Мы выступаем за плюрализм подходов в преподавании экономической теории 5 страница
Кроме того, не забудем и о том, что люди в экономике – это не только агенты рынка, даже если эта экономика рыночная. Поскольку же на самом деле мир, котором мы живем, это не просто рыночная экономика, а система производственных отношений капитализма, постольку в ней действуют и более сложные, глубинные законы и процессы, обусловливающие более сложную, нежели подороже продать и подешевле купить, систему социальных интересов. И эти интересы, равно как и диалектический метод, позволяют обнажить более сложные, содержательные процессы, доказав, что исследования mainstream’а – это характеристика именно и только превратных форм, создающих видимость наличия некоторого фиктивного, как я отметил, «наведенного» содержания, говорящего, что экономика – это взаимодействие преследующих свои эгоистические цели рациональных индивидов, а в основе ценности лежит исключительно предельная полезность…
Теория предельной полезности как…
продолжение «Капитала»
Всем хорошо известно, что в «Капитале» Маркс показал, как создается объективная видимость, (она возникает, в частности, в процессе обращения капитала) того, что прибыль выступает порождением всего капитала. Эта прибыль формируется в результате конкуренции капиталов, которые, стремясь к максимизации нормы прибыли, формируют среднюю норму прибыли на равновеликие капиталы. Таким образом, для капиталиста нормой экономического поведения является максимизация прибыли и минимизация авансированного капитала, выступающего как издержки производства. Постольку, поскольку реализация как прибыли, так и величины издержек происходит через сферу обращения, для капиталиста здесь действует тот же императив, что и для любого агента рынка: подороже продать, подешевле купить.
Так закономерности воспроизводства капитала на собственной основе формируют объективную видимость сведения капиталистической системы к процессам купли-продажи товаров. Процесс обращения капитала, межотраслевая и отраслевая конкуренция между ними превращает всех участвующих в нем агентов в одинаковых абстрактных субъектов, преследующих частные интересы – интересы максимизации своей выгоды и минимизации издержек. Этот частный интерес не случайно в этом процессе выглядит как единственный и универсальный. И эта видимость объективна: в процессе воспроизводства капитала на поверхности явлений других интересов у агентов, действительно, нет. В результате исследуемая экономическая система сама себя сводит к актам индивидуализированного взаимодействия рационально-эгоистических продавцов-покупателей, возвращая нас к тому простейшему бытию «рыночной экономики», с которого Маркс начинал «Капитал».
Но если у Маркса это возвращение опосредовано всем тем богатейшим и сложнейшим анализом, который содержится в трех томах его основного труда, то для экономиста, исследующего исключительно эмпирически данные факты экономической жизни, ситуация иная.
Для первого этот процесс воспроизводства капитала, сводящий в конце концов сам себя к простейшей абстракции рынка, есть подтверждение правомерности всей его предшествующей работы по «раскручиванию» системы категорий, характеризующих бытие, сущность, явление и действительность (явление как «продукт» воспроизводства сущности) товарно-капиталистической экономической системы. Маркс показывает и доказывает всем своим «Капиталом» (и, в частности, III томом), что эта система категорий может и должна начинаться с факта бытия массы товаров и заканчиваться фактом бесконечного процесса их обращения, скрывая все свои основные законы в глубине и выставляя на поверхности лишь совокупность превратных форм, каковые он и выводит в процессе своего исследования.
Для второго существует исключительно и единственно поверхностный уровень капиталистической действительности (непосредственно эмпирически данный процесс обращения). Поскольку иная действительность такому экономисту не дана (для того, чтобы ее «увидеть», надо использовать метод восхождения от абстрактного к конкретному, исследуя процесс генезиса, развития и заката товарно-капиталистической экономики как исторически особой системы – материя по определению закрытая для mainstream’а), а главным, практикой диктуемым вызовом его научной деятельности является необходимость теоретически обосновать факт рационального поведения частного индивида, ищущего фундаментальные основы для принятия на рынке эффективных решений, постольку… Постольку такой экономист оказывается вынужден представить рыночную действительность an sich (взятую в-себе и для-себя) как следствие неких фундаментальных закономерностей «экономики вообще».
