Jefferson Airplane. White Rabbit 4 страница
– По крайней мере это хоть какие‑то убеждения. Лучше иметь их, чем звездную болезнь, дорогой.
– Похожие телеги гонял один мой знакомый «энбэпэшник». – Я потягиваюсь. – Тогда он называл это идеологией, а теперь работает, кажется, в движении «Наши».
– Хм, интересно, – комкает она салфетку, – зачем стремиться выглядеть глупее и пошлее, чем ты есть на самом деле?
– Может, затем, что у меня трескаются губы при слове «идеология»? Или затем, что мне кажется честнее смеяться перед камерой, нежели шутить на чужой кухне? Или... дай‑ка подумаю... – Я тру мочку левого уха. – Может, я тоже когда‑то думал, что самая справедливая война – это война со своим отцом. Для всех прочих войн нужны основания – тут хватает разницы в возрасте. Как‑то сложно все. Придумай ответ сама!
– Что‑то в тебе есть, Миркин, – пронзительно смотрит на меня она, – что‑то такое...
– ...от чего ты выпила полбутылки вина, зайка! – смеюсь я. – Впрочем, когда любишь – не считаешь.
– Я же тебя просила! – Она больно щиплет меня за руку, я ойкаю, и нам приносят десерт и еще вина. А разговоры за соседними столиками, к которым я пытался по привычке прислушиваться, разом стихают.
Мы съели один десерт на двоих, потом переключились на виски, и дым от наших сигарет поменял цвет с сизого на розоватый. А потом разговор плавно перешел на обсуждение твиттера New Musical Express , вскользь коснулся фильма «Париж, я люблю тебя», вскользь – самого Парижа, свернул к ехидным подколкам вокруг «Винзавода» и арт‑тусовки, обнаружил нескольких общих знакомых, которым, впрочем, были даны не самые лестные характеристики. И я наконец ухитрился взять ее руку и стиснуть, в то время как она назвала меня «подмечающим странные детали», а я ответил что‑то вроде «при этом освещении ты выглядишь сногсшибательно». И когда мы дошли до обсуждения чтений, которые устраивает «Русский пионер», позлословили насчет Михалкова и сошлись на том, что магазин «Республика» самый крутой из «культурненьких» мест в городе, она вдруг спросила:
– Зачем ты все это делаешь? Я же не одна из них. У тебя не пройдет по обычной схеме, потом не обрадуешься.
– У меня на радость давняя аллергия, – отвечаю я.
– Ты думаешь, мне достаточно такого ответа?
– Если честно, я думаю о том, как бы нам утром проснуться вместе. – Я опять беру ее за руку.
– Если честно, шансы призрачные, – улыбается она.
– Именно поэтому ты сегодня не за рулем, правда?
– У меня некстати машина на сервисе.
– Какая ты все‑таки интересная пассажирка! – говорю я.
– Именно. Только поезд еще не пришел. – Она аккуратно тушит окурок в пепельнице.
– Чух‑чух‑чух! – Я беру пачку сигарет и веду ею по столу, изображая паровоз. – Сядешь?
И наши глаза уже так близко, что в них видны собственные отражения, а мне кажется, что под столом она сняла туфли, и я инстинктивно выдвигаю левую ногу вперед, касаясь ее ноги. Чувствую мелкую дрожь по всему телу, и мне кажется, что на ее руке, от запястья и выше, наметились легкие мурашки, хотя все это может быть зрительным обманом, потому что выпито уже прилично, а в колонках Coldplay слишком пронзительно играет «Lost» . И я говорю:
– Я хочу стать твоей верхней губой.
– Для этого как минимум надо попросить счет.
Через пятнадцать минут мы едем в машине, и я пытаюсь целовать ее в шею и гладить ее ноги, а она слегка отстраняется и говорит шепотом, что «не любит эти киношные тисканья на заднем сиденье», а я убеждаю ее, что в городе слишком много маньяков, и мне кажется, они охотятся именно за ней. Наконец, мы подъезжаем к ее дому, где‑то в районе «Кропоткинской», выходим из машины и останавливаемся перед подъездом. Наташа достает сигарету, в то время как я стою у открытой задней дверцы такси, а водила напряженно ждет расчета или продолжения пути.
