Глава III. В поисках бревен
На плоту через океан
Уильям Уиллис
На плоту через океан
Предисловие (В. Захарченко)
Милая, тревожная романтика детства! Приходит час, и она подступает к сердцу каждого, стискивает его своими сильными руками и переносит в далекие края, в неведомые страны, через океаны и моря, через горные вершины, покрытые вечными снегами.
Неистребима романтика путешествий! Вечно стремление к познанию нового, желание встретиться лицом к лицу с опасностью, преодолеть ее, выиграть схватку в единоборстве с природой!
Не в этом ли всепобеждающем стремлении приобщиться к приключениям и путешествиям скрыт успех, которым пользуются у молодых читателей такие книги, как "Путешествие на Кон‑Тики" Тура Хейердала и "За бортом по своей воле" Алена Бомбара?
Норвежский ученый Хейердал на простом плоту вместе со своими самоотверженными товарищами проделал головокружительное по смелости и решительности путешествие через Тихий океан, для того чтобы доказать справедливость своего научного предположения о якобы происходившем в далекие времена переселении жителей Южной Америки на острова Океании. В те далекие годы не было никакой морской техники, кроме плотов. Ну что ж, – рассуждал Хейердал, – и в наш век, век авиации и трансокеанских лайнеров, мы произведем эксперимент на уровне древности. Я докажу, что я прав – люди прошлого могли пересекать океаны на плотах.
Был построен обычный плот из бревен легчайшего дерева – бальзы. Был поднят парус, и шестеро энтузиастов пересекли океан так, словно не было ни радио, ни авиации, ни пароходов.
Вот почему читатели книги Хейердала преклоняются перед мужеством ее героев – смелых людей, участников смелого путешествия.
Молодой французский ученый Ален Бомбар пошел еще дальше. Он поставил перед собой задачу: доказать, что человек, в одиночку спасшийся после гибели корабля и оставшийся без пищи и воды среди океана, может выжить.
– Безумец! – говорили ему. – Без пресной воды ты умрешь на третий день.
Но ученый не был безумцем. Он взвесил и проверил наукой все возможности человеческого организма и на маленькой резиновой лодочке, которую он назвал "Еретичка", вышел в свое беспримерное плавание. Это был подвиг.
Гонимое ветром суденышко Бомбара пересекло Атлантический океан. Бомбар пил дождевую воду, высасывал пресный сок из рыбы, которую ему удавалось выловить или которая сама падала на дно его лодки. Питался он тоже рыбой да еще морским планктоном.
Мы читаем книгу Бомбара с захватывающим интересом. В ней тоже борьба человека со стихией. Человек рисковал своей жизнью, но он победил. И это дорого нам.
Книга, которую вы сейчас держите в руках, принадлежит перу еще одного смелого человека – Вильяма Виллиса. Уже старик, в возрасте 60 лет, в одиночку предстал он перед силами природы. На плоту "Семь сестричек", построенном его руками, вступил он в единоборство с морем, проделав фантастический путь длиной почти в 7 тысяч миль – от далеких берегов Перу до песков Самоа.
Их было трое на плоту: человек, кошка и попугай. Три живых существа – и море вокруг, и солнце, и штормы, и бури, и тихая гладь океанского штиля.
Вы можете спросить: что повлекло автора книги в это гигантское путешествие?
И мы ответим вам: неистребимый ветер романтики гнал по волнам "Семь сестричек". Это он, неугомонный ветер странствий, вывел в океан пожилого человека, который смотрел на свое плавание, как на испытание духа и воли. "Человек в своей жизни, – думал Виллис, – должен доказать, что он настоящий человек – мужчина. Пусть же мое путешествие будет испытанием духа и поможет тем, кто терпит кораблекрушение в открытом море".
Как и всякий рассказ о путешествиях, приключениях и романтике, книга Виллиса завладевает нами, заставляет дышать соленым ветром океана и вместе со смелым героем пережить все перипетии его бесконечно длинного и трудного пути.
С неослабевающим интересом и вниманием мы вчитываемся в строки этого взволнованного повествования.
Книга, утверждающая веру человека в свои силы, полезна также и тем большим практическим опытом, которым делится на ее страницах бывалый мореплаватель.
Как должен вести себя человек, потерпевший бедствие в океане? Как преодолеваются трудности во время продолжительных путешествий по водным просторам с минимумом запасов воды и продовольствия? Какие советы можно дать человеку, который готовится к далекому плаванию?
На все эти вопросы мы находим в рассказе Виллиса обстоятельные ответы.
Совершенный Виллисом подвиг и его нелегкая трудовая жизнь – он был лесорубом, грузчиком, матросом – вызывают к нему наши симпатии, но в мировоззрении Виллиса далеко не все приемлемо для нас. Чем бы он ни занимался, где бы ни работал, он всегда оставался одиноким тружеником, далеким от общественных идеалов. Аполитичность, отрыв от активной деятельности и передовых идей способствовали созданию им субъективной философии: человек должен быть близок к природе, уход в природу способствует самораскрытию его души.
Но если эти взгляды Виллиса на жизнь, сыгравшие известную роль в его путешествии, чужды нам, советским людям, то самое плавание, смелость старого моряка, его трогательная и суровая любовь к жене, его необыкновенные закалка и настойчивость, проявляющиеся несмотря на то что, казалось, все в пути складывалось против него, не могут не привлекать нас.
Поэтому мы рекомендуем молодому читателю эту небольшую повесть о силе духа и воли человека.
Мы не сомневаемся, что она станет в один ряд с книгами, которые пробуждают в молодых сердцах светлую жажду путешествий и подвигов.
Вас. Захарченко
Глава I. Мечты о море
Я поглощен шумом моря. Мой плот все глубже погружается в ночной мрак. Всматриваясь, я с трудом различаю показания компаса – вест‑тень‑норд. Он тускло освещен фонарем, который спрятан от ветра в старом ящике из‑под яблок, привязанном к бамбуковой палубе.
Сидя у штурвала, я пристально смотрю в темноту. Я наблюдаю за гротом [1], который гонит в ночи мой плот. Этот парус похож на огромный плуг, бороздящий море, или на высокую арку ворот, ведущих в Тихий океан. На плоту я один, если не считать кошки и попугая... Со дня отплытия из Кальяо прошел уже месяц.
