Бедное братство — Христово воинство 6 страница

Возрождение Римской империи было не просто важным политическим событием или значительным историческим эпи­зодом. В этог момент Западная Европа подошла к осознанию своего культурно-религиозного единства, которого не было ни до, ни после. И хотя по-прежнему каждый отдельный человек подчинялся своему хозяину-феодалу, однако эго уже был не просто англичанин, француз или немец, а хрисгианин, чью все­ленскую веру защищала не только церковь, но и государсгво. Первой заповедью хрисгиансгва была любовь — любовь даже к тем, кто раньше вызывал подозрение, предубеждение и непри­ятие по причине расовых и национальных различий. Именно такие отношения формировало новое религиозное мировоззре­ние среди единоверцев, населявших Священную империю, в которой термины «христианин» и «римлянин» стали равнознач­ными. В ее пределах не могло быть сугубо национальных цер­квей, поскольку не было границ между населявшими ее наро­дами: если человек, живший в Средние века и стоявший вне политики, проникался идеей христианской общности, то впол­не мог сказать, что живет в государстве-вселенной.

К сожалению, реальное сотрудничество папы с импераго­ром, ог когорого зависела прочность единой системы правле­ния, было весьма неустойчиво: хотя клюнийские реформаторы прилагали усилия для укрепления церковного авторитета, их намерение высвободить духовенство из-под пресса светской власти наталкивалось на упорное сопротивление императоров. Осложнял ситуацию и тот факт, что римские понтифики одновременно осуществляли светское правление над Папской областъю, крепко держась за это право. Юридическим основанием их притязаний на владение довольно большой территорией в Центральной Италии считался «Константинов дар»: благодарный папе Сильвестру I, излечившему его от проказы, император передал Рим и ближайшие к нему земли преемникам святого Петра на Ватиканском троне. На самом деле этот поддельный документ всплыл в середине VIII века, когда франкский король Пипин Короткий (отец Карла Великого), спасший папу Стефана II от нашествия ломбардцев, подтвердил «Константинов дар» собственной дарственной. Вопреки сомнительной легитимности подобного указа под давлением победителей статус Папской области во главе с католическим иерархом был утвержден. Однако это вызвало резкий протест византийских императоров, которые, как мы уже знаем, к тому времени освободили в Италии от варваров крупные территории, управление которыми осуществлялось ими из Равенны. В свою очередь, их права оспаривались западноевропейскими императорами, счи­тавшими себя законными наследниками цезарей и, соответ­ственно, претендовавшими на все земли, когда-то входившие в состав Римской империи.

На фоне непрекращающихся распрей между восточными и западными императорами политика римских пап всегда базировалась на поддержании неустойчивого равновесия противоборствующих сил, что максимально обеспечивало их собственные интересы.

Однако суверенитет Папской области был не единствен­ным источником конфликтов между римскими папами и гер­манскими императорами. Еще больше проблем было связано с правлением крупных землевладельцев-феодалов, которые в своих владениях присваивали себе право назначения на церков­ные должности. Теоретически аббат избирался монашеской общиной, а епископ — представителями духовенства своего прихода; но, как мы видели на примере Мартина Турского, его собственные выборы нередко опротестовывались. Проблема заключалась не только в религиозно-духовных качествах кандидата, но — что более важно — в его политической лояльности и ориентации. На заре христианства в Римской империи епископы нередко преследовались. Постепенно, благодаря щедрым земельным пожертвованиям, некоторые из них превратились в крупных землевладельцев с целой армией вооруженных вассалов под своей командой. Особенно много таких мощных княжеств под управлением католических епископов было в Германии — со столицами в Кельне, Мюнстере, Майнце, Вюрцбурге и Зальцбурге. Неудивительно, что преданность этих обладателей епископского посоха имела большое значение дл; императоров «Священной Римской империи» и для немецких магнатов вообще; но, чтобы на законных основаниях размахивать таким посохом, епископ сначала должен был получить из рук папы римского белую мантию с крестами, которую полагалось носить на плечах...

