Jefferson Airplane. White Rabbit 2 страница
Окружающие продолжали корчиться от хохота. Некоторые опустились на колени и ползали по ковру. Змея зацепилась за что‑то острое, и теперь ее желтая кровь капала из разодранной кисти на ковер. Змея улыбалась, глядя на то, как пятно крови растекается по ворсистой поверхности. Увидев змеиную кровь, Витек, наконец, отбросил арфу, которая на долю секунды показалась мне сильно разогнутой металлической вешалкой.
– Пойдем, – тихо прошептал хамелеон, протягивая мне руку.
– Я не ебусь с рептилиями, – бессильно прошептал я.
– Я зажарю тебя на сковороде и оболью жидким сахаром! – портил все мой голос в углу комнаты.
– Главное, съешь меня, – шептал хамелеон, – неважно как.
When you’re gone and rain starts falling
I just sit here by the phone
Don’t deny me, call me back
I’m so alone.
Продолжалась и продолжалась «The Girl and the Robot» , а самка хамелеона взяла меня за руку и поволокла в спальню. По пути я слегка задел ногой тумбочку, которая почему‑то сразу распалась на четыре куска, и дверной косяк, оставив на нем приличный скол. Гости в комнате одобрительно заулюлюкали. В углу спальни я заметил японскую сову из клипа с ютьюб, с красными глазами, которая немигающим, недобрым взглядом сверлила меня. Самка бросила меня на постель и начала раздевать. Не могу сказать, что ее действия доставляли мне удовольствие, но особенно я не противился.
Забравшись на меня, самка разорвала свой резиновый костюм, обнажив красивую женскую грудь примерно третьего размера, что заставило меня испустить вопль, который, впрочем, не получился. Вместо него на моих губах вздулся зеленоватый пузырь, на секунду разделивший наши тела перед тем как оглушительно лопнуть, наткнувшись на коготь ее левой руки. Самка буквально нанизала свое тело на мой член. Я пытался справиться с новыми для себя ощущениями. Я не чувствовал стенок ее влагалища, а секс такого рода был несколько... хм... необычным. С другой стороны – я в самом деле никогда не ебал рептилий.
Внезапно в спальню влетел желтоватый кристалл, который самка ловко схватила и направила на меня. Свет кристалла слепил, я пытался закрыться рукой, но он пробивался через мои пальцы и ранил глаза, а самка монотонно двигалась, сидя на мне. Казалось, ее движение происходит медленнее, чем колышутся шторы на окне, медленнее, чем подрагивает воздух вокруг зажженного торшера, медленнее, чем я успеваю оторвать руку от ее талии и поднести к своему носу. Она двигалась будто в рапиде...
– Прекрати! – закричал я. – Очень ярко, я ненавижу свет!
– Потому что ты и сам звезда, правда? – урчала рептилия.
– Да... то есть нет... я не знаю... убери это!
– Скажи это еще раз, на восьмую камеру!
– Я... я не могу... зачем?
– Постарайся двигаться медленней, ну что тебе стоит?
Ухнула сова. Я на секунду прикрыл веки и нырнул под луч кристалла, чтобы оказаться ближе к глазам рептилии. Они были... даже не знаю, какого они были цвета...
– Какого цвета у тебя глаза?
– Какая тебе разница?
– КАКОГО ЦВЕТА У ТЕБЯ ГЛАЗА?
– Может, замедлишься?
– КАКОГО ЦВЕТА У ТЕБЯ ГЛАЗА‑А‑А‑А‑А?!
Домой
Я лежу абсолютно голый на влажной от пота мятой простыне. На краешке кровати сидит Наташа в длинном красном платье, при полном мейкапе и, кажется, на коленях у нее лежит сумка‑клатч. Пытаюсь сообразить, куда, а главное, когда она успела так вырядиться. Вроде бы у нас только что был секс? Или это было вчера, а сейчас уже утро?
– Какой сегодня день недели? – осторожно интересуюсь я, приоткрыв левый глаз.
– Нам пора в аэропорт. – Она проводит рукой по моим волосам.