Возле меня одна за другой вырастают волны. Они разбиваются о бревна и погребенный в пене руль. Иной раз высокая волна, кажется, вот‑вот обрушится на плот. Я прислушиваюсь к свисту в снастях, стараясь определить, не усилился ли ветер. Ванты [2]натянуты, как стальные стержни. Надо ослабить парус. Плот идет правым галсом [3]. Теперь все в порядке, и я пробираюсь назад, на корму; из‑за бортовой и килевой качки плот то и дело круто накреняется, и я, ухватившись одной рукой за какой‑либо неподвижный предмет на палубе, не отпускаю до тех пор, пока не найду опоры для другой руки. Когда плотом управляет один человек, нужна быстрота, и именно поэтому я не протянул вдоль палубы предохранительных лееров [4]– они мешали бы мне двигаться по ней.
Только от стойки грот‑мачты к корме тянется леер. Я ухвачусь за него в последней отчаянной попытке спастись, если меня захлестнут волны.
Снова я усаживаюсь у штурвала и наблюдаю за курсом. Несколько дюймов [5]слабины [6]подняли парус еще выше и улучшили ход. Я делаю усилия, чтобы не смыкались глаза. Я измучен, но уже давно не обращаю на это внимания. С тех пор как плот отплыл из Кальяо, я сплю каких‑нибудь два – три часа в сутки, да и то урывками, по десять – пятнадцать минут.
Как славно мчится плот! Я смотрю на уносящуюся назад пену. Затем перевожу взгляд на парус, крепкий и надежный, словно стена. Он так прекрасно выкроен, что на него приятно смотреть!
Слева от меня, на юге, низко над горизонтом стоит Южный Крест. Созвездие напоминает сверкающее копье; острие его обращено на запад, куда лежит мой путь. Над созвездием, словно высокие, уходящие в небо горы, простирается Млечный Путь – скопление звезд всевозможных величин. На два румба [7]правее, прямо передо мной, видна планета, горящая мягким желтым огнем. Это самое яркое небесное светило. Планета висит в небе подобно фонарю. Такое сравнение приходит мне в голову каждый вечер, когда я наблюдаю, как она появляется на небе. Нередко я беседую с ней. Еще правее, почти на самом севере, где небосвод всего темнее, виднеются три звезды из рукоятки ковша Большой Медведицы. Плот находится на четыре градуса южнее экватора, поэтому остальные звезды этого крупного северного созвездия за горизонтом. Уже тысяча пятьсот миль [8]отделяют меня от Кальяо.
Огромная волна подкралась сзади. Она вздымается над кормой, высокая, как дом, и готова обрушиться на плот. Я вскакиваю и хватаюсь за штурвал [9]. Но плот уже спасся от многотонной лавины: "Семь сестричек" высоко подобрали юбки и в последний момент ускользнули от напасти. Теперь плот несется над пенистой ревущей пучиной; вода яростно бурлит между бревнами и фонтанами прорывается сквозь щели бамбуковой палубы.
Я все время слушаю шум волн, которые с бешеным ревом нападают на плот, наносят удар за ударом, словно тяжелые молоты. Этот рев никогда не умолкает, а по ночам звучит, словно бесконечная зловещая симфония. Удивительно, как только выдерживают веревочные связи! Почему они не рвутся под натиском волн, час за часом, день за днем непрестанно разбивающихся о плот?
Но мои бревна связаны на славу. Ведь им предстоит долгий путь. Порой, когда позволяет погода, я приподнимаю часть бамбуковой палубы и проверяю канаты. Ни один из них не поддался ни на йоту – они держат, как стальные тросы.
Плот представляет собой единое целое и чайкой несется по волнам.
Далекий путь! Далекий путь! Но какова его цель? Для чего я построил этот плот и плыву все дальше и дальше в глубь Тихого океана, в тех его просторах, где редко проходят корабли?
Это не прихоть и не простое приключение. Я не хочу доказать какую‑либо научную теорию или открыть новый путь, чтобы по нему шли другие. Я хочу доказать этим путешествием, что всю свою жизнь шел по правильному пути.
Я пришел в мир с крепкой верой в природу и всегда был убежден, что если стану вести деятельную и простую жизнь сообразно ее законам, то смогу еще больше к ней приблизиться и почерпнуть у нее силы. Для меня это была дорога к счастью; с самого детства я шел по ней, и прожитые мною долгие годы доказали мне, что я избрал верный путь. И теперь, пока я еще полон духовных и физических сил, мне хочется подвергнуть себя суровому испытанию, какому должен, по‑моему, подвергать себя каждый человек. Сейчас я испытываю себя бесконечным трудом, отсутствием сна и простой, скудной пищей; я отдаю себя на волю стихий, которые мне милы; далее я испытываю себя ужасным одиночеством и, как солдат в бою, непрестанной смертельной опасностью. Эта мысль также вдохновляет меня: возможно, мой опыт когда‑нибудь пригодится потерпевшим кораблекрушение.
Я всегда стремился вести энергичный образ жизни. С детства я был подготовлен к испытаниям, с какими встретился в плавании на плоту. Много раз я пересекал континент... Мне приходилось трудиться на всех политых потом границах Америки, от Аляски до Мексики, от Калифорнии до Атлантического побережья. Я работал обнаженный до пояса, с лопатой или топором в руках, рубил гигантские деревья в лесах северо‑запада, нагружал тысячи кораблей, убирал урожай с бескрайных полей от Канзаса до Дакоты и строил буровые вышки, когда в Техасе разразилась нефтяная лихорадка... Написано: "В поте лица своего". Так было начертано и в моей душе.
Я шел по пути, который сам для себя избрал. Нередко, когда я занимался литературой, живописью или предавался мечтаниям, во мне рождался страх: мне казалось, что, оставив физический труд, я могу утратить телесные и особенно умственные силы и оторваться от общения с природой, в котором состояло мое счастье. Как только этот страх овладевал мною, я снова возвращался к физическому труду...
Яркая планета, сиявшая передо мной, погрузилась в дымку, застилающую горизонт. Южный Крест исчез. Ночная сырость пронизывает меня до костей. Удары волн о бревна – суровая колыбельная песня. Темнота кажется холодной и беспредельной, звезды утратили блеск. Я смотрю на компас, поворачиваю штурвал на одну спицу и некоторое время наблюдаю за ходом плота, затем снова закрепляю штурвал и сажусь.