Растущие расхождения между папами и императорами переросли в открытое столкновение во время пребывания на Ватиканском троне Гильдебранда — выходца из скромной тосканской семьи, который до единогласного его избрания в 1073 году был главным советником у четырех своих предшественников и отличался большой независимостью суждений. При избрании новый верховный понтифик получил имя Григорий — в память Григория Великого. Как и его прославленный предшественник, Григорий VII был исключительно образованной личностью и обладал огромным опытом управления церковными делами. Он энергично проводил в жизнь кардинальные реформы, включая запреты на симонию (продажу и куплю церковных должностей), браки католических священников и рукоположение епископов светскими властями. Именно последний указ явился яблоком раздора между Григорием и императором Генрихом IV. Император даже собрал специальный синод, на котором призвал германских епископов сместить Григория с папского трона. В ответ на фактическое объявление войны Григорий отлучил Генриха и его сообщников от церкви и, основываясь на своем праве короновать и низлагать, лишил его престола: «полученной от Бога властью освобождаю христиан от клятвы верности, которую они дали или дадут . ... и запрещаю всем служить ему как королю».

Столь решительное отлучение от трона и церкви заставило императора добиваться встречи с Григорием, которая наконец состоялась в феврале 1077 года в замке Каносса на севере Италии, где Генрих, испрашивая прощение и выражая раскаяние, три дня простоял босиком на снегу у входа в замок. Однако унизительное «стояние в Каноссе» не погасило этот конфликт — частично из-за бескомпромиссности Григория, которая отчетливо проявлялась на протяжении этого периода его правления. В 1084 году войска Генриха IV в очередной раз захватили Рим, и папа спасся только чудом — благодаря помощи, неожиданно пришедшей с юга, из Норманнского королевства на Сицилии.

«Создание норманнами Неаполитанско-сицилийского королевства, — писал Гиббон, — является весьма примечательным событием, последствия которого сказались не только на дальнейшей истории Италии, но и Восточной империи». Всего через два поколения после того, как викинги во главе с Роллоном обосновались в Северной Франции, франкоговорящие христиане-норманны превратились в мощную европейскую силу. А в 1066 году Вильгельм, прапраправнук Роллона, разгромил войска английского короля Гарольда в битве при Гастингсе, утвердив свои права на английский престол.

В отличие от покорения Англии вторжение норманнов в Южную Италию было личной инициативой, зародившейся в церкви Михаила Архангела, расположенной в Монте-Каргано (провинция Апулия), на «шпоре» итальянского «сапога». Именно здесь в начале XI века группа паломников из Нор­мандии встретилась с греком, изгнанным из соседнего города Бари, захваченного византийскими войсками. История это­го изгоя «тронула сердца» норманнов, и, вернувшись на ро­дину, они собрали целую армию головорезов, которые под видом обычных пилигримов пересекли Альпы и оказались в Италии. И хотя первый штурм Бари оказался безуспешным, отряд норманнских наемников превратился в грозную силу, которая пользовалась большим спросом у соперничающих сторон на Апеннинском полуострове. Благодаря храбрости, энергии, жестокости и отличным воинским навыкам они одерживали одну победу за другой, несмотря на огромное численное превосходство противников: над ломбардскими войсками — под Неаполем, Салерно и Беневенто — и нал регулярной византийской армией.

Суровым и закаленным северянам эти плодородные земли, находившиеся во власти «изнеженных тиранов», представля­лись весьма заманчивой добычей. И всего за несколько десяти­летий норманны утвердили свое господство над Южной Ита­лией, за исключением отдельных прибрежных поселений, ос­тавшихся в руках Византии. Выступая на первых порах в каче­стве союзников византийского императора по изгнанию мусульман из Сицилии (эти попытки без особого успеха про­должались более двух столетий), норманны в конце концов ре­шили эту проблему самостоятельно. Возглавлял эту борьбу мно­гочисленный, но незнатный норманнский род Хойтевиллов. В 1060 году их вождь Роджер Гвискар захватил прибрежные си­цилийские города Реджо и Мессину, а через тридцать лет не­прерывных войн с мусульманами норманны заняли весь ост­ров. К тому времени его брат Роберт овладел крупными при­брежными городами в материковой Италии — Бари и Салерно.

