Каря Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. турирование, изоморфное медицинскому дискурсу если не современной им, то как минимум прямо предшествовавшей эпохи (что

турирование, изоморфное медицинскому дискурсу если не современной им, то как минимум прямо предшествовавшей эпохи (что, впрочем, уже другой вопрос). С новой же пси­хиатрической проблематикой, то есть с обращением психи­атрического исследования к отклонениям от нормы на всем протяжении оси произвольного и непроизвольного душев­ные болезни, ментальные расстройства, которыми занима­ется психиатрия, оказывается возможно соотнести, и в не­котором смысле, напрямую — на уровне содержания и, того проще, на уровне дискурсивной формы психиатрии — со всеми органическими и функциональными расстройства­ми, нарушающими ход произвольного поведения, и прежде всего с неврологическими болезнями. Отныне психиатрия и медицина могут сообщаться уже не на уровне формаль­ной организации психиатрического знания и дискурса. Они могут сообщаться на уровне содержания посредством этой промежуточной, или соединительной, дисциплины, каковой является неврология. Через эту область, касающуюся нару­шений произвольного контроля над поведением, и проходят теперь контакты медицины и психиатрии. Складывается и в скором времени институционально оформляется нейропси-хиатрия. В центре же этого нового поля, напрямую связыва­ющего медицину, область функциональных и органических расстройств с нарушениями поведения, — в центре этой непрерывной ткани, разумеется, обнаруживается эпилеп­сия (или истероэпилепсия, ибо соответствующее различие в это время еще не проведено) как вполне неврологическое, функциональное расстройство, выражающееся в непроиз­вольном раскрепощении автоматизмов и подразумевающее бесчисленные градации. В этой новой организации психи­атрического царства эпилепсия выполняет функции обмен-ника. Так же, как алиенисты всюду, за всяким симптомом искали бред, психиатры долгое время будут всюду искать подспудную эпилепсию, эпилептический эквивалент или, во всяком случае, автоматизм, каковой должен быть основой всех психиатрических симптомов. На этом-то пути в конце XIX — начале XX веков мы и встретимся с теорией, которая дает противоположный вариант перспективы Эскироля и в

которой галлюцинации определяются как формы сенсорной эпилепсии.

Итак, с одной стороны, перед психиатрией разворачи­вается огромное симптоматологическое поле, и ее задачей становится бороздить это поле в погоне за всевозможны­ми нарушениями поведения: в психиатрию вторгается це­лый комплекс поведенческих форм, которые прежде имели единственно моральный, дисциплинарный или правовой статус. Всякий беспорядок, всякая недисциплинирован­ность, горячность, непослушание, упрямство, недостаточ­ная любовь и т.д. — все это теперь подлежит психиатриза-ции. Но наряду с открытием симптоматологического поля, с другой стороны, происходит глубокое укоренение пси­хиатрии в телесной медицине, появляется возможность не просто формальной, на уровне дискурса, но и сущностной соматизации душевной болезни. На подходе подлинная ме­дицинская наука, причем распространяющаяся на все фор­мы поведения: это подлинная медицинская наука, так как, вследствие симптоматологического взрыва и при посредни­честве неврологии, все формы поведения теперь укоренены и медицине. Организуя это феноменологически открытое, но и стройное научно поле, психиатрия налаживает взаимо­действие двух феноменов. Прежде всего она недвусмыслен­но вводит во все подведомственное ей пространство нечто, доселе бывшее ей отчасти чуждым, -— норму, понимаемую как правило поведения, как абстрактный закон, как при­нцип сообразности; норму, которой противостоят непра­вильность, беспорядок, чудачество, эксцентричность, несо­ответствие общему уровню, отклонение. Все это, с расши­рением симптоматологического поля, берется психиатрией под надзор. Но ее укоренение в органической или функци­ональной медицине, укоренение через неврологию, позво­ляет ей присвоить и норму в другом смысле — норму как функциональную регулярность, как подобающий, слажен­ный принцип функционирования; это «нормальное», в от­личие от патологии, болезни, дезорганизации, дисфункции. И вот перед вами смычка внутри этого поля, организованно­го новой психиатрией, или психиатрией, победившей меди-

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

цину алиенистов, — пока еще сложная для теоретического осмысления (но это уже другой вопрос) смычка, сцепление и частичное перекрытие двух понятий нормы, двух реаль­ностей нормы: нормы как правила поведения и нормы как функциональной регуляции; нормы в противопоставлении неправильности и беспорядку и нормы в противопоставле­нии патологическому и болезненному...

Вместо того чтобы на самом своем краю, в редчайшем, исключительном, всецело монструозном разделе мономании столкнуться с противоречием между природным беспоряд­ком и законным порядком, психиатрия в самых своих устоях оказывается предопределяема игрой двух этих норм. Теперь дело не ограничивается тем, что природный сбой в виде экс­траординарной фигуры монстра тормозит и ставит под сом­нение исполнение закона. Теперь всюду, в любой момент и в том числе в самых незначительных, самых обычных, самых повседневных поступках, в этом своем предпочтительном объекте психиатрия будет иметь дело с чем-то, что, с од­ной стороны, носит статус неправильности в отношении нормы и — с другой стороны, непременно должно носить статус патологической дисфункции в отношении нормаль­ного. Складывается гибридное поле, в предельно плотной ткани которого переплетаются нити нарушений порядка и функциональных расстройств. В этот-то момент психиат­рия и становится — уже не на дальних своих границах и не в исключительных случаях, а постоянно, в своей повседнев­ности, во всем до самых мелочей своей работы — судебно-медицинской. Находясь между описанием социальных норм и правил и медицинским анализом аномалий, она будет по сути своей наукой и техникой ненормальных, ненормаль­ных индивидов и ненормальных форм поведения. Первым и очевидным следствием чего является то, что встреча пре­ступления и безумия будет для нее уже не крайним случа­ем, но обычным делом. Конечно, это мелкие преступления и мелкие душевные расстройства, мельчайшие проступки и почти неразличимые аномалии поведения; но именно они, в конечном счете, будут организующим полем психиатрии, ее фундаментальным полем деятельности. С 1850 г. или, во