Мы выступаем за плюрализм подходов в преподавании экономической теории 1 страница
Преподаватели слишком часто не оставляют места для рефлексии. Из множества существующих подходов к экономическим проблемам нам, как правило, дается только один. Этот подход претендует на то, чтобы объяснить все чисто аксиоматическими средствами, так, как будто это является истиной в последней инстанции. Мы не принимаем догматизм. Мы хотим плюрализма подходов, адекватного многообразию и сложности объектов и неоднозначности решений, характерных для большинства больших проблем экономики (безработица, неравенство, место финансовых рынков, достоинства и недостатки свободной торговли, глобализации, экономическое развитие и т.д.)….
Мы не хотим более иметь эту навязанную нам аутистическую[замкнутую на себя – пер.]науку…»
Результатом этого письма, позднее подписанного десятками тысяч студентов и преподавателей всего мира, стало появление и растущая популярность Интернет-журнала «Post-Autistic Economics review» (недавно изменил название на «Real World Economics Review»).
Так что дискуссии о проблемах развития и взаимодействия различных школ экономической теории и вопросах использования их багажа в экономических исследованиях и экономическом образовании не только не утихают, но и нелинейно нарастают.
Economics и политическая экономия: к постановке проблемы
По поводу трактовки терминов «economics» и «политическая экономия» идет немалая (хотя и несколько вялая, не акцентированная) полемика. Мы придерживаемся точки зрения, согласно которой «окончательно» договориться о понятиях до начала содержательного исследования невозможно, ибо они получают свое наполнение именно в рамках определенной научной системы. Ограничимся лишь некоторыми не слишком спорными предварительными замечаниями.
Дело в том, что в нашей стране где-то с конца 80-х годов (после перевода на русский язык ряда учебников) термин «economics» стал употребляться во вполне определенном смысле – для обозначения суммы знаний (и соответственно учебной дисциплины), излагаемых в стандартном учебнике, где всегда присутствует разделение на микро- и макроэкономику и описывается функционирование рынка плюс (отчасти) его регулирование государством (во вводном курсе микроэкономики de facto рассматривается рынок образца XIX – начала XX вв., макроэкономики – середины прошлого столетия).
В основе этих учебных курсов (а предмет данного раздела – теоретические основы учебных дисциплин) лежит концепция А. Маршалла (он и ввел термин «economics»), дополненная идеями кейнсианства, неокейнсианства (Р. Харрод, Э. Хансен), посткейнсианства (Дж. Робинсон, П. Сраффа) – с одной стороны; монетаризма (М. Фридмен) и пересекающейся с ним «новой классической теории» (А. Лаффер, М. Эванс и др.) – с другой. В свою очередь, в глубинной основе этой суммы знаний лежат маржинализм (У. Джевонс, К. Менгер, Е. Бем-Баверк, Л. Вальрас и др.), теория факторов производства (восходящая к Ж.-Б. Сэю) и предельной производительности (развитая Дж. Б. Кларком). Неоклассический синтез (П. Самуэльсон), инкорпорируя кейнсианские идеи в систему постулатов теории рыночного равновесия (поскольку Дж. М. Кейнс также во многом основывался на последних), «счастливо» избежал принятия духа кейнсианства, отрицающего автоматизм рыночного равновесия. Институционализм, неоинституционализм и ряд менее известных школ при этом вообще остались «по ту сторону» типичных учебных курсов (в последнее время в лучшем случае преподаются наряду с ними). Для описываемой научной и учебной дисциплины типичным является использование терминов «экономическая теория», «economics» как обозначений понятийного поля[187].
В отличие от этой суммы знаний и дисциплин термин «политическая экономия» для большинства экономистов России[188] ассоциируется с классической экономической теорией, на базе которой в середине прошлого столетия сформировались две противоположные теоретические парадигмы – марксистская (или политэкономия труда) и иная, не имеющая однозначного самоназвания, но включающая в себя широкий круг школ, развивавших идеи предельной полезности, факторов производства и т.п. (назовем такую совокупность школ политической экономией капитала; подробнее об этом определении ниже). Ряд из них положен в основу объяснения механизмов функционирования рынка, излагаемых в учебниках economics. Нельзя поэтому сказать, что economics вообще не имеет касательства к политической экономии. Однако развитие собственных политико-экономических теоретических предпосылок давно уже стало для economics более чем второстепенным делом.