– Знаешь, мой папа говорит, что в мои годы я не научилась отказывать мужчинам так, чтобы их не обижать.
– А мой папа говорит, что в мои годы он заработал свой первый миллион, а я ухитрился пока еще даже героина не попробовать, и что с того?
– Эта шутка заслуживает того, чтобы пригласить тебя как минимум на чашку кофе! – заразительно смеется она, а я протягиваю таксисту пятьсот рублей и хлопаю дверцей.
Мы поднимаемся на лифте на третий этаж. Она передает мне букет и возится с ключами, а я борюсь с желанием обнять ее сзади, проявиться в такой деликатный момент. За дверью раздается лай, и я задаю дурацкий вопрос (хотя какой еще вопрос может задать человек, покрасневший в цветочном магазине):
– У тебя собака?
– Нет, кошка. – Дверь открывается. Мы оказываемся в прихожей, и нас встречает рыжий сеттер, недобро косящийся на меня, пока хозяйка треплет его по голове. – Обувь лучше не снимать, Тони может сожрать.
– Отличный повод остаться, не пойду же я домой босиком?
– Вряд ли. Тогда он сожрет тебя. Проходи.
Я сворачиваю за угол и оказываюсь на кухне средних размеров. Наташа, скинув туфли, заходит следом, включает свет и захлопывает за собой дверь. Раздается недовольное ворчание пса.
– Здесь курят? – спрашиваю я, хотя курить не хочу.
– В основном траву, – кивает она.
– Звучит обнадеживающе. – Я осматриваюсь и вижу на широкой столешнице початую бутылку белого вина San Giusto , закупоренного пробкой. Беру бутылку, выдергиваю зубами пробку и делаю глоток из горла.
– У меня есть бокал. – Она кладет мне руку на пояс.
– У тебя есть бокал? – ставлю бутылку обратно. – А у меня нет слов.
Я обнимаю ее за талию, разворачиваю спиной к столешнице и начинаю целовать. В губы, шею. Она подсаживается на столешницу.
– Убери бутылку у меня из‑за спины, – шепчет Наташа, когда мои руки скользят по ее бедрам.
Я впиваюсь в нее, и она слегка покусывает мою нижнюю губу, одновременно засовывая руку мне под футболку. В голове раздается взрыв белого света. Прежде чем картинка перед моими глазами окончательно размывается, я пытаюсь понять, во что упирается моя левая рука. Этим предметом оказывается большой фотоальбом Антона Корбайна.
– От тебя пахнет каким‑то гормоном, – шепчет она.
– Это химия тел, – шепчу в ответ, чуть не прикусив язык, когда с него уже готово сорваться слово «зайка»...
«Титры пошли!»
Filmstar, propping up the bar, driving in a car, it looks so easy Suede. Filmstar
– Что значит «блядство»?! – орет Антон. – Это кино, чувак! Она станет звездой, а твои друзья руки себе сотрут, мастурбируя на нее.
– Блядство это, а не кино, – говорит парень в наброшенном поверх темно‑синего костюма пальто. – Я ее забираю, и точка!
– Леша! – кричит из‑за двери девушка по имени Алена, исполняющая главную роль. – Мне надо с тобой поговорить! Ты не можешь решать за меня! Слышишь?! Открой немедленно дверь!
– Переодевайся! – рявкает Леша.
– Леша, послушай, Леша! – пытаюсь спасти ситуацию. – Помнишь, ты в прошлый раз тоже приехал весь взвинченный той сценой... Мы же смягчили... исправили сценарий... Я тебе гарантирую, что...
– С твоей репутацией никаких гарантий вообще быть не может! – тычет он в меня пальцем.
– А какая это у меня репутация? – напрягаюсь я.
– Такая... Видел тебя в журналах. – Он опускает глаза. – Шоу это еще твое...
– Что?