– Зачем? Мы куда‑то летим?
– До самолета три часа, просыпайся!
– Но я не хочу никуда лететь, слышишь? Я хочу остаться здесь, с тобой.
– Мы опоздаем.
– Господи, ну я же не хочу никуда лететь!
– Просыпайся! – Она трясет меня за плечи.
Резко открываю глаза и вижу склоненное над собой Дашино лицо. Пытаюсь сфокусировать взгляд и совместить обеих девушек, чтобы понять, которая наяву, а которая во сне. Голова гудит, во рту, полном вязкой слюны, отвратительный горький привкус. Там этого не было. Равно как и гостиничного номера, пустых бутылок на полу и полуодетой Даши. Стоп... вот в этом месте можно подробней... она‑то что здесь делает?
– Мы опоздаем, если ты будешь и дальше валяться! – Судя по тому, с каким видом она запихивает мою футболку в свою сумку, произошло нечто, не входившее в мои планы.
– Странно, как это я будильник не слышал? – Я тру глаза и трясу головой. – А ты уже собралась, да?
– Я еще даже в свой номер не заходила!
Ответ ослепляет, как вспышка атомного взрыва. Мы все‑таки переспали. Когда же она успела меня заманить‑то?
– Это моя единственная футболка, я в ней на интервью поеду. – Я пытаюсь сосредоточиться на Дашином мельтешении. – Пресс‑конференция отменилась, или мы ее... того? Проспали?
– Какая прессуха? – Даша упирает руки в боки. – У нас самолет через три часа...
– Что значит самолет? – говорю я, надеясь, что все это розыгрыш, который вскоре раскроется. – Какой, к черту, самолет, зайка?
– Самолет в Москву, зайка . Ты во вчерашней футболке поедешь?
«Вчерашней» звучит как приговор. Как final cut в плохом сценарии. Ты снова умудрился собрать все дерьмо в этом городе, Андрюша.
– А интервью? – Очередная беспомощная попытка с моей стороны. – Просто скажи мне, что... мы Ника Кейва вчера сняли, а я напился и не помню ни черта? Скажи, ну, правда же?
– Мы вчера трусы снимали, дорогой. – Даша удаляется в ванную и открывает воду.
Я бессильно падаю на кровать и натягиваю на голову одеяло. Еще одна вспышка. Считаю про себя до десяти. Ты Андрей Миркин. Твое завтра уже сегодня. Ты переспал с Семисветовой и проебал интервью с Ником Кейвом. Мужайся. Это не ты, это поддельный алкоголь. Пищевое отравление. Свиной грипп. Что‑то тебя подкосило, чувак, потом придумаешь, что. В памяти начинают всплывать бессвязные эпизоды. Попов, Олег, Женя, какая телка берет у кого‑то интервью, танцы, марка... Марка!!! Гребаный родной город, ты снова убиваешь меня.
– Мы не сделали интервью?! – верещу я.
– В твоем вчерашнем состоянии ты смог бы взять интервью только у подушки. – Даша возвращается в комнату с косметичкой в руках. – Я не слишком сильно глаза подвела?
– В самый раз, – отвечаю я из‑под одеяла и чувствую, как холод начинает охватывать кончики пальцев на ногах, а по затылку, под волосами, неприятно бежит озноб.
– Ты даже не посмотрел.
– Я почувствовал. – Резко встаю.
– Поцелуй меня! – Даша прикрывает глаза.
– Чуть позже. – Стараясь не смотреть на нее, подцепляю с тумбочки мобильный и двигаю в ванную.
– Вчера ты был более милым, – заключает она и шлепает меня по заднице так, что я ощущаю ожог на коже.
– Я был дестабилизирован, – закрываюсь в ванной и врубаю на полную душ. Не попадая в цифры, набираю телефон Попова. С десятого звонка оно мычит в трубку:
– Ну заче‑е‑е‑е‑е‑е‑е‑е‑ем...
– Дениска! – ору я.
– Ну‑у‑у че‑е‑е‑е...
– Какой сегодня день недели?
– Фак... Семь утра...
