ИССЛЕДОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ КАК СПОСОБ АНАЛИЗА ОБЩЕСТВЕННЫХ ИЗМЕНЕНИЙ

4.1. Социальное представление

в кросскультурной перспективе

В разделе 2 было показано, что методология исследований социальных представлений с самого начала была ориентирована на анализ изменчивости обыденного сознания в условиях совре­менного общества, которое должно быстро реагировать на инно­вационные интервенции. Эмпирические исследования послед­него десятилетия за рубежом были посвящены различного рода новым, беспокоящим людей явлениям, которые в спокойном в це­лом течении жизни западных стран составляли предмет общест­венного и межличностного дискурса: наркомания, СПИД, коровье бешенство, психические заболевания, агрессивное пове­дение, единая европейская валюта и другие темы были типич­ными для исследований социальных представлений. Собственно общественные изменения, не будучи актуальным предметом мысли европейцев, сравнительно редко затрагивались учеными в Западной Европе.

Тем временем, в Центральной и Восточной Европе, государ­ства которой энергично готовились к вступлению в Европейский Союз, активно осуществлялись изменения общественного устройства, которые не могли не привлечь внимания исследова-


телей социальных представлений. Демократизация общест­венной жизни, права человека, идеология коллективизма-инди­видуализма — вот круг проблем, в первую очередь заинтере­совавших организаторов больших исследовательских проектов. Анализ интерпретации этих вопросов в обыденном сознании жителей стран бывшего социалистического лагеря позволил бы отследить момент возникновения новой демократической обще­ственной реальности, и, возможно, те точки, где происходит тор­можение при продвижении к новому. Новое демократическое сознание, формирующееся в этом процессе, может быть сопо­ставлено с той ментальностью, которая уже существует у жите­лей Западной Европы, где в силу исторических причин демокра­тическое мировоззрение сформировалось раньше. Возможность подобного сопоставления открывала новые пути как для разви­тия методологии социальных представлений, так для понимания сути трансформационных изменений, происходящих в рефор­мируемых государствах бывшего социалистического лагеря.

Действительно, в 90-х годах изучение социальных представле­ний получило новый импульс благодаря развитию методологии кросскультурных исследований. В то же время, сама кросскуль-турная психология испытала воздействие нового сравнительного подхода через социальные представления, который принципи­ально отличается от традиции, утвердившейся к этому времени в кросскультурных исследованиях.

В основе этого противостояния лежит существенное различие подходов исследователей к пониманию сути взаимодействия культуры и социально-психологической реальности. С одной сто­роны, это подход, представленный традиционной кросс-куль­турной социальной психологией и ориентированный на учет культурного контекста при исследовании социально-психологи­ческих феноменов (Ховстеде, Триандис). Культура в этом случае понимается как объективное явление, которое влияет на проте­кание социально-психологических процессов, меняя содержание и формы проявления феноменов. Культурно-исторические про­цессы выступают в этом глобальном «эксперименте» как неза­висимая, а социально-психологические — как зависимая пере­менная. Основные линии движения на этом пути анализируются в параграфе 4.2.

Второй подход рассматривает культуру по отношению к соци­ально-психологическим явлениям не как фактор внешнего


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

воздействия, а как внутренний смысл, рождающийся из самой социально-психологической реальности и в ней пребывающий. Именно этот смысл наделяет предметы и явления социального и материального мира теми свойствами, которыми люди привык­ли оперировать. Для того чтобы исследовать процессы порож­дения этого смысла и их закономерности, необходимо, прежде всего, выбрать адекватный социально-психологический фено­мен, в бытовании которого можно было бы проследить динамику социальных, политических, экономических отношений, т. е. фе­номен, являющийся атрибутом социального субъекта. Затем этот феномен должен быть операционализирован, чтобы стать доступным эмпирическому изучению, согласно стандартам по­лучения современного научного знания. Социально-психоло­гическое изучение динамики общественных явлений является предметом, требующим расширения методических подходов за счет активного использования качественных методов сбора данных и более широких, чем это было принято в социальной психологии второй половины XX в., смысловых интерпретаций результатов исследования.

Феномен социального представления отвечал всем выдвига­емым требованиям и позволял анализировать временной аспект социальной реальности через сравнение развитых и развива­ющихся форм демократического сознания. На этом пути наме­тилось несколько направлений, разрабатываемых такими запад­но-европейскими авторами, как И. Маркова и У. Дуаз, а также исследователями из Венгрии, Молдовы, Румынии, Словакии, и Чехии. Одно из направлений, развиваемое группой авторов во главе с Марковой, базируется на оригинальной эпистемологи­ческой разработке понятия социального представления, предло­женной ею (Markova, 1996). Маркова предполагает существова­ние нескольких уровней обыденного мышления, на которых по-разному проявляются репрезентации таких сложных поли­тических явлений, как демократия. В методологическом плане ею было предпринято сравнение содержания социальных пред­ставлений о демократии, учитывая многоуровневый характер обыденного мышления, а именно его нерефлексивные и рефлек­сивные уровни, которые раскрываются благодаря использова­нию специальных методических приемов. Итог этого исследо­вания состоял в том, что на нерефлексивном уровне жители и Западной и Центральной Европы обнаруживают очень близ-


Кросскультурное исследование социального представления

кие по содержанию элементы представления, однако смена эле­ментов представления о демократии на рефлексивном уровне происходит медленнее, чем смена элементов на нерефлексивном уровне. Более подробный анализ данных и их интерпретация бу­дут приведены в параграфе 4.4.

Маркова с соавторами (Markova at al., 1998) предложили еще одно направление кросскультурного анализа изменений в соци­альных представлениях, предполагающее сравнение содержания ядра и периферии представления. Предметом изучения здесь ста­ли интерпретации понятий личности, индивидуальности в куль­турных контекстах стран с традиционно демократической политической системой и бывших стран «народной демократии». Полученный результат, на наш взгляд, открывает новые перспек­тивы для кросскультурных исследований: выяснилось, что если ядерные элементы представления о человеческой индивидуально­сти содержали такие элементы, как «права человека», «правосу­дие», «свобода выбора» и т.п. и были сходными у жителей Западной и Центральной Европы, то периферические элементы у жителей стран, недавно вставших на путь демократических пре­образований, различались. Это наводит на мысль о том, что имен­но периферические элементы социального представления более зависимы от культурного контекста и при трансформировании общественных отношений будут обнаруживать его специфику.

В работах Дуаза с соавторами предлагается использовать сравнение механизмов заякоривания социального представле­ния на тех или иных социально-психологических явлениях: на ценностных ориентациях, опыте конфликтного взаимодейст­вия и др. для проведения сопоставительного анализа представле­ний о правах человека в разных странах. Заякоривание социаль­ного представления, как показывают результаты исследований Дуаза, чувствительно к национальному контексту и поэтому мо­жет служить основанием для интерпретации различий в содер­жании социальных представлений. Респонденты различных стран отличаются между собой как по степени убежденности в том, что они лично или правительство причастны к делу защиты прав человека, так и разным уровнем готовности лично защи­щать права человека. Мы вернемся к обсуждению этих и других результатов исследования Дуаза в параграфе 4.4.