– Дрончик, погоди! – Антон отодвигает меня. – Леш, ты не понимаешь, что нам сдавать пилот в понедельник? Ты нас режешь серпом по яйцам!
– А мне‑то что? – Леша раскачивается на носках.
– Леш, давай поговорим по бизнесу, а? – На лбу у Антона выступают капли пота. – Ты представляешь, сколько денег уже угрохано? Ты нас подставишь. Подумай сам, что нам делать? Сегодня уже четверг...
– А я вам сразу сказал, я не хочу, чтобы она в этом играла! Она актриса, а не проститутка!
– Лех, это уже было на прошлой неделе, дважды, и один раз на этой! – Антон пытается взять его за руку. – Давай ты сейчас поедешь домой, мы все снимем, и я тебе покажу готовый материал. Твоя принцесса там будет чистой Грейс Келли!
– Хорош меня разводить! Я сказал тебе, она серьезная актриса, никаких постельных сцен!
– Выход в лифчике из душа – это не постельная сцена! – защищается Антон. – Мы не можем в XXI веке не показывать тела!
– Свое покажи!
– Леша, открой! – барабанит с той стороны серьезная актриса . – Я от тебя ухожу! Слышишь?! Я никуда не поеду!
– Так, бля...
Леша рывком открывает дверь, хватает Алену за руку и волочит за тобой. Та ревет, косметика размазана по лицу, а еще она упирается и колотит его свободной ручонкой, но Леша прет, как ледокол.
– Отпусти меня!– верещит Алена.
– Опусти ее! – ору я. – Ты совсем обурел?
– Мудак, ты лишаешь ее карьеры! – орет Антон.
А потом орут все вокруг. Подключается актер, играющий главного героя, Коля Сироткин (школа‑студия МХАТ), оператор, сценарист, осветители. И все тонет в гомоне, в котором спокойствие сохраняет лишь Ваня. Он закуривает, скрещивает руки на груди и тихо, но внятно, говорит:
– Мудаки вы все...
С тех пор как Ваня выбил у канала финансирование сериала, мы снимаем получасовой пилот уже полтора месяца. Рабочее название «Москва, я не люблю тебя». Антон в роли режиссера, я – в роли продюсера (знать бы еще, что это такое), Ваня в роли куратора проекта. Наше славное трио времен «Московского Первого» снова в креативном полете. Незатейливый сценарий: история любви московской девочки‑первокурсницы и гастарбайтера. Павильонные съемки. На весь пилот – шесть действующих лиц. Казалось бы, ничего проще. Даже деньги есть. Но все выходило как‑то сложно. Мешали враги. Их было у сериала трое: режиссер, оператор Слава и... диван.
Кино в исполнении Антона состояло из проблем. Актеры были деревянными и в ответ на его вопли: «Дай мне эмоцию!» – вздрагивали и хлопали глазами (эмоция была нужна Антону во всем, даже когда актер выходил из кадра в душ). Сценарий постоянно требовал доработок, потому что работать с «этим убогим копипейстом» Антон решительно не мог. Свет выставляли «безрукие и безвкусные подонки», костюмы были «совковым говном», и все в таком духе. Отношения Антона и всех остальных наиболее мягко можно было назвать «нетерпимыми». Терпел он на площадке трех человек – Ваню (редко появлялся и отвечал за бабки), меня («ты как красивая мебель – создашь настроение») и оператора (он же ебаный гений!).
Оператор Слава, пока Антон заходился в очередной истерике, начинавшейся словами «для меня как режиссера важен прежде всего продукт», успевал выпить четверть бутылки виски, а на финальной фразе «я вам тут не собираюсь очередную “Доярку из Хацапетовки” снимать», как правило, был уже в дым. И так почти каждый съемочный день.
