ЗАВЕРШЕНИЕ ПРОЦЕССА ФОРМИРОВАНИЯ ДЕСПОТИЧЕСКОГО САМОДЕРЖАВИЯ

Оценивая политическую направленность реформ 50-х годов XVI в., можно утверждать, что они вели, во-первых, к сосредото­чению власти в руках центра, который, независимо от того, какую роль играл в это время царь в правительственном кружке, олице­творялся именно им, и, во-вторых, к усилению системы управле­ния огромной территорией, отдельные части которой «сохраняли старые обычаи, жили своей обособленной жизнью», имели разную социальную структуру и были мало связаны между собой единой центральной властью.¹ Несомненно, таким образом, что реформы в целом были направлены на укрепление самодержавия как фор­мы государственной власти, но все же лишь отчасти способствова­ли его усилению из-за непоследовательности, отсутствия систем­ности, трудно преодолимых тенденций к децентрализации, прин­ципиальной их невыполнимости в условиях XVI в. Практически самодержавный характер власти царя выражался не в том, что в его руках сосредоточивались все нити управления государством, а во все возраставшей возможности в обход его собственных указов карать своих подданных, именно в ничем не ограниченном произ­воле царя, возведенном в принцип.

Характеристика политической системы России середины XVI в. стала объектом дискуссии в исторической литературе со­ветского периода. С одной стороны, И. И. Смирнов и концепци-онно примыкающие к нему исследователи определили ее как са­модержавие с Боярской думой, опирающееся на построенный на бюрократических началах аппарат, и боярской аристократией.² Ключ к пониманию реформ 50-х годов (как и опричнины) он усматривал в том, что монархия, опираясь на поместное дворян­ство, поддерживавшее наиболее прогрессивную форму централи­зации — самодержавие, повела борьбу с феодальной знатью, пред­ставленной вотчинниками, стремящейся вернуться к традициям феодальной раздробленности. Эта концепция, причудливо сочета-

¹ Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. М., 1962. С 65.

² Смирнов И. И. Очерки политической истории Русского государства 30—50-х

годов XVI в. М.; Л., 1958.

ющая доктринальную основу — известные высказывания В. И. Ле­нина и И. В. Сталина³ — и результаты исследований С. Ф. Плато­нова (чьи выводы формировались под влиянием демагогических ин­вектив Ивана IV против боярства в его посланиях Андрею Курбско­му), резко противопоставившего вотчинное боярство поместному дворянству, встретила решительные возражения в обеих ее частях. В трудах Н. Е. Носова,⁴ А. А. Зимина⁵ и особенно В. Б. Кобрина⁶ убедительно показано, что борьба двух социальных групп феода­лов — якобы реакционного боярства и якобы прогрессивного дво­рянства — не являлась и не могла являться главным стержнем политической истории не только в 50-х—начале 60-х годов XVI в., но и в период опричнины.

Точка зрения, унаследованная из историографии XIX в. и по­лучившая наиболее последовательное развитие в трудах И. И. Смир­нова, противоречила фактам, в частности аристократическому со­ставу думных чинов, принимавших активное участие в разработке и реализации законодательства, направленного на централизацию власти, сходству социального состава вотчинников и помещиков, близости поместного и вотчинного права, единству норм ратной службы, наличию у подавляющего числа землевладельцев и вот­чин, и поместий — чересполосно и в разных землях, явному стремлению к приобретению новых земель в разных частях стра­ны. Все эти факторы дают основания утверждать, что боярство как социальная группа не могла быть противником государственного единства, а, напротив, относилось к числу его сторонников. В этой связи отпадает тезис о прогрессивности самодержавия в том зна­чении, какое этому тезису придавал И. И. Смирнов: ни бояре, ни тем более помещики не отстаивали и не могли отстаивать систему децентрализации и сепаратизма в силу их социального и имуще­ственного статуса.