Вначале известие о возникновении новых нбрманнских государств на юге Италии сильно встревожило римских пер­восвященников, и в 1053 году папа Лев IX даже выступил против них со своей армией, которая, однако, была разгром­лена в сражении при Чивитате. Сам Лев попал в плен, но норманны обращалась с ним весьма уважительно, поскольку именно от него зависело их законное утверждение на пре­столе и желанная коронация. Сообразив, что новые монархи могут помочь ему в борьбе с неукротимыми германскими императорами, римские понтифики изменили свою полити­ческую линию. Папа Николай II — по совету уже известного нам Шльдебранда, будущего папы Григория VII, — благо­словил два новых норманнских королевства — Апулии и Сицилии — в обмен на признание его сюзеренитета (верхо­венства) и обязательство оказывать военную поддержку Ва­тикану. И опять по совету Гильдебранда папа Александр II вручил норманнским и французским рыцарям, сражавшимся с мусульманами за Сицилию, специальные штандарты и ин­дульгенции с отпущением всех грехов. Эта расчетливая политика принесла свои плоды, когда норманны во главе с Робертом Гвискаром вырвали Гильдебранда из рук его жес­токого врага, германского императора Генриха IV. Однако сами норманны вызывали у римского населения столь силь­ное неприятие, что папа был вынужден покинуть Рим и пе­ребраться сначала в Монте-Кассино, а затем в Салерно, где и скончался. В предсмертной записке он утверждал, что предпочел закончить свои дни в изгнании лишь по причине «без­мерной любви к справедливости и ненависти к беззаконию».

 

Провозглашенный Григорием VII приоритет папской влас­ти не только над духовенством, но и светскими правителями укрепил среди западноевропейских католиков чувство ответ­ственности за судьбы всего христианства. Одной из его самых желанных, но неосуществленных идей была организация воен­ного похода против мусульман под эгидой Ватикана. Угольки исламской угрозы продолжали тлеть у самых границ Рима, и папы не могли равнодушно смотреть, как Византия борется с мусульманами на «восточном фронте». Помимо прочего, в ос­нове этой идеи лежало извечное соперничество Рима с визан­тийской Грецией. И дело было даже не в том, что византийские императоры подчас намеренно попустительствовали врагам, которые досаждали католикам; сами папы часто действовали с неменьшим вероломством. Но греков считали предателями хри­стианства, погрязшими в разврате и духовном разложении, ох­ватившем весь восточный мир. Византийские императоры ис­пользовали евнухов не только как охранников своих жен, но и как важных государственных и церковных служащих — для них были закрыты лишь четыре области управления, — поэтому многие честолюбивые родители с готовностью кастрировали своих юных сыновей как само собой разумеющееся. Итальян­ский епископ Лиупранд Кремонский, которого император Оттон I направил с дипломатической миссией в Константино­поль, писал, что это «город, заполненный ложью, вероломством, мошенничеством и жадностью, пропитанный алчностью и тще­славием». Однако в любых суждениях по поводу столицы Ви- зантии, исходящих от западноевропейцев, несомненно, всегда можно обнаружить явное чувство досады по поводу византий­ского высокомерия и самодовольства, а кроме того — зависти к метрополии, которая намного превосходила Рим по размерам и роскоши, которую еще никогда не грабили варварские орды и которая, несмотря на довольно суровую политику властей, представляла собой глубоко религиозное общество, где высоко ценились интеллектуальные способности, а необразованность среди представителей как среднего, так и высшего сословий всячески порицалась.

Иными словами, Византийская империя, несмотря на по­стоянное влияние восточной культуры, сохранила намного больше могущества, присущего единой Римской империи ан­тичных времен, чем ее западная часть. Там сохранилась сис­тема платной гражданской службы и дисциплинированная профессиональная армия. В отличие от западноевропейских войск, состоящих из разрозненных и часто неуправляемых индивидуумов, собираемых от случая к случаю и на ограни­ченный период, регулярные вооруженные силы Византии были обучены выполнению сложных маневров по команде опытных полководцев, искушенных в военной тактике и стра­тегии. Самое процветающее в мире государство к тому мо­менту имело и самую сильную армию.