Но главной проблемой все‑таки был диван. Кожаное чудовище с продавленными подушками и потертыми углами. Его притащил сюда Антон с какого‑то рынка, объясняя свое приобретение (за счет бюджета съемок, естественно) «достаточной винтажностью объекта». Диван видел нескольких исполнительниц главной роли, нескольких исполнительниц роли ее подруг, начинающих актрис, а также актрис заканчивающих. Видел он безвестных провинциалок, старых знакомых, знакомых старых знакомых и просто хороших девчонок, которым обещались роли «девушки в изумрудном платье, вылезающей из кабриолета», или «инструктора по фитнесу», или «двоюродной сестры главной героини», или даже «девушки, промоутирующей энергетический напиток в ночном клубе». Диван оброс мифологией, получил в узких кругах статус культового и стал чем‑то вроде тотемного объекта. Дошло даже до того, что мой сценарист Вова Анальный карлик, как‑то спросил меня, нет ли у нас в сериале «других» актеров... он мог бы помочь с отбором...
В общем, ввиду всех вышеуказанных составляющих, съемки постоянно задерживались, переносились, сдвигались или отменялись. Мы неделями находились в «творческом ступоре», «поиске новой идеи», «попытках переосмыслить сюжет», «попытках пересмотреть кастинг», а на самом деле в бесконечном блядстве, пьянстве и творческих, типа, диспутах, сопровождаемых демонстрацией шедевров мирового кино. Через месяц после начала съемок от фразы «надо завтра на кастинг» у меня начинало свербить в паху.
И вот сегодня, когда оператор первый раз полутрезв, сценарий исправлен в «последний китайский раз» и наконец «соответствует», всем безруким световикам приделали руки, а все актеры удовлетворяют истеричным амбициям режиссера, у нас увозят главную героиню. Ее молодой человек – даже не муж. Мудила с Нижнего Тагила, который заебывает нас уже вторую неделю своими: «Алена так играть не будет», «в паре с этим актером я ей сниматься не дам», «эти пошлые фразы выкиньте». Человек, ради которого мы всю прошлую неделю заставляли сценариста перелопачивать диалоги. Человек, которого я лично предлагал гнать в шею еще неделю назад, вместе с его тупой коровой. Человек, который считает, что если у него встает на этот кусок фанеры, весь остальной мир тоже непременно его захочет.
Но, по мнению Антона, она была «достаточно чувственной», «возбуждала», «делала кадр», «доставляла» наконец. И доставила. В понедельник пилот должен быть сдан. Завтра последний съемочный день, и теперь уже ясно, что проект провален...
– Да и хуй с ней! – ругается Антон. – Тоже мне, Софи, блядь, Лорен. Баба с возу – кобыле легче. Да и баран этот ее заебал! Правда, Андрюш?
– Я тебе говорил, Алену брать не надо. Будет геморрой. Он случился...
– Ну найди мне тогда ту, что без геморроя! – Он размахивает руками. – Иди, найди, чтобы и за пять копеек, и чтоб ничего себе на вид, и чтобы играть умела!
– А чё ты орешь? – возмущаюсь я. – Мы тут за шесть недель весь диван продавили, с твоим, между прочим, участием. А теперь я виноват, что у нас нет главной героини?
– Вы только критиковать можете. – Антон ходит кругами. – Трахать актрис на кастинге, бухать на съемках...
– Антон, а что мне‑то теперь делать? – жалобно стонет Коля Сироткин.
– Ничего!
– Съемочный день кончается, у меня же агент... он сказал... играть...
– Ну, вот возьми любую бабу из техперсонала и сыграй с ней сцену в кафе! – орет на него Антон. – Чего ты от меня хочешь?
– А зачем ты кричишь?
– А зачем ты доебываешься? Завтра будет тебе новая героиня, жди!
– Ну, я тогда пошел?
– Иди, Коля, иди. – Антон торопливо жмет ему руку. – Все, иди уже.
Осветители и персонал понуро разбирают приборы.
– Треногу, треногу осторожней! – говорит сидящий на полу оператор.
– Михалыч, декорации оставлять? – кричит грузчик.
– Антон, что с декорациями? – переспрашивает Михалыч.
– Да нахуй они никому не нужны, – вяло выговаривает Антон.
Рабочие перемещаются, убирают столики, стулья и барную стойку. Воздух наполняется пылевыми потоками.