Как видно, различение названных терминов нестрого и отчасти носит исторический характер, отчасти связано с акцентом на разных пластах экономической жизни: к глубинным проблемам (субстанция и природа богатства, ценности и т.п.), причинно-следственным связям, к социально-экономической интерпретации хозяйственных явлений (будь то теория эксплуатации или теория факторов производства) больше тяготеет политическая экономия; к изучению функционирования современной рыночной экономики – economics.
Итак, современная экономическая наука делится на политическую экономию и economics, а внутри первой – на две линии: политическую экономию труда и политическую экономию капитала (внутри economics также существуют различные тенденции, но их подробный анализ не является здесь нашим предметом). К 90-м годам XX в. первая линия политической экономии «истончилась» и в настоящее время ее представители в мире составляют 5-7 процентов (в России – чуть больше) от общего числа специалистов в области экономической теории, а вторая (исследование природы ценности и других фундаментальных проблем) линия политической экономии вообще практически исчезла, «снявшись» почти без остатка в математизированном economics.
Economics в последние десятилетия как фундаментальная наука развивается весьма вяло (за исключением некоторых периферийных областей, связанных с так называемым «экономическим империализмом – проецированием неоклассической методологии на не-экономические области). Интерес к фундаментальным проблемам не определяет главные направления исследований в economics, и, естественно, весьма слабо отражается в учебных курсах (разве что в виде аксиом «здравого смысла»). Принципиально новые исследования в этой сфере если и появляются (например, касающиеся особой роли информации, знаний, творческих способностей человека в современной экономике), то, как правило, не оказываются прямо связаны ни с одной из основных школ economics[189].
Политическая экономия (как труда, так и капитала) в современном мире угасает (точнее, угасала до недавнего прошлого. В последнее время, как мы уже заметили, наметились и некоторые позитивные тенденции). Что же касается economics, то несмотря на всю критику в адрес «black board economy» (букв.: «экономика школьной доски»), она играет основную роль в научных исследованиях экономистов (развиваясь главным образом в направлении усложнения математического аппарата[190]) и продолжает абсолютно доминировать в учебных программах.
Причины доминирования economics в науке и преподавании
Так каковы причины доминирования economics? Главная – на economics есть «социальный заказ» (разумеется, не в смысле прямого диктата, о чем и как писать, а в смысле благоприятного отношения тех, кто формирует общественное мнение... и планы финансирования). Причем заказ двоякий, идущий и от «хозяйственной практики», и от господствующей идеологии. Для господствующей практики (точнее – практики хозяев экономики) стабильного (или претендующего на это имя) регулируемого (минимально, в духе неолиберализма) рыночного хозяйства, не ждущего сколько-нибудь значительных качественных перемен, более того, отторгающего такие перемены, – для такого хозяйства economics есть наиболее адекватная парадигма научных исследований и экономического образования. Эта парадигма детализирует знания о механизмах функционирования такой системы, что полезно для успешного бизнеса на микро- и макроуровнях при условии, что в основах рыночной системы не происходит качественных изменений.
Оговоримся: теоретические рекомендации и «продвинутые» знания в этой области нужны не столько наемным работникам и потребителям, сколько капиталу и его представителям (менеджерам как «капиталу-функции»), обладающим реальной властью в современной экономике. Они «заказывают музыку» в экономической – да и не только экономической – науке и образовании. И именно economics оказывается наиболее полезной дисциплиной для такой хозяйственной практики.
С точки зрения идеологии для господствующих политических сил наиболее важной задачей в области нормативного массового сознания является поддержание уверенности в стабильности, незыблемости, эффективности данных ценностей и отношений. И именно парадигма economics необходима для решения этой задачи, ибо в ее рамках и анализ, и обучение ведутся либо прямо «не замечая» (если угодно – игнорируя) наиболее «опасные» (с точки зрения поддержания стабильности данной системы) вопросы об источниках богатства, справедливости и исторических границах данной системы, либо давая на них ответы строго в рамках абстрактной теории общего рыночного равновесия.
Что же касается политической экономии, то даже наиболее близкие к economics фундаментальные теории (предельной полезности, предельной производительности, факторов производства и т. п.) терпимы (ибо обосновывают аксиомы economics), но относительно, ибо вносят в учебные курсы элементы сомнения. Любая политическая экономия как фундаментальная наука (а политэкономия труда вдвойне, так как она критична по определению) неудобна уже тем, что ставит основополагающие вопросы, пробуждая ненужную (с точки зрения бизнеса бесполезную) и идеологически опасную критичность ума. Поэтому учебный курс (а заодно и исследовательскую деятельность) желательно ограничить лишь использованием выводов, почерпнутых из некоторых школ политической экономии капитала, представляя эти выводы как аксиомы, а не как теории, требующие критического осмысления (доказательства, корректировки, на определенном этапе – опровержения, ведь всякая теория устаревает).