Глубокая пропасть, образовавшаяся между западной и вос­точной ветвями христианства по вопросу, кому из патриарших престолов принадлежит заслуженное первенство и религиоз­ный вассалитет недавно обращенных народов, таких как болга­ры, остается до сего дня. Помимо этого, накопилось много принципиальных разногласий по конкретному толкованию хри­стианского вероучения — и не только по вопросу о знаменитой филиокве*, в сути которой, пожалуй, разбирались лишь наибо­лее эрудированные богословы, но, что более важно с практической точки зрения, относительно почитания изображений Христа и святых. В VIII веке восточные императоры неожиданно приняли позицию мусульман, согласно которой поклонение иконам сродни идолопоклонству и посему должно быть запрещено. Вспыхнувшие в результате разногласия на целое столетие погрузили Византию в иконоборческую лихорадку, сопряженную с жестоким насилием и взаимными обвинениями двух христианских церквей в ереси. Римские папы жестко осудили восточных иконоборцев; если бы тем удалось добиться своего, то в самом зародыше было бы уничтожено изобразительное искусство — одно из самых ярких проявлений западной цивилизации — и не было бы ни Фра Анжелико, ни Рафаэля, ни Леонардо да Винчи. Новый конфликт резко обострил и без того напряженные отношения между двумя церквами. Критической точкой стал 1054 год, когда католический и православный патриархи, обменявшись проклятиями, отлучили друг руга от церкви.

Однако практически с самого начала военно-политического противоборства Византии с исламом у латинян не было сомннений, что они должны поддержать братьев-христиан на Востоке. В результате первой волны мусульманских завоеваний граница между Византийской империей и Абассидским халифатом со столицей в Багдаде пролегла по Таврским горам — севернее Антиохии, в южной оконечности Малой Азии. В начале X века имперские войска под командованием двух армянских полководцев начали кампанию по изгнанию арабов с захваченных территорий. В результате ими были освобождены Кипр и Северная Сирия, включая город Алеппо. Хотя Иерусалим по-прежнему оставался в руках египетских халифов из рода Фатимидов, византийцам удалось вернуть себе значительно более крупный город, Антиохию — резиденцию православного пат­риарха. К 1025 году Византийская империя простиралась от Мессинского пролива и северной Адриатики на западе до реки Дунай и Крымского полуострова на севере и городов Мелитина и Эдесса за рекой Евфрат — на востоке.

Однако достигнутое Константинополем военное превос­ходство не было достаточно подкреплено изнутри. Резкий рост земельных владений крупных имперских магнатов со­провождался одновременным обнищанием класса мелких землевладельцев в провинции Анатолия (современная Тур­ция), которая издревле поставляла воинов для византийской армии, и неизбежным увеличением доли наемников. Тем временем с Востока на империю накатилась вторая мощная волна исламской экспансии в лице турок-сельджуков.

 

Долгое время кочевое племя сельджуков промышляло гра­бежами и разбоями в центральноазиатских степях, а в X веке они оккупировали территорию Багдадского халифата и приня­ли ислам, провозгласив себя вождями мусульман-суннитов. Последовавшая за этим новая эмиграция родственных племен из Туркмении, чьи интересы удачно смешались с религиозным фанатизмом и любовью арабов к грабежам, еще больше обо­стрила хищнические инстинкты мусульман, которые снова на­правили свои взоры на восточные окраины Византии.

В 1071 году войско сельджукского султана Алп-Арслана (Храброго Льва) около озера Ван столкнулось при Манцикерте с огромной византийской армией под началом импе­ратора Романа IV Диогена, состоявшей преимущественно из наемников. Несмотря на численное превосходство, визан­тийцы потерпели поражение, а сам император был взят тур­ками в плен. После этого уже ничто не могло остановить вторжение, сельджуков в Малую Азию, ив 1081 году они за­хватили Никею, находившуюся всего в 150 километрах от Константинополя, и сделали ее столицей новой провинции, которую глумливо назвали Римским султанатом.

Силы Византии были ослаблены, поскольку приходилось воевать сразу на два фронта. В том же году, когда состоялась битва при Манцикерте, город Бари, их последний оплот в Италии, пал под ударами норманнов из Сицилии. После по­беды сицилийский король перебрался с войском на другой берег Адриатического моря, захватил византийский порт Дуррес, собираясь двинуться на Фессалоники (Северная Греция). У византийцев уже не оставалось сил, чтобы его остановить. Их головной болью оставалась Малая Азия, удерживаемая турками-сельджуками, на это постоянно отвлекалась половина их сил. Некогда огромная и могучая, Восточная Римская империя сжалась до размеров маленькой Греции, оказавшись под угрозой полного уничтожения. И в этот крити­ческий момент византийцам пришла в голову удачная мысль — посадить на трон своего талантливого полководца Алексея Комнина. Им помогло само провидение — как раз в это время скончались предводитель норманнов Роберт Гвискар и султан Алп-Арслан. И все-таки империи по-прежнему угрожала опасность, и Алексей обратился за помощью к братьям-христианам на Западе.