Я отдаюсь своей мечте. Календарь говорит, что мне шестьдесят один год. Улыбаясь, я вытираю брызги с лица. Шестьдесят один год... Знаю, здоровье не подведет меня. Судьба ко мне милостива. С пятнадцати лет я стоял плечом к плечу с самыми выносливыми в мире людьми и по сей день всегда мог постоять за себя.
По ударам волн о бревна я узнаю о перемене ветра. Совсем по‑иному начинаешь чувствовать под собою плот: его покачивание и скольжение приобретают другой ритм. Нагибаясь, я вглядываюсь в компас: курс почти вест‑норд‑вест. Ветер заметно принял южное направление; так бывает перед рассветом. Я получше закутываюсь в куртку. Волны яростно бьются о плот. Моя грациозная черная кошка Микки открывает глаза, встает, потягивается, пристально смотрит на меня и снова свертывается клубком на моем старом сером свитере.
Этот свитер связала моя жена, Тедди, в 1950 году, и я впервые надел его зимой, плывя на грузовом судне в Европу. Что поделывает сейчас Тедди? Должно быть, ждет, как нередко ждала раньше. Она верит в меня. Мои мысли обратились ко времени, когда мне впервые пришла идея построить плот и переплыть на нем Тихий океан...
Тедди болела тогда, а я плавал матросом на пароходе‑угольщике "Чарлстон", принадлежавшем бостонской компании "Мистик Стимшип Лайн" и совершавшем регулярные рейсы между Норфолком и Нью‑Йорком. Был 1951 год.
Мы бросили якорь невдалеке от Бруклина [10], и, когда угольщик развернулся по течению, стоявший рядом со мной на баке [11]помощник капитана сказал:
– Бил, мы простоим здесь часов шесть, пока сможем двинуться вверх по реке. За это время ты успеешь съездить в больницу и вернуться назад. Надеюсь, что твоя жена поправляется. Валяй и не беспокойся о судне.
Я нырнул в кубрик, наспех вымылся под душем и переоделся, а в это время другой матрос, сменивший меня на вахте, свистком вызвал с пристани шлюпку. Не успела шлюпка пришвартоваться, как я выскочил на пристань. Из автобуса я пересел в метро и наконец на такси добрался до больницы.
– Миссис Виллис все еще числится в списках тяжелобольных, но вы можете подняться к ней, – сказала мне в приемной сестра, вручая специальный пропуск, так как время посещения больных уже давно прошло.
Не дожидаясь лифта, я помчался по лестнице на пятый этаж, в палату, где находилась моя жена. Бледная и спокойная, она лежала на узкой, высокой кровати. До этого она провела шесть дней в кислородной палатке.
Мне хотелось сразу же поделиться с нею мыслью о плоте, который я собирался построить, чтобы одному, без посторонней помощи, переплыть Тихий океан, но, увидев, как она слаба, я решил не говорить ей сейчас об этом. Следовало подождать.
Мы побеседовали некоторое время, а затем я отправился на судно, чтобы провести его к стоянке в Ньютаун, где мы разгружались.
Плавая на этом угольщике из Норфолка в Нью‑Йорк, я и принял решение построить плот. Однажды вечером на баке зашел разговор о спасательных шлюпках, о плотах, об аварийных пайках и о том, какие трудности приходится преодолевать человеку, плавающему по воле волн на утлой шлюпке в океане. Мы беседовали и о будущей войне, когда суда будут топить новым сверхмощным оружием, и, наконец, о командах пущенных ко дну кораблей или, вернее, об остатках команд, плывущих в океане по воле волн. Некоторым старожилам "Чарлстона" пришлось немало испытать на своем веку; в их числе был один, которого мы считали помешанным на плотах. Так говорили моряки про человека, получившего психическое расстройство в результате кораблекрушения и снятого с плота в океане.
Вот так все и началось. Однако мысль о плоте зародилась еще раньше, в дни моего раннего детства, когда четырехлетним малышом я вздумал на берегу небольшого грязного пруда соорудить из досок что‑то вроде плота. Кое‑как мне удалось это сделать, ведь ребятишки вообще изобретательны. Взобравшись на плот, я с гордостью, хотя и не без страха, отчалил от берега. Какой восторг – плыть на плоту! Всего несколько футов от берега, но все‑таки на плоту! Затем мое сооружение развалилось, я стал отчаянно барахтаться, чтобы не утонуть, наглотался воды, и мне крепко досталось дома. Но несколько дней спустя я снова пустился в плавание. Прошло много лет, а мечта постоянно жила в моей душе.
Я ни за что не стал бы плавать на корабле во время болезни жены, но она настояла на этом, когда я привез ее из Миами [?!][12], где мы жили некоторое время, в Нью‑Йорк, чтобы сделать операцию щитовидной железы.
– Пропадешь в городе, Бил, – сказала она. – Слоняешься по улицам и не знаешь, куда себя девать. Я знаю, что ты не выдержишь, если тебе придется каждый день приходить в больницу и смотреть на меня. Не беспокойся обо мне – здесь живут мои родственники, они будут меня навещать... И вообще, операция не из серьезных.
Она больше беспокоилась обо мне, чем о себе самой.
– Ты такой растерянный, – продолжала она. – Найди себе место на судне, это отвлечет тебя от мрачных мыслей. Ты слишком много занимался литературой, и тебе нужна физическая тренировка.
Я нанялся на корабль.
На "Чарлстоне" имелся радиотелефон, по которому меня можно было вызвать в любое время.
Сначала Тедди чувствовала себя хорошо, но, простудившись, серьезно заболела. И в это свое посещение я ей ничего не сказал.
Когда же я вернулся из следующего рейса, она уже почти поправилась, и мне показалось, что пришло время рассказать ей о возникшей у меня идее.
– Знаешь, Тедди, – начал я, – недавно, во время плавания, мне пришла в голову одна мысль. Она не раз приходила мне на ум еще с детства... Эта мысль овладела мной полностью. Короче, я собираюсь построить плот и переплыть на нем Тихий океан...
– Плот? О чем ты говоришь?