Другая концепция, резко противостоящая той, которую разви­вал И. И. Смирнов, заключалась в характеристике политического строя России XVI в. как сословно-представительной монархии. Первоначально она основывалась только на признании существен­ного значения Земских соборов, систематически, согласно этой точке зрения, собиравшихся по крайней мере во второй половине XVI в., хотя ряд исследователей обнаруживал их и в первой по­ловине столетия. Вариантом этой концепции было признание Рос­сии первой половины века сословной монархией, преобразовав­шейся только во второй его половине в сословно-представитель-ную (А. А. Зимин). Следствием такой постановки проблемы стало

³ Ленин В И. Поли. собр. соч Т. 17. С. 346; Т. 20. С. 121. О высказываниях
И. В. Сталина см.: Черкасов Н. К. Записки советского актера. М., 1953. С. 380—
381; Сталин, Молотов и Жданов о 2-й серии фильма «Иван Грозный» : Запись
Сергея Эйзенштейна и Николая Черкасова//Московские новости, 1988. № 32.
С. 8—9.

⁴ Носов Н. Е. Становление сословно-представительных учреждений в России:
Изыскания о земской реформе Ивана Грозного. Л., 1969.

⁵ Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964.

⁶ Кобрин В. Б. Власть и собственность в средневековой России (XV—XVI вв.).
М., 1985.

умножившееся число Земских соборов (до полутора десятков), об­наруженных исследователями, и прежде всего М. Н. Тихомиро­вым, С. О. Шмидтом, А. И. Копаневым, В. И. Корецким,⁷ хотя часть из этих собраний иногда более осторожно признается лишь зачаточной формой Земских соборов.⁸

Однако большинство собраний, созываемых верховной вла­стью, не подпадает под определение, необходимое для их призна­ния именно Земскими соборами, и на это обратил внимание Н. И. Павленко. Исследователь справедливо исходил из принято­го в исторической и историко-правовой литературе представления, согласно которому Земскими соборами собрания могут быть при­знаны только в том случае, если на них присутствовали в полном составе бояре и другие высшие чины, собор высшего духовенства (освященный собор) и представители «всяких чинов», т. е. «земли» — дворянства и купечества.⁹ В результате Н. И. Павленко при­шел к выводу, что на протяжении XVI в. созывались лишь три Земских собора — 1549 г., 1566 г. и 1598 г. (избирательный).¹⁰

Вступившие с Н. И. Павленко в дискуссию историки,¹¹ по на­шему мнению, не смогли подорвать его аргументацию, так же как и монография Л. В. Черепнина, специально посвященная изуче­нию Земских соборов XVI—XVII вв.¹² Более того, позицию Н. И. Павленко существенно усилил Х.-Й. Торке.¹³ Он обратил внимание на отсутствие среди участников соборов крестьян, поче­му они и не могут считаться собраниями народа, хотя в выражении «собор всея земли» «земля» должна была бы означать для славя­нофилов, которые и ввели в употребление термин и понятие «Зем­ский собор», именно «народ». Х.-Й. Торке показал, что «земские люди» в отличие от служилых людей — выборные местные долж­ностные лица, принадлежавшие большей частью (за исключением дворянских губных старост) к посадскому населению, поэтому не­верно называть «земскими» соборы, на которых отсутствовали их представители. Что же касается самого хода Земских соборов в XVI в., то они (кроме выборного собора 1598 г.) собирались либо для заслушивания правительственных деклараций, либо для одоб-

⁷ Тихомиров М. Н. Сословно-представительные учреждения (земские собо­
ры) в России XVI в. // Российское государство XV—XVII веков. М., 1973;
Шмидт СО. 1) Соборы середины XVI в. // История СССР. 1960. № 4; 2) К ис­
тории соборов XVI в. // ИЗ. Т. 76; 3) К истории земской реформы (собор
1555/56 г.) // Города феодальной России. М., 1956; Копанев А. И. Об одной ру­
кописи, принадлежавшей В. Н. Татищеву // Труды [Библиотеки АН СССР и
Фундаментальной библиотеки общественных наук СССР]. М.; Л., 1955. Т. 2; Ко-
реикий В. И. Земский собор 1575 г. и частичное возрождение опричнины // ВИ.
1967. № 5.