– То есть как, – икает оператор. – Завтра же... последний съемочный день...
– В натуре, так оно и есть, – отзывается невидимый Михалыч. – Э! Хорош пока декорации разбирать!
– Зачем я повелся? – размышляет Ваня вслух, ни к кому конкретно не обращаясь. – Полный пиздец...
– Вань, может мы завтра еще что‑нибудь нарулим?– подсаживаюсь к нему.
– Ничего мы не нарулим. Этот дебил, парень Алены, обещал за нее денег на проект дать. Теперь и по бабкам дыра. А я уже Лобову цифры отдал на подпись.
– Ну, пилот‑то по‑любому канал башляет, – неуверенно говорю я.
– Пилот... а дальше? – Ваня тушит о пол сигарету. – Хотя какое теперь дальше...
– Надо выпить, надо срочно выпить! – тараторит продолжающий нарезать круги Антон.
– Да не мельтеши ты! – рявкает на него Ваня.
– Мы сильно попали? – тихо спрашиваю я.
– Будет скандал. – Ваня прикрывает рукой глаза. – Тебе, зайка, тоже достанется. Ты же продюсер.
– Я знаю, – опускаю голову. – Думаешь, совсем пиздец?
– Думаю, да.
– Есть еще один день.
– Не говори глупостей. – Ваня встает. – Нас банально угандошат.
Раздается треск, потом хруст ломающейся фанеры. Задник с нарисованной на нем стеной кафе с окнами и дверью падает прямо на сидящего под ним Славу. Мы с Ваней дружно вскакиваем, будто успеем помочь, но дырка в декорации, изображающая вход, совпадает с тем местом, где сидит Слава. Lucky.
– Треногу! Треногу, блядь, спасайте! – рычит Слава.
– Ну, хоть без трупов обошлось, – выдыхает Ваня.
– Чувак, я с тобой, – говорю я ему на всякий случай.
– Ага. Толку‑то с этого?
Я молча смотрю на часы. До начала шоу осталось три часа. Из‑под фанерных декораций торжественно, в рапиде, выкатывается бутылка Dewars ...
– Ты мог бы меня так не лапать?! – деланно раздражаюсь я, когда мой гример Роберт, гей с длинными черными волосами, один в один Брайн Молко, поправляет мне прическу.
– Как это так?
– Так! Я все‑таки не хожу в клуб «Матини» по пятницам!
– Ходишь, – раздается из‑за шторы Володин голос.
– Ты вообще молчи, Анальный карлик! Где, кстати, мои подводки?
– В суфлере.
– А что ты сегодня такой нервный? – Роберт достает из косметички здоровенную кисточку, оценивающе ее разглядывает и начинает возюкать мне по лицу.
– Роберт, у меня на лице раздражение, может, грим сменить?
– У тебя недостаток секса, – мрачно резюмирует он.
– Тебе‑то откуда знать?
Из‑за шторы раздается характерный дебильный смешок.
– Гуля! – кричу я. – Принеси подводки! Дай мне чая, сигарету, что угодно! Сделай что‑нибудь, тут одни педики, я не могу настроиться на эфир в таком окружении!
Через несколько секунд появляется Гуля с пачкой сигарет, пепельницей и кружкой чая.
– Как прикажете.
– Спасибо! – Я делаю глоток слишком горячего чая. – Знаешь, я передумал. Дай лучше кофе.
– Вы ведете себя, как провинциальная хабалка! – Она задергивает штору с другой стороны. В гримерке начинает играть Frankmusic «Complete me ». – Роберт, вылей ему весь тюбик геля на голову.
– Сама такая! – говорю ей вслед назидательным тоном. – А я могу тебя уволить, например.
– Вряд ли найдется другая идиотка, способная выслушивать ваши истерики, Андрей Сергеевич.
– Это правда. – Я делаю печальные глаза, придирчиво оглядываю себя в зеркало, заключаю, что третий сорт – не брак, и порываюсь встать.