– Да, я построю плот и один переплыву на нем Тихий океан. Мне хочется знать, какие лишения я в силах перенести, то есть смогу ли я жить на голодном пайке, работая круглые сутки, день за днем, без сна, в любую погоду и среди океана.
– И что только не придет тебе в голову!..
– Тедди, ты знаешь, я всю жизнь подвергал себя самым тяжелым испытаниям, какие только может перенести человек. Я закалился и готов к такому путешествию. Ты вела такой же образ жизни и прекрасно понимаешь, что только потому так быстро и поправилась после операции.
Тедди молча, с удивлением посмотрела на меня и покачала головой.
– Бил... – сказала она.
– Да, Тедди, я хочу подвергнуть себя испытанию, большому испытанию, я хочу испытать все, что встретится мне на пути через океан! – Я пытливо смотрел на нее. – Ты понимаешь меня, правда?
– Понимаю... да, понимаю! Ты захвачен очередной идеей. Еще бы мне не понять! Позабудь об этом, Бил! На плоту через Тихий океан? Позабудь об этом! Один‑одинешенек!.. Прошу тебя, больше не говори мне об этом. Ты никуда не поплывешь на плоту, ни один, ни со мной!
Месяц спустя, когда "Чарлстон" входил в гавань Хэмптон на пути в Норфолк, меня вызвали на капитанский мостик к телефону. Наконец Тедди собралась поехать домой. Я получил расчет, как только мы пришвартовались. Потом сел на самолет и полетел в Нью‑Йорк. Как раз перед рождеством 1951 года мы вернулись в Миами, намереваясь провести в теплом климате зиму. В Миаме у меня была туземная лодка длиной в тридцать один фут, которую я приобрел в Британской Вест‑Индии; на этой лодке несколько лет назад я совершил переход из Вест‑Индии во Флориду.
Летом я снова плавал матросом, на этот раз на танкере. Мы перевозили из Венесуэлы и техасских нефтяных промыслов сырую нефть на северные нефтеперегонные заводы. В течение двух месяцев мы плавали по Мексиканскому заливу, Карибскому морю и дальше на север, за мыс Гаттерас, выдерживая штормы и штили и ложась в дрейф, чтобы увернуться от урагана. И все это время и в хорошую и в дурную погоду я неизменно видел на воде перед собой плот, который собирался построить; видел, как он боролся с волнами, как он раскачивался во все стороны, как он всплывал, если его захлестывала огромная зеленая волна, растекавшаяся сверкающим на солнце кристальным потоком; видел, как он устремлялся вперед сквозь белоснежную пену разбивающихся волн, как с царственной гордостью взбирался на гребни длинных валов и вновь погружался в пучину, бросая ей дерзостный вызов. Да, я построю плот, который выдержит все испытания!
Все это время я беседовал с товарищами по плаванию о спасательных шлюпках, голодных пайках и о медленной смерти, грозящей потерпевшему кораблекрушение.
Пока я день за днем стоял одинокую вахту на мостике танкера, в памяти проходили годы, проведенные мною на море, на этом старом дьявольском море!
Суровая работа, трудности и голодные пайки были мне знакомы еще с той поры, когда я юнцом плавал на паруснике... Адский труд: я часами тянул тросы, отчего на пальцах и ладонях трескалась кожа. Мы пробирались вокруг мыса Горн на английском четырехмачтовом барке "Бермуда". Забыл ли я это? Высоко на брам‑гинцах[13], под мрачным небом, раскачивался я по огромной дуге, закрепляя окоченевшими руками паруса, замерзшие и твердые, как листовое железо, а в это время далеко внизу палуба куда‑то уплывала по разъяренным волнам, и я спрашивал себя, находится ли подо мной судно, или же я сижу на мачте, дрейфующей в хаосе.
Месяцами приходилось мне тяжко трудиться, когда кубрик и камбуз находились под водой, дневные пайки все уменьшались, в нашей пище кишели черви.
Я помню другой большой парусник, четырехмачтовый барк "Генриетта" из Гамбурга, который дрейфовал неподалеку от того же мыса Горн, стремясь пробиться на запад. Паруса были изорваны, и нас увлекало к югу, во льды Антарктиды. На борту был бунт и голод, безумие и смерть... Трудности! Я думаю, что справлюсь с ними, если когда‑нибудь окажусь на собственном плоту в океане.
Я люблю море. Правда, я никогда не считал себя профессиональным моряком. Земля тоже имела на меня права. Один период моей жизни – целых двадцать лет, и другой – девять лет, я не был моряком. И все же море всегда играло значительную роль в моей жизни. Оно значило для меня больше, чем горы, равнины и темные леса с их неповторимой красотой. Море живет у меня в душе. Его неоглядные просторы, величаво плывущие над ними облака и свободно несущиеся ветры – все это имело для меня особое значение. Это был мой ковер‑самолет, устремленный в беспредельность.
До осени я не напоминал жене о плоте. Теперь она совсем выздоровела, и мы совершали длительные медленные прогулки на нашей лодке вдоль Флоридской гряды, выходя иногда к Багамским островам или к Кубе.
– Ты все еще не бросил мысли о плоте? – спросила она меня однажды. – Нет, я этого не допущу! Один человек на плоту! Что за нелепость! На "Кон‑Тики" было шесть человек, и в непогоду им всем хватало работы. Ты никогда меня не убедишь!
Напрасно я убеждал, что мое путешествие на плоту должно послужить испытанием выносливости, выносливости тела и духа, и что я смогу кое‑что доказать, только совершив его в одиночестве.
Тедди родилась и выросла в Нью‑Йорке. До встречи со мной она еще не знала, что такое шторм, разве что смотрела на бурное море из окна своего бюро в высотном здании Редио‑сити. Теперь Тедди была знакома с морем, хотя редко о нем говорила.
На нашем суденышке длиной в тридцать один фут Тедди приняла крещение соленой водой. Эту церемонию совершил ураган. И Тедди доказала свое мужество. Да, теперь она была знакома с морем.