Марксизм же с названных точек зрения представляется особо неудобной доктриной. Особенно неудобен марксизм в его современном виде – в виде теорий, критически осмысливающих экономику реального «социализма», представляющих ее как в принципе тупиковую социально-экономическую систему, дающих крайне далекую от популярных брошюр Ленина и Сталина картину современного мирового капиталистического хозяйства[191]. Причины такого «неудобства» также несложно показать.
Во-первых, марксистская теория на первый взгляд бесполезна с точки зрения ее использования узким специалистом в какой либо конкретной области рыночного хозяйства (а именно таких специалистов по преимуществу готовят сегодня, именно такими пытаются стать экономисты-исследователи – на других почти нет спроса), ибо дает слишком много ненужных знаний. Более того, она помогает сформировать критически мыслящего и достаточно широко образованного специалиста, которому будет трудно и неприятно работать в своей узкой области, не нарушая общепринятых правил и не подвергая сомнению аксиомы. Во-вторых, марксизм как теория, исследующая закономерности генезиса, развития и отмирания экономических систем (в том числе – рыночной), опасен для хозяев общества, ориентированного на сохранение status quo, будь то современное буржуазное общество или «реальный социализм». В-третьих, марксизм как политическая экономия труда ставит и заставляет критически осмысливать проблемы собственности, социального неравенства, противоречия общественных интересов, вычленяя их причины, что также опасно для стабильной буржуазной системы (творческий марксизм был опасен и для застойного «социализма» ввиду того, что задавал «вредные» вопросы об эксплуатации, привилегиях, уравниловке в мире «воплощенной социальной справедливости»).
В силу названных (как минимум) обстоятельств классическая политическая экономия (ориентированная на вопрос «почему?») вообще, а современный марксизм в особенности, отторгаются господствующей сферой практики в буржуазном обществе как бесполезные, а идеологией трактуются как вредные, а потому – ошибочные (в этой извращенной логике – суть идеологии в мире отчуждения).
Но есть практика и практика.
Практика как деятельность общественного человека, творящего историю (естественно, в рамках объективно возможных «русел» социального развития), гораздо шире, чем бизнес в стабильном буржуазном обществе. В той мере, в какой мы хотим быть практичными в изначальном смысле этой великой категории[192], для нас важно понять законы исторической жизни, исторического прогресса и регресса. Эту задачу помогает решать сложная система теорий, лежащих в рамках той же парадигмы, что и политическая экономия труда. И здесь логичен вопрос: действительно ли можно нащупать точки взаимодействия политической экономии и economics?
Возможен ли синтез economics и политической экономии?
Отвечая на поставленный вопрос, будем исходить из следующих предположений.
Первое. Economics уже есть эклектический (по крайней мере в большинстве случаев, особенно – в макроэкономике) синтез определенных политико-экономических разработок (точнее, снятие, «перевод» этих теорий на «язык» функционирования рынка) – от теорий предельной полезности, предельной производительности, факторов производства до кейнсианства.
Второе. Economics достаточно легко может быть дополнен концепциями и выводами (а отчасти и языком) теоретических школ, генетически связанных с разработками неоклассической политэкономии, такими, например, как неоинституционализм. Более того, без такого дополнения economics XXI в. будет принципиально неадекватен даже для отображения практики в им же заданной области (в экономике, где трансакционные издержки примерно равны трансформационным, а права собственности принципиально подвижны, вести исследования, исходящие из установок отсутствия первых и при безразличии ко вторым, по меньшей мере несерьезно). Но эту проблему economics легко может решить и уже активно решает[193].
Третье. Собственно проблемой является возможность той или иной модели синтеза (или иного взаимодействия) теоретических основ economics и парадигм политической экономии, предмет, метод и содержание которых принципиально отличны или противоположны первым. Это относится, прежде всего, к марксизму (особенно – современному марксизму) как синтетической социальной науке и политической экономии труда как его истоку; в меньшей мере – к исторической школе и ее последователям, собственно классическому институционализму, к различным разновидностям социально-экономических теорий постиндустриального общества, к междисциплинарным исследованиям глобальных проблем человечества и т.п.
