КОНСТРУИРОВАНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ В ПЕРИОД РЕФОРМ В РОССИИ
<■*
5 /
■•A- .A,
■ ...» 1
1.1. Общественная ситуация как комплекс внешних условий изменения обыденного сознания
В соответствии с логикой субъектного подхода (Брушлинский, 2003; Журавлев, 1999; Знаков, 2003), в рамках которого социальная группа понимается как коллективный субъект, внешними условиями конструирования этим субъектом социальных представлений выступают особенности общественно-политической ситуации, в которых осуществляется жизнедеятельность групп. В современной России внешние условия представляют собой комплекс общественных преобразований, определяющихся как трансформационные, и их последствий для жизни групп.
Трансформационные процессы, осуществляющиеся в российском обществе в результате реформ, в экономической сфере (May, 1995) уже прошли два важнейших этапа. Первый состоял в макроэкономической стабилизации, во введении рыночных отношений и либерализации цен. Второй заключался в принятии правовых норм по отношению к экономике (законы о банкротстве и т.п.). Теперь, на третьем этапе, для того, чтобы созданная система работала, необходимо решить две группы задач: повысить эффективность деятельности политических и экономических институтов (судебной системы, правоохранительных органов для борьбы с коррупцией) и реформировать социальную систему
7 ~ 3643
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России
(в первую очередь, здравоохранение и образование). Именно эти задачи оказываются наиболее сложными для власти.
Дальнейшее реформирование российского общества наталкивается на препятствия различного плана, одни из которых являются следствиями просчетов в проведении первых двух этапов реформ, другие обусловлены особенностями бывшей советской системы. Среди существенных осложнений российские социологи и политологи называют разрушительный характер радикальных реформ начала 1990-х годов, который стал причиной ломки социальной идентичности и вверг общество в состояние неопределенности, граничившей с хаосом (Красин, 2003, с. 125). Западные ценности слабо соотносились с российскими традициями, резкое обнищание населения порождало недоверие к реформаторам, а «верхушечная» приватизация только укрепила это недоверие. Авторитарная модель политического сознания, сформированная столетиями истории России, требовала сильного лидера, однако Б.Н. Ельцин не соответствовал этим требованиям. Он не предлагал ни ясных стратегических целей, ни тактики реформ, соответствующей потребностям общества, не мог противодействовать криминальному беспределу. В результате ситуация стала слабо управляемой, нарастала стихийность и в экономике, и в политике, и в общественном сознании (Шкаратан, 2004; Яковлев, 2005).
Препятствия на социально-психологическом уровне носили множественный, разноплановый характер. Так, Ю.А. Красин (Красин, 2003, с. 126) говорит, прежде всего, о подрыве веры в сильное государство и утрате коллективистской солидарности, которые в советское время какой-то мере компенсировали неразвитость гражданского общества и личностного начала. Г.Г. Дили-генский (2000) раскрывает механизм зарождения агрессивного индивидуализма на этой почве. Автор, на наш взгляд, правомерно подвергает сомнению идею изначальной общинности, соборности и коллективности российского менталитета, во всяком случае, в его советском варианте. В условиях советской тоталитарной системы коллектив, по определению Г.Г. Дилигенского, •— это «горизонтальная структура равных в их зависимости от власти и сплоченных этими властными отношениями» (там же, с. 412). Психологическая интеграция в таких условиях возможна, но она осуществляется не на основе солидарности, общности целей и ценностей, а на основе общей «крыши», гарантирующей социальную
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России
защищенность. Т. е. социалистический коллектив представлял собой не социального актора, а эффективное средство контроля.
Выйдя из атмосферы господствовавшего в советской системе псевдоколлективизма, человек оказался один на один с государственной машиной, где господствовали лидеры, отличающиеся агрессивным индивидуализмом, «умеющие жить», сколачивающие огромные состояния помимо и вопреки интересам основной массы населения. Тяготы жизни и необходимость выжить толкали людей к индивидуалистическим стратегиям поведения, при которых «каждый за себя». Г.Г. Дилигенский называет эту стратегию адаптационным индивидуализмом слабого человека (там же, с. 412). Будучи принужденным рассчитывать исключительно на свои силы, человек не просто ощущает себя автономным по отношению к социуму и социальным институтам, но и воспринимает все социальное как враждебную ему среду. В интервью, проводимых автором, эта асоциальная позиция выступала как осознанная установка (там же, с. 414).
Подобные установки «подпитываются» ослаблением моральных норм и, соответственно, нравственного сознания. Нельзя не согласиться с мнением А.Г. Здравомыслова о том, что общечеловеческая мораль, которая еще во времена горбачевской перестройки играла важную роль, в 90-х годах начинает исчезать из массового сознания, заменяясь нравственным релятивизмом. Источником морального удовлетворения у «новых русских» становится псевдорелигиозное «раскаяние». Этот механизм поддерживается силовыми структурами и государством (Здраво-мыслов, 2005, с. 49). Острая конкурентная борьба за ресурсы в верхах, сопровождавшая зарождение экономической элиты общества, не способствовала продвижению людей с нравственными ориентирами, напротив, от элиты требовалась готовность к криминальной войне. Идея справедливости низводилась До пропаганды отмщения, которая тиражировалось в кинопродукции и в СМИ (там же, с. 50). Хотя в конфликте государства с экономической элитой массовое сознание россиян, согласно опросам общественного мнения, остается на стороне государства, насаждаемые ценности «дикой конкуренции» не могут не влиять на сознание определенных групп населения.
Наследие советского времени также обнаруживает себя в особенностях того, что Т.И. Заславская называет деятельностным Компонентом человеческого потенциала (Заславская, 2004, с. 7).
Ti
![]() |
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России
Она рассматривает факторы, обусловившие снижение деятель-ностного потенциала россиян, и последствия этого процесса. Особенности русской культуры, исторической традиции, а также недостаточность стимулов к инновациям в советский период привели к тому, что у россиян сформировались патерналистский тип сознания, слабые ценности самостоятельности, независимости, личной ответственности и труда, невысокие деловые качества, низкая способность к самоуправлению и самоорганизации. Вместо активного участия в инновационных процессах огромная масса населения предпочитает адаптационные стратегии, направленные на выживание. Так, например, по данным В.П. Познякова, опрос сельских жителей о предпочтении форм экономической деятельности в новых условиях собственности показал, что 76,6% респондентов ориентированы на старые коллективные формы труда (Позняков, 1997, с. 63).