Теория социальных представлений, таким образом, предла­гает несколько путей обновления методологии того варианта


 




 


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

кросскультурной психологии, который сложился к 90-м годам
XX в. Для того, чтобы выявить существо этих новаций, необходи­
мо проанализировать путь, пройденный кросскультурной психо­
логией к этому времени. „.' ) i

4.2. Кросскультурная психология ">' ' " '

в поисках теории и методологии *

Сейчас, по прошествии почти четырех десятилетий, можно ска­зать, что кросскультурная психология возникла как особое направление социально-психологических исследований. В начале 60-х годов американская социальная психология не могла не отве­тить на «злобу дня» общественного умонастроения и не задей­ствовать возможности, дополняющие традиционно-академиче­ское изучение социально-психологических явлений. По словам Г. Триандиса, сказанным во введении к учебнику «Культура и со­циальное поведение», он «написал эту книгу так, чтобы ее можно было использовать либо как сопровождение для базового учебни­ка по социальной психологии, из которого преподаватель может выбрать несколько глав, либо как текст для курса о культурных различиях в социальном поведении. Она ставит своей целью расширение кругозора студента. Преподаватели и студенты смо­гут с успехом использовать этот текст в курсах, задуманных для укрепления культурного плюрализма учебного плана» (Triandis, 1994, р. XV).

Бурное развитие прикладных областей, связанных с биз­нес-консультированием, международными отношениями, экологическими науками, социальной работой, требовало социально-психологических знаний о реальном межкультурном взаимодействии. Кросскультурная психология была призвана ответить на этот практический запрос расширением границ социальной психологии для того, чтобы она оставалась валидной для большинства людей внутри и вне США.

В предисловии к упомянутому учебнику Триандиса 1994 г. научный редактор серии Ф. Зимбардо подчеркивает особен­ность социальной политики США, которая с 60-х годов фокуси­руется на признании ценности различий между людьми. Во мно­гих областях американской жизни разнообразие стилей с этого времени не просто принимается, но и поощряется. Различия


Кросскультурное исследование социального предо шш к

по признаку расы, пола, этноса, религии, сексуальной ориента­ции начинают признаваться продуктивными: «Такое разнообра­зие вносит новые богатые краски в ткань нашего существова­ния» (ibid., p. XII). В это время в США активизируется политика мультикультурализма.

Население США исторически формировалось благодаря при­току иммигрантов, но политологи предполагали, что примерно к середине XX в. в ходе урбанизации и развития постиндустри­ального общества этнические меньшинства ассимилируются и растворятся. Однако в реальности все произошло наоборот — чувство этнической идентичности в сообществах иммигрантов только укреплялось. Стало ясно, что в среде итальянцев, греков, арабов иммигранты желают сохранить родной язык и тради­ционные ценности.

Понятие научного «этноцентризма» появляется уже в 60 — 70-х годах и в течение трех последующих десятилетий превращается в мишень постоянной критики в самом лагере крос­скультурной психологии. «К сожалению, этноцентризм, подра­зумевающий убежденность в превосходстве собственной культурной группы, повлиял на исследования в социальной пси­хологии, так что даже некоторые из наиболее уверенных выводов не работают при оценке культур за пределами Северной Амери­ки», — с горечью констатируется в другом авторитетном канад-ско-американском издании по кросскультурной психологии (Social psychology in cross-cultural perspective, 1993, p. 11). Амери­канских психологов критикуют также за «самодостаточность», так как они практически не проводят исследований за пределами США (ibid., р. 13).

Стала ощутимой необходимость выхода за рамки поиска социально-психологических универсалий, всегда считавшегося основной задачей этой науки, что потребовало существенного продвижения в области методики и организации исследований. Усилия в данном направлении были предприняты кросскуль-турными психологами, которые столкнулись с новыми для этой области науки проблемами: организацией международных проектов, созданием программ полевых исследований с учетом опыта культурных антропологов. Кросскультурная психология, поначалу занимавшая маргинальную позицию в структуре со­циальной психологии, к концу 80-х получает «права граждан­ства» и в социальной, и в общей психологии. Рост ее влияния



Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

был обусловлен не только увеличением объема исследований, на основе которых были выдвинуты убедительные интерпрета­ции. Можно сказать, что данные кросскультурных исследований оказались востребованными практикой в большей степени, чем академические результаты лабораторных изысканий в рам­ках фундаментальной социальной психологии: под кросскуль-турные проекты выделялись хорошие средства, к ним привлека­лись все более серьезные научные силы, образовывались научные сообщества, в том числе Международная ассоциация кросскультурной психологии (IACCP).

Не менее важно, что сами академические социальные психо­логи все больше убеждались в том, что кросскультурные данные не просто наращивают эмпирическую базу социальной психоло­гии, но и зачастую радикально меняют существо видения того или иного феномена. Именно так случилось с закономерностя­ми, выявленными в «Я-концепции». Эффекты, казавшиеся базовыми, такие как «эффект соотнесения с собой» и «эффект эгоцентрического смещения» в автобиографической памяти, оказались специфическими эффектами самовосприятия лично­сти в западной культуре. Аналогичные открытия происходили в области аттитюдов, социальных ролей и др. Новый взгляд на известные социально-психологические феномены в свете кросскультурных исследований — это, пожалуй, наиболее важ­ный аспект работ Триандиса.

Кросскультурное расширение социально-психологической перспективы происходило и в другом направлении — исследова­лись различные культуры в рамках международных корпораций. Тем самым одновременно решались две задачи: с одной стороны, выявлялось общее в организационной культуре конкретной -фирмы, а с другой стороны, оценивались различия между ее на­циональными отделениями. Объектами исследований стано­вятся такие промышленные гиганты, как «Дженерал моторе», корпорации Форда и IBM. Появились и другие направления в кросскультурных программах — изучение культурных разли­чий внутри общества, не связанных с этносом. Речь идет о тен­дерных различиях, а также о культурных различиях, обуслов­ленных нетрадиционной сексуальной ориентацией.

В последнее десятилетие, помимо развития этнического, орга­низационного и тендерного направлений, наблюдалось развер­тывание исследований, посвященных социокультурным аспектам


Кросскультурное исследование социального представления

межличностных отношений, а также соотношению традицион­ных и современных моделей поведения в странах, где отчетливо представлены элементы традиционной культуры, брачно-семей-ных отношений, здоровья, делового общения, организационного взаимодействия.