⁸ Шмидт С. О. Соборы середины XVI в. С. 92.

⁹ Павленко Н. И. К истории Земских соборов XVI в. // ВИ. 1968. № 5.

¹⁰ Там же. С. 82—105.

¹¹ См., например: Шмидт С. О. Становление российского самодержавства.
М., 1973. С. 211—246.

¹² Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в XVI—XVII вв. М.,
1978. С. 55—149.

¹³ Торке Х.-Й. Так называемые земские соборы в России // ВИ. 1991. №11.
С. 3—10.

рения действий царя, при пассивной роли участников и отсутствии каких-либо волеизъявлений, исходивших от них.

Критериям, позволяющим считать собрания Земскими собора­ми, в XVI в. отвечают собор 1549 г. (с большой натяжкой) и, так­же отчасти, собор 1566 г. Но такой минимум соборной практики при отсутствии ее институционального обоснования недостаточен для признания политической системы середины XVI в. сословно-представительной монархией. Это обстоятельство, по-видимому, осознавал Н. Е. Носов, который, оставаясь на позициях признания сословно-представительной монархии в XVI в., попытался «взгля­нуть на проблему сословного представительства не столько под уг­лом зрения истории земских соборов ..., сколько, перенеся исследо­вание в другую плоскость, сконцентрировать внимание на характе­ристике тех приводных ремней, которые связывали государство и общество, земства и приказный строй, центр и провинцию» — «со-словно-представительные начала, вызревавшие в самих недрах» Рос­сии и выразившиеся не столько в представительных началах цент­рального управления, которые Н. Е. Носов также не отвергает, сколько «в создании на местах сословно-представительных учрежде­ний» в форме выборных губных старост, института городовых при­казчиков и, наконец, выборных органов земского самоуправле­ния.¹⁴

Эта внешне стройная концепция имеет, однако, уязвимую сто­рону. Н. Е. Носов исходил из представлений о далеко зашедшем процессе классовой дифференциации, результатом которой стало образование частной собственности и предоуржуазных отношений в посадско-крестьянской среде, на базе которых возникло предста­вительство не только феодальных сословий и духовенства, но и купцов и крестьян. Н. Е. Носов модернизирует социально-эконо­мические процессы, распространяя на экономическую жизнь всей страны некоторые явления, оцениваемые с известными преувеличе­ниями, характерные для малонаселенных северных ее районов.

Возвращаясь к проблеме определения политической системы России середины XVI в., необходимо учитывать, что, как мы уже отмечали выше, сословия в России XVI в. не сложились. Исклю­чение составляла иерархия церковных чинов, которая получила ряд привилегий и сформировалась в духовное сословие. Исходя только из одного этого, следует отвергнуть точку зрения о сослов­ном представительстве и политическом строе, определяемом как сословно-представительная монархия.¹⁵

¹⁴ Носов Н. Е. Становление сословного представительства в России в первой
половине XVI в. // ИЗ. 1986. Т. 114. С. 148—179. В этой посмертно опубликован­
ной работе Н. Е. Носов заострил те положения, которые содержались в его фун­
даментальной монографии «Становление сословно-представительных учреждений
в России».