Было это в 1948 году. Не имея на борту ни мотора, ни радио, мы покинули Вест‑Индию в период ураганов. С самого начала плавания была плохая погода; целыми неделями свирепствовали шквалы и налетали ураганы. Затем нас настиг шторм недалеко от Юкатана. Три дня мы лежали в дрейфе, и нас медленно сносило вслед за яликом‑двойкой [14], который мы выбросили за борт, чтобы он служил нам плавучим якорем, пока ураган терял свою силу. Затем в нашей лодке появилась течь. Мы выбросили около двух тонн балласта, чтобы удержаться на плаву, и все время откачивали и вычерпывали воду. Лодка застыла в безветрии среди зеркального океана.
Два дня спустя с парохода "Бонито" компании Сувани Стимшип заметили наш сигнал бедствия, и пароход приблизился к нам. Рядом с нашей лодкой это судно выглядело, как большой портовый склад. Капитан хотел взять нас на борт, но, не желая потерять свою лодку, я отказался покинуть ее. Тогда он предложил снять одну Тедди и доставить ее в Гавану. Я спустился по лоцманскому трапу в нашу лодку.
– Тедди, ты оставишь лодку и отправишься в Гавану.
Хрупкая, в белом от соли комбинезоне, она выпрямилась и посмотрела мне в лицо.
– Я столько перенесла за пять недель на нашей лодке и вдруг пересяду на корабль и брошу тебя одного? – невозмутимо сказала она. – Ни за что! Если ты выдержишь до конца, то и я выдержу. Я не уйду из лодки, и ты меня не заставишь это сделать!
Угрозы не помогли. Когда налетал свирепый ураган, она требовала, чтобы я привязал ее к себе, говоря спокойным голосом, словно по междугородному телефону:
– Я не боюсь смерти, Бил. Не беспокойся обо мне. Но, когда придет конец, я хочу быть привязанной к тебе. Я хотела бы умереть на одну минуту раньше тебя – мне не хочется оставаться одной с акулами...
И вот "Бонито" ушел, взяв курс на один из сахарных портов на севере Кубы. Мы остались одни на нашей тонущей лодке. Становилось темно, море вздымалось, а барометр падал, как предупреждал нас капитан "Бонито". Мы находились примерно в тридцати милях южнее острова Дри Тортюгас, в стороне от морских путей. Капитан ушедшего парохода посылал сигнал бедствия "SOS", и это было нашей единственной надеждой.
Ураган оставил нам только один фонарь, которым мы освещали компас. Бортовые иллюминаторы были разбиты. Мы без конца выкачивали и вычерпывали воду, но волны по‑прежнему перекатывались через палубу. Около двух часов ночи я увидел огни судна, приближавшегося к нам с наветренной стороны. Небо было обложено тучами. Я схватил фонарь, побежал на нос и, повиснув на форшлаге [15], стал размахивать фонарем, чтобы привлечь внимание и избегнуть тарана. Но судно, направлявшееся в Мексиканский залив, придерживалось своего курса; его зеленый и красный отличительные огни как‑то зловеще горели в темноте и казались на редкость большими и яркими.
– Приготовься прыгать, Тедди!
– О'кэй, Бил, я готова, следуй за мной. У меня все наши документы.
Она имела в виду наши паспорта и судовые бумаги, хранившиеся в непромокаемой упаковке.
В то самое мгновение, когда мы решили, что нам приходит конец, судно повернуло в нашу сторону. На фоне черного неба в ста ярдах на траверзе можно было разглядеть, что это военный корабль. Мы были спасены. Сигнал бедствия "SOS" был принят на морской базе в Ки‑Весте, и конвойный миноносец "Робинсон", один из трех судов, тотчас же посланных на розыски, обнаружил нас при помощи радиолокатора и отбуксировал в Ки‑Вест.
Несколько дней Тедди чувствовала себя так, словно совершила длительный переезд верхом на необъезженной лошади, но была вполне здорова. Для меня это путешествие имело большое значение, ибо Тедди проявила себя полноценным партнером Виллиса. Ураган яростно обрушивался на нас и пучина готова была нас поглотить, но у Тедди не вырвалось ни одной жалобы и она не сдавалась. И вот теперь, годы спустя, когда мне пришла мысль построить плот и отправиться на нем в неизвестность, она имела право одобрить мой план или отвергнуть его.
После нашего путешествия вдоль Флоридской гряды я продолжал свои занятия литературой и рисованием. Через полгода я снова нанялся матросом на танкер. Мы совершили изнурительный переход и едва избежали тарана при выходе из Нью‑Йоркского порта, а в море сразу попали в штормовую погоду. Меня чуть не убило упавшей с мачты горденью [16], когда я пробирался на бак, чтобы укрепить гик[17], сорванный волнами величиной с гору. В ту же ужасную ночь сорвались стоявшие на палубе бочки с дизельным маслом, и у двух матросов, старавшихся укрепить их, были переломаны руки и ноги. Входя в густом тумане в Балтиморский порт, имея на борту двести пятьдесят тысяч баррелей [18]высокооктанового бензина, мы лишь на несколько дюймов разминулись с огромным танкером, шедшим с таким же грузом. В это время я стоял у штурвала и подумал о том, где бы я упал, если бы мы взорвались, далеко ли отнесло бы меня по воздуху от корабля.
Когда я рассказал Тедди обо всех этих происшествиях, о том, как мы счастливо избегли смерти, и снова завел речь о плоте, она проговорила:
– Приступай к постройке своего плота. Я устала тебя отговаривать. Чем бы ты ни занимался, этот старый дьявол – океан – всегда вокруг тебя. – Она замолчала. – Я знаю, что, сколько бы я ни возражала, ты все равно отправишься в это путешествие, – добавила она, вырываясь из моих объятий. – Я знаю тебя. Ты пустишься в плавание даже на одном бревне.
Вскоре мы вернулись в Нью‑Йорк. Некоторое время я провел там в Большой публичной библиотеке, изучая карты морей, ветров и течений, с которыми мог встретиться во время плавания через Тихий океан.
В конце лета 1953 года мне захотелось еще раз поплавать на каком‑нибудь пароходе, чтобы в последний раз испытать свою пригодность к задуманному мной путешествию. Направившись на профсоюзную биржу, я выбрал "Кэтлкрик" – танкер, совершавший рейсы из портов восточного побережья; пройдя медицинский осмотр, я поехал на поезде в Барбер (штат Нью‑Джерси), где стоял этот пароход. Когда я поднимался на его борт, у сходней стоял здоровенный парень – косая сажень в плечах. Я сразу его узнал – это был мой товарищ по плаванию, которое я совершил несколько лет назад.