Поэтому, во-первых, неявно, но с железной последовательностью главной и первой проблемой экономической теории mainstream’а оказывается исследование эффективного индивидуального выбора на рынке, и, соответственно, проблема формирования индивидуальных предпочтений. Отсюда закономерно вытекает следующий шаг: именно столкновения индивидуальных предпочтений объявляются основой формирования меновых пропорций. Так выводится (причем вполне логично) теоретическая конструкция, отражающая мнимое, но не случайно возникшее, содержание рынка как экономического феномена – содержание, созданное господством описанных выше превратных форм и адекватно отображаемое исследователем, который в соответствие с непосредственными законами рыночной действительности (но не ее сущности) отображает ее формы как (просим прощения за повтор-педалирование) единственно действительные (но не превратные). Посему и то содержание, которое генерируют эти превратные формы, исследующий исключительно эмпирически данную действительность экономист принимает как действительное. Так формируются теоретические основы рынка, адекватно отражающие мнимое содержание той системы. Далее эта теория достаточно строго выводит из категорий, адекватно отражающих это [мнимое, наведенное превратными формами] содержание, другие категории, адекватно, эмпирически достоверно отражающие действительные механизмы функционирования [превратных форм] рынка и тем самым доказывает свою научную состоятельность…
Теория предельной полезности [в превратной форме] отражает действительную закономерность рынка – продавцы и покупатели выходят на него с уже сложившимися индивидуальными трудозатратами, и стремление получить эквивалент этих трудозатрат и составляет основу их «индивидуальных предпочтений».
(Здесь, правда, есть «нюанс». Mainstream не ищет объективную основу цены – раз она следствие индивидуальных предпочтений, то именно в индивидуальных, субъективных стремлениях и следует обнаружить основу этих индивидуальных предпочтений. Это тем более верно, что вполне соответствует либеральной догме об индивидуальной свободе на рынке).
Что же это за субъективные желания? Желание получить за свой труд как можно больше чужого труда? Фи! При чем тут труд? Труд – это удел наемных работников, и вспоминать об этом неприлично (вы еще о классовой борьбе вспомните!). И никто на рынке не собирается облапошивать своего ближнего (да-да, конечно…). Рынок создан для всеобщего счастья, и каждый рыночный агент стремится максимизировать свое удовольствие. Но всего на всех все равно не хватит (то есть ресурсы ограничены)… Вот вам и исходный пункт для теории предельной полезности.
Правда, далее mainstream утверждает, что уже сама установившаяся в результате столкновения индивидуальных предпочтений равновесная цена определяет количество обмениваемых друг на друга товаров, то есть объем реального спроса и предложения на рынке (хотя дело обстоит ровно наоборот – при том, конечно, что сложившийся уровень цен влияет на последующие решения об объемах производства тех или иных товаров). Как это сочетается с либеральной свободой – подчинение экономических решений всех индивидов тем ценам, которые сформировались как независимый от каждого из них результат столкновения всей суммы индивидуальных предпочтений – mainstream уже не объясняет, но это «детали».
Здесь мы можем поставить если не точку, то многоточие: цепочка выведения возможности и необходимости основных идей mainstream’а из логики «Капитала» нами кратко обрисована.
В заключение нам хотелось бы вернуться к проблеме фундаментальной значимости трудовой теории стоимости. Позволим себе в этой связи только одну ремарку, связанную с вопросом об исторических и теоретических границах рынка[216]. Марксова трудовая теория стоимости как часть общей теории товарного производства указывает на то, что последнее есть исторически и теоретически ограниченная система, имеющая свое начало и конец. Вот почему для того, чтобы понять закономерности генезиса, развития и заката системы отношений товарного производства и обмена, надо анализировать не функциональные связи спроса и предложения, а нечто иное, а именно – противоречие потребительной стоимости и стоимости, двойственный характер труда, лежащего в основе товара. Только этот анализ покажет как, где и почему коллективный труд в рамках натурального хозяйства сменяется частным трудом обособленного производителя, действующего в условиях общественного разделения труда, а этот труд может смениться всеобщей творческой деятельностью homo creator’а.