При попытке охватить взглядом весь массив современных кросскультурных исследований, представляемых, в частности, на международные конференции (см., напр.: Fifth European regional congress: programme and abstracts, 2001), складывается впечатле­ние, что в последнее время кросскультурная психология развива­ется, прежде всего, по экстенсивному пути, занимаясь поисками сфер проявления кросскультурных различий. Это совершенно закономерный этап становления новой области науки, резуль­татом которого должно стать определение границ предмета. Между тем такие насущные для любой новой науки вопросы, как спецификация феноменов, формирование корпуса понятий и их операционализация для целей эмпирического исследования, еще далеки от своего решения.

Все чаще в обобщающих работах кросскультурных психоло­гов можно встретить высказывания о необходимости формиро­вания общей теории, которая бы организовала и направила исследования, «интегрируя многочисленные эмпирические факты» (Лебедева, 1999, с. 8). Между тем попытки создания такой единой общей теории наталкиваются, прежде всего, на трудности теоретического характера, состоящие в понимании самого феномена культуры, или, говоря словами Триандиса, в ре­шении вопроса: «Где находится культура? В разуме ее носителей или вовне его?» (Triandis, 1994, р. 19). Культура, понимаемая как внешний феномен, требует изучения процессов адаптации к ней, усвоения ее норм, совладения с ее давлением, подчинения ей или борьбы с ее требованиями. Это предполагает соответст­вующую методологию психологического исследования. Если же культура находится «в разуме ее носителей», то возникают задачи исследования природы и места культурных феноменов в структуре психики, психологических механизмов культурного сознания на уровне индивида и групп.

Между тем, как в культурологии, так и в кросскультурной пси­хологии продолжают сосуществовать обе точки зрения, причем часто выбор одной из них зависит от того, как понимается предмет кросскультурного исследования. При изучении миграций,


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

аккультурации, международного бизнеса, межнациональных конфликтов чужая культура рассматривается как внешний фак­тор, что обусловливает использование соответствующего блока психологических подходов. В то же время в психолого-антро­пологических и культурно-психологических исследованиях куль­тура понимается как особая ментальность, выявляются ее исто­рические корни и психологические механизмы. Сам Триандис, впрочем, пытался объединить обе точки зрения, утверждая, что культура находится «в разуме», но ее нельзя понять, не интер­претируя такие факторы ее формирования, как экология и исто­рия (Triandis, 1994, р. 20-23).

Как известно, Триандис дополняет традиционное понимание культуры делением ее на объективную и субъективную: в каче­стве примеров объективной культуры он приводит технические объекты (инструменты, дороги, радиостанции), а в качестве при­меров субъективной — психологические феномены (ibid., p. 2).

Тем не менее, основным предметом кросскультурной психологии для этого авторитетного исследователя оставались культурные особенности поведения, зависящие от «элементов субъективной культуры». В качестве таких элементов он рассматривает все те же традиционные для американской социальной психологии феномены: аттитюды, нормы, роли, правила, стереотипы, атрибуции, убеждения и т.п. В этот перечень им включались и социально-когнитивные феномены: ассоциации, категоризации, коннотативные значения. Таким образом, вслед за Триандисом, долгое время было принято считать, что только эти привычные и устоявшиеся социально-психологические явления и должны изучаться кросскультурной психологией. Ситуация казалась однозначной, тем более что именно в проявлении данных социально-психологических феноменов были обнаружены существенные культурные различия, которые были представлены Триандисом в качестве основного содержания новой науки (Triandis, 1994).

Между тем развитие кросскультурной психологии сопровож­далось не только расширением культурных границ традицион­ной академической социальной психологии, примером чего могут служить многочисленные американские исследования различий в общении (см. об этом: Лебедева, 1994). За пределами США социальные психологи также осваивали новые сферы это­го предмета. Так, под руководством Р. Гудвина в Великобритании


Кросскультурное исследование социального представления

и других европейских странах проводились кросс-культурные исследования семейных отношений (Goodwin, Emelyanova, 1995а; Goodwin, Emelyanova, 1995b) и межличностного общения (Goodwin, Emelyanova at al., 1999), в Канаде М. Бонд занимался изучением организационной культуры (Bond, Smith, 1996) и т.д. В рамках этих исследований предполагалось, что культура, благодаря влиянию неких «независимых» переменных, в част­ности, коллективизма-индивидуализма, создает особые конфи­гурации известных социально-психологических феноменов. Именно линия доказательства существования универсальных «измерителей» культуры, наряду с расширением предметной области кросскультурной психологии, становится одним из ос- , новных направлений развития этой науки в 80-х годах. В середи­не 90-х интеграция этих двух методологических подходов каза­лась достаточно продуктивной.

Сформировавшись к 90-м годам как своего рода расшири­тельный вариант социальной психологии, кросскультурная пси­хология продолжила активные поиски собственного предмета. Одно из направлений этого поиска связано с выдвижением Триандисом понятия культурного синдрома. Импульсом для этого явилось намерение описать связь между культурными (независимая переменная) и социально-психологическими (зависимая переменная) феноменами. Такая методология «классического эксперимента», очевидно, была продиктована пониманием культуры как «рукотворной части среды», по Гер-ковицу, которая извне обусловливает культурную специфику тех или иных социально-психологических явлений. Именно эта теоретическая посылка диктует методологию сложившейся к 90-м годам американской кросскультурной психологии: срав­нение культур «X» и «Y» в условиях выполнения задачи «Z» (Vo, 2001,р. 106). Из нее следует схема любого традиционного кросс-культурного исследования, например, сравнение либо аттитю-дов в двух культурах, либо ценностных ориентации, норм, выпол­нения ролей, справляющегося поведения и т. п. Парадоксально, но, несмотря на уже сформировавшееся в научных кругах не­приятие «евроцентризма» в кросскультурных программах, в конкретных исследованиях, как правило, главной задачей про­должает оставаться сравнение культур, поиск психологических универсалий (этик-компонентов) или пунктов различия (эмик-компонентов) между ними. В практике исследований эта


 


im


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

методология сравнения оборачивалась попытками специалистов выявить преимущественно отличия между культурами с приме­нением западного инструменария к местному материалу неза­падных культур (см. об этом: [Стефаненко, 2002, с. 31]). Однако, как указывают авторы одной из обобщающих такие исследо­вания работ (Lonner at al., 1999), это чревато ошибками: напри­мер, если в западной культуре под интеллектом понимается, прежде всего, способность эффективно общаться и преуспевать в обществе, то в обществе индейцев интеллект рассматривается как социальная компетентность, гуманитарная позиция и конт­роль над негативными эмоциями. Поэтому при подобного рода сравнении совершались ошибки, впоследствии обобщенные под названием «интеллектуальный колониализм» (Vo, 2001, р. 106). «Евроцентризм» оставался неизжитым и, по-видимому, логиче­ским следствием применения этой методологической схемы.