Я задал ему исконный вопрос моряков:
– Ну, как судно?
– Да ничего себе, – ответил парень и добавил: – Кормят неплохо.
– А как насчет сверхурочных?
– На этой посудине ты можешь получать их днем и ночью, если только выдержишь.
Днем и ночью я выдерживал сверхурочный труд. Товарищи по плаванию не знали моих намерений и покачивали головой, полагая, что я решил побить рекорд по продолжительности рабочего дня. Через два месяца я взял расчет.
Физически я был готов к путешествию на плоту.
Глава II. Приготовления
Самое позднее в конце 1953 года я должен был бы поехать в Эквадор, страну бальcовых деревьев, и, добыв там подходящие для плота бревна, приступить к его постройке. Но уже кончался октябрь, а я все еще не нашел человека, который финансировал бы мое путешествие.
Я встречался со множеством людей. В числе их были и такие, которые финансировали театральные постановки на Бродвее, были богачи, жаждущие известности, были и театральные деятели, но я не встретил никого, кто согласился бы субсидировать человека, решившего в одиночестве совершить путешествие на плоту через Тихий океан.
Однажды в субботу мы с Тедди отправились в Милфорд, в штате Коннектикут, чтобы провести конец недели с нашим другом Вернером Велком, с которым я не виделся уже несколько лет.
Будучи уверен, что мой друг не заинтересуется моим предприятием, я рассказал ему о своем проекте, добавив, что мне нужен предприниматель, который финансировал бы мое плавание. Велк был промышленник, человек, вечно занятый машинами и деловыми операциями. Он молча выслушал меня, а спустя час спокойно сказал:
– Я поддержу вас, Бил, если Тедди разрешит вам отправиться в это путешествие.
Затем он отвел Тедди в сторону, и я слышал, как она ответила на его вопрос:
– Я не в силах удержать его, хотя уже два года его отговариваю.
– Хорошо, Бил, я поддержу вас, – повторил он, подходя ко мне, – но с одним условием.
Я посмотрел на него.
– С условием, что вы вернетесь назад. Можете не возвращать мне деньги, мне не нужны проценты или отчет в том, как вы их потратите, только вернитесь. Когда вам понадобится мой чек?
Я пожал ему руку, и мы закончили разговор тостом за мое путешествие в одиночестве через Тихий океан.
– Возвращайтесь назад, Бил... – повторил он, когда на следующий день вечером мы садились в нью‑йоркский поезд.
Тедди уговорила меня взять с собой рацию. Я не был сведущ в радио и не знал международного кода, которым пользуются в радиопередачах, поэтому записался на курсы при ремесленной школе Общества молодых христиан. Прохождение полного курса потребовало бы много времени и сил, а в моем распоряжении оставались считанные дни. Я знал, что занятия на этих курсах для меня почти бесполезны, но хотел угодить Тедди. Две недели я посещал школу, но затем был вынужден бросить ее. Все свое время я должен был уделять подготовке к путешествию. Мы с Тедди были так заняты, что у нас едва оставалось время для сна.
Я решил отправиться в путешествие без рации, вернее без передатчика, намереваясь взять с собой только один приемник, чтобы принимать сигналы времени для проверки своего хронометра. Для Тедди это было большим ударом.
– Как я буду знать, где ты и не случилось ли что‑нибудь с тобой? – спросила она меня с тревогой.
Она не из тех людей, которые любят говорить о своих переживаниях, но я прекрасно ее понимал.
Я убеждал ее, что в передатчике нет необходимости.
– На протяжении тысячелетий, Тедди, люди переплывали океан без всякого радио. И так обстояло дело всего пятьдесят лет назад!
– Да, но ведь теперь имеется радио!
– Слушай, если бы мне необходимо было для храбрости радио, то я не стал бы затевать это путешествие! Я надеюсь только на себя. Только ради тебя я хочу взять с собой радиоприемник, ведь я знаю, что тебе придется сидеть здесь и ждать, ждать и ждать. Но что поделаешь! Я не успею выучиться. Взять с собой рацию и не уметь пользоваться ею или починить ее в случае поломки? Нет, это уж последнее дело!
Все эти лихорадочные недели, пока я готовился к путешествию, Тедди была возле меня, работая наравне со мной.
Все вечера и нередко до глубокой ночи мы просиживали с ней в нашей квартире близ Нью‑Йоркского ботанического сада, вырабатывая план действий на следующий день.
Надо было позаботиться о бесчисленном множестве вещей, и у нас в квартире всюду были разбросаны листки с записями. Прежде всего фотоаппараты. Я приобрел киносъемочную шестнадцатимиллиметровую камеру и так как до этого никогда не снимал, то обошел ряд знакомых, чтобы приобрести нужные сведения. Когда же выпадали свободные минуты, я практиковался в съемке в находившемся по соседству зоопарке. Я купил также фотоаппарат. Затем мне требовались водонепроницаемые мешки и контейнеры, рулетка, две керосинки, удочки с лесками, крючки, штормовые лампы, электрические фонарики – казалось, вещам не будет конца.
Однажды вечером Тедди задала мне такой вопрос:
– А что, если случится несчастье? Что, если плот будет разбит штормом где‑нибудь среди океана, или от беспрерывных ударов волн лопнут канаты, связывающие бревна, или же бревна пропитаются водой и плот потонет?
– Но, если даже я захвачу с собой передатчик, он может испортиться или мне будет некогда на нем работать. Вдобавок, если я даже и дам сигнал бедствия, то кто найдет меня, когда я буду дрейфовать на бревне, в стороне от авиалинии, в приятном обществе акул?
Тогда Тедди предложила мне взять резиновый спасательный плот. Но у меня более примитивные вкусы, и я решил, что индейское каноэ, выдолбленное из дерева, вполне заменит мне спасательную шлюпку. Каноэ свободно ходит по морю, подобно челнокам, какими пользуются рыбаки‑индейцы на побережье Южной Америки. Каноэ нетрудно приспособить для плавания в штормовую погоду. Если у меня будет время, я прилажу к нему киль, надставлю борта и накрою палубой. Если же времени на это не хватит, я снабжу его бамбуковым противовесом [19]. Вдобавок поставлю на нем мачту и парус.