Если же говорить о соотношении трудовой теории стоимости и теории предельной полезности, то мы можем сделать следующий вывод: первая показывает глубинные основы отношений товарного производства, исторические и теоретические границы этой системы, ее природу, тогда как вторая выводится из первой через сложную цепочку опосредований и указывает на фиктивное (как бы «наведенное») содержание действительно существующих превращенных форм – определенных функциональных зависимостей в соотношении спроса, предложения и т.п. Соответственно марксова теория нужна «лишь» для того, чтобы исследовать природу и границы товарной экономики; для анализа функциональных зависимостей спроса и предложения она, действительно, не нужна.
«Изюминка», однако, заключается в том, что нынешний рынок уже подошел к своим границам, и для того, чтобы понять, кто, как и почему действительно определяет не столько цены, сколько закономерности эволюции современного рынка, нужно анализировать, прежде всего, его сущность. И вот здесь оказывается востребован марксистский анализ проблем обособленности производителей (которая подрывается «рыночной властью» ТНК), типа и природы новой сетевой модели разделения труда и много, много другого – но это уже предмет совсем другого текста.
3.4. Товарное производство: противоречия и пределы в XXI веке
(«рыночноцентрическая» экономическая теория устарела)[217]
В экономической теории, особенно неоклассической, но отчасти даже и марксистской, к сожалению, широко распространен вне-исторический взгляд на рынок как некий универсальный механизм эффективной аллокации ресурсов, являющийся социально-нейтральным и адекватным «естественной» природе человека как эгоиста.
В то же время всякий знаток диалектико-материалистического, исторического метода марксизма хорошо знает, что к числу основных его достижений относится, в частности, системное, исторически конкретное понимание экономики с акцентом на качественной специфике ее этапов.
Ныне, в начале XXI века, переживая глубинные социально-экономические трансформации, нам особенно важно использовать этот методологический подход.
В этой связи нам представляется особенно актуальным аргументировать в предлагаемом ниже тексте следующие три тезиса.
Первый. В современной экономической теории, в тои числе, в значительной степени и гетеродоксальной, доминирует рыночноцентрическая модель. Эта модель не только устарела, но и тормозит развитие экономической науки.
Второй. Т.н. «рынок» – а на марксистском языке мы бы строго назвали это системой отношений товарного производства – за последние десятилетия существенно изменился по сравнению не только с рынком эпохи свободной конкуренции и его модификациями в эпоху подрыва этой свободы в условиях империализма, но и с социально-ограниченным, регулируемым рынком второй половины ХХ века. Новый век делает все более актуальной проблему развития тотального корпоративно-сетевого рынка.
Третий. Рыночные отношения тормозят развитие «экономики знаний»; более того, в неоэкономике наблюдается обратно-пропорциональная зависимость меры креативности деятельности и ее коммерциализации. Господство же рыночного фундаментализма в современных развитых экономических системах приводит к приоритетному развитию превращенных форм творческой деятельности (от финансовых спекуляций до масс-культуры).