– Я спрашиваю про день недели, а не про время, придурок!
– Вто... среда уже, а что?
– Ты убил меня! – долгая пауза. – Нет, ты меня уничтожил!
– А...
– Что «а»?!
– Слава богу, а то я думал, тебя вчера не взяло...
Отключаюсь. Залезаю под душ. Попеременно горячая и холодная вода. Чищу зубы, выливаю на себя все имеющиеся в наличии средства гигиены. Крышки флакончиков бросаю на пол. Господи, ну почему я такой, а? Ну ведь ты мог сделать меня хорошим диджеем, водителем маршрутки (пожалуй, нет), владельцем небольшого кафе в Париже, – а сделал идиотом.
Через пятнадцать минут появляются первые признаки надвигающейся катастрофы. Я причесываюсь, а Даша красит глаза, смотрясь со мной в одно зеркало. Момент, когда женщина позволяет вам наблюдать за своим утренним туалетом, ошибочно принимается мужчинами за высокую степень доверия и начало влюбленности. В реальности это означает лишь то, что вы стали еще одним предметом ее личного пользования. Этакий хозяйский копирайт. В самом деле, не станете же вы стыдливо загибать пальцы на ногах, пряча от глаз своей собаки дырку на носке?
Возможностям же Дашиных глаз позавидовала бы стрекоза. Она ухитряется одновременно следить за кистью туши для ресниц, собственной грудью, вылезающей из выреза на свитере «ровно на столько», и направлением моего взгляда. И все это – за пару секунд. Я причесываюсь, как приказчик, делая вид, что озабочен приглаживанием волоска к волоску. Ничем не выдаю волнения. Смотрю в зеркало так, чтобы не встретиться с ней взглядом и не дать повода к началу разговора. Стараюсь выглядеть естественно – получается туповато. В ее глазах – торжество победившей самки, в моих – скорбь по утраченной юности. Прикрываю веки, начинаю говорить сам с собой: завтра, родной, она поцелует тебя в губы, встретив в коридоре Останкино. Через неделю подойдет сзади и прикроет ладонями глаза. При всех. Потом ее подруги будут дружелюбно улыбаться тебе при встрече. Потом она начнет уничтожать взглядом любую подсевшую к тебе во время обеда гримершу. Потом у тебя дома появится несколько килограммов забытых ею вещей. И все это произойдет, если ты еще раз с ней переспишь. Ты ведь этого не сделаешь! Ты уже ученый. Не делай этого хотя бы у себя дома, мудак! Не давай ей повода, слышишь?
– Жалко, что у нас было так мало времени в Питере, – говорит Даша, облизывая губы.
«Не реагировать!»
– Это была самая веселая поездка в моей жизни. – Она закрывает тушь.
«Не ведись! В ее серых буднях даже поход в секондхенд – уже событие».
– Ты потрясающий любовник.
«Молчать, это чистая провокация!»
– Тебе было хорошо со мной? – Она оборачивается, лишая меня возможности игнорировать вопрос.
– Я... – пытаюсь затянуть время, как в матче на чужом поле, где твоя команда случайно забила гол, – не помню... – Времени до конца матча еще предостаточно. – Ты накормила меня кислотой до потери сознания... кажется...
– Свинья!
– Или я потерял его в тот момент, когда ты разделась? – Все‑таки надо оставаться хорошим парнем, хотя бы для статистики.
– Хорошо, не свинья. Хрюшка!
– Спасибо, – целую ее в подставленные губы.
В борьбе с самим собой главное – не победа, а участие...
Салон бизнес‑класса набит пассажирами. Душно так, что даже вывернутые до упора и направленные в лицо нагнетатели воздуха не спасают. Я начинаю обмахиваться прихваченной перед посадкой газетой, но это ничего не дает. В голове идет братоубийственная война совести с силами добра, отвечающими за переложение своей вины на других. Когда последние побеждают, я встаю, перегибаюсь через спинку кресла и начинаю шипеть на Олега с Женей, которые сидят, прислонившись друг к дружке, елочкой, и смотрят на меня осоловелыми глазами:
– Ну что, любители экспериментов с сознанием! Написали заявления с открытой датой?