Это успокоило Тедди, но мне пришлось долго ей растолковывать, как можно оборудовать небольшое каноэ, длиной в двадцать шесть – двадцать восемь футов, для плавания по Тихому океану и проплыть на нем под парусом, если потребуется, тысячи миль.
Я напомнил ей о лодках, какими пользуются рыбаки племени ча‑ча на острове Сан‑Томас, из группы Виргинских: они привозят каноэ откуда‑нибудь из Вест‑Индии, снабжают их килем и плавают на них в довольно бурную погоду. Когда у нас была лодка, мы много месяцев подряд плавали вокруг Сан‑Томаса. Теперь Тедди вспомнила индейцев – ловцов черепах, которых мы встречали далеко от берегов Венесуэлы и Британской Гвианы в открытом океане.
Тогда я впервые встретился с Тедди. Это было на небольшом норвежском грузовом пароходе "Ингрид" в 1938 году. Она купила в Нью‑Йорке билет на этот пароход, намереваясь совершить плавание вдоль берегов Карибского моря. В то время я работал как горный инженер и направлялся в Парамарибо в Голландскую Гвиану.
После моего возвращения мы поженились.
Сперва я назначил свой отъезд из Нью‑Йорка на декабрь 1953 года, но к этому времени мы не успели закончить приготовления. Дел было по горло.
В Вашингтоне я посетил Военно‑морское ведомство и получил там несколько пакетов с аварийными морскими пайками, которые могли мне пригодиться во время путешествия. Я побывал также у эквадорского посла доктора Хозе Чирибога, который снабдил меня рекомендательными письмами к ответственным должностным лицам Эквадора.
Вернувшись в Нью‑Йорк, я пошел в гидрографическое бюро США и получил там нужные мне карты. Я взял всего три карты малого масштаба, охватывавшие огромные пространства от западного побережья Южной Америки до берегов Австралии. Мною были тщательно проверены имевшиеся у меня секстант [20]и компас. Когда мы с Тедди совершали путешествие по островам Вест‑Индии на туземной лодке, эти инструменты помогли нам справиться с ураганом. Магнитный компас был диаметром в пять дюймов, а секстант, марки Плат, имел микрометрическую шкалу; это был изящный и полезный прибор. Паруса должен был изготовить для меня в Сити‑Айленд, в штате Нью‑Йорк, знаменитый парусный мастер. Он намеревался сделать их из орлона, легкой, но прочной синтетической ткани.
Успех моего путешествия в значительной мере зависел от канатов, скрепляющих бревна плота. Я договорился с владельцем канатного завода о высылке мне в Эквадор каната, изготовленного из лучших сортов манильского волокна. Для скрепления бревен, составляющих остов плота, я решил использовать канат толщиной в полтора дюйма.
Но вот настало шестое января 1954 года, день моего отъезда из Нью‑Йорка. Пока мы ехали в Айдлвилдский аэропорт, все время шел снег... На следующий день в полдень я вышел из самолета в Гуаякиле; была невыносимая жара, я находился в трех тысячах миль от Нью‑Йорка и примерно в ста двадцати милях к югу от экватора.
Глава III. В поисках бревен
Плантатор‑эквадорец повернулся и указал пальцем какое‑то место на карте, которую он держал в руке, затем, посмотрев в маленькое окно нашего одномоторного самолета, жестом показал на лежащие под нами джунгли. Он что‑то сказал, но из‑за рева мотора я не разобрал его слов. Взглянув снова на карту, он свернул ее и что‑то прокричал на ухо летчику, который в ответ кивнул головой. Мы летели на высоте около тысячи пятисот футов [21]. Внизу, насколько хватал глаз, лежал зеленый массив экваториальных джунглей, простиравшихся влево до подножия Анд и разрезанных прямо под нами широкой разветвленной рекой с лабиринтом водных путей, усеянных лесистыми островами. Мы летели на юг, на плантацию моего спутника.
Было второе марта. Прошло почти два месяца с тех пор, как я покинул Нью‑Йорк, и, хотя в поисках бальзовых деревьев нужного мне размера я пролетел над джунглями тысячи миль, мне до сих пор не удалось их разыскать.
Время истекало. Чтобы закончить путешествие до того, как ураганы начнут свирепствовать в западной части Тихого океана, я должен был уже в конце апреля находиться в океане и плыть по течению Гумбольдта.
На протяжении двух месяцев я летал над джунглями Эквадора то на небольших частных самолетах, то на самолетах авиалиний, летал во время тропических ливней и шквалов, в туманы и грозы, сопровождавшиеся разрядами, похожими на взрывы атомной бомбы. Не раз я находился на волосок от смерти, как настоящий летчик высшего класса. Едва не касаясь верхушек деревьев, мы снижались на сырые, а иной раз залитые водой посадочные площадки, слабо различимые сквозь чащу бананов.
Я видел тысячи бальзовых деревьев, но лишь немногие из них были больше восемнадцати – двадцати дюймов в диаметре. Такие деревья годились только для лесопильных заводов. Из них изготовлялись превосходные пиломатериалы. Лесорубы, имеющие лишь одну упряжку волов, сравнительно легко управлялись с ними, волоча срубленные стволы к дорогам или ближайшим притокам. По этой причине здесь не давали деревьям вырастать до больших размеров. Вначале мне хотелось найти деревья в три фута диаметром, теперь же я был бы рад добыть бревна толщиной хотя бы в два с половиной фута.
Мне говорили, что крупные бальзовые деревья встречаются в глубине страны ближе к Андам, но их трудно оттуда вывезти. Там доступны лишь деревья, растущие по берегам рек. Срубив, их можно спустить на воду. Вывезти же стволы из чащи нельзя, так как в тех глухих, отдаленных районах нет волов. К тому же добраться в те места можно лишь одним путем – по рекам и протокам, а такое путешествие потребовало бы нескольких недель. И все же я решил поехать.
Вначале погода была против меня; период дождей запоздал на целый месяц, и их ждали со дня на день.
Наконец пришли дожди. Они обрушились бешеными потоками на джунгли, и вскоре все кругом было затоплено. Сейчас даже нельзя было доставить в джунгли волов: они могли там утонуть.
– Вам придется ждать, дон Бил, ждать, пока не сойдет вода!