Эти и другие препятствия на пути трансформационного про
цесса затрудняют политическое и социальное самоопределение
России. Поскольку государственная и политическая элиты не де
монстрировали ни последовательности в борьбе с криминали
зацией страны, ни эффективности в социальной сфере, ни ре
шительных политических шагов, а гражданское общество еще
слишком слабо, в России наблюдается ситуация затянувшегося
неустойчивого равновесия, «бифуркационного застоя», по сло
вам Ю.А. Красина (2003, с. 129). Понятие бифуркации использу
ется здесь для описания состояния общества, приблизившегося
к точке выбора одного из двух направлений дальнейшего раз
вития. Согласно Ю.А. Красину, современная Россия насыщена
противоречиями-антиномиями, которые вновь и вновь воспро
изводятся до тех пор, пока сохраняются глубинные основания
противоположно направленных тенденций. Это, прежде всего,
антиномия: авторитаризм versus демократия. Демократизация
российской жизни «сверху» в конце 1980-х годов ознаменова
лась введением гласности, активно поддержанной обществом.
Однако, как показало проведенное под нашим руководством
исследование М.К. Блок (Блок, 2005), экономические трудности,
связанные с введением рыночных отношений, породили фено
мен переноса экономических трудностей переходного периода
на представление о демократии, которая стала рассматриваться
как политический институт, несоответствующий российской
истории и культуре. .
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России
Исследования политологов (Пантин, 2003) действительно показывают, что сама историческая логика появления демократии как политической системы была нарушена в России, где демократический импульс (против коммунистов) возник до формирования частной собственности и в отсутствие слоя ответственных собственников. На Западе же вначале развивались либеральное общество и капиталистические отношения, а лозунги демократии были их логическим развитием (там же, с. 139). «Обучение демократии» в России привело к тому, что образовался «зазор» между «демократическим» и «народным», в результате чего власть оказалась «безнародной», а народ— «безвластным» (там же, с. 145), т. е., какираныпе, «властьвсе равно осуществляется "от имени" народа, но без его участия» (там же, с. 139).
Население в своем огромном большинстве снова начинает склоняться к идее «сильной власти». Согласно опросам, проведенным в 2000 — 2003 гг. сотрудниками кафедры политической психологии философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова под руководством Е.Б. Шестопал (2004), подавляющее большинство населения (77,5 %) предоставляет президенту Путину кредит доверия, а «количество респондентов, выделяющих в качестве ключевых для лидера силовые, волевые характеристики, заметно превышает число тех, кто ценит интеллект и дипломатичность» (там же, с. 21)- Наши исследования образа идеального руководителя (Емельянова, 2003), спроецированного на исторические фигуры (с выраженным преобладанием выбора Петра Первого во всех исследованных группах), подтверждает преимущественную ориентацию россиян на «сильного» лидера как черту социетального представления в России.
Между тем, потребность общества в «сильной руке» влечет за собой опасность перевешивания «чаши весов» в рамках названной антиномии к авторитаризму. Эта опасность тем более велика в условиях современной России, поскольку в одночасье обнищавшие и утратившие ориентиры люди начали связывать свои надежды на социальную защищенность и устойчивость существования, на обуздание криминального беспредела и восстановление национального достоинства не с развитием демократии, а с «сильной рукой». Поколебленная перестройкой вековая традиция самовластия обрела реальную социальную почву для своего возрождения (Красин, 2003, с. 126). Президентские выборы 2000 г. и 2004 г. показывают, что большая часть
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России
населения готовадовериться харизматическому лидеру, уповая на его способность «навести порядок» и обуздать бюрократию. Здесь необходимо учитывать и обратную сторону этого доверия, которая состоит в разочаровании властью (там же, с. 127), ощущении беззащитности перед ее произволом.
Несмотря на в целом высокий (в социетальном срезе) рейтинг Президента, с 2003 г. началось понижение оценок его личности по параметрам «сила» и «активность» (Шестопал, 2004, с. 27), другими словами, В.В. Путин не оценивается как однозначно сильная политическая фигура. В ответах респондентов на вопрос: «Кому принадлежит власть в России?» первое место занимают «силовики», второе — «муниципальные органы» и только третье — Президент. Примечательно также, что при общем очень высоком рейтинге симпатий россиян к В.В. Путину (в ответах на вопрос «К кому из политиков Вы испытываете симпатию?» — 66,7%), за которым с большим отрывом следует Г.А. Явлинский (16,6 %), в ответах на вопросы, касающиеся конкретных сфер российской жизни, респонденты отвечали, что Президент вполне справляется с задачами: по борьбе с коррупцией — лишь в 7,9% случаев; по развитию экономики — в 7,2%; по повышению уровня жизни — в 3,5%, по наведению порядка в стране — 3,1% случаев и т.п. (Шестопал, 2004, с. 9).
Из этого, на наш взгляд, следует, что, симпатизируя В.В. Путину и давая ему общие позитивные оценки, россияне несколько идеализируют его личность, атрибутируют ему желаемые черты. Думается, на подсознательном уровне восприятия он является в большей степени носителем надежд и чаяний, чем действительно эффективным государственным деятелем, заботящимся о благе народа (последние реформы в социальной сфере, проводимые «сверху» при опоре на бюрократию и «партию власти», укрепляют это предположение). Идеализация лидера не способствует развитию демократических институтов, а скорее провоцирует появление вождизма (Яковлев, 2005, с. 12), на основании которого у населения формируется, напротив, «авторитарная форма сознания». Ее признаки становятся все более заметны в России: склонность к простым решениям; стремление переложить ответственность на других, особенно на власть; вера в достижимость социального идеала; потребность подчинения (там же, с. 14). Опросы общественного мнения перед президентскими выборами 2004 г. относительно итогов правления В.В. Пути-
'оссии |
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в Pi
на убедительно показывают, что «демократам» не доверяют, при этом 68% россиян рассматривают колоссальное сосредоточение власти в руках Президента как благо. Наметилось отчетливое движение к однопартийности, успех ЛДПР и «Родины» доказывает, что у россиян возобладали великодержавные имперские настроения (Седов, 2004, с. 71 —72).