Между тем направление «культурного сравнения» по задан­ным параметрам-измерениям развивалось в 80 — 90-х годах очень бурно и к настоящему времени представлено огромным количе­ством авторов, совокупность работ которых могла бы составить библиотеку. Одной из таких работ стало исследование кросс-культурных аспектов общения с помощью измерительных шкал, предложенных М. Дуглас (Douglas, 1982), которое было предпри­нято нами в составе международной группы социальных психоло­гов под руководством Р. Гудвина (Goodwin at al., 1999). Разумеется, межкультурные особенности общения изучались и ранее. Можно даже сказать, что этот предмет был одним из наиболее популяр­ных как в культурной антропологии, так и в кросскультурной психологии, причем в последней преимущественно в связи с ана­лизом «индивидуализма-коллективизма» или с попытками выделения культурных стилей общения.

В нашей совместной работе (ibid.) изучалась глубина саморас­крытия в процессе общения. При кросскультурном исследовании этого феномена мы опирались на предположение Дуглас о существовании четырех вариантов мировосприятия и соответ­ствующих им социальных отношений: эгалитарного, фаталисти­ческого, индивидуалистического и иерархического, различа­ющихся по «групповому» измерению — интенсивностью присоединения индивида к группе и степенью ее воздействия на него, и по измерению «решетки» — степенью ограниченности индивидуальных взаимодействий. ,,. , . дл , , ; , ,


Кросскультурное исследование социального представления

Предполагалось, что тенденция к эгалитаризму (высокая «груп­па», низкая «решетка») связана с верой в равноправные соци­альные отношения и с высокой степенью самораскрытия. Фаталистическое мировосприятие (низкая «группа», высокая «решетка») связано с зависимостью, бессилием, социальной изо­ляцией и незначительным уровнем самораскрытия. Индивидуа­листическому типу (прототип капиталиста: низкие «группа» и «решетка») свойствен высокий уровень недоверия и низкое индивидуальное самораскрытие. Наконец, предполагалось, что у иерархического типа (оба параметра с высокими значе­ниями) ограничено самораскрытие по отношению к людям с дру­гим социальным статусом.

Нами также было сделано предположение, что представители более коллективистских культур будут демонстрировать большую степень глубокого раскрытия перед друзьями, семьей и роман­тическими партнерами, студенты —проявлять большую степень раскрытия в целом, респонденты молодого возраста — раскры­ваться более глубоко; это же касается женщин и тех, кому свойст­венно эгалитарное мировосприятие. В исследовании принимали участие 450 испытуемых: по 50 предпринимателей, 50 работников физического труда и 50 студентов из трех государств — России, Венгрии и Грузии. Студенты (66% женщин, средний возраст 21 год) обучались на разных факультетах университетов каждой из этих стран. Работники физического труда (37% женщин, сред­ний возраст 39,5 года) были заняты на поточных линиях крупных предприятий (преимущественно на текстильных фабриках и за­водах электрооборудования). Предприниматели (57% женщин, средний возраст 32 года) были владельцами киосков, занимающи­мися в основном небольшими закупками и продажей товаров.

Анализ результатов показал, что студенты были более склон­ны к раскрытию перед близкими друзьями, чем работники физи­ческого труда или предприниматели. Женщины-респондентки (особенно в Венгрии) были менее склонны обсуждать политику, чем мужчины. В целом венгры оказались наиболее склонными к глубокому самораскрытию со всеми категориями людей, кроме случайных знакомых, и по всем темам, за исключением сексуаль­ных проблем. Как и предполагалось, самораскрытие у студентов является более глубоким. Грузинские предприниматели и вооб­ще грузинская группа испытуемых наиболее склонны к глубокому самораскрытию перед знакомыми. Это может быть отражением


 




Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций


Кросскультурное исследование социальна и ■


 


социальных функций профессиональной деятельности предпри­нимателя в Грузии, не характерных для России или Венгрии. В интервью грузинские испытуемые сообщали, что их работа поз­воляла им развивать социальную активность, поскольку предпо­лагала расширение поля социальных контактов из-за многочис­ленных визитов, обменов подарками и т. п. В России же и в Венг­рии предприниматели с сожалением говорили о нехватке времени из-за трудовой деятельности. По результатам нашего исследова­ния, ни эгалитаризм, ни индивидуализм не оказывали значимого воздействия на самораскрытие. Фаталистическое мировосприя­тие в целом, согласно результатам, обусловливало слабое раскры­тие. Нам не удалось обнаружить различий между теми, кто на­ходится в авангарде нового образа жизни (предпринимателями), и теми, кто остался в стороне от предпринимательской деятельно­сти. Таким образом, предположения о психологическом расслое­нии обществ в эпоху экономических реформ, по крайней мере, в этой области межличностных отношений, не подтвердились.

В середине 90-х годов примененная нами методологическая схема казалась вполне адекватной. Сегодня же отсутствие явных различий в самораскрытии, анализировавшихся в связи с культур­ными параметрами (эгалитаризм, иерархичность, индивидуализм и фатализм), выделенными вслед за Дуглас, может свидетельство­вать о следующем: для кросскультурного анализа различий необ­ходимо изучение более содержательных и комплексных феноме­нов, а выбираемые «параметры», несмотря на их кажущуюся универсальность, не всегда служат надежными референтами.

4.3. Кризис традиционной r r

кросскультурной психологии

К самому концу 90-х годов в кросскультурной психологии сложи­лось две ведущих теоретических тенденции. Первая ориенти­рована на развитие существующего с 80-х годов традиционного направления и принимается основоположниками современной кросскультурной психологии: Г. Триандисом и Р. Диаз-Герреро. Вторая, представляемая Г. Яходой и Д. Прайс-Уильямсом, отри­цает перспективность традиционной парадигмы культурного сравнения (Lonner at al., 1999, p. 38) и возлагает надежды на тео­ретические и методологические возможности культурной пси-


хологии. Культура, в отличие от традиционной кросскультурной точки зрения, определяется ими не как «независимая перемен­ная», а как сущность, неотделимая от индивида. Эти авторы считают, что для эффективного продвижения исследований культуры в психологии исходные цели кросскультурной психо­логии должны формулироваться заново.

В рамках первого направления определились лидеры, совершен­ствующие и развивающие методологию кросскультурного сравнения. Наиболее заметен, на наш взгляд, вклад Г. Ховстеде, С. Шварца и М. Бонда, имеющих значительное число последовате­лей. Именно они, оставаясь в рамках традиционного направления, попытались преодолеть его внутреннюю ограниченность. Все трое шли к теоретическим обобщениям от исследовательской практики. Эти авторы известны, прежде всего, организацией и проведением масштабных кросскультурных проектов, причем каждый из них стал основоположником влиятельных школ в кросскультурных исследованиях. Не являясь американцами по происхождению, они ратуют за борьбу с «этноцентризмом», за мультикультурное понимание современного мира, за использование «не-западных» инструментов в кросскультурных исследованиях, за осознание преимуществ различных «культурных профилей». По существу, в их теоретических схемах очень много общего — от преданности идее «измерения» культур по фиксированным параметрам до приверженности одной и той же феноменологии, лежащей в основе «измерений», а именно, ценностным феноменам.