¹⁵ Х.-Й. Торке, также отрицающий наличие сословий в России XVI в. и со-
словно-представительный характер монархии, указывает на то, что «русские по­
садские и торговые люди не обладали настолько развитыми признаками граждан­
ства, чтобы было уместно определять их терминами сословности», не говоря о том,
что они не принимали участия «в политическом конституировании страны». Дво­
рянство также не составляло сословия, ибо в отличие от западноевропейского дво-

Наиболее адекватной, по нашему мнению, была бы характери­стика политического строя России первой половины XVI в. как са­модержавной монархии деспотического типа на том этапе ее фор­мирования, когда государство не сумело еще стать полностью уни­тарным, а власть самодержавного правителя была еще в силу неразвитости административного аппарата в центре и на местах слабой, вынужденно опирающейся на ограниченные элементы са­моуправления, считающейся с рядом традиций, допускающей су­ществование отдельных очагов удельного сепаратизма и остатков новгородских вольностей, не лишившей церковь ее имуществен­ного могущества, которое позволяло ей конкурировать с царем не только за церковные, но и светские прерогативы. ,,

Отношения великокняжеской, а затем и царской власти с цер­ковью на всем протяжении XVI в. (так же, как и ранее) были чрезвычайно сложными и противоречивыми. Православие, приоб­ретя с самого начала статус государственной религии, стало со­ставной частью жизни не только отдельного человека, но всего го­сударственного организма. Власть князя или царя опиралась на авторитет церкви, в недрах которой разрабатывалось идеологиче­ское обоснование самодержавия. С другой стороны, уже во второй половине XV в. «московские митрополиты утратили свое неза­висимое положение относительно княжеской власти и церковь стала получать характер национально-государственного учрежде­ния».¹⁶

Отношения между высшими церковными властями и велико­княжеской властью приобрели особенно напряженный характер в конце XV—XVI в. Так, между 1461 и 1589 гг. сменилось 14 мит­рополитов, из которых 9 либо были низложены светской властью, либо сами покидали пост под ее давлением.

В центре противоречий между светской и духовной властями стояли две связанные друг с другом проблемы. Во-первых, неже­лание церкви расстаться с огромными земельными владениями, приобретенными ею в результате пожалований самих великих князей, вкладов частных лиц, покупки и захватов, а также подат­ных и судебных привилегий, распространяемых на них. Во-вто­рых, вмешательство светской власти во внутренние дела церкви и, напротив, претензии церкви не только на участие в государ­ственных делах, но и на подчинение ей светской власти. Это со­перничество наряду с сотрудничеством, вызванным совпадением

рянства «не черпало свою силу из местных интересов и провинциальных собра­ний», которые «если не издавали законов, то по крайней мере управляли», то есть осуществляли самостоятельное самоуправление, — «давали князю auxilium et consilium (обязательство помощи и совета) на фоне общего, обязывающего обе сто­роны права», в случае нарушения которого со стороны князя создавали для своей корпорации собственное право (Торке Х.-Й. Так называемые земские соборы в России. С. 4—5.).

¹⁶ Веселовский С- Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси XIV—XVI вв. М.; Л., 1947. Т. 1. С. 419.

интересов в процессе создания единого унитарного государства, протекало как в конфликтах, так и в совместных акциях, при вы­нужденных уступках с обеих сторон. Неудачная попытка, опира­ясь на нестяжателей, провести в начале XVI в. секуляризацию монастырского землевладения и принятие великокняжеской вла­стью осифлянской доктрины по поводу церковного имущества означало, что она потерпела поражение. Сохранялась, как оказа­лось надолго, экономическая мощь церкви.

С другой стороны, именно осифлянски настроенные церковни­ки способствовали возведению Ивана IV в царский сан и разра­батывали идеологию царской власти, основанную на ее божест­венном происхождении. Победа осифлянской доктрины самодер­жавной власти означала консервирование не только данной политической теории, но и культуры вообще, основанием которых служили представления о роли Москвы как единственной христи­анской страны, сохранившейся среди «изрушевшегося» христиан­ского мира, и застывшие христианские догматы. Следствием такой идеологической ситуации стало полное отрицание чужого опыта. От «латинства» вместе с накопленными благодаря Возрождению европейскими духовными ценностями Россия отгораживалась. Из­гонялось и любое свободомыслие, как правило, выступавшее в форме еретических движений. Учение о «третьем Риме» и куль­турный изоляционизм обрекали русскую культуру на авторитар­ность, застой, отсталость, вели к представлениям о русской ис­ключительности, порождали ксенофобию.¹⁷

Церковный (Стоглавый) собор 1551 г. усилил эту ограничен­ность и изолированность даже от греческого православия, кодифи­цировав православный культ в России как культ исключительно русский, опирающийся на русскую традицию.