Первым, с кем он вступил в контакт, был граф Роберт Фландрский, который в 1085 году направил в Константинополь небольшой отряд рыцарей. Вероятно, именно Роберт и подсказал Алексею, что в Западной Европе теперь власть фактически сосредоточилась в руках папы римского, а не императора. И весной 1095 года на церковный Собор в Пьяченце (Северная Италия) прибыла представительная делегация из Византии.

Председательствовавший на Соборе папа Урбан II до вступления на трон носил имя Одон Лажерийский и происходил из рода мелкопоместных бургундских дворян, живших в городке Шатильон-на-Марне. Таким образом, он рос и воспитывался в тех же местах, что и главные идеологи клюнийских реформ, а потому достаточно глубоко проникся их взглядами. Обучался богословию он в кафедральном училище города Реймса, у преподобного Бруно, который в 1084 году основал монастырь неподалеку от Гренобля в альпийском местечке Шартре (лат. Саrtasia; отсюда и произошло звание ордена картезианцев). Там же в Реймсе Одон Лажерийский был рукоположен в священники и дошел по служебной лестнице до настоятеля собора, но в 1070 году неожиданно покинул этот пост, постригся в монахи и стал служить в Клюнийском аббатстве. Некоторое время он служил приором под началом аббата Гуго, но был отозван в Рим, где Гильдебранд, будущий папа Григорий VII, назначил его кардиналом-епископом Остии. В 1088 году его избрали папой под именем Урбана II.

Будучи весьма учтивым, доброжелательным и прекрасно воспитанным человеком, он снискал не меньшее уважение, чем его предшественник Григорий VII, но в тех сложных политических обстоятельствах проявил намного больше изобретательности в укреплении папского авторитета. Очередной шаг к при­мирению с Византией он сделал в 1089 году на Соборе в Мельфи, где провозгласил запрет на отлучение императора Алексея от церкви, за что был вознагражден аналогичными ответными действиями Константинополя. Достижение этого соглашение подвигло Алексея на то, чтобы обратиться к латинской церкви за прямой помощью. Направленный им посол выступил нз Соборе в Пьяченце, где католические иерархи внимательно вы­слушали его яркие описания страданий и притеснений их вос­точных братьев-христиан. По завершении Собора епископы разъехались по своим приходам с твердым осознанием смер­тельной угрозы со стороны «неверных», а сам Урбан отправил­ся во Францию — теперь он отчетливо понимал свою огром­ную ответственность как наместника святого Петра за судьбу всей христианской церкви.

 

Переправившись через Альпы, Урбан II вначале посетил Валанс на реке Рона, затем город Ле-Пюи, где встретился с другим известным прелатом — епископом Адемаром Монтейльским. Адемар, за несколько лет до этой встречи побы­вавший в качестве богомольца в Иерусалиме, поделился сво­ими впечатлениями. После Ле-Пюи папа Урбан призвал всех католических епископов прибыть на церковный Собор в Клермоне в ноябре того же года. Затем он побывал на юге Франции, в Нарбонне, расположенном всего в полутора сот­нях километров от Пиренейских гор, по другую сторону ко­торых находились мусульманские владения. Провансом в то время правил опытный борец с испанскими сарацинами Раймунд де Сен-Жиль, граф Тулузский и маркиз Прованский. Далее Урбан проехал вдоль средиземноморского побережья до города Сен-Жиль, расположенного в дельте Роны, потом вдоль реки на север, а в октябре добрался до Лиона. Оттуда он направился в Клюни, где когда-то сам был приором и где освятил алтарь главного собора, который долгие годы оставался крупнейшим в Западной Европе. Из Клюни он продолжил свой путь на север, в Совиньи, чтобы поклониться могиле аббата Майоля, который в прошлом веке был похищен сарацинами при пересечении Альп, а потом отказался от папской тиары, заслужив славу самого набожного настоятеля клюнийского монастыря.