– Но дождь все идет и идет, – возражал я, – и так может продолжаться еще два – три месяца!
Собеседники удивленно смотрели на меня и пожимали плечами:
– Дон Бил, вам остается выжидать.
В этих местах не слишком ценят время.
А дожди по‑прежнему с грохотом падали на обширные первобытные леса, в полутьме которых бальзовые деревья боролись за свет с другими гигантами. Нередко бальзы достигают фантастической высоты. Поднявшись над густым навесом листвы, они жадно ловят свет и воздух своими шириной в два фута листьями. В иных случаях за какие‑нибудь три – четыре года они достигают ста футов высоты, перерастая окружающие деревья.
– Набирайтесь терпения, дон Бил, – непрестанно твердили мне в Эквадоре.
Ждать! А между тем дни уходили за днями, а с ними – надежда на удачу.
Я продолжал свои поиски, следуя каждому новому указанию. Меня знали чуть ли не все летчики небольших одномоторных самолетов, летавших над джунглями от Гуаякиля к различным гасиендам [22]и поселениям. Мы подружились и пережили вместе немало тревожных часов; сколько раз мы чуть не задевали за верхушки гигантских деревьев, за гребни холмов или за скалистые пики, когда приходилось совершать посадку в темноте, в туман или дождь.
...Самолет начал резко крениться, идя на снижение. Сидевший впереди меня владелец гасиенды снова повернулся ко мне и взволнованно указал на землю. Самолет продолжал снижаться, делая крутую спираль, почти ложась на крыло. Я убедился, что в полетах над джунглями эквадорцы достигли высокого мастерства, и уже привык к их захватывающим дух маневрам.
Посадочная площадка лежала прямо под нами. Это была узкая полоска травы на краю банановой рощи. Несколько человек туземцев стояли на опушке рощи, наблюдая за самолетом. Все ниже, ниже, пока не коснулись земли у подножия деревьев... затем – хлоп‑хлоп‑хлоп! – мы помчались, рассекая воду, и наконец остановились на краю посадочной полосы.
Мой спутник любил точность в делах: управляющий его гасиенды был заранее оповещен по радио о нашем приезде и встретил нас с лошадьми и проводником. Через несколько минут мы уже сидели в седле и медленно гуськом продвигались вперед.
Проехав несколько миль по банановым рощам, мы приблизились к широкому притоку реки, разбухшему от дождей. Лошади сразу же вошли в воду. Чтобы не замочить ног, нам пришлось подобрать их на седло; лошади с трудом преодолевали стремительный поток. Я беспокоился о фотоаппарате, находившемся в рюкзаке у меня за спиной. Если бы я знал, что придется путешествовать в таких условиях, то уложил бы его в водонепроницаемый мешок. Взобравшись на крутой противоположный берег, моя лошадь поскользнулась в грязи и чуть было не скатилась назад в воду.
Добрых два часа мы пробирались сквозь банановые рощи и заросли кокосовых деревьев, пока не достигли гасиенды. После завтрака мы вновь сели на лошадей и двинулись в джунгли. Это был девственный лес, где росло множество высоких деревьев. Некоторые были самой причудливой формы, их воздушные корни широко раскинулись в вышине, напоминая сказочные замки. Наконец мы спешились.
Пройдя сквозь кустарник, мы остановились перед большим бальзовым деревом с гладкой серой корой. Для моих целей дерево было недостаточно велико, вдобавок искривлено, и его ствол начинал суживаться почти от самого основания.
– Что вы скажете об этом дереве? – спросил меня хозяин гасиенды; он был женат на американке и хорошо говорил по‑английски. – Что вы скажете о нем, мистер Виллис? Будем его рубить?
Возле нас стояли восемь рабочих, вооруженных топорами и мачете [23], готовых срубить дерево. Мой хозяин любил быстроту и точность в делах.
Мне предстояло принять решение. Я находил, что ствол слишком тонок, хотя за все время поисков еще не встречал такого крупного дерева. Если ободрать кору, то у самых корней не будет и двух футов в диаметре. Я знал, что у деревьев, растущих на побережье, толстая кора. Тут я снова взглянул на искривленный конусообразный ствол. Мне хотелось построить плот из семи бревен. Но таких деревьев понадобится девять или даже десять, и они будут лежать на воде, как циновка; плот будет тихоходный, вялый и шаткий. О скорости не может быть и речи, а между тем она‑то мне и понадобится, когда солнце станет нагревать Тихий океан и начнут зарождаться ураганы. Я представил себе, как свирепствуют ураганы в далеких просторах океана.
Лишь накануне вечером я писал жене, что, если мне придется построить плот из тонких стволов, то я смогу захватить в путешествие только банку с водой. "Но тем не менее я отправлюсь в путь, Тед, хотя бы в самый разгар сезона ураганов".
Я снова обошел вокруг дерева, и мне по‑прежнему мерещился Тихий океан. Если я прибегну к деревьям такой толщины, мне придется изменить оснастку и конструкцию плота. Люди смотрели на меня с нетерпением.
– Рубите дерево, – сказал я.
Они приступили к работе, поочередно вонзая топоры. Через несколько минут дерево рухнуло.
Дровосеки стали обдирать кору. Показалась белая древесина. Сваленное дерево мне совсем уже не нравилось. У вершины оно было менее пятнадцати дюймов в диаметре. Из пня струйками вытекал сок, и я увидел, что сердцевина его красная и имеет пористую структуру. Я надавил на нее рукой – древесина была мягкой и влажной. Я оторвал кусочки красной губчатой массы. Возле меня стоял лесоруб – лесной ветеран.
– Что это? – спросил я.
– Корасон де агуа [24], сеньор.
– Как далеко распространена болезнь по стволу?
Он внимательно посмотрел на распил:
– Может быть, до половины, ствола, а может, и выше.
– Это дерево будет впитывать воду, словно губка.
– Си, сеньор .
– И бревно, погрузившись в воду, потонет?
– Си, сеньор. [25]
Я велел прекратить обдирку ствола.
Рабочие срубили еще восемь деревьев, и у всех оказалась водянистая сердцевина. Я убедился, что здесь все большие бальзовые деревья заражены этой болезнью. На следующее утро, пролетев сто пятьдесят миль, я вернулся в Гуаякиль.