если нет, то в тот желанный миг,

Когда ты цели наконец достиг,

Любовь уйдёт внезапно, как порыв,

Слияние в разлуку превратив.

Будь счастлив тем, что ты живёшь, любя.

Любовь высоко вознесла тебя.

Ты стал главою всех существ живых

Лишь потому, что сердце любит их.

Для любящих — племён и званий нет.

Влюблённый ближе к небу, чем аскет

И чем мудрец, что, знаньем нагружён,

Хранит ревниво груз былых времён.

Сними с него его бесценный хлам,

И он не много весить будет сам.

Весь мир в тебе, и ты, как мир, един.

Со всеми будь, но избегай общин.

Их основал когда-то дух, но вот

Толпа рабов, отгородясь, бредёт

За буквой следом, накрепко забыв

Про зов свободы и любви порыв.

Им не свобода — цепи им нужны.

Они свободой порабощены.

И, на колени пав, стремятся в плен

К тому, кто всех зовёт восстать с колен.

Знакомы им лишь внешние пути,

А дух велит вовнутрь себя войти

И в глубине увидеть наконец

В едином сердце тысячи сердец.

Вот твой предел, твоих стремлений край,

Твоей души сияющий Синай.

Но здесь замри. Останови полёт.

Иначе пламя грудь твою прожжёт.

И, равновесье обретя, вернись

К вещам и дням, вдохнув в них ширь и высь.

Саади Ширазский

Саади Ширазский, Муслих-ад-дин Абу Мухаммад Абдаллах ибн Мушриф-ад-дин (1184–1292) — персидский писатель и мыслитель. Происходил из небогатой духовной семьи. Учился в высшей духовной академии «Низамийа» в Багдаде. В 30-х годах XIII века посетил Мекку, более 20 лет странствовал в одежде дервиша по всему мусульманскому миру. В Дамаске написал поэму Бустан (авторское название Саади-наме, 1257) и, вернувшись в Шираз, преподнёс её местному правителю Абу Бекру ибн Сааду. Ему же Саади посвятил и Гулистан (1258). Саади вёл полуотшельническую жизнь духовного наставника, старца, в скромном подворье на окраине Шираза.

Расцвет поэтической деятельности Саади падает на годы монгольского владычества. Основу его литературных проповедей составили светлые идеи человечности. Он поведал их людям в музыкальных и ясных песнях-газелях, раскрывших целый мир человеческих радостей и печалей, а также в острых и смешных притчах-рассказах.

Для невежды нет ничего лучше молчания; но если бы он знал, что для него лучше всего, не был бы он невеждой.

Было два брата: один служил царю, а другой зарабатывал хлеб трудами рук своих. Как-то раз вельможа сказал брату: «Почему не поступишь ты на царскую службу, дабы освободиться от тяжких трудов?» — «Почему ты не трудишься, — ответил бедняк, — дабы избавиться от унижений раболепства? Ведь мудрецы сказали: лучше есть хлеб сидя, чем опоясаться золотым поясом и стоять, прислуживая другому».

Будучи маленьким, я спросил у большого: «Когда наступает возмужалость?» Он отвечал: «В книгах указаны три приметы: одна — пятнадцатилетие, другая — сны изнуряющие, третья — возрастание волос… Но, поистине, есть другая примета. Она такова: ты предаёшься воле возвышенной, утратив узы низменных страстей; о том же человеке, кто лишён этого достоинства, не должно судить как о созревшем».

Была у одного законоведа дочь, удивительно некрасивая. Вошла она в возраст, но, несмотря на приданое и богатство, никто не хотел брать её замуж.

В конце концов выдал её отец по необходимости за слепого. Передают, что в это время приехал из Серендина один врач, который умел возвращать зрение слепым. Спросили у законоведа: «Отчего не полечишь зятя?» — «Боюсь, — отвечал тот, — что прозреет и разведётся с моей дочерью».

Был у одного визира глупый сын и послал он его к учёному, с тем чтобы тот воспитал его: быть может, и станет он разумным. Долгое время учил мудрец, но толку не было. Послал он сказать отцу: «Не стал он разумным, но меня самого сделал дураком».

В глубинах моря скрыты бесценные сокровища, но если ты боишься опасности, оставайся на берегу.

Быки и ослы, поднимающие вьюки, лучше людей, обижающих других.

Спросил я одного мудреца о смысле реченья, гласящего: «Самый злейший из врагов твоих — это страсть, которая в теле твоём». Отвечал он: «Сказано это потому, что всякий враг, которому ты окажешь благодеяние, станет другом твоим, кроме страсти, которая тем враждебнее, чем больше ублажаешь её».

Богатство — для услады жизни, но жизнь не для того, чтобы копить богатство.