– Сядь! – Даша дергает меня за рукав.
– Есть идеи насчет записи, которую мы в Москве покажем?
– Не‑е‑е‑е‑е‑е, – тянет Олег, которого, кажется, все еще не отпустило. Или он с утра добавил?
– Скажем, что у нас камеру заклинило? Свет перегорел? Брак по звуку?
– Может, скажем, что у нас запись местами... не получилась? – Женя делает умоляющие глаза.
– А у тебя есть хоть какая‑то запись?
– Интервью с этой питерской. – Женя опускает глаза. – Еще...
– Ну вот! – глупо ощеривается Олег.
– Молодой человек, займите свое место, мы готовимся к взлету! – подходит ко мне стюардесса.
– Вы боитесь, я вам равновесие в салоне нарушу? – злобно огрызаюсь я.
– Андрей, немедленно сядь! – рычит Даша.
– У тебя идея насчет интервью родилась, и ты хочешь мне ее на ушко нашептать?
– Андрей, ну мы что‑нибудь придумаем! – Женя доверительно смотрит на меня. – Мы разрулим, не злись только.
– Вы?! – Я обвожу руками наши места. – Вы разрулите? Маленькие последователи Тимоти Лири, которые, правда, ничего о нем не слышали, разрулят эту инфернальную хуйню?
– Ну, ты ведь тоже ЛСД кушал... ел. – Олег запинается, понимая, что глаголы употреблены не к месту, и поправляется: – Жрал.
– Меня подставили. – Я кошусь на Дашу, давая понять, кто истинный виновник этого жесточайшего факапа. – Я не был предупрежден о том, что проглотил! Что вы пялитесь на меня, как гуппи в аквариуме?
– Ну сядь, ну пожалуйста! – Даша примирительно гладит меня по руке.
– Молодой человек, вы задерживаете отправление! – напоминает о себе стюардесса.
– Вы поезд, что ли? – Я раздраженно плюхаюсь в кресло. – Вы... вы... – Я задыхаюсь от злости. – Вы безответственные разгильдяи!
– Мы на тебя похожи! – звучит сзади.
Даша отворачивается к окну.
– Слушай, – я аккуратно касаюсь пальцами ее плеча, – а Хижняк перед каждой съемкой такое на камеру вытворяет?
– Завидуешь?
– Нет, просто интересно.
– Вы так стремитесь друг на друга походить, что даже неинтересно! – Она фыркает.
– Ну, вообще‑то с косяком у него смешно получилось.
– О да! Теперь, чтобы его переплюнуть, тебе осталось жахнуться перед камерой героином.
– У тебя есть поставщик? – шепчу я ей на ухо. – Нет, не так. У тебя есть опыт?
– Да ну тебя к черту!
– Я был бы признателен, если бы ты дала мне этот бекстейдж с травой.
– Отвали, я спать хочу!
– Тебе жалко, да? Или, заранее прошу прощения, у вас особые отношения ?
– Идиот! – В ее глазах появляется злоба. – Нахрен тебе этот диск?
– Люблю веселые корпоративные шутки. Тебе жалко? Тогда вопрос снят.
– А что мне за это будет?
– Поцелуй? Мороженое? Кино наконец!
– Все мимо.
– Я тебе поцелую. – Я тянусь к ней губами.
– Не сейчас.
– Ты не поняла. – Я наклоняюсь, словно собираясь нырнуть к ней между ног.
– Прекрати, сумасшедший! – Она отталкивает мою голову. – Я подумаю.
– Андрей! – Олег стучит по спинке кресла. – Слышишь? Про запись ты говорил, так? У меня есть.
– Какая? – беспомощно спрашиваю я.
– Вот послушай, что я вчера записал! – Он просовывает свою кудлатую голову между креслами. – «Чешуя рыбы толще, чем сама рыба». Понял, нет? А я вчера все понял!
– Гений, блядь! – Я опускаю голову и сплевываю на пол.