В политической антиномии «авторитаризм или демократия» последняя слабеет на глазах. И.К. Пантин видит (2003, с. 145) тому ряд причин, важнейшими из которых являются: «гибельная социально-политическая незрелость народа»; «слишком сильные традиции имперского государства»; «закрытость государственной власти от народа, порождающая коррупцию и громадные злоупотребления»; «масса населения — бедная, этнически неоднородная и слабо социально стратифицированная, готовая, как и власть, нарушать законы»; государство проводит реформы «сверху», отстраняя специалистов, следовательно, нет серьезного оппонирования действиям власти. Основной же причиной, на наш взгляд, остается то, что в результате проведенных демократических преобразований в обществе народ не стал свободнее и богаче. По словам А.В. Лукина (2004), складывается поддерживаемый населением «жесткий авторитаризм», целенаправленно уничтожающий потенциальных «козлов отпущения» в лице оппозиции. Представители власти и крупного бизнеса (А. Чубайс) высказываются о необходимости построения в России «либеральной империи».
В бифуркационном застое наметилось движение к неприкрытому авторитаризму, который сопровождается укреплением государственности. О.И. Шкаратан считает эту тенденцию логическим продолжением той социетальной системы, которая существовала в России до революции, а затем в СССР до 1990-х годов: «Она не являлась ни капиталистической, ни социалистической, ее можно было именовать этакратической. Этакратизм — это параллельная ветвь исторического развития современного Индустриального общества» (Шкаратан, 2004, с. 50).
Причины крена в сторону государственности (проявляющегося, прежде всего, в тенденциях к самовластию и милитаризации) в ущерб гражданскому обществу этот автор видит в специфике отечественной истории, а именно, в слабых территориальных связях, условиях северного климата и экстенсивном росте территории на протяжении 600 лет. После 1917 г. привнесенный
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России
с Запада социализм просто превратился в представления о «лучшей жизни», между тем, «в России за пределами власти не было и нет никакого общества, а есть только народ — безликая, бесправная и безгласная общность» (там же, с. 55). Современную социетальную систему России этот автор называет «позднеэта-тической». К названным факторам исторического порядка необходимо добавить и те экономические условия, в которых оказалась Россия на международном рынке. Роль влиятельного поставщика энергоресурсов имеет не только часто обсуждаемые в СМИ внутриэкономические последствия, но и последствия политические. Аналитиками подмечено, что нефтяная экономика, как правило, сопряжена с авторитарностью власти, ее централизацией.
Представителями высшей власти построение «жесткой вертикали» преподносится как необходимая мера в борьбе с терроризмом — другими словами, налицо попытка использовать страх населения перед угрозой терроризма для еще большей централизации власти. Между тем, нельзя не согласиться с аналитиками, которые считают это объяснение искусственным и, напротив, опасаются дальнейшего роста коррупции и других проявлений неэффективности власти в борьбе с терроризмом.
Крен в сторону сильной государственности авторитарного толка, сопряженный с тенденцией регулирования экономических отношений, противодействует развитию свободных рыночных отношений и в этом плане также выявляется антиномия на уровне общества. Нужно добавить, что типичным для такой системы является торможение развития малого и среднего бизнеса, в то время как олигархия, крупный бизнес срастаются с государственными и политическими структурами и становятся их частью. Примечательно, что здесь также обнаруживается российская специфика: если в развитых странах Запада идет постоянная жесткая полемика между крупными корпорациями, которые навязывают свою волю правительствам, а те, в свою очередь, пытаются сопротивляться их давлению, что выливается в открытое противостояние, то спонтанные попытки ограничения крупного бизнеса в России кончаются ничем, и он вскоре возрождается в новом обличье. В политологии владельцы больших корпораций получили название экономической элиты, восприятие которой в обществе стало предметом специальных исследований. Объективно ситуация выглядит таким образом,
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России
что в России, по словам Ю.А. Красина (2003, с. 130), образовалась тепличная среда для государственно-бюрократического, криминально окрашенного корпоративизма, отвечающего не общественным потребностям, а корыстным устремлениям кланов и чиновников, связанных с мафиозными группами. Т. е. речь идет о прямом противоборстве между нарождающимся свободным рынком и олигархическим управлением экономикой, с перевесом сил в пользу корпоративизма, поскольку в современной России наблюдается приоритет групповых и клановых интересов над гражданскими и общенациональными потребностями во всех областях, начиная от телевидения и заканчивая топливной промышленностью.
Антиномия, в которой на одном полюсе находится государственно-бюрократический корпоративизм, а на другом — гражданское общество, также рассматривается в исследованиях социологов на уровне социетальных предпочтений и суждений. А.Г. Здравомыслов, обобщая результаты исследований, проведенных ИКСИ РАН в 2004 г., отмечает: «В массовом сознании россиян создался образ олигархического капитализма, характеризующегося безответственностью по отношецию к интересам страны и населения» (2005, с. 45). Более 84% россиян считают, что интересы экономической элиты и населения России не совпадают, 77,1 % уверены, что экономическая элита заинтересована в переводе своих капиталов за рубеж, а 75,6% утверждают, что она стремится к постоянному увеличению своего богатства, невзирая на низкий уровень жизни работников. Такая степень недоверия свидетельствует о крайней дезинтеграции между слоями населения, слабости общенациональных интересов. Согласно результатам того же исследования, картину дезинтеграции усугубляет и негативное эмоциональное отношение к конкретным представителям олигархии: отрицательное отношение к Чубайсу респонденты высказывают в 83,7% случаев, к Березовскому — в 84,9%, к Гусинскому — 71,6%, к Абрамовичу—71,1% (там же, с. 54).
Недоверие к власть имущим, персонифицированное в негативном отношении к олигархам, отражает в массовом сознании названную антиномию корпоративного и гражданского начала в обществе. Из политологии известно, что даже для развитого гражданского общества типичны противоречия между групповыми, корпоративными и общенациональными, гражданскими
Г
Закономерности |
конструирования социальных представлений в современной России
выделения социально-психологических признаков групп, могут с ними совпадать или не совпадать. Т. е. для решения задачи выделения социально-психологических групп необходимо достоверное знание о реальных социальных группах, их признаках
и границах.
В социологии при выделении групп не существует единой, всеми признанной классификации, так как используются различные критерии. Одной из самых распространенных является классификация групп, предложенная Ю.А. Левадой и базирующаяся на критерии содержания их действий. В этом случае выделяются номинальные группы (их объединяет общее имя, обычно именно их описывает статистика), типологические группы (они обладают общим, как правило, осознающимся изнутри признаком, формирующим тип), ассоциации (группы, члены которых взаимодействуют, связаны друг с другом и влияют друг на друга, как, скажем, политическая партия) и организации.