Этот, третий аспект надо рассмотреть особо. Здесь можно предположить следующие варианты синтеза[194]:
- вытеснение одной из «синтезируемых» парадигм и ее последующее забвение (то, что произошло с economics в СССР, а сейчас происходит с марксизмом в России);
- «снятие» обеих парадигм и генезис новой, творчески вобравшей лучшие их достижения;
- собственно синтез как соединение «лучших сторон» или сходных аспектов различных политико-экономических школ.
Мы постараемся предложить иное решение вопроса. Заранее предвосхищая негативную оценку нашей гипотезы множествомчитателей (причина проста: в основу такого «синтеза», а точнее – диалектического контрапункта будет положена марксистская теория и методология, ныне дружно подвергаемая остракизму), тем не менее, рискнем сформулировать некоторые аргументы в ее поддержку[195].
Начнем с напоминания о теории превратных форм. Рыночная (в зрелом виде – буржуазная) система, характеризующаяся господством отношений отчуждения[196], с неизбежностью порождает такие формы проявления глубинных закономерностей этого мира, которые как бы «выворачивают наизнанку», ставят с ног на голову действительные, сущностные закономерности. Причем это «выворачивание», превращение происходит не по чьей-то злой воле или недомыслию людей (ученых, идеологов), а объективно. В результате формы поверхностного движения экономических отношений, воспринимаемые их участниками на уровне «здравого смысла», проявляют себя таким образом, что создают неадекватное представление о закономерностях, лежащих в их основе.
В рыночной системе сама жизнь, каждодневный опыт доказывают, что превращенные формы – это истина, а скрываемое ими содержание – фикция. К числу таких превращенных форм, иллюзий, порождаемых практикой (когда, по образному выражению Маркса, кажется то, что есть на самом деле), относится вся совокупность экономических проявлений буржуазного мира. Товар кажется всего лишь полезной вещью, цена рабочей силы – платой за труд и т. п. Такой мир создает иллюзию того, что экономика – это «взаимодействие» между товарами, деньгами, капиталами, что именно они, а не человек, – хозяева и создатели богатства. И самое главное в том, что эта иллюзия реальна. В мире отчуждения отношения между людьми построены так, что производимые ими вещи и создаваемые ими артефакты – деньги, капиталы, государство – господствуют над человеком, подчиняют себе его интересы и поведение. Собственно, в этом и состоит суть явления, названного К. Марксом товарным (и денежным) фетишизмом.
Поэтому превратные формы порождают и «мнимое (иллюзорное) содержание», создают иллюзию того, что за ними стоит не истинное содержание процессов (оно-то как раз скрыто), а нечто иное, и истинность этого нечто подтверждается каждодневным опытом.
Подобные предварительные рассуждения помогают понять суть предлагаемой гипотезы о взаимосвязи классической политической экономии (развившейся до марксизма) и economics: содержащееся в economics описание механизмов функционирования рынка есть адекватное и истинное (в рамках соответствующей, относительно узкой «области допустимых значений») отражение действительных превратных форм зрелой буржуазной экономики. Такое описание и лежащие в его основе исследования необходимы для жизни и деятельности в этом мире и по его правилам. Подобно тому, как в средневековом мире было практически полезно и целесообразно (с точки зрения здравого смысла) не только утверждать, но и верить, что Земля – плоская, а сословная иерархия и крепостничество – вечны и незыблемы, ибо это божественное установление, так и в буржуазном мире полезно (с точки зрения здравого смысла) следовать правилам economics. (Здесь, правда, нужна оговорка: в эпоху заката той или иной системы отчуждения для практики, заглядывающей в будущее, требуется проникновение за «занавес» превратных форм, иначе ученому никогда не стать Николаем Коперником или Джордано Бруно.)
Описание превратных форм как таковых создает объективную видимость того, что за ними скрывается и адекватное им (как бы «оправдывающее» их) содержание. Так, для описываемых в микроэкономике механизмов поведения фирмы и потребителя, взаимодействия агентов на рынках факторов производства адекватны теории предельной полезности, предельной производительности, факторов производства и др. Адекватны именно потому, что они описывают поведение экономических агентов, находящихся в условиях объективно формирующегося товарного и денежного фетишизма.
Если принять данную посылку (economics есть адекватное, хотя и неполное отображение превращенных форм буржуазной экономики), то можно сделать вывод, что лежащие в основе economics политико-экономические разработки выражают мнимое (но не случайное, а объективно порождаемое миром отчуждения и соответствующее интересам и жизнедеятельности господствующих сил данного общества) содержание этой экономики.