Самолет начинает рулить на взлет. Между тем, как его шасси оторвутся от земли, и тем, как оторвутся на планерке мои уши, каких‑то три часа.
Через проход от меня сидит мужик в мятом синем костюме в тонкую белую полоску и со скоростью шредера поглощает печатную продукцию: «Профиль», «Ведомости», «Карьера». Страницы шуршат и перелистываются, потом очередной журнал падает ему под ноги. Покончив с серьезными изданиями, мужик начинает вдумчиво читать «Толстушку КП». Время от времени он тычет толстеньким пальцем в кнопку вызова стюардессы, и ему приносят очередную порцию коньяка. Мне становится плохо от одного взгляда на его кадык, дергающийся, когда мужик заглатывает спиртное. Чувствую нарастающие рвотные позывы, поворачиваюсь к Даше, которая прилипла к окну:
– Кажется, мы попали!
Даша молчит.
– По‑настоящему. Нас за этот проеб похоронят.
Молчание.
– Ты проигрываешь в уме варианты, куда перейти? Канал «Домашний»? «Кухня ТВ»?
Даша не реагирует. Перегибаюсь и заглядываю ей в лицо – она погружена в глубокий сон. Куда подевалась ее аэрофобия! В самом деле, наркотики меняют людей, а?
– Конец литературного произведения, развязка, финальная точка сюжета, не знаешь? – обращается ко мне мужик.
– Чего? – не понимаю я.
– Конец сюжета в книге, кроссворд у меня тут. – Мужик вытирает салфеткой шею. – Чё‑то вертится, а чего – не пойму.
– Сколько букв? – зачем‑то интересуюсь я.
– Шесть. – Мужик расстегивает верхнюю пуговицу. – Блядь, что ж так жарко‑то? Девчат, а как похолоднее сделать?
– Пиздец, – сухо отвечаю я.
– В смысле? Жарко? Это факт.
– В смысле конец сюжета.
– А! – Мужик сверяется с кроссвордом. – Точно! Подходит! Нет, «д» не лезет!
– Андрюх, Андрюх! – трясет меня за плечо Женя. – У меня идея.
– Какая? – Мой голос полон безнадеги. – Взять в заложницы Дашу и заставить экипаж повернуть на Голландию?
– Почему на Голландию?
– Там легалайз. Вам теперь это близко.
– Слушай, я виски выпил, и у меня родилось.
– Ну?!
– Берем интервью Кейва с ютьюб. Они же там есть?
– Наверное.
– Берем сразу несколько, монтируем, сверху накладываем голос переводчика и твой голос, задающий вопросы. А ты у нас будто за кадром. Быстрая нарезка.
– Издеваешься?
– Думаешь, кто‑то проверять будет?
– Но это же пиздец!
– Это монтаж, а пиздец – это приехать без сюжета.
– Как скоро смонтируем? – Я встаю на колени и перегибаюсь через спинку.
– Смотря как скоро вопросы напишешь. Там весь сюжет минут на десять. – Женя улыбается и делает вид, будто снимает меня камерой с плеча. – Настройка побелому. Звук. Скажи чего‑нибудь!
– Мы ебанутые аферисты.
– Так, звук прописан, теперь проходку.
– Мне в туалет или в кабину пилотов?
– Можно и туда и сюда! – ржет Женька.
– Я тебя тотально ненавижу! – смеюсь я в ответ. – Такие, как ты, уничтожили наше телевидение.
– Наследие Листьева!
– Школу Парфенова!
– Мастерство интервью Толстой и Смирновой!
– Я люблю тебя! – перегибаюсь еще больше и пытаюсь его обнять.
– Но‑но‑но, без этих твоих гей‑приколов! – Он грозит мне пальцем.
– Ты не в моем вкусе, маленькая аферистичная вонючка!
– Скажешь это своему парню.
– Он спит. – Я показываю пальцем на Дашу, Женя прикрывает ладонью рот.
Настроение резко улучшается. Появляется чувство голода. Незаметно кладу Даше руку на коленку, она внезапно всхрапывает, чем отбивает у меня нараставшее было желание и возвращает к мысли о том, что в Москве меня ждет ужин с Наташей.