Социальная структура представляет собой общность взаимосвязанных социальных групп, каждая из которых является «совокупностью индивидов с общими интересами, установками, ориентациями и нормативной регламентацией совместной деятельности в рамках определенного пространства» (Зборовский, Орлов, 1995, с. 224). Использование социально-психологических категорий для определения существа социальной группы открывает, на наш взгляд, широкие возможности для социально-психологических подходов и обобщений. Между тем, вопрос о достоверной стратификации современного российского общества остается открытым. Так, еще в 1995 г. признавалось: «Честно говоря, мы не знаем сегодня, из каких групп и слоев состоит наше общество» (там же, с. 239). В качестве причины этих затруднений называется отсутствие достоверной эмпирической информации, базирующейся на использовании апробированных методик.
Между тем существуют отдельные попытки построения типологии реальных социальных слоев (Шкаратан, Сергеев, 2000) с последующим описанием социальной стратификации. Авторы исходят из идеи о том, что «Социальные группы (общности) макро- и мезоуровня объединены общностью устойчивых и воспроизводящихся свойств» (там же, с. 34). В силу этих свойств они выполняют определенные функции, вне которых группы не могут существовать и воспроизводиться. Множество связей и взаимодействий социальных групп в рамках социальной струк-
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России
туры и является сущностной характеристикой общественного организма. Для выявления социальной стратификации конкретного общества необходимо решить задачу выделения групповых признаков, за которыми стоят реальные отношения, связывающие людей в этом обществе. Такая задача ставится с целью выявления признаков именно .реальных групп, в противовес группам статистическим или номинальным, относящимся к первому типу по классификации Ю.А. Левады. Реадьные^рруппы выступают объектами и субъектами реальных отношений, они обладают определенными потре5нПстям"и и интересами", члены реальной группы руководствуются одними социальными нормами и ценностями, имеют сходную мотивацию и стиль жизни, оперируют одинаковыми символами. Можно видеть, что реальные группы в таком понимании (там же, с. 34 — 35) — этс^и_£схь_сшщаль-ные группы^истемообразуюшими характеристиками которых являются потребности!_интересы, а также социальные нормы, предопределяющие поведение людей, делающие их схожими по стилю жизни, межличностным связям и установкам. Социально-психологическим параметрам в современной социологии групп придается особенно важное значение, в частности, утверждается, что «ценностные компоненты могут стать важным критерием выделения реальных социальных групп» (там же, с. 36).
Между тем, нахождение необходимых и достаточных критериев для выделения реальных групп является непростой задачей по двум причинам: с одной стороны, групповые субъекты постсоветского общества еще находятся в стадии формирования, что отражается в результатах эмпирических исследований, а с другой стороны, методологические подходы, с помощью которых можно было бы надежно выделить искомые критерии, еще находятся в стадии разработки. Например, существуют попытки введения таких критериев, как самоидентификация, Уровень дохода и уровень образования для выделения «среднего класса». Другие авторы при идентификации «среднего класса» опираются, прежде всего, на самооценку членами общества собственного социального статуса по следующим позициям: соотнесение своего материального положения с положением окружающих, степень удовлетворенности своим положением в обществе, уровень уверенности в завтрашнем дне, образ жизни, степень престижности своей профессии, уважение окружающих и уровень образования. В противоположность принципу
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России
самооценивания, многие исследователи предпочитают опираться только на объективные критерии: доход, образование, род занятий, причастность к власти и т.п. Единства в перечнях критериев нет, поскольку не определены сами принципы их выбора, т. е. теоретико-методологические основания, позволяющие считать предложенные наборы критериев необходимыми и достаточными для выделения реальных социальных групп.
О.И. Шкаратан и Н.В. Сергеев решали эту задачу исходя из предположения о том, что самым надежным принципом выделения реальных групп является статистический показатель различий между совокупностями респондентов в большой выборке. Авторами было установлено, что наиболее резко дифференцируют рассматриваемую общность респондентов следующие признаки: индикаторы власти, собственности и непроизводственной деятельности. Были сконструированы соответствующие индексы и подиндексы, а затем с помощью кластерного анализа произведена классификация выборки с выделением десяти кластеров, соответствующих, по мысли авторов, реальным социальным слоям российского общества, за исключением элиты и «социального дна», так как исследование строилось на данных представительного опроса общественного мнения. Технологическую состоятельность предложенной процедуры вряд ли стоит подвергать сомнению, но, между тем, содержательная характеристика слоев, выделенных на основании группирования кластеров, не вполне соответствует изначально данному определению реальных групп как носителей единых установок, потребностей, интересов и ценностных образований. Представленная по результатам исследования картина (там же, с. 42) отражает скорее классификацию респондентов по принципу иерархии «нижний — средний —- высший средний» классы общества, чем по принципу близости черт, указанному в определении. Вероятно, предложенные критерии позволяют осуществить дифференциацию групп общества скорее по социально-экономическому статусу, чем по параметрам, характеризующим содержательные черты социальных групп. Этот подход, на наш взгляд, сближается с традицией американской социологии, ориентированной, прежде всего, на иерархическую структуру общества.
Примечательно, что, по данным социально-психологического анализа, стратификационная модель российского общества,
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России
существующая в обыденном сознании людей, отчасти смыкается с «классической» моделью, предложенной Л. Уоркером в 40-х годах и включавшей два измерения: уровень доходов и происхождение. В социально-психологическом плане социальная стратификация выводится членами общества на основе осознания ими собственной социальной идентичности и зависит от особенностей межгруппового восприятия. В соответствии с этим у российских респондентов было обнаружено (Ширков, 1997) два измерения: первое, совпадающее с социологическим — материальный уровень (уровень доходов), а второй — самобытный: уровень культуры, который только отчасти совпадает с уровнем образования. При пересечении двух этих параметров образуются четыре социальных типа: высокий материальный уровень, высокий культурный уровень (элита); высокий культурный уровень, низкий материальный уровень (интеллигенция); высокий материальный уровень, низкий культурный уровень («новые русские»); низкий материальный уровень, низкий культурный уровень («социальное дно»). Несмотря на очевидную схематичность этой «расхожей стратификации», она представляется нам интересным вариантом «совмещения» научной и обыденной моделей. Кроме того, выделение «культурной» составляющей отражает специфические черты российского менталитета, который содержит в качестве важнейшего фактора культурный потенциал человека. Радует и то, что, несмотря на политику властей, материально принизивших интеллигенцию, она продолжает занимать особое и значимое место в обыденной социальной стратификации россиян.