– Ну погоди, еще глаза, – Роберт достает тушь для ресниц. – Посмотри вниз.
– Еще годик, и я смогу играть главную женскую роль в «Унесенных ветром‑3», – кривлюсь я.
– Лучше в «Горбатой Горе‑2», – ржет Вова.
Хлопнула дверь. Гримерка наполнилась гомоном редакторов и членов съемочной группы. Неотвратимо запахло марихуаной.
– Готово! – Роберт снимает с меня клеенку, делает необязательный мазок пудрой по лбу, я поворачиваюсь перед зеркалом поочередно левым и правым боком и выхожу в люди.
– Это ток‑шоу «Голоса из жопы» и его постоянный ведущий Андрей Миркин! – громко заявляю я присутствующим. – Здравствуйте, если вы еще не умерли!
– У нас в последнем сюжете изменения, теперь вместо гаишника просто мент, – сует мне в руки листок с поминутной разблюдовкой Тоня.
– Тоже мне, разница! – Я беру листок и сворачиваю пополам.
– Уход на рекламу на десятой, а потом на шестнадцатой минуте, – инструктирует меня редактор Таня. – Перед концом программы новое «спасибо», у нас поменялся спонсор.
– Хуй с ним, где список видеоклипов?
– Андрей, это важно!
– Нет, дорогуша, важно не это! Гуля, дай мне список клипов!
– Послушай, я тебе, конечно, в «ухо» скажу, но название компании...
– Гуля, я умру сейчас, где видео? – теперь нарезаю круги по комнате. – Какого черта здесь так много народа?!
– Держите! – Гуля дает мне лист с видео.
– И из чего тут прикажешь выбирать? – Я пробегаю лист глазами. – Надоевшие Arctic Monkeys ? И... Mika , мать его? Это в честь анального карлика? Я хочу Placebo !
– Это в честь Роберта? Было две недели назад «Without you I’m nothing ».
– Дай мне «Follow the cops »!
– Боюсь, они не успеют перегнать. До эфира пятнадцать минут.
– Успеют! Дай мне гребаных копов! И, кто‑нибудь, можно уже выключить наконец этот говенный Frankmusic ?
Вова неспешно подходит к магнитофону и меняет компакт‑диск. Начинается занудная рулада The XX .
– Нет, ну точно, вы меня решили убить перед эфиром! – Я вытираю несуществующий пот со лба.
– Ты сейчас мне грим испортишь, – бубнит Роберт.
– А вы все мне сейчас эфир испортите, – воздеваю я руки.
– Гостей уже загримировали, – доверительным шепотом сообщает Гуля.
– Отлично, пусть хоронят, – бросаю я. – У кого‑нибудь есть сигарета?
Гуля протягивает мне пачку «Парламента» с одной выехавшей сигаретой. Я наклоняю голову и достаю ее зубами.
– Имеет смысл поговорить с гостями до эфира. – Она чиркает зажигалкой.
– Тебе? Может быть. Там будет незначительный чиновник из префектуры, он может помочь с регистрацией, если что.
– Вам?
– Мне? – Я собираюсь ответить что‑то еще более гадкое, но тут дверь широко распахивается, и в комнату влетает Леша, главный режиссер канала. Тертые джинсы, футболка с зизгагообразным рисунком, никогда не снимаемая бейсболка, вечно усталые глаза и порывистые движения.
– Ты готов, насекомое? – интересуется Леша.
– Я здесь не для того, чтобы выслушивать оскорбления, – на всякий случай говорю я.
– Ты когда начинаешь говорить, смотри в камеру, а не в фонарь над ней. Он не снимает. Снимает камера.
– Я в курсе.
– Ты в курсе. А на прошлой неделе кто‑то лупил глаза, как стрекоза.
– Ты про Хижняка?
– Не беси меня! – Он расстегивает на мне пиджак и оттягивает рубашку. – Вроде бы штробить не будет...
– Это они специально так свет поставили, чтобы...
– Чтобы что?
– Испортить шоу, поиздеваться надо мной, не знаю. – Я хлопаю себя по бедрам. – Придумай ответ сам, а?