Спросили у мудреца, кто счастлив и что такое счастье? «Счастлив, кто посеял и воспользовался жатвой, — отвечал он. — Несчастлив, кто умер и оставил всё, что накопил».

Когда враг исчерпает все хитрости, он начинает потрясать цепью дружбы. Следовательно, он старается стать другом, когда не может быть врагом.

Тот, кто даёт упрямцу совет, сам нуждается в совете.

Не поддавайся на обман врага и не покупай славословий у льстеца; один расставил сеть хитрости, а другой раскрыл глотку жадности.

Только терпеливый закончит дело, а торопливый упадёт.

Кто затеет спор с умнейшим, стараясь выказать себя в глазах людей мудрецом, тот покажет, что он невежда.

Если мудрец попадает к глупцам, не должен он ждать от них почёта; если глупец своей болтовнёй одолеет мудреца, это не удивительно, — камнем можно расколоть алмаз.

Если мудрецу среди невоспитанных людей не удаётся сказать слово, не удивляйтесь: звук лютни не слышен во время грохота барабана, а аромат амбры пропадает от вони чеснока.

Если драгоценный камень упадёт в грязь, он сохранит свою ценность, а если пыль поднимется к небесам, она по-прежнему останется ничтожной. Жаль, когда способности пропадают без поддержки, но пагубна поддержка неспособного.

Хотя одежды султана почётны, но своё поношенное платье почётнее; хотя стол богачей и сладок, еда из собственной сумы слаще.

Суть обрети всей жизни быстротечной:

Покров истлеет, суть пребудет вечно.

Кто высшим знанием не овладел,

Тот в оболочке сути не имел.

Когда добро и мир несём мы людям,

То и в земле спокойно спать мы будем.

Ты здесь о жизни будущей своей

Заботься, не надейся на друзей.

Из тучи капля к долу устремилась,

И в волны моря падая, смутилась:

«Как я мала, а здесь простор такой…

Ничто я перед бездною морской!»

Она себя презрела, умалила;

Но раковина каплю приютила,

И перл, родившийся из капли той,

Царя венец украсил золотой.

Себя ничтожной капля та считала,

Но красотой и славой заблистала.

Смиренье — путь высоких мудрецов,

Так гнётся ветвь под тяжестью плодов.

В стяжании пекущийся о многом

Не знает Бога, недоволен Богом.

Сумей богатство в малом обрести

И эту правду жадным возвести.

Чего ты ищешь, прах, алчбой гонимый?

Злак не растёт ведь на праще крутимой!

Живущий духом чужд телесных нег.

Забыв свой дух, убьёшь его навек.

Живущий духом — доблестно сияет.

Живущий телом — доблесть убивает.

Суть человека постигает тот,

Кто сущность пса сперва в себе убьёт.

О пище — мысль у бессловесной твари,

Мысль человека — о духовном даре.

Блажен, кто может на земном пути

Сокровища познаний принести.

Кому творенья тайна явной станет,

Тот света правды отрицать не станет.

А для не видящих, где мрак и свет,

Меж гурией и дивом розни нет.

Как ты в колодец, путник, провалился?

Иль твой — в степи открытой — взор затмился?

Как сокол в высь небесную взлетит,

Коль птицу камнем алчность тяготит?

Коль от алчбы себя освободит он,

Как молния, к зениту воспарит он.

Как можешь ты с крылатыми сравняться,

Когда привык вседневно объедаться?

Ведь ангелом парящим, как звезда,

Не станет жадный хищник никогда.

Стань Человеком в помыслах, делах,

Потом мечтай об ангельских крылах.

Ты скачешь, как несомый злобным дивом,

На необъезженном коне строптивом.

Скрути узду, иль волю он возьмёт,

Сам разобьётся и тебя убьёт.

Обжора тучный, духом полусонный,

Ты человек иль чан обременённый?

Утроба домом духа быть должна,

А у тебя она едой полна.

Бурдюк словам о Боге не внимает,

И, алчный, от обжорства умирает.

Кто вечными пирами пресыщён,

Тот мудрости и знания лишён.

Глаза и плоть вовек не будут сыты.

И хоть кишки твои едой набиты,

Бездонная гиена, твой живот,

«Ещё, ещё прибавьте!» — вопиет.

Ел мало сам Исса, светильник веры,

Что ж кормишь ты осла его без меры?

Что приобрёл ты в этом мире зла,

Сменивши откровенье на осла?

Ведь алчностью свирепой обуянных

Зверей и птиц находим мы в капканах.

Тигр над зверями царь, а поглядишь —

Попался на приманку, словно мышь.

И как бы мышь к еде не кралась ловко,

Её поймает кот иль мышеловка.