Поиски идентификационных и в полной мере «социальных» признаков больших групп в социальной психологии имеют давнюю традицию. Ведущие специалисты в этой области отмечают (Андреева, 2004, с. 150; Шорохова, 2002, с. 252; Дилигенский, 1996, с. 9; Богомолова и др., 2002, с. 132), что история социальной психологии началась именно с интереса к большим группам, но затем, в связи с преобладанием в течение нескольких десятилетий американской традиции индивидуализации в исследовательской методологии, этот интерес был утрачен. В настоящее время, по словам Г.М. Андреевой, проблематика психологии больших социальных групп переживает второе рождение (Андреева, 2004, с- 151), в частности, благодаря развитию концепции социальных Представлений Московичи. Эта разновидность групп, играющая важнейшую роль в понимании социально-психологических
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России
особенностей личности и общественной психологии, формирует исторический опыт, обобщенный знаковыми, культурными и идеологическими системами (там же). Большие группы, по определению Г.М. Андреевой, — это «в точном значении социальные группы, т. е. группы, сложившиеся в ходе исторического развития общества, занимающие определенное место в системе общественных отношений каждого конкретного типа общества и потому долговременные, устойчивые в своем существовании» (там же, с. 152).
В больших социальных группах присутствуют особые регуляторы социального поведения: нравы, обычаи и традиции. Большую группу характеризуют также такие общие признаки, как образ жизни, ценности, стереотипы и, зачастую, специфический язык (там же, с. 153). Обобщая результаты различных исследований, Г.М. Андреева выделяет две содержательные составные части в структуре психической жизни больших социальных групп: психический склад и эмоциональную сферу. Е.В. Шорохова определяет четыре основные элемента общественной психологии, представленные когнитивной (коллективные представления, социальное мышление, общественное мнение, общественное сознание, менталитет), потребностно-мотивационной (общегрупповая мотивация, групповые потребности, ценности, интересы, цели, установки, идеалы), аффективной (чувства, эмоции, настроения), регулятивно-волевой и деятельностной сферами.
Всеми авторами отмечается, что в сравнении с объемом эмпирических исследований в других разделах социальной психологии эмпирических исследований больших групп сравнительно немного. Но примечательно, как^замечает Г.М. Андреева, что в моменты социальной нестабильности интерес к изучению психологии ^ольшшцруггдвозрастает. Думается, ситуация в отечественной социальной психологии последних десяти лет убедительно подтверждает это наблюдение, п-рляеж возрастание интереса касается именно исследования больших устойчивых социальных групп и динамических особенностей их психологии. Ведется теоретическая работа по операционализации самого понятия «устойчивая большая группа» в направлении выделения сходных черт групп этого типа (Богомолова и др.> 2002, с. 138 - 139). Всплеск интереса к особенностям социальных представлений в российской психологии также подтверждает тенденцию нарастания интереса исследователей к этому предмету.
Нужно, однако, заметить, что в отечественной социальной психологии обращение к теории и методологии исследования больших социальных групп в 70 — 80-х годах было значительно более активным, чем в западной социальной психологии. Изучение общественных настроений, психологии классов, массового политического сознания не только имело свою «нишу» в системе социально-психологического знания, но и задавало методологические ориентиры для изучения личности, общения и малой группы, правда, исключительно с позиций классовой идеологии. По версии марксистско-ленинской теории, макросоциальные процессы односторонне детерминируют личностные и микросоциальные процессы, что резко ограничивает и сужает возможности теоретического анализа. Тем не менее, можно говорить о том, что отечественной социальной психологии изначально было свойственно учитывать в исследованиях социальный контекст и закономерности общественной психологии. Методология, в принципе открытая к макросоциальному анализу (с существенными оговорками идеологического характера), несомненно, была и остается выигрышной особенностью отечественной социально-психологической традиции.
Социетальный подход с большим трудом пробивал себе путь в западной социальной психологии (Farr, 1990). Достаточно сказать, что обобщающие коллективные монографии, раскрывающие макросоциальные подходы, сформировавшиеся к тому времени в Западной Европе, появились лишь в 90-х годах (Societal psychology, 1990; The Psychology of the social, 1998). Их авторы призывают активно пересмотреть магистральную науку, используя, в частности, такие подходы, как анализ социальных установлений, социальных представлений и групповой принадлежности (Sociatal psychology, 1990, p. 29). Эти и близкие понятия, как обсуждалось во втором разделе, такие понятия, как кросскультур-ные черты, культурные влияния, особенности социальных групп и социальных категорий и т. д., стали все чаще фигурировать в конкретных эмпирических работах западных социальных психологов. Интерес к большой группе, коллективному субъекту в отечественной науке заметно возрастает уже на новых методологических позициях, разнообразие которых заставляет задуматься о необходимости теоретической рефлексии. Г.Г. Дилигенский в этой связи говорит о необходимости интегрировать знания о макросоциальных (социетальных) явлениях
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России
в новом междисциплинарном научном направлении — соци-, ально-политической психологии: «Необходимость в социально-политической психологии диктуется тем, что социальные психологи в своем большинстве слабо связывают непосредственные отношения между людьми с отношениями, охватывающими все общество; представители других общественных и политических наук, даже понимая важность психологического измерения изучаемых ими процессов, не испытывают призвания к познанию специфических закономерностей и механизмов, действующих в психологическом поле общества» (Дилигенский, 1996, с. 14—15). По замыслу автора, новое научное направление должно стать зоной пересечения и интеграции знаний и методов общей и социальной психологии (на правах «материнской» дисциплины), социологии, политологии, истории, культурной антропологии и этнологии (там же). В процитированной работе Г.Г. Дилиген-ского, собственно, и содержится образец такого синтеза.
Исследования больших групп, несмотря на свою актуальность и востребованность, сталкиваются с проблемами, которые сопровождают бурное развитие любой научной отрасли: спецификация предмета, понятийного аппарата, методических средств. Нельзя не согласиться с А.И. Донцовым в том, что при оперировании основным понятием — «группа» — возникают специфические трудности, среди которых он называет следующие: теоретическая девальвация понятия «группа», диверсификация понятия «группа», его распространение на новые предметные области, прагматизация анализа группы, забвение общих проблем в угоду актуальным запросам (Донцов, 1997, с. 24). Эти трудности настолько актуальны, что вынуждают, как замечает Г.М. Андреева, вообще отказываться от единого определения понятия «группа» (Андреева, 2004, с. 148). Именно поэтому большая группа выделяется как особая единица социально-психологического анализа, прежде всего, на основе реальных социальных групп.