Проблемы преодоления «рыночноцентрической» модели экономической теории
Господствующая в настоящее время в мире и в России экономическая теория, при всём многообразии её течений, обладает (если мы на время оставим в стороне ныне пока непопулярный марксизм и близкие к нему школы) неким удивительным свойством: для монетаристов и кейнсианцев, неоинституционалистов и дирижистов – практически для всех них (равно как и отображающих эти теории учебники) центром теоретического мироздания является Его Величество Рынок.[218] В самом деле, посмотрев на любой учебник economics'а (разве что за исключением некоторых отечественных, написанных экс-марксистами), мы сразу же заметим, как там характеристики экономики вообще практически без каких-либо оговорок превращаются в характеристики рынка: наличие спроса и предложения, денег, капитала, «бюджетных ограничений», прибыли ниоткуда не выводится, иная экономика если и упоминается, то как некоторое исключение, экономические цели и мотивы по сути сводятся к денежным – перечень легко продолжить.
При этом сей факт – сведение экономики к рынку – одновременно и не замечается, и не подвергается сомнению (и здесь, как мы покажем ниже, нет парадокса). То есть, конечно же, если Вы спросите экс-советского политэконома, когда-то неплохо, а то и блестяще знавшего марксизм, тождественны ли понятия «экономика» и «рынок», он, скорее всего, вспомнит, что нет. Может быть, ещё немного подумав, даже добавит (блистая некогда имевшем место проникновением в тайны экономических и экономико-философских рукописей К. Маркса), что при том именно рыночно-капиталистическая система есть наиболее развитый вид «экономической общественной формации». Но если этот вопрос не ставить...
практические и методологические
причины «рыночноцентризма»
По-видимому, читатель уже догадался, что авторы рано или поздно должны будут использовать параллель с Птолемеевской геоцентрической моделью вселенной. В самом деле, давайте задумаемся, почему вплоть до XV-XVII веков (а в России для большинства неграмотного населения аж до начала XX века) геоцентрическая модель оставалась абсолютно господствующей? Потому, что её противников отправляли на костёр? Да, и это правда, но решение проблемы лежит в другой плоскости: для феодальной (основанной на натуральном хозяйстве и крепостничестве) экономики, сословно-иерархической «политики» и догматически религиозной духовной жизни любая иная теория мироустройства была (1) не нужна и (2) опасна (опасна угрозой теоретической критики сложившегося миропорядка, являющейся, как правило, прологом практического изменения последнего). Именно практика той эпохи, требовавшая локальной, привязанной к общине-поместью-приходу, замкнутой, движущейся в рамках природного цикла, традиционной жизни, превращала [ложную] птолемеевскую модель в необходимую и достаточную теоретическую предпосылку тогдашнего мира, а [истинную] систему Коперника-Галилея-Бруно делала ненужной и опасной. Однако гелиоцентрическая теория, наука и истина были нужны для иной практики – практики разрушения феодально-замкнутого социально-экономического пространства, кругового социально-экономического времени, тоталитарно-догматической идеологии...
Конечно, аналогия – не доказательство, но она вполне может послужить прологом и иллюстрацией к доказательству.
В принципе сходная ситуация вновь наблюдается сегодня в экономической теории. Вновь – ибо XXI век повторяет (причём во многом в фарсовом виде) ситуацию казавшегося всеобщим и вечным господства рыночно-буржуазного строя позапрошлого столетия. Тогда для окончательной победы, а сейчас для самосохранения и консервации этой системы была не нужна и опасна всякая иная, кроме «рыночноцентрической», экономическая теория.
Во-первых, для экономических субъектов, практически (а не только идейно) сращенных с рыночной системой (некритично подчинённых товарному, денежному и т.п. фетишизму), иная теория и не нужна. Их практическая экономическая жизнь сведена к выбору решений, где критерием является максимизация денежного богатства и его производных в кратко- или долгосрочном периоде и, соответственно, им нужна чётко привязанная к этим практическим задачам наука. И «рыночноцентрическая» теория в принципе справляется с решением этих задач.
Более того, во-вторых, эта теория оберегает этих субъектов от любых лишних, опасно критических постановок и вопросов, указывающих на наличие других, не рыночных миров. Она теоретически «доказывает» (как это в своё время делали отцы церкви, защищая постулаты Птолемея), что иного мира нет, вроде бы как бы и не было (раз уж о не-рыночном производстве, распределении и потреблении упорно «забывает» теория, то простым смертным и подавно о них знать не следует) и уж точно никогда не будет. Аминь.