Попытка Ивана IV на этом же соборе стимулировать церковь к ее внутреннему реформированию, к отказу от владения огром­ными вотчинами, доходы от которых не поступали в государствен­ную казну, к подчинению священников общему, а не церковному суду, закончилась неудачей.¹⁸ Именно то обстоятельство, что ве­ликокняжеская власть опиралась на фундаменталистскую часть церкви, вынуждало ее пойти на сохранение земельных владений церковной корпорации с самостоятельной системой суда и управ­ления, а это, безусловно, являлось пережитком феодального раз­дробленности. Великокняжеская и царская власть, примирившись пока с неудачей в данной области, повела наступление на подат­ные и иные привилегии монастырей.

После периода широких раздач тарханных грамот во время бо­ярского правления реформы 50-х годов XVI в. начинаются с лик­видации таможенных и податных привилегий монастырей, хотя имели место и исключения, связанные с политической конъюн-

¹⁷ См.. Цимбаев Н. И. Россия и русские: (Национальный вопрос в Российской
империи) // Вестник МГУ: История. 1993. Сер 8. № 5. С. 32.

¹⁸ Стоглав // Российское законодательство X—XX веков: Законодательство
периода образования и укрепления Русского централизованного государства. М.,
1985. Т. 2. С. 329—330 (гл. 53), 334—336 (гл. 61—63), 352—354 (гл. 75).

ктурой.¹⁹ Отмена тарханов Судебником 1550 г. (его ст. 43)²⁰ спра­ведливо расценена Б. А. Романовым всего только как программа деятельности верховной власти,²¹ хотя С. М. Каштанов показал, что в 1551 г. она энергично реализовывалась. Таким образом, хотя и проводился в жизнь принцип «централизации государственных финансов путем ограничения главных привилегий духовных феодалов», но это означало «ликвидацию тарханов» лишь «с формальной точки зрения»,²² поскольку сохранялся «ряд фи­нансовых льгот, зафиксированных в несудимых грамотах»,²³ а главное — уже в первые месяцы после отмены и генеральной ре­визии тарханов 1551 г. они стали выдаваться вновь, впрочем, в качестве довольно редкого исключения и по стратегическим моти­вам. При всей непоследовательности финансовой политики в от­ношении монастырей ограничение их податных привилегий стало основной линией политики правительства вплоть до начала 60-х годов.²⁴

Реформы 50-х годов проводились одновременно с активизацией внешнеполитической деятельности. Но в 1549 г. позиции Ива­на IV в этой сфере были еще слабыми, поэтому он после совета с боярами дал согласие на переговорах с Литвой уступить и разре­шить в литовском экземпляре грамоты, фиксировавшей продление перемирия, титуловать его не царем, а государем всея Русии, ве­ликим князем.²⁵ Таким образом, это перемирие не внесло ничего нового в русско-литовские отношения, в которых фактически со­хранялся статус-кво: царский титул Ивана IV не был признан Ве­ликим княжеством Литовским, по-прежнему претендовавшим на Новгород, Псков, Торопец, Великие Луки, Ржеву, тогда как Рос­сия в свою очередь продолжала претендовать на Киев, Волынь, Полоцк, Витебск и другие города.

Основные устремления России в этот период были направлены на восток и юго-восток. Несколько неудачных походов на Казань завершились долгой осадой и взятием ее в 1552 г. Государство ка­занских татар с их древней культурой было ликвидировано, а его территория аннексирована Россией.²⁶ Вскоре после этого пало и Астраханское ханство. Россия получила огромные земли (увели-

¹⁹ Каштанов С. М. Финансы средневековой Руси. М., 1988. С. 92—110.