Исследования различий между культурами в корпорации IBM, проведенные Ховстеде, принесли ему заслуженную известность. В его масштабном проекте база данных была необычайно большой: работники 72 национальных отделений, 38 профессий, 20 языков; она составлялась в два разных момента времени: в 1968 и 1972 го­дах. В общей сложности им было собрано более 116 000 опросни­ков, каждый из которых включал более 100 стандартизированных вопросов (Hoftstede, 1991, р. 251). Статистическое распределение данных (факторный анализ средних значений для 32 вопросов по ценностям, оказавшимся стабильными и на первой, и на второй фазах исследования) позволило выделить четыре измерения (4-D): властная дистанция, индивидуализм-коллективизм, маскулин-ность-фемининность и избегание неопределенности. Для того что­бы преодолеть основной недостаток традиционных кросскуль­турных опросников, созданных и валидизированных на Западе,




 


 


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

Ховстеде формирует опросник по результатам интервью, прове­денных в семи странах, и проверяет его на валидность в четырех странах, правда, по его собственному признанию, в западных, что с методической точки зрения ослабляет данный исследо­вательский инструмент. Для нивелирования «евроцентристских» отклонений Ховстеде также прибегает к дополнительному опрос­нику (Chinese Value Survey), созданному М. Бондом в условиях китайской культуры, что позволяет выделить измерение на­циональных культур, названное «конфуцианским динамизмом» и включающее оппозиции «долговременной» и «краткосрочной» ориентации. «Долговременная ориентация означает взращивание добродетелей, ориентированных на вознаграждение в будущем, в частности, настойчивость и экономность» (Hofstede, 1991, р. 261), «Краткосрочная ориентация означает взращивание добродетелей, связанных с прошлым и настоящим, в частности, с уважением к традиции, с сохранением "лица" и выполнением социальных обязательств» (ibid., p. 262).

Здесь, как и во всех других методических деталях, Ховстеде стремится следовать принципу культурного релятивизма Леви-Стросса, по возможности блокируя приоритеты собственной культуры. И нельзя не признать, что в рамках заданной методо­логии ему это во многом удается. Ставя перед собой задачу изуче­ния различий между культурами на национальном уровне через исследование «ядерного», по его выражению, образования куль­туры —ценностей, Ховстеде, по сути дела, последовательно про­водит традиционную теоретическую линию поисков культурных универсалий, начатую еще социальными антропологами 50-х го­дов. Тогда А. Инкелес и Д. Левинсон предположили, что существу­ют общие для всех культур темы, отражающие такие универсаль­ные проблемы, как связь с авторитетом, концепция «Я» и способы улаживания конфликтов. Ховстеде, следуя этой же схеме, ищет «культурные измерения», и с помощью факторного анализа, охватившего 49% дисперсии, подтверждает их существование.

«Культурные измерения» всегда предполагают идею незави­симой культуры как оппозиции индивидуальной личности, и, думается, метафора культуры как ментальной компьютерной программы и коллективного программирования («Именно коллективное программирование разума отличает членов одной группы или категории людей от другой» [Hoftstede, 1991, р. 5]) не меняет принципиальной посылки, накладывающей жесткие


Кросскультурное исследование социального представления

ограничения на методологию исследования: культура локализу­ется вовне личностей и независимо от них.

Компьютерная метафора не вполне объясняет и послойную организацию культуры, заявленную Ховстеде: «...люди заклю­чают в себе несколько слоев ментального программирования, соответствующих разным уровням культуры» (ibid., p. 10): 1) национальный уровень, 2) уровень региональной и/или этни­ческой, и/или религиозной, и/или языковой принадлежности, 3) уровень пола, 4) уровень поколения, 5) уровень социального класса, 6) организационный, или корпоративный уровень. Идея одностороннего влияния культуры (даже имеющей послойное строение) на человека принципиально ограничивает возмож­ности понимания того, как взаимодействуют ценности разных слоев культуры, как осуществляется выбор или принятие ка­ких-либо ценностей на индивидуальном й групповом уровнях и почему ценности изменяются.

ТТТ. Шварц развивает парадигму «культурных измерений» пу­тем группирования ценностных оснований поведения. В конце 80-х годов он проводит масштабное исследование 66 ценностей в 20 культурах (Schwartz, 1992), объединяя их в блоки, отража­ющие общие цели и тип мотивации. В результате им выделяется 10 таких типов: самостоятельность, стимуляция, гедонизм, дости­жение, власть, безопасность, конформизм, традиции, щедрость, универсализм (см. об этом: Лебедева, 1999,,с. 132). Последующие проекты позволили Шварцу специфицировать и выделить груп­пы ценностей для различных культурных ареалов, включая Вос­точно-Европейский (см. об этом подробнее: [Лебедева, 2000]), и выявить типичные для них ценности.

Результаты поиска единых «культурных измерений», осна­щенного хорошим статистическим аппаратом, обширной базой данных, отличающегося стремлением получить «обобщенные портреты» культур уже не по пяти, а по десяти параметрам, выглядят в методологическом плане очень респектабельно. Однако насколько ценностные феномены могут коррелировать с реальностью действий, мыслей и поступков людей? Различные списки «культурных измерений», созданных западными авто­рами, порой напоминают варианты перечней «качеств лидера», типологий национальных характеров и прочие не слишком успешные попытки (как в известной притче про описание слона в темной комнате) «объять» многоуровневую, сложную (как


 




Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

по географии, так и по внутренней структуре) реальность куль­туры с одной, фиксированной точки зрения.

М. Бонд, канадец, живущий и работающий в Гонконге, делает еще одну интересную попытку преодолеть «этноцентрическую» ограниченность западной методологии в кросскультурных иссле­дованиях. Он выдвигает в качестве центрального понятие «соци­альных аксиом», которые представляют собой «общие верования, связанные с материальной, личностной, социальной и духовной реальностью» (Fifth European regional congress: programme and abstracts, 2001, p. 25).

Бонд с соавторами в 1989 г. разработали опросник социальных аксиом (SAS), состоящий из 82 пунктов. С его помощью в процес­се валидизации на пяти национальных группах они обнаружили пятифакторную структуру социальных аксиом, среди которых: социальный цинизм, вознаграждение за внимание, поведенче­ская гибкость, контроль над судьбой, духовность и межличност­ная гармония. Следующим шагом было распространение этого опросника в 10 различных странах мира с целью оценить его пре­дикативную и дискриминантную валидность. Тем самым авторы стремились приблизиться к пониманию «номологической сети» социальных аксиом в каждой из национальных культур (ibid., р. 26). Отчеты по региональным составляющим проекта были представлены на специально организованном симпозиуме в рам­ках V Европейского конгресса в 2001 г. в Уинчестере.