Наконец, в-третьих, любая теоретическая школа, указывающая на то, что рынок не есть единственно-возможное устройство жизни, опасна, как была опасна в своё время гелиоцентрическая модель строения вселенной: и в том, и в другом случае правящие силы отторгают вредное для них знание (правда, критиков рыночноцентрической парадигмы пока еще – тьфу-тьфу-тьфу – не тащат на костер). Для сохранения господства глобальной гегемонии капитала и «рыночного фундаментализма» (термин Дж. Сороса) опасна активная пропаганда теоретических представлений, показывающих, что рынок (как экономическая система, обслуживающая большую часть трансакций большей части человечества) окончательно победил только в… конце XIX века – начале XX века. До этого же человечество много столетий мучительно пыталось перейти к рынку и капиталу, заплатив за это ценой кровопролитнейших революций и войн (чего стоит хотя бы самая кровавая война XIX века – между Севером и Югом в США, да и Первую мировую войну явно не большевики развязали), колониального угнетения и т.п. (В скобках замечу: экономикс вообще «видит» только развитые системы, а то и вообще исключительно американскую экономику, оставляя на долю особых дисциплин, лежащих «по ту сторону» собственно экономической теории, – компаративистики и экономики развития – хозяйственную жизнь 4/5 человечества).
Еще более опасен тривиальный вопрос: если рынок есть особая форма координации, одна из многих исторически существовавших форм распределения ресурсов, если он когда-то (как господствующая форма – всего лишь сто-двести лет назад) возник, то это означает, что рыночная экономика – не более, чем исторически ограниченная, имеющая не только начало, но и конец, экономическая система? И уж совсем вредоноснымстанет серьезный теоретический анализ (к тому же анализ самокритичный, указывающий на собственные ошибки и грехи апологетики) реальных ростков реальных пострыночных и посткапиталистических отношений[219].
Этот анализ опасен не только тем, что пробуждает излишнюю (для подчинённых без остатка рынку мещанина-потребителя и мещанина-бизнесмена) пытливость ума и вредные вопросы, но, прежде всего тем, что показывает:
· историчность рыночной экономики как системы, когда-то возникшей и – как все исторические системы – когда-то долженствующий перерасти в другую экономическую систему (возможно, если следовать букве и духу марксизма, составляющей «всего лишь» базис для постэкономического «царства свободы»);
· реальные противоречия рыночно-капиталистической экономики, обусловливающие возможность и необходимость её заката;
· различие между видимостными механизмами её функционирования и лежащими в их основе (и скрытыми превращёнными формами так, как хороший макияж и модные одежды скрывают действительный возраст и вид женщины) существенными чертами товарных отношений и капитала;
· ростки и элементы реальных не-рыночных (в том числе и пост-рыночных) отношений в мировой экономике;
· теоретические модели, объясняющие кто, как и почему может и будет способствовать рождению новых, идущих на смену рынку и капиталу, отношений.
И поскольку такие теоретические построения опасны, постольку их можно и должно (с точки зрения адептов «рыночноцентрической» модели) не замечать как несуществующие или объявлять маргинальными (что не лишено своеобразных оснований – Коперник и Галилей 500 лет назад и в самом деле были «маргиналами»), а в случае невозможности этого – объявлять ложными. Если же и это не удаётся, то можно переходить и к административно-политическим методам (в демократических странах последние, как правило, используются редко и осторожно).
И если вопросы замалчивания и административно-политического давления выходят за рамки данной статьи, то вопросы априорной ложности не «рыночноцентричной» теории могут и должны быть нашим предметом.
Мы не случайно выше написали «априорно»: доказательств по сути дела нет, за исключением попыток критики марксистской теории товара и капитала. Никто, собственно, и не пытался доказать, что (1) не было до-рыночных отношений производства, распределения и потребления ресурсов, что (2) сегодня нет пострыночных отношений и (3) завтра невозможно господствующее распространение последних.