²⁰ Судебники XV—XVI веков. М.; Л., 1952. С. 153.

²¹ Романов Б. А. Комментарий [к Судебнику 1550 г.] // Судебники XV—
XVI веков. С. 218—232.

²² Каштанов С. М. Финансы средневековой Руси. С. 119.

²³ Там же. С. 122.

²⁴ Там же. С. 137

~⁵ Памятники дипломатических сношений Московского государства с Поль­ско-Литовским. Т. 2: 1533—1560 гг. // Сб. РИО. СПб., 1887. Т. 59. № 18. С. 269; Хорошкевич А. Л. Царский титул Ивана IV и боярский «мятеж» 1553 года // Оте­чественная история. 1994. № 3. С. 26—29.

²⁶ См.: Ермолаев И. П. Среднее Поволжье во второй половине XVI—XVII вв.: (Управление Казанским краем). [Казань], 1982. С. 16—28.

чив свою государственную территорию в полтора раза),²⁷ которые стали резервом для наделения служилых людей поместьями и об­разования новых монастырей.

Здесь были учреждены совершенно новые органы управления, возглавляемые двумя воеводами, в чью обязанность входило осу­ществление от имени царя государственной власти и подавление восставшего населения края, выступившего против присоединения Казани к Москве (так называемая «Казанская война» 1552— 1557 гг. и восстания 70-х и 80-х годов). Таким образом, управле­ние присоединенной территорией осуществлялось военным орга­ном, приобретавшим постепенно черты и гражданской власти.²⁸ Контроль за управлением краем поручался в Москве первоначаль­но отдельным лицам, затем происходит постепенное формирова­ние центрального органа — «Казанской избы», — впоследствии, к 90-м годам, преобразованного в Приказ Казанского дворца и ве­давшего всем завоеванным Поволжьем.²⁹

В Казанском крае начала проводиться политика насильствен­ной христианизации, особенно в отношении татарской феодаль­ной верхушки, которая была вывезена в Москву, где содержа­лась в тюрьмах и принуждалась к принятию православия. Таким способом создавалась послушная царскому правительству про­слойка казанских татар, которая становилась объектом социаль­ной ассимиляции и постепенно включалась в состав российских служилых людей.³⁰ Отказавшихся менять веру «метали в во­ду».³¹ Из основной массы местного населения была выделена часть средних слоев, которую возвысили до положения служи­лых татар, не сливавшихся с русскими служилыми людьми, но получавших даже поместья. Другая, большая ее часть превра­тилась в ясачных людей, подвергавшихся эксплуатации как со стороны новых местных феодалов и русского дворянства, так и всего Российского государства. Частичное уничтожение и высе­ление непокорной феодальной верхушки бывшего Казанского ханства при одновременном испомещёнии здесь русских служи­лых людей привело к тому, что к середине 60-х годов XVI в. в левобережной его части число русских землевладельцев в три раза превысило число местных.³²

Сам факт аннексии территорий волжских татарских ханств и колониальная политика, проводимая русскими властями на них, свидетельствует о том, что Россия фактически превращалась в им­перию. Среднее и Нижнее Поволжье становилось тем краем, где определялись многие стороны политики в отношении народов, включенных в состав России, превратившейся в многоэтническое

²⁷ Водарский Я. Е. Население России за 400 лет: (XVI—начало XX в.). М.,
1973.С. 23.

²⁸ Ермолаев И. П. Среднее Поволжье во второй половине XVI—XVIIвв.
С.38-52.

²⁹ Там же. С. 52—62.

³⁰ Цимбаев Н. И. Россия и русские. С. 27.

³¹ ПСРЛ. СПб., 1841. Т. 3. С. 157.

Ермолаев И. П. Среднее Поволжье во второй половине XVI—XVIIвв. С. 62—70.