Если попытаться суммировать содержание этих отчетов, мож­но увидеть, что участники проекта практически единодушны в признании такого преимущества методологии SAS, как сочета­ние в нем принципов универсализма и релятивизма. Релятивизм реализуется здесь возможностью дополнять перечень из заложен­ных в опроснике пяти универсальных факторов местными соци­альными аксиомами с помощью специальной процедуры откры­тых вопросов. Опросник с открытыми вопросами содержал описание различных форм социального поведения. Полученные данные подвергались контент-анализу. Предполагалось, что вы­явленные таким образом «местные» аксиомы должны отражать связь ценностных феноменов с культурными формами поведения.

При всем уважении к высокой «технологичности» данного исследования, нельзя не заметить, что стремление объединить принцип «культурного релятивизма» с универсалистским подхо­дом осуществляется, тем не менее, под флагом «номологической»


Кросскультурное исследование социального представления

методологии. Ключевой же вопрос об адекватности «номо-логических» методов при исследовании сложной ткани культуры остается открытым.

Перечисленные подходы, безусловно, развивают и совершен­ствуют методологию современного кросскультурного исследо­вания. Они восхищают масштабами вложенных в них организа­ционных усилий и широтой географии, но мало что прибавляют к изначальной теории. В такой теории, где культура не имеет че­ловеческого лица, а определяется только историей и экологией, нет места активности человека; идея «запрограммированных» людей очень бихевиоральна, но не слишком современна. Говоря о методологии, нельзя не заметить, что многоуровневый характер культуры почти не отражается в исследовательских программах, а результаты, полученные на пересечении тендерных и нацио­нальных, профессиональных и национальных групп, ставят во­просы о причинах сходства данных, полученных в разных этносах на одних и тех же социальных категориях (например, профессио­нальных) . Что можно в этом случае сказать о глубине и «влиянии» культурных слоев?

Альтернативный подход декларирован Г. Яходой и Д. Прайс-Уильямсом. Он предполагает большее погружение в проблемы культурной психологии и ориентирован на определенное от­ступление от традиционных целей кросскультурной психологии, которая, по их мнению, не рассматривает культуру как взаимо­связанную с индивидом и не проводит культурных сравнений по психологическим переменным, заключенным в культурной среде. Тем самым она не трактует контекст как многоуровневый (Vo, 2001, р. 108). Эти авторы утверждают, что необходимо анали­зировать, как одна переменная в изучаемой культуре связана с дру­гими переменными в той же культуре, т. е. двигаться к культурной психологии. Таким образом, по их мнению, для эффективного продвижения исследований культуры в психологии исходные цели кросскультурной психологии должны быть сформулирова­ны заново. Новый подход заявлен, но его эмпирическое продви­жение сопряжено с некоторыми методологическими проблемами, в частности, с технологией культурного сравнения. Думается, существенные шаги в этом направлении уже сделаны отечест­венными исследователями менталитета (см., напр.: Абульханова, 1997; Знаков, 1996), психологического облика этноса (Резников, 2005) и последователями концепции социальных представлений.


 




Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

4.4. Возможности кросскультурного анализа социального представления для сравнения стабильных и реформируемых обществ

Одно из направлений в реализации нового взгляда на перспек­тивы кросскультурнои психологии задано теорией социальных представлений, акцентирующей исследовательский интерес на социальном конструировании культурной реальности и его многоуровневом характере. Как известно, в этой теории меха­низм социального конструирования объясняется через процессы якорения и объективации социального представления, т. е. созда­ния людьми новой социально разделяемой ментальной реально­сти. В конце 90-х годов в рамках этой теории появляются работы, содержащие попытку связать идею социального конструиро­вания с элементами кросскультурного анализа. Мы рассмотрим лишь основные направления культурного исследования социаль­ных представлений, предложенные тремя крупными представи­телями данной концепции: В. Дуазом (Doise at al.r 1999), И. Мар­ковой (Markova at al., 1998) и В. Вагнером (Wagner at al., 1996).

Работа Дуаза с коллегами (Doise at al., 1999) была посвящена социальным представлениям о правах человека в 35 странах мира. Основной идеей кросскультурного анализа социального пред­ставления здесь стало изучение феномена заякоривания соци­ального представления на культурных ценностях. Как известно, в теории Московичи заякоривание — это внедрение, закрепление сконструированной группами социальной реальности на разных уровнях и в разных контекстах.

Авторы разработали трехфазовую модель социального пред­ставления, которая предполагает, что заякоривание социального представления о правах человека в общественном сознании осуществляется в трех основных контекстах: ценностных ориен­тации людей, опыта их конфликтного взаимодействия и в нацио­нальном контексте, понимаемом как разделяемое людьми группо­вое членство (ibid., p. 4 —5). На выборке в 6791 человека (студенты университетов) при помощи дискриминантного анализа авторами была выявлена зависимость социального представления (зависи­мая переменная) от ценностей, классифицированных по Шварцу и Бонду, опыта конфликтного взаимодействия респондентов и национального контекста (независимые переменные). Зависи-


Кросскультурное исследование социального представления

мая переменная обнаружила в исследовании вариации, которые описываются авторами как четыре типа представления прав чело­века: с позиций их «защитников» (наиболее благоприятные от­клики о правах человека), «скептиков» (наименее благоприятные отклики), «персоналистов» (высокая личная вовлеченность и скепсис по отношению к правительственной эффективности) и «гувернаменталистов» (низкая личностная вовлеченность и сильная вера в правительственную эффективность).

Тем самым авторы связывают между собой традиционные феномены кросскультурного анализа: ценностные ориентации и личный опыт людей, с одной стороны, и содержание их социаль­ного представления с другой. Вместе с тем работа Дуаза с кол­легами представляется знаменательным шагом в сторону изме­нения привычной методологии: от поиска культурных инва­риантов к обнаружению культурно изменчивых ментальных феноменов — социальных представлений, постоянно конструи­руемых культурными группами.

Исследовательский прием, предложенный И. Марковой с коллегами (Markova at al., 1998), предполагает другое видение взаимоотношений культурных ценностей и социального пред­ставления. В рамках этого подхода ценности рассматриваются как инкорпорированные в социальное представление. Авторы изучают социальное представление о личности в шести странах Центральной и Западной Европы (1172 респондента) и полагают, что различные экономические и политические системы либо по­ощряют, либо отвергают соответствующие ценности индивидуа­лизма, вследствие чего варьируются социальные представления о личности. В рассматриваемом исследовании приняли участие респонденты, принадлежащие трем центральноевропейским (чехи, словаки и венгры) и трем западноевропейским нациям (шотландцы, англичане и французы). Испытуемым было предло­жено по три задания, которые они выполняли либо индивиду­ально, либо в группах до пяти человек. В исследовании были использованы три метода сбора данных: метод словесных ассо­циаций, метод оценочных шкал и опрос.