Читатель легко разгадает дальнейшую логику авторов. При таком подходе действительным (но неадекватным здравому смыслу) содержанием капиталистического базиса будет система отношений, описываемых марксистской политической экономией и тесно сопряженными с ней школами. В последней есть немало «выходов» на economics и лежащие в его основе теории.
Так, теория товара (подчеркнем – именно товара) предполагает, что в основе этого феномена лежит противоречие стоимости и потребительной стоимости и что, более того, стоимость может проявляться и измеряться только ...потребительной стоимостью другого товара. Это, безусловно, не теория предельной полезности, но это четкое указание на то, что, пройдя через десятки ступеней восхождения от абстрактного к конкретному, мы должны будем прийти к системе проявлений стоимости в актах взаимодействия товаров, в том числе и как потребительных стоимостей. Более того, еще в I отделе I тома «Капитала» Маркс указывает, что величина цены непосредственно определяется ни чем иным, как соотношением спроса и предложения, что есть эмпирический феномен. Теория капитала Маркса с неизбежностью подводит к тому, что прибавочная стоимость внешне должна представать и предстает именно как продукт всего капитала, а заработная плата – как плата за труд. Эту линию легко продолжить.
Иными словами, Маркс подошел к выделению превратных форм буржуазной экономики и, по нашему мнению, если бы он завершал «Капитал» в конце XIX – начале XX вв., то в качестве механизмов функционирования рынка предложил бы нечто сходное с тем, что описывается в разделах economics, посвященных проблемам формирования спроса, предложения, цены и т.п.
Подчеркнем: трактовка economics как теоретического отражения превратных форм рыночной экономики нисколько не умаляет ценности этого научного направления, ибо других форм у буржуазной экономики нет. Иное дело, что политико-экономические теории, лежащие в основе economics, при таком подходе оказываются отображением мнимого содержания; однако мнимый характер последнего не означает, что оно является чистой выдумкой или появилось случайно.
Используя историческую параллель с феодализмом, отметим: как в данном обществе было неслучайно появление теоретических обоснований сословного неравенства (люди действительно считали его вечным, естественным, идущим «от бога»), так и в буржуазном обществе неслучайно появилось обоснование рынка как вечной и «естественной» системы хозяйствования (обыденное буржуазное сознание действительно так воспринимает рынок); как теории «вечности» сословного неравенства были и остаются полезны для понимания мира феодализма, так же полезны для понимания буржуазного мира теории «естественного» рыночного бытия.
Нои те, и другие неадекватны для науки, пытающейся понять действительные качество, сущность, явление (а значит – исторические границы, противоречия, прогрессивность и регрессивность) той или иной из исследуемых систем. И те, и другие будут противостоять теории и практике сил, стремящихся к обновлению, смене старой системы. Более того, в эпоху зарождения качественно новых отношений в недрах предшествующей системы даже адекватное превращенным формам этого «старого» мира описание механизмов их функционирования (применительно к буржуазной экономике это дает economics) оказывается недостаточным для адекватного понимания даже этих форм, ибо и в сфере явления рождается целый ряд феноменов, выходящих за рамки «старого» качества, понимание которых требует привлечения более сложных теоретических оснований.
Проблемы, которые нельзя решить, оставаясь в русле economics
Мы вновь (надеемся, что на новом витке исследования) вернулись к выводу третьего раздела: практика как деятельность общественного человека, творящего историю, гораздо шире, чем бизнес в стабильном буржуазном обществе. А теперь продолжим эту линию рассуждений. В философии истории общепризнано, что общественное развитие претерпевает качественные изменения. Очень широко распространена точка зрения, что именно сегодня, на рубеже веков и тысячелетий, мир в целом переживает глобальные изменения[197]. Достаточно очевидной и опять-таки общепризнанной является (если быть ближе к проблемам российской экономической теории) огромная специфика «второго мира».
Если мы признаем, что мир качественно изменчив и что эти изменения уже начались и чем дальше, тем больше будут определять передний край нашей общественной практики, а значит, и теории; если мы признаем, что мир глобален и его социально-экономическая жизнь несводима к функционированию рынка; если, более того, мы признаем, что необходимая для практики в широком смысле слова политикоэкономическая теория несводима к узкому кругу выводов, используемых economics, мы можем сформулировать весьма важные методологические гипотезы, касающиеся, в частности, таких сфер, как экономическая наука и экономическое образование.