– У меня «дэ» не лезет, – не унимается мужик. – Мера жидкости это же литр, а?
– Это доза, дядя.
– Э, хорош, а? – Он ощеривается, обнажая золотой зуб. – Ты в туалет, да?
– Типа того.
– Передай стакан пустой девчатам, бля, ладно?
Я беру стакан, который еще полчаса назад, до Женькиной «эврики» мог быть надет ему на нос, и иду передавать его девчатам, бля. Мне же не сложно, бля.
В туалете сижу долго. Периодически кто‑то пытается дернуть дверь, кто‑то – тактично постучать. Писать не получается – то ли от напряжения, то ли от вчерашнего перебора с кислотой. Долго брызжу в лицо водой, наконец выхожу. Неужели программные директора ничего не заметят? С одной стороны хорошо бы, с другой – какие же они ослы после этого! Теперь осталось вместо себя на шоу резиновую бабу поставить. Но стильную. Вдруг прокатит.
Объявляют заход на посадку. Даша трет спросонья глаза, Женя нервно грызет ногти, и только Олег попрежнему в отключке. Овердоза? В самом деле, нашему каналу так не хватает героя, погибшего на боевом посту. Любое дело требует мифов и канонизированных покойников. Особенно масс‑медиа.
На посадке попадаем в густой туман желтого цвета. То ли из‑за наших бортовых огней, то‑ли из за недержания московских чиновников – но он мутновато‑желтый, как застарелые пятна спермы на диване. Трясет. Даша отчаянно вцепилась мне в руку, я – в подлокотник. Мужик постоянно крякает и сглатывает, освобождая заложенные уши. Наконец садимся. Все, как обычно, хлопают до покраснения ладоней, потом встают и лезут в багажные полки. Мужик чешет затылок, наконец берет газету, аккуратно складывает и кладет себе в кейс, наверное, чтобы продолжить разгадывать этот суперинтеллектуальный кроссворд в машине.
– Я нашел уже два ролика, – потрясает айфоном Женя.
– Чего нашел? – влезает Даша.
– Клево, – говорит Олег, обращаясь к багажной полке.
– Тсс, – прикладываю я палец к губам, глядя на Женю.
– Как же с буквой «дэ»‑то быть? – снова проявляется мужик.
– Эпилог, – говорю я ему, направляясь к выходу.
– Чего?
– Конец литературного произведения.
– А... а как же «пиздец»?
– А «пиздец» – это ты.
Приехав домой, я первым делом зажигаю по всей квартире свечи Jo Malone с ароматом цитруса и базилика, чтобы приглушить запах табака. Наскоро принимаю душ, проверяю электронную почту, тупо смотрю клипы Майкла Джексона по VH1 , снова возвращаюсь к компьютеру и залезаю в свой твиттер , чтобы черкануть пару‑тройку записей осуждающего характера про вечеринку в Питере. Сосредоточенно втыкаю в монитор минут пятнадцать, но на ум не приходит ничего лучше:
«Чешуя рыбы толще, чем сама рыба. Я все понял, kids».
Достаю из шкафа три рубашки, две пары джинсов, одну футболку и плетусь со всем этим в ванную. Собственное отражение оптимизма не прибавляет, а еще эта гребаная планерка впереди, и гребаный левый монтаж, и гребаные «городские новости», которые я называю про себя «голоса из жопы», и гребаное... да в общем, все. Кроме этого, я, мать его, не получил сегодня ни одной эсэмэс от Наташи. Впрочем, никто их мне не обещал, но все равно обидно. Под глазами темные дуги, да и вообще лицо выглядит, как забытый под кроватью носок, и мне бы плюнуть на все и лечь спать перед программой, забив на планерку, но вместо этого я достаю из тумбочки крем «Eye Expert» от Dr. Sebagh и начинаю обильно смазывать им пространство вокруг глаз. Несколько упаковок этого крема были подарены мне девушкой из салона красоты, которая когда‑то по неосторожности вместо маникюра сделала мне минет. С тех пор про себя я называл этот крем «Доктор Ебак», но, узнав однажды его стоимость, проникся к нему уважением и с испугу спрятал в холодильник, где он благополучно пролежал, исчерпав срок годности. Обнаружив эту досадную оплошность, я принялся его яростно использовать, и это вроде бы стало давать результаты. Не уверен, что я стал выглядеть моложе, но очевидно круче. Факт того, что каждое утро ты наносишь на свою рожу стоимость неплохого мобильника, делает тебя уверенней. Харизматичней, что ли?