Особую задачу составляет типологизация больших групп. Здесь, прежде всего, возникает проблема выдвижения критериев для выделения типов. Можно, конечно, воспользоваться социологическими критериями (см., напр.: Зборовский, Орлов, с. 223 — 224) и взять за основу первичной типологии концепцию структурной организации общества, понимаемой как динамичное целое. В этом случае типологии будут строиться
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России
на основании социально-классовой, социально-этнической, территориальной, демографической, религиозной, социально-профессиональной, образовательной, семейно-бытовой и других подструктур. Каждая из них будет отражать социально значимые признаки групп, но мало что скажет о реальном существовании этих групп в обществе, а тем более об их положении относительно друг друга, пересечениях, взаимосвязях и содержательном наполнении их деятельности. В связи с этим социологические классификации могут служить только первичной матрицей для социально-психологической типологии групп. Поиски адекватных социально-психологических подходов не прекращались в течение всей истории социальной психологии и ведутся до сих пор. Заметим только, что традиция построения социологических типологий групп (и в современной России, и на Западе) в целом ориентирована на «статусный» критерий, позволяющий оценить, прежде всего, иерархию власти, доходов и потребления. Это возможный, но далеко не единственный критерий, отвечающий целям социально-психологического анализа.
Между тем Е.В. Шорохова приводит впечатляющий пример масштабного американского психологического исследования VALS (Шорохова, 2002, с. 265 — 267), с участием 200 тысяч респондентов, в котором в качестве критериев построения типологии были заложены ценности и стили жизни. Четыре выделенные группы различались по преобладающим личностным ценностям, мотивам и стилям жизни: «Гонимые нуждой» (11% населения), «Внешне направленные» (68%), «Внутренне направленные» (19%) и «Интегрированные» (2%). Можно предположить, что именно ценности, с одной стороны, «внешние» (подражание, принадлежность, достижение) и, с другой — «внутренние» (отличие от других, экспериментирование, социальная ответственность) являются системообразующими в социально-психологической структуре американского общества. При этом в двух наиболее многочисленных группах не обнаружилось связи социально-психологических характеристик с социально-экономическим положением респондентов. Этот пример демонстрирует важность выделения специфических черт больших реальных социальных групп, их специфики как социально-психологических единиц и исследования закономерностей их психической " жизнедеятельности.
2Л%
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России
1.3. Социально-психологические особенности
группового субъекта как внутренние условия конструирования обыденного знания
В интересующем нас контексте термин «коллективный субъект» понимается А.Л. Журавлевым в широком смысле этого понятия: «Всякая совокупность людей, проявляющая себя через любые формы поведения, отношения, деятельности, общения, взаимодействия и т.п. есть коллективный субъект. Фактически любые реально существующие группы могут быть реальными или потенциальными субъектами» (Журавлев, 1999, с. 69). Если признать, что большие социальные группы, обладающие сходными социально-психологическими чертами, которые проявляются в их типичной деятельности, являются коллективными субъектами, то к ним может быть применена теоретическая схема анализа субъекта. Аналогия между индивидуальным и коллективным субъектами психологического исследования, естественно, имеет ряд ограничений, связанных с их природой, но в целом, на наш взгляд, допустима. Так, говоря о функционировании психики в искусственно созданной и в естественной социальной ситуации, Г.Г. Дилигенский обращается к принципу изоморфизма микро- и макроуровней психики, который «позволяет в самых простых, легко регистрируемых фактах найти ключ к пониманию гораздо более сложных явлений» (Дилигенский, 1996, с. 15). В случае приложения свойств индивидуального субъекта к коллективному принцип изоморфизма может использоваться, прежде всего, при осмыслении процесса детерминации жизни субъекта.
Развивая идеи С.Л. Рубинштейна, А.В. Брушлинский указывал на активную роль внутренних условий в детерминации активности субъекта. В книге «Психология субъекта» он писал: «Итак, отчетливо выступает активная роль внутренних условий, опосредствующих все внешние воздействия и тем самым определяющих, какие из внешних причин участвуют в едином процессе детерминации жизни субъекта. В таком смысле внешнее, действуя только через внутреннее, существенно зависит от него» (Брушлинский, 2003, с. 69 — 70). Опираясь на этот теоретический постулат, мы предполагаем, что внешние условия жизнедеятельности коллективного субъекта (общественная ситуация, радикальные
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России
социальные изменения трансформационного характера и др.) — социальной группы — воздействуют на него через комплекс внутренних условий. Эмпирические данные, полученные в этнопсихологии, а также при изучении социально-демографических групп, позволяют также говорить о тенденции к схематизации, символизации и стереотипизации их ментального продукта. При этом большее значение, чем в познании индивидуального субъекта, приобретают ценностные и установочные компоненты (см. об этом подробнее: Емельянова, 1987, с. 239 — 240). Однако определенные внутренние условия начинают актуализироваться при соответствующих внешних обстоятельствах. Как показано в исследованиях социологов и политологов, посвященных особенностям современных российских реформ, которые можно рассматривать как внешние условия жизнедеятельности социальных групп, нельзя говорить о безупречности их проведения.
А.А. Митькин (Митькин, 1999, с. 110) выделяет три причины проблем социально-психологического порядка, связанных с осуществлением реформ. Первая из них состоит в том, что ускоренный темп реформ по принципу «реформа любой ценой» наталкивается на сопротивление стереотипов массового сознания и поведения. Вторая причина — подражательный характер реформ, приводящий к негативному эффекту при попытках формального переноса стереотипов коллективного сознания из одной культуры в другую. Третья причина коренится в утрате обществом идеологических и нравственных ориентиров. Автор доказывает, что в этих условиях уместно говорить об аварийной ситуации (там же, с. 111).