Авторы, используя идею Ж.-К. Абрика 6 ядре и периферии социального представления, приходят к выводам о том, что у пред­ставителей всех исследованных стран имеется общее инва­риантное ядро социального представления о личности. Впрочем, Достаточно интересными выглядят результаты исследования


 




Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

содержания различий в периферии социального представления о личности у жителей Центральной (Венгрия, Чехия и Слова­кия) и Западной (Англия, Франция и Шотландия) Европы (ibid., р. 807 — 819). Принципиальным остается вопрос о методе исследо­вания: авторы считают основными эмпирическими референтами социального представления «лингвистически значимые потен­циалы», а именно, языковые формы, которые различаются в раз­ных культурах. На пути сравнения значений, связываемых с из­учаемыми феноменами в разных языках, авторы столкнулись с множеством проблем, начиная с актуального политического контекста в разных странах и кончая чисто словарными различия­ми. В связи с этим оценка достоверности полученных результатов составляет самостоятельную проблему, однако, на наш взгляд, весьма интересна сама попытка сравнения семантических про­странств разных культур социально-психологическими методами.

По мнению авторов исследования, социальное представление о личности содержит ряд важнейших элементов-ценностей: свобода решений, независимость от власти, человеческое дос­тоинство, свобода выбора и личные права — в Западной Европе эти принципы воспринимаются как основы западного инди­видуализма. Авторы работы выдвигают предположение о том, что, передаваясь из поколения в поколение, эти ценности общеевропейского наследия в различных формах воплотились в социальных представлениях о личности. Кроме того, в работе формулируется следующая гипотеза: поскольку люди в течение определенного, достаточно значительного времени были включены в различные политические и экономические системы, которые либо поощряли, либо отвергали все или некоторые из этих ценностей, либо же заменяли их другими, то и соци­альные представления этих людей о личности, соответственно, должны иметь ряд различий.

На первом этапе И. Марковой с коллегами был применен ме­тод словесных ассоциаций: в качестве стимулов выступали 38 по­литических, идеологических и экономических понятий, отра­жающих наиболее важные политико-экономические перемены в Центральной и Восточной Европе. На втором этапе респонден­ты оценивали важность каждого из предлагавшихся понятий для благополучия личности. На третьем этапе — отвечали на четыре вопроса опросника, которые касались ощущений свободы выбора в следующих четырех сферах жизни людей: личное чувство


Кросскультурное исследование социального представления

удовлетворенности, профессиональные достижения, реальное финансовое положение и планы на будущее.

Применив метод словесных ассоциаций, исследователи обна­ружили, что жители как Центральной, так и Западной Европы ассоциируют понятие «личность» с группой ценностей, которая включает в себя демократию, свободу, права человека, права меньшинств и т.д. Анализ всех полученных ассоциаций подтвер­дил, что понятие личности и традиционные ценности индивидуа­лизма формируют ядро представления. Кроме того, понятия, входящие в фактор ценностей демократии, оказались среди пунктов, оцененных представителями всех изучавшихся стран как особо важные для благополучия личности. По мнению авто­ров, это важное свидетельство того, что позитивная форма индивидуализма, относящаяся к общеевропейскому наследию, не была разрушена при социалистическом режиме.

Наибольший разрыв между респондентами из Центральной и Западной Европы наблюдается в показателях по экономиче­скому фактору — «личность в рыночной экономике», который жители Центральной Европы оценивают более позитивно, чем жители Западной Европы, и по политическому фактору — «политическая система», оцененному выше последними. Авторы объясняют полученные результаты тем, что переход к рыночной экономике, неотъемлемым этапом которого является привати­зация, поставил страны бывшего социалистического лагеря в один ряд с Западом. Жители бывших социалистических госу­дарств рассматривают рыночную экономику как часть системы ценностей, которая была им недоступна в недалеком прошлом. В Западной же Европе, напротив, приватизация не восприни­мается в качестве составляющей благополучия личности.

Еще одно расхождение в социальных представлениях респон­дентов из двух частей Европы обнаруживается в оценке степени важности фактора «государство», содержащего такие понятия, как «закон и порядок», «государство» и «нация», для благополу­чия личности. Это, по мнению авторов исследования, может сви­детельствовать о потребности жителей Центральной Европы ос­мыслить относительно новую демократическую систему с точки зрения ее отношения к человеку. Фактор «Я», включающий в себя понятия «самоопределение», «характер», «личная без­опасность», «личные интересы» и «риск», оказался также оценен более высоко респондентами из стран Центральной Европы.


 




Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

Более высокая оценка важности личных интересов и личност­ных характеристик жителями Центральной Европы связана с тем, что у них имеется опыт тоталитарного прошлого.

Респонденты западноевропейских стран оценили как наибо­лее важные для благополучия личности следующие факторы: фактор «богатство», включающий в себя понятие «финансового благосостояния», связанное в западном обществе с доходом, социальной защищенностью и социальными службами, обеспе­чивающими благополучие личности, а также фактор «коллек­тивные ценности», содержащий такие понятия, как «братство», «равенство» и «общественное мнение» и др.

Проведенное под руководством Марковой исследование дает возможность сделать некоторые обобщения относительно структуры социального представления о личности: понятия, относящиеся к традиционным ценностям индивидуализма («свобода выбора», «демократия», «права человека», «правосу­дие», «самоуправление» и др.) формируют ядро социального представления о личности в обеих выборках. Этот особый кла­стер ценностей был выявлен и в других исследованиях, показав­ших, что понятия «свобода», «правосудие» и «права» являются основными компонентами представления о демократии (Марко­ва, 1996; Moodie at al., 1995). Результаты данного исследования подтверждают выводы, сделанные Вагнером с соавторами, о том, что ценности и понятия, формирующие ядро социального пред­ставления, должны быть независимыми от актуального кон­текста (Wagner, 1994; Wagner at al., 1996).

Ряд других кластеров ценностей, напротив, со всей очевидно­стью разводит центральноевропейские и западноевропейские нации. По предположению Марковой, понятия, входящие в эти кластеры, связаны с особым политическим, экономическим и идеологическим контекстом. Анализируя структуру социаль­ного представления о личности, авторы работы приходят к вы­воду, что такие понятия образуют периферию социальных пред­ставлений. Как подчеркивают авторы исследования, они не раз­деляют мнения о том, что структура социального представления может быть представлена только в двух категориях — «ядро» и «периферия». По мнению Марковой, компоненты структуры социального представления следует скорее оценивать по шкале «стабильность —г изменчивость», при этом учитывая их взаимо­отношения (Markova, 1996). Ядро, неизменное «здесь и сейчас»,


Кросскультурное исследование социального представления

фактически должно считаться неизменным только по отноше­нию к другим элементам социального представления. Как отме­чают авторы кросскультурного исследования социального пред­ставления индивидуальности, все социальные явления и реалии находятся в процессе постоянных изменений, это же относится к социальным представлениям и их структуре. Ядро и периферия изменяются ассиметрично, хотя предполагается, что ядро транс­формируется медленнее, чем периферические элементы. Авто­ры работы приходят к выводу, что результаты, полученные ими в данном исследовании, определяются социальными, политиче­скими и культурными условиями в период резких политических и экономических изменений, происходивших в посткоммуни­стической Европе (Markova at al., 1998, p. 825).