Надеваю тертые джинсы Gap в чернильных разводах, черную рубашку Dior , белые кеды Fred Perry и пытаюсь расставить в правильной последовательности следующие мысли: не выгляжу ли я уж слишком сутенером, не закатать ли мне рукава рубашки, правильные ли ролики Кейва нашел Женя, и не добавить ли сверху черный пиджак от смокинга. Но в момент, когда я уже практически сделал непростой, в общем‑то, выбор в пользу закатанных рукавов, начинает звонить мобильный. Номер определился сухо, конкретно и тухло: Маша.
– Да! – отвечаю я, прижав телефон плечом к уху.
– Ты где?
– Дома, – закатываю левый рукав.
– И все? – Голос у Маши абсолютно потусторонний.
– Что значит все? Если конкретно, то в ванной, собираюсь на работу.
– И это все, что ты мне можешь сказать?!
– Тебе этого мало? – меняю руку, закатываю правый рукав.
– Ты помнишь, что ты мне вчера говорил?
– Я? – Судорожно пытаюсь вспомнить, но в голове тишина, словно ручку микшера вывернули до нуля. – Я? Тебе? Не помню. Я был в Питере.
– И что это меняет?
– Все... Питер меняет все... Может, ты перепутала? Может, ты не со мной разговаривала?
В трубке слышны всхлипыванья. Потом тишина.
– Маша?
– Фс... фс... уууыыф...
– Маша, ты мне можешь объяснить, в чем, черт возьми, дело?! Что я тебе такого сказал, чего сам не помню?
– Ты сказал, что у тебя другая женщина.
«Это правда».
– Ты сказал, что изменял мне.
«Сущая правда».
– Какие глупости! Я был пьян!
– Ты сказал, что собираешься жениться. И еще про глаза.
– На ком?! – раскатываю правый рукав. – Какие еще, на хер, глаза!
– У нее глаза, как у хамелеона, и что это очень круто, а я глупая сука, которую никто никогда не полюбит, потому что... – снова рыдания.
– Маша, Машенька, ну... постой, ты все неправильно поняла! – Раскатываю левый рукав.
– Почему? За что? Почему ты не можешь остаться мужчиной и просто сказать, что не любишь меня больше? Зачем тебе нужно обязательно уничтожить меня? – Бурные рыдания, далее неразборчиво.
– Машенька, я очень сильно напился... Наверное, ты позвонила не вовремя...
– Ты сам мне позвонил!
«Оба‑на!» Сажусь на корзину с грязным бельем, закуриваю, смотрюсь в зеркало.
– Ты разрезал меня на кусочки!
– Я не пластический хирург! – Вид неважный, конечно.
– Ты изнасиловал меня!
– Бывало! – Надо сказать сегодня Роберту, чтобы грима побольше дал.
– Ты ненавидишь людей!
– Да чего уж там! – Где бы мне сегодня с Наташей поужинать?
– Ты! Ты!! Ты!!!
– Господи, да я с ума сошел от этой частоты! – «Кофемания»? Слишком читаемо. «Солянка»? Надо подумать.
– Тебе нравится издеваться над людьми, и знаешь, почему?
– Почему? – Пригласить ее домой после кофе?
– Это от твоих комплексов!
– Ух ты! – Интересно, она любит фотографию?
– Этот твой вечный комплекс неполноценности!
– Точно, это он и есть! – Может, предложить кино посмотреть? Судорожно вспоминаю, что у меня ультранового из видео, кроме порнухи.