Таким образом, крайне болезненный для большей части населения России характер социального реформирования, повлекший за собой обнищание огромной массы людей, с одной стороны, и обсуждавшаяся нами антиномичность сложившейся социально-политической ситуации, с другой стороны, провоцируют актуализацию комплекса социально-психологических феноменов. Актуализируются те социально-психологические механизмы активности коллективных субъектов, которые отвечают за их «самосохранение» как общностей, за эмоциональное благополучие их членов, за их внутреннюю социально-психологическую интегрированность и поиск своего места в системе целого общества. Изменения социального окружения оказывают воздействия, Характеризующиеся новизной, неожиданностью, потенциальной
212
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России
(или реальной) угрозой, и, таким образом, провоцируют аффективный ответ. Согласно нашему предположению, именно аффективная реакция коллективного субъекта, если иметь в виду его типичный, разделяемый членами сообщества ответ, будет первичной. Основанием для такого предположения является известная в общей и социальной психологии логика взаимоотношения аффективной и когнитивной составляющих различных индивидуальных психических феноменах, а именно, первичность аффективной составляющей, которая является более древней в структуре психики и предшествует когнитивной обработке информации по времени (например, в реакции на стресс, в изменении элементов Я-концепции, в решении задач и др.).
Особая значимость аффективных элементов массовой психики в понимании социальных процессов косвенно подтверждается и активизацией внимания социологов к феномену настроения (см., напр.: Тощенко, 1999). Социальное настроение трактуется как «не случайное, не ситуативное, временное образование — это вполне весомая характеристика активнейшего взаимодействия с окружающей средой, причем такое, которое выступает решающим фактором, доминантой по отношению к другим компонентам сознания и поведения» (там же, с. 255). Т. е. настроение рассматривается как интегративный показатель уровня благополучия, социальной устроенности или неустроенности, степени устойчивости общественного бытия (там же, с. 257). Принимая тезис об интегративной природе настроения социальных групп и его системообразующем характере в общественной психологии, мы в своих исследованиях избрали в качестве эмпирических референтов этого феномена уровень социальной фрустрирован-ности и уровень субъективного благополучия групп. Результаты этих исследований изложены в главе 3.
Аффективный ответ включает как непосредственную реакцию тревоги, так и актуализацию различных механизмов, ответственных за ее преодоление. На уровне населения России в целом угрожающая ситуация проявляется, прежде всего, в объективных показателях неблагополучия: одном из самых низких в мире уровней рождаемости и высокой смертности. Результаты социологических исследований, убедительно подтверждающих факты социального неблагополучия, были подробно рассмотрены нами в предыдущем параграфе. Между тем, трудно не согласиться с теми авторами, которые считают, что сами рыночные
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России
отношения как радикальное экономическое нововведение вызывали страхи практически у всех категорий населения независимо от их политических предпочтений (Алавидзе и др., 2002, с. 314). Авторы выделяют три типа страхов: страх общественной свободы, страх неравенства/равенства и страх одиночества, бездуховности, страх потери близких отношений между людьми. По данным этого исследования, различные группы справляются со страхами по-разному в зависимости оттого, «каким образом люди в целом воспринимали рыночное настоящее (переходный период) и рыночное будущее, как относились к ним» (там же, с. 309). Другими словами, можно предположить, что именно особенности конструирования образов происходящего оказывались решающим фактором в успешности совладания с первичными страхами социальных перемен.
Внешние политико-экономические условия, которые содержат признаки угрозы для благополучия населения, провоцируют актуализацию социально-психологических механизмов, непосредственно включенных в оценивание ситуации. Такое оценивание имеет ряд особенностей. В исследованиях больших социальных групп значимыми являются показатели сравнительных оценок качества жизни в плане его сопоставления по историческим периодам (Петренко, Митина, 1997а). Наибольшее неблагополучие нынешней ситуации как в отношении благосостояния, так и «осмысленности бытия» обнаружила группа лиц старше 55 лет (там же, с. 167). Социальное сравнение с ситуацией в другие периоды жизни страны — это один из планов сравнения, кроме того, как можно предположить, актуальным становится межгрупповое социальное сравнение и сравнение с другими странами. Полученные в результате оценки ложатся в основу уточнения социальной категоризации и социальной идентичности. Активизация механизма межгруппового сравнения в условиях нестабильности может провоцировать аутгрупповую враждебность, неприязнь к более благополучным группам, как это наблюдается практически во всех группах по отношению к экономической элите (Здравомыслов, 2005) и, в конечном виде, приводит к дезинтеграции общества.
Таким образом, в одних группах, находящихся в более благоприятных условиях, результаты социального сравнения будут способствовать повышению самоуважения и позволят более Успешно справиться с проблемами, а в других могут усугубить
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России
негативный эмоциональный фон. В аспекте совместной трудовой деятельности взаимная оценка его участниками друг друга также претерпела динамику в изменившихся экономических условиях. А.Л. Журавлев отмечает (1998, с. 5), что в отличие от 70 —80-х годов, когда экономические критерии социального сравнения ограничивались зарплатой и качеством жилья, в 90-е годы их совокупность принципиально расширилась за счет появления новых критериев (сравнение долей собственности предприятий и дополнительных доходов), кроме того, значимость имущественных критериев возросла по сравнению с дея-тельностными и отношенческими. Социальное сравнение не могло бы осуществляться без опоры на автостереотипы, изучавшиеся преимущественно в плане кросскультурного сравнения (Андреева и др., 1997), и на самооценивание, которое детально изучается в рамках исследования экономического самосознания (Головина, Савченко, 2004; Хащенко, Баранова, 2004; Петренко, Митина, 1997а).
Результаты межгруппового сравнения вместе с актуализацией потребности самоопределения в ситуации общественных изменений вносят коррективы и в содержание социальной идентичности членов групп. Идентичность является одним из важнейших внутренних социально-психологических условий, опосредствующих внешние воздействия на большую социальную группу. С одной стороны, определенные виды социальной идентичности, так же, как и личностная идентичность (Лебедева, 1999), являются буфером, который может смягчить жесткие воздействия неблагоприятных внешних факторов, в частности, радикальных общественных изменений. Этими свойствами обладают семейная, профессиональная идентичности, идентификация с неформальными группами. Примечательно, что, по данным Е.Н. Даниловой и К. Козел, в России мы-идентичность как общность повседневного межличностного общения (семья, друзья, товарищи по работе) оказывается приоритетной в сравнении с Польшей, где ведущей являются мы-идентичности «поляки» и «католики» (Ядов, 2000, с. 387). Преобладание такого типа идентичности ведет к социальной разобщенности и де-зинтегрированности общественного сознания в России.