Если два приведенных нами выше примера кросскультурных исследований социального представления отражают попытки связать процессы ментального конструирования с ценностными феноменами, традиционно изучаемыми кросскультурной психо­логией, то в работе В. Вагнера и его коллег (Wagner at al., 1996) относительно социального представления войны и мира в Испа­нии и Никарагуа, также имевшей широкий резонанс, акцент делается на изучении структуры социального представления в связи с феноменами коллективного коупинга, сопровожда­ющими процессы общественного дискурса.

Вагнер с соавторами опираются на идеи Московичи и Гимел-ли о том, что социальное представление всегда формируется только в условиях коллективного дискурса, для возникновения которого «необходимо наличие проблемного, незнакомого фе­номена или тревожной ситуации, представляющей угрозу для... социальной группы» (ibid., p. 332). При помощи оригинального приема структурного анализа словесных ассоциаций авторы пы­таются доказать, что только в хорошо структурированном соци­альном представлении имеется стабильное ядро, содержащее эмоционально насыщенные элементы. Эти элементы, как полагают авторы, и играют существенную роль в процессах коллективного коупинга. Впрочем, содержание «стабильных ядер», обнаруженных в исследовании, отражает скорее эмоциональную картину отношения к войне, чем смысловые интерпретации, «теории здравого смысла», свойственные социальным представлениям, образовавшимся в процессе

КОуПИНГа. . , >•-,.= ■ . . . ■■■.•: ". : -.:.. ■-.■>;,.-у- ,-, Orrivi.-.•■■■-■ ■



Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций


Кросскультурное исследование социального представления


 


Это, на наш взгляд, ставит под сомнение валидность исполь­зованной авторами методики. Полученные посредством нее дан­ные предполагают, что кросскультурные различия в содержании социального представления о войне практически отсутствуют. Различия в двух выборках обнаруживаются лишь в наличии или отсутствии структурированного социального представления о фе­номене «мира» (в Испании его нет из-за отсутствия общественного дискурса о мире и, следовательно, необходимости коллективного коупинга). Между тем это исследование остается одним из наи­более цитируемых в литературе о социальных представлениях. Опубликованное в 1996 г., оно послужило основой целого направ­ления кросскультурных исследований социальных представлений через анализ словесных ассоциаций, а также контент-анализ тек­стов интервью (см., напр.: Lacassagneatal., 2001; Емельянова, 2002).

Изменчивость обыденного сознания, выраженного социаль­ными представлениями, раскрывается и в исследовании Е. Муди с соавторами (Moodie at al., 1995; русскоязычный вариант изло­жения этого исследования: Маркова, 1996), посвященном репре­зентации демократии. Предполагается, что переход государства бывшего социалистического лагеря (Словакии) к демократиче­скому строю влечет за собой изменение социальных представле­ний о принципах нового политического устройства. Тот этап развития демократического сознания в бывших странах народной демократии, который пришелся на конец 90-х годов, по мысли авторов, в кросскультурном исследовании можно сравнить с со­циальным представлением о демократии, бытующем у жителей Западной Европы. Авторами предполагается, что жители бывшей социалистической страны испытывали идеологическое давление, которое должно было отразиться на их теперешних представле­ниях о демократии: «люди, живущие в условиях определенной социальной, культурной и политической системы, неосознанно усваивают идеи и способы мышления, которые в неявной форме навязываются им этой системой, даже если они не принимают их и придерживаются противоположных взглядов» (Маркова, 1996, с. 56). Для объяснения этой закономерности авторы (Moodie atal., 1995) вводят понятие «рефлексивность», которое предпола­гает изучение процесса со-конструирования знания (по термино­логии Ж. Вальсинера) в диалоге с другими людьми. Предпола­гается также «исследование сознательных и бессознательных процессов, а также подразумеваемого и явного культурного


и идеологического давления» (ibid., p. 449), т. е. рефлексируемых и нерефлексируемых ментальных процессов, позволяющих «понимать, объяснять и сообщать знания и мнения об опреде­ленном явлении на разных уровнях осознания» (Маркова, 1996, с. 57). Для выявления «разных уровней осознания» феномена демократии (что составляет непростую методологическую про­блему) авторы использовали три методики: «словесные ассоциа­ции», «глубинные интервью» и «фокус-группы».

Метод «словесные ассоциации» дает, по мнению авторов, возможность получить нерефлексивные и обыденные словесные определения демократии. Согласно методике исследования, респондентам предлагали 30 специально подобранных политиче­ских и экономических понятий и просили дать по три ассоциа­ции на каждое. Основной недостаток метода словесных ассоциа­ций — смысловая размытость, т. е. неясность значений терминов для респондентов остается проблемным моментом исследования. В глубинных интервью участники, напротив, должны были объяс­нить и обосновать свою позицию, свое мнение, что вынуждало их задуматься над значением различных терминов. В процессе фокус-группового исследования должны были обнаружиться устоявшиеся, но до этого неосознаваемые мнения респондентов относительно демократии.

В исследовании приняли участие респонденты из Шотландии и Словакии. Интерес исследователей именно к этим двум стра­нам был не случаен. Данная серия исследований проходила в то время, когда и Словакия, и Шотландия входили в состав много­национальных государств, Чехословакии и Великобритании соответственно. И словаки, и шотландцы воспринимали свой статус как относительно маргинальный, преобладающей полити­ческой ориентацией для большинства людей и в той и в другой стране был либеральный социализм (там же, 1996). Отличия же между Шотландией и Словакией состояли в том, что в Шотландии уже на протяжении нескольких веков существовала парламент­ская демократия, и вся политическая система функционировала относительно стабильно. В Словакии же только в течение двад­цатого века произошел ряд серьезных политических изменений (от монархии через парламентскую демократию и независимое фашистское государство до социалистической республики).

Основными компонентами социальных представлений о демо­кратии на неосознанном уровне (их актуализация должна была


 




Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций


Кросскультурное исследование социального представления


 


происходить в процессе словесного ассоциирования) у респон­дентов обеих изучавшихся культур стали: свобода, права личности и справедливость, причем влияние политических и экономиче­ских условий жизни оказалось очень незначительно. На осо­знаваемом уровне в глубинных интервью и групповых дискуссиях (фокус-группы) респонденты-шотландцы, несмотря на трудный выбор, пришли к выводу о незыблемости прав человека в любых ситуациях. Участники словацких дискуссионных групп, напротив, решили, что в особых случаях, когда речь идет о моральной ди­лемме, касающейся возможности заражения ВИЧ, нарушение прав человека допустимо (там же, 1996).