1. «По ту сторону» economics остаются все вопросы исследования не-рыночных экономических систем и не-рыночных экономических отношений, эта теория «рыночноцентрична»; все, что не-рынок, для нее не существует или оценивается как исключительно «провалы» рынка, которые должны быть сведены к минимуму (о «рыночноцентричности современного mainstream’а мы будем специально размышлять в следующем тексте).
2. Даже если абстрагироваться от не-рыночных систем, economics принципиально не исследует рынок (мы бы сказали, систему товарных, в частности, капиталистических отношений) как исторически-конкретную, возникающую и переходящую систему. В ее рамках просто нет достаточных теоретических оснований для такого исследования.
3. В предыдущем разделе данного текста мы специально показали главную проблему: economics дает теоретические основания только для исследования механизмом функциональных взаимосвязей между различными экономическими агентами. Лежащие в глубине проблемы сущности «рыночной экономики» – сложную систему производственных отношений капитализма, закономерности его эволюции, его противоречия, причины рождения, развития и заката - эта теория даже не ставит и не может ставить.
4. Economics оставляет в стороне проблемы исследования реальных общественных отношений между различными большими группами людей (классами, слоями) в процессе производства и распределения, а не только обмена и потребительского выбора. Вследствие этого во многом игнорируются не только производственно-экономические, но и социально-экономические проблемы, а вместе с этим экономические основы социально-классовой стратификации, понимание интересов и закономерностей поведения, противоречий и компромиссов этих сил, причин и последствий реформ и революций etc.
5. По ту сторону economics оказываются каузальные связи, характеризующие проблемы макроэкономической динамики (воспроизводства). Ответы на вопросы о причинах кризисов или их отсутствия, о причинах того или иного качества роста и т.п. найти в рамках стандартной макроэкономики невозможно. Последняя дает только характеристику (более или менее адекватную, ибо всегда абстрагируется от массы принципиально значимых, но не кванитифицируемых параметров) тех или иных функциональных связей (модели роста и т.п.).
6. За небольшим исключением работ, написанных пост-марксистами, economics игнорирует проблему взаимодействия матреиально-технических основ экономики и собственно экономики. За ее бортом остаются экономические причины и последствия смены технологических укладов, влияния их на экономические процессы, отношения, даже поведение экономических агентов. Эти проблемы активно разрабатываются в западной литературе, но почти исключительно вне методологии неоклассики.
7. Наконец, для economics по большому счету существуют только те экономические параметры, которые подлежат квантификации, могут быть количественно выражены. От всего остального – по сути дела от главной экономической материи, требующей применения не столько количественного, сколько качественного системного анализа, эта теория просто уходит, объявляя все то, что по их мнению нельзя «строго» (т.е. при помощи сколь угодно далекой от реалий математической модели) доказать, вненаучным.
Названные выше пункты относительно хорошо известны. Что касается первых двух, то авторы анализируют их в публикуемом в данной работе тексте, посвященном критике «рыночноцентрической» модели экономической теории, о проблемах, рассматриваемых в третьем, четвертом и пятом пунктах, много писалось в названных выше источниках, поэтому эти аспекты мы развивать не будем. Гораздо интереснее рассмотреть проблемы, связанные с теми значимыми изменениями, которые не описываются ни в «классических» учебниках economics, ни в классической политической экономии, и подумать, насколько годится для их исследования неоклассическая методология и теория (доказательству эффективности использования для этих целей современной марксистской теории были посвящены предыдущие разделы книги).
Экономика рубежа веков: адекватен ли economics для исследования ее специфики?
Начнем с достаточно жесткого утверждения: economics малопригоден для анализа качественных социально-экономических трансформаций. Мировая экономика XX-XXI вв. знаменуется началом качественных перемен, которые в рамках economics не находят адекватного отображения, фиксируясь как «внешние эффекты», исключения из правил. Для экономических исследований и преподавания экономических дисциплин (а это процессы, идущие в эпоху интеграции науки и образования рука об руку) в эпоху качественных изменений в общественной жизни принципиально актуальными становятся парадигмы, акцентирующие внимание на качественной стороне, природе, закономерностях эволюции и развития экономик (а это означает, в частности, изучение границ и пределов систем, обладающих конкретным системным качеством). Такие исследования и такое образование позволяют не бояться видеть новое, адекватно его оценивать и, что особенно важно, не впадать в редукционизм.