– Не смотри больше на фонарь, а? – Он поправляет бейсболку, придирчиво осматривает меня, как осматривают манекен, прежде чем поставить его в витрину, заходит сзади, поправляет волосы. – Вроде ничего... Роберт, когда гарнитуру повесят, поправь ему волосы, а то он у меня топорщился в прошлый раз.
– Хорошо, – отзывается Роберт словно из ниоткуда.
– У тебя нет успокоительного? Ксанакса? Чего‑то я волнуюсь. – Я пристально на него смотрю.
– Скушай конфетку! – Он разворачивается на пятках и убегает, чуть не столкнувшись в дверях с девушкой, которую я раньше не видел.
– Татьяна, мы первую подводку исправили! – кричит та редактору.
– Десять минут до эфира, – сообщает голос из динамиков.
– Какие исправления?! – верещу я. – Я еще текста не видел!
– В суфлере уже исправлено, не волнуйся, – хлопает меня по плечу Таня.
Я машу на нее рукой, беру со стола зефир в шоколаде, откусываю и кладу обратно. Подходит девушка с наушниками, я покорно скидываю пиджак, она крепит к поясу джинсов приемник, все вокруг начинают лихорадочно обмениваться бумажками, тараторить, перебивая друг друга, динамик сообщает о пятиминутной готовности, и я чувствую, как нарастает пульс. Кто‑то сует мне в руку список видеоклипов и карандаш, которым я ставлю галки, кто‑то еще протягивает передатчик, который будет торчать у меня в ухе и связывать с аппаратной. Потом все дружно покидают гримерку, а Coldplay завывают «In my place, in my place », а я прикрываю глаза, чтобы снять напряжение. Когда наконец в комнате не остается никого, кроме Гули и Вовы, я закуриваю, подхожу к Вове и, не зная, что мне собственно нужно, зачем‑то обреченно спрашиваю:
– Где мои подводки?
– На, подведись! – Он протягивает мне зажженный косяк.
Делаю две глубокие затяжки. Треснувший было мир собирается в единое целое.
– Ведущий слышит меня? – звучит в ухе.
– Слышу.
– Ведущий, на площадку! – командует та‑что‑живету‑меня‑в‑ухе.
Быстро преодолеваю коридор между гримеркой и студией, вспрыгиваю на невысокий подиум, мажу взглядом по трем снимающим меня камерам. По гостевым креслам, в одном из которых ерзает чувак из префектуры, в другом – лидер рэп‑банды «Олово», взорвавшей на прошлой неделе ютьюб песней «Москвы не будет».
– Семь, шесть, пять...
«Неужели Наташа сегодня не придет? – секунды до эфира буквально залипают. – Какого черта Лобов стравил меня с Хижняком прямо на собрании? Хочет слить?»
– Четыре, три, две...
«Первое предложение подводки. Какое первое предложение подводки? – Сердце начинает бешено колотиться, стучать в висках, запястьях, глазных яблоках. – Они успели перегнать мне видео? Достаточно ли яркий суфлер или как в прошлый раз?»
– ЭФИР!
– Добрый вечер, страна! Здесь Андрей Миркин и программа «Городские новости». – Пульс успокаивается, замедляется, стихает, я четко вижу суфлер. – На этой неделе нас поразила новость о необычных испытаниях, которые третий день продолжаются в районе Нового Арбата. Специалисты из ОАО «Московский комитет по науке и технологии» разгоняют тучи над Москвой с помощью уникального прибора – люстры Чижевского. Давайте посмотрим сюжет.
– Ты особенно не разгоняйся на мэрию, сам понимаешь... – говорит «ухо», пока идет видео. – Нам пресс‑секретарь этого черта из префектуры грозил судами, если будет, как он выразился, провокация. Кивни, если понял.
«Остроты нет», – вспоминаю я гадкий прищур Лобова и верчу головой.
Видео заканчивается. Представляю гостей. Смотрю то на того, то на другого, решаю все‑таки начать с чиновника.