О чем же думал папа Урбан, молясь у саркофага преподобного Майоля? Несомненно, он осознавал необходимость действенной помощи Византийской империи в ее борьбе с турка­ми-сельджуками, но одновременно на него давили интересы католической церкви — надо было добиться свободного досту­па богомольцев к Святой земле. Уже в течение многих веков паломничество было неотъемлемой частью праведной жизни многих христиан. Каждый год многие тысячи странников пе­ресекали Европу, направляясь к почитаемым святыням: часов­не Михаила Архангела в Южной Италии, больше всего привле­кавшей христиан-норманнов; мощам апостола Иакова в Компостеле (Северо-Западная Испания); в бургундский монастырь, где хранились реликвии, связанные с жизнью Марии Магдали­ны, и в то же аббатство Клюни. Или же добирались до Рима, чтобы помолиться на могилах апостолов Петра и Павла (как уже говорилось, в IX веке сарацинские бандиты зверски выре­зали большую группу англосаксонских пилигримов, направляв­шихся с этой целью в Ватикан).

Однако высшей мечтой всех христианских паломников была Святая земля — благословенные места, где ступала нога Спасителя, где стоял его дом в Назарете, где была колыбель в Вифлееме, а главное — где свершилось его посмертное Воскресение, церковь Святого Гроба Господня в Иерусали­ме. Такие путешествия были неизменно сопряжены с боль­шими опасностями и расходами. Самый доступный путь в Палестину пролегал через море; туда отправлялись на купе­ческих кораблях из порта Амальфи на юге Италии, однако и здесь паломникам угрожали кораблекрушения или нападе­ния пиратов. Сухопутный маршрут стал намного легче после того, как в начале XI века Венгрия приняла христианство. Вплоть до вторжения турок-сельджуков 2000-километровый путь по территории Византийской империи — от Белград, до Антиохии — был сравнительно безопасен, но дальнейшие проход через исламскую Сирию уже таил большую угрозу я требовал выплаты обременительной пошлины.

Но подобные трудности не могли остановить паломни­ков, которые все препятствия и страдания на своем пути вос­принимали как должное. Для многих паломничество было своего рода мученичеством, с помощью которого они надея­лись спасти душу. Нередко паломничество к святым местам служило церковным покаянием за большие прегрешения. Великие грешники должны были оставлять на некоторое вре­мя свое отечество и вести скитальческую жизнь. Самыми знаменитыми паломниками первой половины XI века счита­ют Фулько Анжуйского, по прозванию Черный, и Роберта Нормандского, прозванного Дьяволом, — отца Вильгельма Завоевателя. Фулько, обвиненный в нескольких убийствах, в том числе жены, три раза путешествовал в Святую землю, доказав свою глубокую набожность и раскаяние, и умер в Меце в 1040 году по возвращении с богомолья. Роберт Нор­мандский, виновный, по преданию, в том, что повелел отра­вить своего брата Ричарда, также отправился вымаливать прощение Спасителя у его Святого Гроба; по прибытии в Иерусалим он встретил у городских ворот толпу бедных стран­ников, стоявших в ожидании милости какого-нибудь богато­го господина, который открыл бы им доступ в священный город, и заплатил за каждого из них по золотой монете. Ро­берт умер в византийской Никее, сожалея, что ему не дове­лось кончить свой жизненный путь при Гробе Господнем.

Такое покаянное паломничество всемерно одобрялось церковью и проходило под ее покровительством. Монахи в Клюни вообще расценивали путешествие на богомолье в Иерусалим как высший момент в духовной жизни любого человека и освобождение от пут, которыми тот связан с сует­ным миром, а Святую землю с Иерусалимом считали пред­дверием загробной жизни. Точно так же как мусульмане стре­мились по крайней мере раз в жизни совершить хадж в Мек­ку, многие набожные христиане мечтали хоть единожды кос­нуться ладонью Святой Гробницы. По сути, тот размах, который в XI веке приняло христианское паломничество к святым местам в Иерусалиме, можно назвать одержимостью.

В целом на протяжении тех четырех веков, когда Палестина находилась под властью наследников пророка Мухаммеда, доступ к святыням был открыт для всех «народов Книги». Реальные гонения на христиан начались в начале XI столетия, в правление фанатичного египетского халифа аль-Хакима из рода Фатимидов, который приказал разрушить все христианские церкви в халифате — в том числе иерусалимский храм Святого Гроба Господня. Однако его преемник, Захир, позволил христианам заново выстроить этот храм; византийский император выделил из своей казны средства для покрытия издержек по восстановлению святыни. Примерно за тридцать лет до того дня, когда папа Урбан коленопреклоненно молился у могилы аббата Майоля, архиепископ Майнцский, вместе с епископами Утрехта, Бамберга и Ратисбона, повел в Святую землю семитысячный отряд паломников из жителей прирейнских областей. Вблизи палес­тинского города Рамла они попали в засаду, устроенную мусульманами, и вынуждены были обороняться.