– Однажды, Андрюша, ты найдешь меня повесившейся, или отравившейся или... впрочем... – снова дикие рыдания, – тебя это не тронет. Просто вспомни в тот день, что я любила тебя...
– Ты дома?
– А что? – Вопрос явно неожиданный.
– Я приеду через двадцать минут.
К тому моменту, как я, чуть не попав под троллейбус, поругавшись с дамой в «Рено» и успев зарулить в хозяйственный магазин, поднимаюсь на Машин этаж, рубашка на спине окончательно намокает от пота. «Каким правильным было решение надеть черную!» – успеваю я подумать, прежде чем дверь ее квартиры открывается. Маша опять в офисном – то ли пришла с работы, то ли еще не ушла, то ли она всегда на работе.
– Я просила тебя! – истерично начинает она, приблизив растопыренные ладони к своему лицу.
– Не сейчас! – отодвигаю ее, иду в комнату, поднимаю голову к потолку. – Эта? Нет, слишком изящна.
– Какого черта?! – Маша семенит за мной, пока я последовательно обхожу спальню, комнату и коридор, приговаривая себе под нос: «Вряд ли!».
– Может быть! – Наконец я останавливаюсь на кухне, достаю из заднего кармана скрученную веревку, скорее мини‑канат, и оценивающе смотрю на потолочный светильник. – Да, этот точно выдержит!
– Что ты делаешь?! – кричит Маша.
– Собираюсь аккуратно снять люстру, потом привязать к потолочному крюку веревку, смастерить петлю. – Я хватаю рукой стул. – Можно, я на него встану? Не сломается? Впрочем, какая разница!
– Прекрати это! – Она довольна сильно отталкивает меня двумя руками, так, что я отлетаю к стенке. – Скотина! Убирайся отсюда! Вали!
– Я сначала люстру сниму, окей? – ледяным тоном замечаю я.
– Я не хочу тебя больше видеть, исчезни из моей жизни, тварь!
– Я в ней даже статистом не играл, зайка! – Достаю сигареты, закуриваю.
– Пошел вон из моей квартиры! – Маша начинает осыпать меня ударами.
– Она не твоя, ты ее снимаешь. – Сигарета выпадает из моих рук.
– Ты так и умрешь ничтожеством!
– Надеюсь, не скоро.
– Я позвоню брату, он тебе ноги сломает! – Она продолжает меня колошматить, а я уворачиваюсь и отступаю в прихожую.
– Почему именно ноги?
– Он тебе морду набьет!
– У меня съемки, может, по морде не надо?
– Я ненавижу тебя!
– Пожалуй, уже лучше! – Я бросаю веревку ей под ноги, открываю входную дверь.
– Когда‑нибудь ты поймешь, что такое потеря!
– Потеря – это, конечно, ты, правда?
– Когда‑нибудь поймешь! – задыхается она.
– А ты, я надеюсь, когда‑нибудь поймешь, что конец истории – это конец истории. Что спекулировать на самоубийстве низко, а искать любви там, где ее никогда не было, – глупо.
– Ты подонок! – шипит она.
– Я когда‑то говорил обратное? Зато ты – богиня! Но слишком навязчивая.
Выхожу из квартиры, закрываю за собой дверь. Лифта не жду, спускаюсь по лестнице.
– Завтра о том, кто ты на самом деле, узнает вся Москва, уж я постараюсь! – звучит сверху.
– Не трать время, они уже в курсе: я ничтожество! – отвечаю, задрав голову.
– Не забудь купить своей провинциальной дешевке новое белье!
– А ты не забудь потушить сигарету, я ее на кухне уронил. Иначе сама без белья останешься!
– Не переживай, ничтожество!
– Ах, я же забыл: змеиная кожа не горит!
Дохожу до первого этажа, замедляю шаг, восстанавливаю дыхание и сажусь на бордюр. Закрываю глаза, утыкаю голову в ладони.
– Что с вами, молодой человек? – звучит слева.
– Что? – поднимаю голову, смотрю на благообразную женщину лет шестидесяти.
– Вам плохо? – уточняет она.
– Если бы...
Духота