По-видимому, легко предположить, что первый тезис никто оспаривать не станет. Впрочем, и здесь возможны некоторые возражения. Зато положения (2) и (3) вызовут, как минимум, удивление, а то и жёсткое отторжение вкупе с обвинением в догматической старомодности и приверженности отвергнутым всем цивилизованным миром пережиткам «коммунизма» (еретики, в общем…).
до-рыночные экономические отношения как феномены практики и предмет теории
Начнём наш анализ с материи, наиболее близкой и понятной читателю – до-рыночных экономических отношений. Эмпирически они хорошо знакомы большинству экономистов, хотя на них не принято обращать внимание. В самом деле, такие способы связи производителя и потребителя (координации, аллокации ресурсов), как натуральное хозяйство и различные формы обмена деятельностью в общине (кооперация и разделение труда, дарение, пожертвование и т.п.), бартер (переходное к товарообмену отношение, насилие (в частности, войны, грабежи и т.п.) как способ перераспределения ресурсов хорошо известны. Хорошо известны и такие формы присвоения богатства (труда и его продуктов, человека, земли) и его отчуждения, как азиатская деспотия, рабство, крепостничество и иные разновидности того, что К. Маркс назвал личной зависимостью. Наконец, феномен ренты как особого способа получения дохода, производного от этих способов присвоения (хотя и не только от них) вообще очевиден, а неоинституционализм «поиск ренты» числит среди и ныне существующих способов координации. Несколько менее известны законы воспроизводства добуржуазных отношений («азиатский цикл» и др.), но их несколько меньшая известность не означает их отсутствия.
Перечень можно было бы продолжить, но главное читателю, видимо, уже понятно. Гораздо важнее прокомментировать некоторые возможные возражения.
В этой связи необходимы две ремарки.
Первая. Профессиональному исследователю хорошо известно, что в дорыночных системах экономические отношения были синкретично сращены с традицией, отношениями насилия и другими социально-волевыми формами («внеэкономическое принуждение», личная зависимость и т. п.). Эта сращенность не означает, однако, того, что эти отношения не складывались и по поводу производства, распределения и потребления; что они не обеспечивали и определённое распределение ресурсов; что с ними не были связаны особые мотивы, цели и производства. По-видимому, здесь экономист должен возразить, что эти цели и мотивы являются не экономическими, так как их субъекты стремились не к максимизации прибыли, денег. Но мы о том и пишем, что экономику нельзя сводить исключительно к товарно-денежным отношениям. Увеличение количества лично зависимых работников, земельных угодий, ренты и т. п. было (и остаётся) частью процесса воспроизводства, т. е. экономической жизни в широком смысле слова.
Вторая ремарка. Да, скажут наши оппоненты, когда-то действительно существовали не-рыночные формы организации производства и распределения, но это далёкое прошлое и сия проблематика не актуальна для современной экономической теории. Здесь автору уже можно возликовать: указывая на неактуальность исследования до-рыночных экономических отношений, вы тем самым признаёте их существование, следовательно (NB!), вы признаёте тот факт, что рынок и товарные отношения исторически ограничены, что они когда-то возникли и потому не могут быть квалифицированы как «естественные». Соответственно, не может быть квалифицирован как «естественный», не отделимый от человеческой природы интерес к максимизации денег (у труда и производства, следовательно, могут быть другие цели и мотивы) и т. п.
Грамотный экономист-теоретик, знакомый с историей экономики и экономической мысли, скажет, что всё это – очевидно. Да, согласимся мы: это очевидно. Но при этом позволим себе вопрос: почему же тогда во всех учебниках economics эта очевидность игнорируется и, более того, в неявной форме читателю навязывается нечто прямо противоположное?
А теперь к вопросу об актуальности исследования до-рыночных экономических отношений.