– Скажите, Вадим Борисович, как долго разрабатывалось это устройство?
– Двенадцать лет, – кряхтит он.
– Долго. А кому пришла мысль применять его для разгона облаков?
– На заседании комитета Юрий Михайлович...
– Да оно у вас не работает! – встревает рэпер. – Хоть одно облако‑то вы разогнали?
– Что значит не работает! – возмущается чинуша. – Метеорологи зафиксировали, что в период с одиннадцати утра до тринадцати дня дождя над Арбатом не было. Хотя во всем городе был ливень. Научный факт!
– Зато в этот момент шли дожди над Владимиром, – улыбаюсь я. – Денис, как ты думаешь, связано ли это с экспериментом мэрии Москвы?
– Бабочка, порхающая над мэрией Москвы, может взмахом крыльев вызвать ураган в Лондоне, – ржет он, – давно известно!
– Ну, знаешь, наши бабочки на самом деле питаются атомным нектаром, а иногда могут и ракетой плюнуть, я бы не стал на твоем месте над этим смеяться!
– Вот вы балаганите, а между прочим, известно ли вам, во сколько обходится бюджету города уборка снега на улицах? – Борисыч оседлал «державного коня» и нахмурил брови. – В триста миллионов рублей! А снега меньше не становится!
– Правильно, зато откатов больше становится, – набычился Денис. – Вы эти деньги лучше не по карманам суйте, а тратьте на организацию уборки. Ну чисто сказочники!
– А сколько вы собираетесь потратить на разгон облаков «потоками ионов»? – интересуюсь я у Борисыча.
– Сто восемьдесят миллионов.
– А если доплатить по четыре тысячи таджикам, убирающим улицы, лучше не будет? Понадобится всего сорок пять тысяч таджиков. Они хорошо работают.
– Ну, я бы не ставил так вопрос, – выдерживает он паузу.
– Почему?
– Разработка ионной люстры довольно затратный проект, и вот теперь взять и, так сказать, отказаться... – Он зачем‑то понижает голос.
– Спасибо! Сразу после рекламы – прямое включение с Нового Арбата, где продолжается борьба сил добра с силами природы.
– Вы все‑таки посерьезней будьте, молодые люди, – увещевает нас чиновник, неспешно попивая чай. – Вроде передача о проблемах города, а мы говорим черт знает о чем...
Проблема‑то большая.
– Пять секунд до конца рекламы. Андрей, чиновник поплыл слегка, надо его через репера додавить.
– Это «Городские новости» с Андреем Миркиным, – говорю я в кадре. – Прямо сейчас то, что говорят на улицах. Александр, вы слышите меня?
– Да, Андрей, слышу вас. – На мониторе появляется корреспондент канала, прячущийся от дождя за поднятым воротником.
– Как проходит эксперимент?
– Все организовано очень серьезно. – Он показывает рукой на стоящую вдалеке «Газель» с какими‑то не то корзинами из супермаркета, не то рогами, возвышающимися над ней. – Вот там работает «люстра Чижевского».
– И как? Дождь не идет? Тучи разогнаны?
– Был довольно сильный, но сейчас ослаб.
– Ну что вы хотите, поток ионов не в одну секунду действует! – Чиновник с довольным видом поправляет пиджак. – Вы же видите, работает...
– Я пока ничего не вижу. Спасибо, Александр! Денис, что ты думаешь по поводу сюжета?
– Как обычно, надувалово. Бабки списали, и все дела!
– Я бы попросил поаккуратней! – взвивается чиновник. – На вас за это можно и в суд подать!
– А в какой орган можно подать на вас, Вадим Борисович? – Я делаю к нему полшага. – В Страсбургский суд? В Гаагу? Ваша система не работает, потому что она не может работать, это против законов физики!
– Что значит не работает? Вам же сказали: был ливень, а теперь просто дождь!
– А зимой вместо снега будет просто град?
– Они зимой всех московских таджиков посадят в ступы и дадут им в руки метлы. – Денис тычет в Борисыча пальцем. – И снег разгонят, и народный фольклор возродят!