Какие мысли посетили в тот момент Урбана? Можно лишь предполагать, что он думал о необходимости дать выход избыточной энергии, явно переполнявшей воинственных франков. Урбан прекрасно понимал, как важно направить энергию задиристых и честолюбивых рыцарей, только и умеющих, что ловко обращаться с копьем и мечом, в нужное русло. Закаленные в суровых военных кампаниях времен Меровингов и Каролингов, они превратились в особое сословие — военную элиту. Однако снабдить рыцарей необходимым военным снаряжением было делом накладным — кольчуга и латы, щит, меч, копье, стальной шлем и боевой конь стоили весьма прилично. И хотя прежние варварские привычки и обычаи под влиянием закона немного смягчились, все же большинство конфликтов, как и ганьше, разрешались с помощью меча. В Средние века среди христиан набеги на соседние поместья, грабежи и угон скота были делом столь же обычным, как и среди аравийских племен до пришествия Мухаммеда. Повальное насилие стало обычной приметой жизни и быта тех жестоких времен. Даже когда кон­фликты выносились в суд, то и там дело частенько решалос: посредством дуэли или с помощью сурового испытания — «ог­нем и водой».

Пытаясь хоть как-то умерить конфликты между различны­ми группировками христианской знати и особенно сохраните от их жадных рук церковную собственность, папы и епископь: использовали традиционные методы церковного наказания (зап­рещение мессы и лишение причастия), а также отлучение (из­гнание из храма). Несколько позднее возникла идея «Божьего перемирия» — прекращения военных действий и междоусобие в дни, установленные церковью, например, во время Великого поста. Однако все эти меры давали лишь относительный успех Западное христианство по-прежнему существовало в условиях постоянных скандалов и братоубийственных раздоров. Как мь: уже знаем, прекрасным примером решения этой болезненной проблемы стало использование неукротимой мощи норманн­ского воинства во главе с семейством Хойтевиллов для завоева­ния территорий на юге Италии и Сицилии, оккупированных мусульманами.

Вероятно, примерно такими размышлениями папа Ур­бан II закончил молитву, поднялся с могилы аббата Майоля и двинулся на юг — в сторону Клермонского собора в Овер-ни, чтобы встретиться там с тремястами епископами, кото­рых он вызвал на совет. Собор проходил с 19 по 26 ноября, и обсуждалось около десятка насущных вопросов церковной жизни, включая уже привычное осуждение светской инвес-туры (утверждения духовного лица в должности епископа или аббата), симонии и женитьбы священников. На этом же Со­боре король Филипп Французский был отлучен от церкви за любовную связь с фавориткой Бертрадой де Монфор, а так­же была одобрена идея «Божьего перемирия».

Наконец после многих совещаний о преобразовании духо­венства, об установлениях относительно порядка, справедли­вости и человечности был поднят вопрос о Святой земле и Иерусалиме. Во вторник 27 ноября последнее заседание Собо­ра вместе с толпой мирян состоялось в поле за городом. Пап­ский трон подняли на высокую платформу, откуда Урбан II обратился к огромной толпе, которая собралась, чтобы послу­шать иерарха. Хотя его речь была записана уже после событий и, возможно, несколько приукрашена писцами, но главное не­изменно — он говорил о тех бедах и превратностях, которые терпит на востоке христианская Византия, и страданиях ее граж­дан, оказавшихся под игом турок-сельджуков. Далее он пове­дал о жестоких притеснениях христианских паломников, на­правлявшихся в Святую землю Иерусалимскую, и оердца слу­шателей откликнулись — образы святого Сиона были им хоро­шо знакомы по церковным псалмам. Своим красноречием и убедительной страстью искушенный проповедник напоминал выдающихся предшественников времен империи Карла Вели­кого. Он горячо призвал всех присутствующих прекратить меж­доусобицы, укротить свою жадность и мстительность и повер­нуть оружие против врагов Христа. Со своей стороны он, как наместник святого Петра, с данным ему правом «обязывать и разрешать от обязательств», пообещал всем, кто раскается и примет участие в этом богоугодном деле, простить их прегре­шения и снять все наложенные церковью наказания.