Во-первых, как мы уже заметили выше, человечество тысячелетиями осуществляло производство в условиях, когда рынок был лишь периферией хозяйственной деятельности. Рынок стал господствующей в мировом масштабе формой производства и распределения ресурсов в лучшем случае в конце XIX века. Более того, вплоть до середины XX века большая часть производства и распределения в Африке и Азии была сосредоточена в рамках натуральных хозяйств. В России вплоть до начала XX столетия 80 процентов населения (крестьянство) преимущественно было занято натурально-хозяйственной деятельностью. В Европе (за исключением Англии, Франции, Голландии и Бельгии) ещё в XIX веке шла борьба между до-рыночным, полу-феодальным и рыночным (включая рынок труда и капитала – т. е. такой, как его ныне описывают учебники, выдавая за «естественный», т. е. как бы вечный) способами производства и присвоения. Рабочая сила стала по преимуществу товаром во многих странах Европы лишь в конце XIX века (а в России – только в XXI, может быть, станет), а до этого господствовали различные переходные формы. Может ли серьёзная теория игнорировать эти закономерности истории?
Во-вторых, нынешняя экономика, как известно, является глобальной. Но это означает не только рост мировых потоков товаров и капиталов, но и углубление качественных противоречий в мире. В экономике стран 3-го мира, особенно беднейших, где проживает, соответственно, 5 и 1,2 миллиарда жителей Земли и где сосредоточены наиболее жёсткие противоречия современности, до сих пор принципиально важна роль названных выше до-рыночных отношений и переходных форм, соединяющих современный рынок и иные экономические отношения.
В этих странах не просто велико влияние социо-культурных (религия, традиции), т. н. «цивилизационных» факторов на экономику. Противоречия глобализации и внутренние противоречия приводят к тому, что в мусульманских (но не только) странах в XXI веке вновь(NB!) начинают складываться элементы новой (возможно, переходной) социально-экономической системы. Последняя противоречиво соединяет элементы позднего капитализма и восстанавливаемых реверсивным ходом истории в новом виде отношений натурального хозяйства, общинности, личной зависимости (преимущественно, естественно, в новых, специфических, требующих самого пристального изучения формах), государственно-деспотического, замешанного на традициях и внеэкономическом принуждении (клановом, родовом, тейповом и т. п.) способах присвоения и отчуждения, координации, принятия экономических решений, перераспределения ресурсов.
Все это не означает отсутствия в этом экономическом пространстве рынка и капитала – там, повторю, господствуют переходные отношения, но это означает, что рыночноцентрическая, более того, исключительно рыночная экономическая теория сугубо недостаточна (если вообще продуктивна) для анализа этих развивающихся новых реалий социально-экономической жизни.
В-третьих, так называемые «пост-коммунистические», трансформационные экономики так- же требуют отказа от теоретического рыночного фундаментализма. Дело в том, что здесь (особенно в странах СНГ) в результате попыток насильственной реализации рыночных реформ в условиях, неадекватных технологических (высококонцентрированное производство, переутяжелённая структура экономики и т.п.), социо-культурных, политических и т. п. факторов (а об этом написаны десятки книг и сотни статей) возникла крайне странная экономическая система, имеющая лишь видимость рыночной (и даже капиталистической), но в действительности скрывающей сложно структурированный пласт малоизученных и крайне специфических отношений.
И дело здесь не только в том, что в результате перехода от плана к якобы рынку в СНГ быстрее всего в массовых масштабах стали расти до-рыночные (до-буржуазные) и полу-рыночные (переходные) отношения – а это и натуральное хозяйство, и «поиск ренты», и личная зависимость во всем многообразии форм власти новой «аристократии» (от боссов организованной преступности – этих полулегальных «баронов» новой России – до новой номенклатуры из лона высших государственных чиновников и сращенных с ними олигархов – «графов», «князей» и «генерал-губернаторов» XXI века).