государство. В конечном счете та же политика проводилась и в отношении башкир, кабардинцев, Ногайской орды и Сибирского ханства, ставших вассалами русского царя в середине XVI в., и Калмыкского ханства, получившего вассальный статус в XVII в. Сюзеренитет-вассалитет, связывавший их с Россией на протяже­нии нескольких десятилетий, сменялся подданством по типу ми-нистериалитета³³ с колониальной спецификой.

В 1558 г. Иван IV санкционировал нападение русского войска на Ливонию. Началась Ливонская война, продолжавшаяся до 1583 г. и сыгравшая наряду с другими факторами роковую роль не только для царствования самого Ивана IV, но и для всей дина­стии Рюриковичей. Ее причину обычно связывают с интересами внешней торговли, нуждавшейся в выходе на Балтику. Однако власть вряд ли это осознавала. Когда в результате успешной кам­пании весны—лета 1558 г. русское войско вышло на берега Фин­ского залива, здесь даже не приступили к строительству торговых портов, а стали раздавать земли в поместья. Ввязываясь в эту вой­ну вопреки настоятельным предостережениям Алексея Адашева, считавшего, что основные внешнеполитические интересы России после взятия Казани и Астрахани переместились на юг, откуда (из Крымского ханства) нарастала угроза Москве, Иван IV совершен­но не был осведомлен о соотношении международных интересов и сил. К тому же Москва фактически осуществляла две внешние политики — самого Ивана IV и Алексея Адашева. По инициативе последнего в 1558—1559 гг. был затеян поход на Крым, закончив­шийся успешно, но прервавший начавшееся наступление на Ли­вонию. Воспользовавшись этим, Ливония вступила в союз с коро­лем польским и великим князем Литовским Сигизмундом II Ав­густом, а это привело в конечном счете к коренному изменению хода войны и предопределило поражение в ней России. Именно расхождение Ивана IV с Алексеем Адашевым по вопросам внеш­ней политики стало поводом к падению последнего и его кружка в 1560 г. Причины же, вероятно, были в другом: Иван IV стал тя­готиться сложившимся положением, при котором от его имени, хотя и с его участием, страной правила группировка, не со всеми решениями которой он соглашался, да и вообще самодержавные амбиции первого русского царя при данном раскладе политиче­ских сил оказывались не во всем удовлетворенными. Впрочем, внешние атрибуты царской власти в 1562 г. увеличились за счет появления скипетра, присоединенного к старым регалиям — кре-

³³ Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. С. 516, 519; Кушева Е. Н. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией: вторая половина XVI—30-е годы XVII в. М., 1963. С. 88—133; Кочекаев Б.-А Б. Ногайско-русские отношения в XV— XVIII вв.: Автореф дис. ... докт. ист. наук. Ростов-на-Дону, 1988. С. 18—20; Эр-дниев У. Э. Калмыки (конец XIX—начало XX в.): Историко-этнографические очерки. Элиста, 1970 С. 28—29; Российское многонациональное государство: формирование и пути исторического развития // История и историки. М., 1995. С. 6—167.

сту и бармам, после того как в 1561 г. константинопольский пат­риарх признал право Ивана IV на царский титул.

Во внутриполитической сфере указом Ивана IV от V5 января 1562 г.³⁴ ограничивалось право служилых князей распоряжаться своими вотчинами, что было направлено на постепенное изжива­ние княжеского землевладения,³⁵ хотя, как и многие законы в средневековой Руси, этот законодательный акт на практике вы­полнялся не всегда.³⁶