С другой стороны, динамичный современный мир постоянно и повсюду (экономически благополучные страны не являются исключением) подвергает угрозам такие виды идентичности,
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России
как этническая (особенно в условиях глобализации, детрадицио-нализации) и гражданская (например, в условиях объединения Европы). Распад советского государства оказал, по-видимому, еще более разрушительное воздействие на эти виды идентичности российских граждан и русских, оставшихся за рубежами России. Исследователи социальной идентичности убедительно свидетельствуют о трансформации и даже кризисе идентичности (Андреева, 2005; Соснин, 1998; Лебедева, 1999; Павленко, Корж, 1998) в этих условиях. Между тем нужно заметить, что кризис идентичности не однолинеен. Он различается по своим проявлениям в разных территориальных группах: в Москве, в сельской местности и на Украине (Павленко, Корж, 1998), — причем в Москве отчетливые признаки кризиса социальной идентичности наблюдались еще в 1985 г., т. е. до распада СССР. Это наблюдение свидетельствует о том, что системный кризис советской идеологии оказал влияние на разрушение гражданской идентичности гораздо раньше официального отказа от коммунистической идеологии. Другими словами, предположение о том, что до перестройки население СССР идентифицировало себя с общностью «советский народ», а после распада единой страны испытало кризис, небезусловно. На наш, взгляд, скорее можно говорить о дифференцированном воздействии этого глобального события на различные категории людей, в зависимости от социально-психологических особенностей (в нашей терминологии — внутренних условий), скажем, политических установок этих категорий. Под влиянием таких условий внешнее воздействие могло трактоваться как существенная угроза, могло нейтрализоваться или восприниматься как прогрессивное событие. Нельзя не согласиться с Н.М. Лебедевой, что значимыми в этой связи могут быть такие личностные особенности, как зрелость, активность, ответственность (Лебедева, 1999, с. 56) и многие другие.
Изменения социальной идентичности неразрывно связаны с оценочными характеристиками, типичными для большой социальной группы и разделяемыми ее членами: ценностными ориен-тациями, идеалами, социальными установками и отношениями, активно изучаемыми в отечественной социальной психологии последнего десятилетия. Можно думать, что в ситуации общественных изменений существует двусторонняя связь между социальной идентичностью и разделяемыми оценочными
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России
Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России
![]() | ![]() | ||||||
![]() | |||||||
![]() | |||||||
L |
характеристиками. С одной стороны, оценивание, во многом определяемое аффективными составляющими психологии большой группы, влияет на позиционирование своей группы и уточнение социальной идентичности. С другой стороны, трансформация (кризис) социальной идентичности оказывает обратное воздействие на систему оценок и ценностных ориентации, приспосабливая их к новому позиционированию коллективного субъекта в обществе.
В едином оценочно-идентификационном комплексе первичным, по-видимому, является эмоционально-оценочный компонент. Он включает общественные потребности, настоятельность которых ощущает «критическая масса» членов группы (Дилиген-ский, 1996, с. 81). Эти потребности приобретают коллективный, массовый характер, а их удовлетворение связывается с социе-тальными и политическими ситуациями на макросоциальном уровне. Эмоциональная сфера психологии больших социальных групп, кроме потребностей, включает также интересы и настроения (Андреева, 2004, с. 154). В условиях изменений российского общества изучался, в частности, интерес к политике (Кертман, 2005) со стороны различных возрастных групп. По результатам анализа данных опроса 2003 г., проведенного Фондом «Общественное мнение», разные поколения российского общества обнаруживают различный уровень интереса к политике: старшая группа (старше 55 лет) более политизирована, чем младшая (менее 35 лет), при этом общая тенденция состоит в падении интереса к ней (там же, с. 97). Согласно типу интереса к политической информации, выделяются три основные категории респондентов: первая — прагматики, использующие информацию для своевременной адаптации к макросоциальной ситуации; вторая — последовательные противники реформ, во всем ищущие признаки катастрофичности; третья — повышающие самооценку, они преодолевают психологический дискомфорт, узнавая о бедах других и критикуя власть (там же, с. 106). В целом же нужно признать, что как потребности и интересы, так и настроения в условиях социальной нестабильности крайне редко становятся предметами социально-психологических исследований.
Важнейшую часть эмоционально-оценочного компонента оценочно-идентификационного комплекса составляют отношения, в основании которых лежит оценка тех или иных экономических либо политических реалий. Отношения как социаль-
но-психологический феномен, опосредствующий и, в свою очередь, оказывающий влияние на социально-экономические условия (Журавлев, 1998), исследовались в сфере собственности s и экономической политики (Позняков, 1997, 2000; Журавлев, 1999). В различных планах изучалось отношение к деньгам (Дейнека, 2003; Короткина, 2004; Фенько, 2004), исследовалась динамика отношений к рекламе (Лебедев, 2005).
Характер оценивания изменяющейся политической и экономической ситуации в стране тесно связан с теми ценностными ориентациями, которые существовали в социальных группах до начала радикальных изменений. Они служат внутренней опорой группы, направляют процесс социального познания, делают его избирательным и активным. Между тем, ценностные ориентации, в свою очередь, не остаются неизменными: под воздействием внешних условий они трансформируются, образуя новые ценностные комплексы, их значимость меняется. «В разных группах населения, — отмечал А.В. Брушлинский, — обнаружена общая тенденция возрастания значимости следующих ценностей: "собственность", "богатство", "материальная обеспеченность", которые составили единый комплекс "экономических ценностей". Один или несколько элементов этого комплекса наряду с такими, как "здоровье" и "семья", входят в пятерку наиболее предпочитаемых ценностей даже у старших школьников. Предприимчивость как ценность-средство стала выделяться значительно чаще, причем в различных социальных группах» (Брушлинский, 1996, с. 33). Эта инструментальная ценность не была значимой для россиян на рубеже 80 — 90-х годов. А.Л. Журавлев на основе результатов исследований делает заключение о том, что «социально-психологическая динамика в структуре ценностей личности возникла под непосредственным влиянием социально-экономических изменений в обществе, происшедших за последние годы. Этот вывод строится на основе анализа данных либо по всей выборке, либо по большим социальным группам» (Журавлев, 1998, с. 5). Динамика разделяемых в социальных группах ценностных ориентации в отношении экономических ценностей изучалась специально (Хащенко, 1999; Журавлева, 2005). Полученные данные свидетельствуют о «формировании нового типа направленности личности, характеризующегося индивидуализированной ориентацией на личные, в том числе экономические ценности — такие, как "материальная
![]() |
Закономерности конструирования социальных представлений в современной России