Период с ухода Алексея Адашева с политической арены до се­редины 60-х годов может быть охарактеризован как время, когда происходила кристаллизация новых методов проведения внутрен­ней политики Ивана IV — переход к жесточайшим внесудебным репрессиям, направленным на подавление всех сил, препятство­вавших установлению самодержавного деспотического единовла­стия в стране. А. А. Зимин, автор глубокого исследования оприч­нины, указал на те из них, для устранения которых и была в 1565 г. она учреждена. Во-первых, это удел двоюродного брата ца­ря, старицкого князя Владимира Андреевича, которого Иван IV считал своим политическим соперником, опасным главным обра­зом для наследника. Во-вторых, — Великий Новгород, где зрело недовольство, несмотря на то что еще Иван III переселил корен­ных новгородских бояр на другие земли. Но новгородские служи­лые люди считали себя обделенными, так как не входили в состав Государева двора; новгородское же купечество, разбогатевшее на посреднической торговле, составляло питательную почву для сво­бодолюбивых идей, а новгородская церковь сохраняла следы своей прежней автономии. Наконец, третьей силой, в которой Иван IV видел соперника, препятствовавшего концентрации всей власти в его руках, была церковь.³⁷

Из всех рационалистических объяснений причин опричнины (а их существует множество) концепция А. А. Зимина в наименьшей степени уязвима, так как лишена внутренних противоречий.

Не вызывает, однако, сомнений то обстоятельство, что Иван IV не имел четкого представления о тех задачах, которые было необ­ходимо решить в ходе опричной политики, кроме одной — уста­новления режима тоталитарной неограниченной власти. Любые рационалистические объяснения поэтому — не более чем кон­струкции, при помощи которых делаются попытки упорядочить и тем самым объяснить хаотические, судорожные, непоследователь-

³⁴ Законодательные акты... Тексты. N9 36. С. 55—56.

³⁵ Романов Б. А. К вопросу о земельной политике Избранной рады (ст. 85
Судебника 1550 г.) // ИЗ. 1951. Т 38. С. 264—266; Кобрин В Б. Власть и собст­
венность в средневековой России. С. 83—86; Законодательные акты... Коммента­
рии. С. 56—58.

³⁶ Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 477.

³⁷ Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964. С. 81 — 126.

ные действия Ивана IV, при изменяющихся условиях преследую­щего лишь одну-единственную цель.

Фактическая сторона опричнины исследована глубоко и всесто­ронне.³³ Коснемся лишь ее основных вех и результатов.

Разделив государственную территорию на опричнину и земщи­ну и взяв в опричнину тысячу служилых людей (число которых к 1572 г. достигло 6 тысяч),³⁹ царь тем самым создал свой личный своеобразный «удел» и свой особый Государев двор, который от старого Государева двора по социальному составу мало отличался. Верхний его слой составляли бояре, как и в земщине, и, таким образом, в стране стали функционировать два боярских суда, хотя приказы остались в основном в земщине. Действовали и специаль­ные опричные полки, возглавляемые опричными воеводами. Раз­ница же заключалась в том, что опричники превратились в лич­ных слуг царя, пользовавшихся абсолютной безнаказанностью. Перетасовки в сфере землевладения, первоначально намеченные как элемент опричной политики, не были проведены в полном объеме и не изменили его структуру.⁴⁰ Но в результате развязан­ного Иваном IV дикого террора произошел «перебор людишек» — изменился персональный состав феодалов-землевладельцев/¹ хо­тя эти изменения не носили четкой социальной направленности.⁴²

Таким образом, господствовавшая в течение многих десятиле­тий концепция (см. исследования Р. Г. Скрынникова и В. И. Ко-рецкого), восходящая своими истоками к С. Ф. Платонову,⁴³ не­критически воспринявшему царское распоряжение об учреждении опричнины,⁴⁴ — концепция направленности опричнины против вотчинного боярства при опоре на поместное дворянство — не по­лучила подтверждения в новейших исследованиях. Княжеско-бо-ярское вотчинное и вообще крупное землевладение не было подо­рвано опричниной, и основные тенденции развития феодального землевладения, характерные для всего XVI в., не изменились.⁴⁵ Но, как показал А. А. Зимин, опричнина покончила со Старицким уделом,⁴⁶ а также привела к гибели полуудельных владений при-оцких князей.

Важным результатом опричнины стал подрыв самостоятельно­сти церкви. К этому привели низложение Иваном IV и заточение