Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. Поэтому я, весьма приблизительно намечая краткую ис­торию сексуального дискурса, вовсе не хочу поднимать эту проблему в терминах цензуры сексуальности

Поэтому я, весьма приблизительно намечая краткую ис­торию сексуального дискурса, вовсе не хочу поднимать эту проблему в терминах цензуры сексуальности. Когда сек­суальность подвергалась цензуре? С каких пор молчание о сексуальности стало обязательным? Когда и при каких условиях стало возможно говорить о сексуальности? Мне хотелось бы, в некотором смысле, перевернуть проблему и обратиться к истории признания в сексуальности. Иначе говоря: при каких условиях и согласно какому ритуалу в окружении прочих сексуальных дискурсов сформировалась та особая форма обязательного, принудительного дискурса, каковой является сексуальное признание? Путеводной ни­тью на пути к ответу мне, разумеется, послужит обзор об­ряда покаяния.

Итак, если вы простите мне схематический характер это­го обзора, я хотел бы обратить ваше внимание на ряд, как мне кажется, немаловажных обстоятельств. Во-первых, пер­воначально признание не входило в обряд покаяния. Только со временем оно сделалось непременным и обязательным >лементом христианской формы этого обряда. Во-вторых, важно, что действенность признания, роль признания в про­цедуре покаяния, претерпела значительные изменения со времен Средневековья до XVII века...

Прежде всего, первоначально обряд покаяния не вклю­чал в себя обязательное признание. Что представляло собой покаяние в раннем христианстве? Покаяние было статусом, свободно и добровольно принимаемым в определенный момент жизни по тем или иным причинам, которые могли быть связаны с неким тяжким, веским и скандальным пре­грешением, но могли корениться и в совершенно другой области. Но во всяком случае это был статус, который при­нимали, причем принимали раз и навсегда, чаще всего при приближении смерти: покаяться можно было только один раз в жизни. Право даровать статус кающегося тому, кто этого просил, имел исключительно епископ. И это подразу­мевало публичную церемонию, в ходе которой кающегося одновременно порицали и увещевали. После этой церемо­нии вступал в действие устав покаяния, который обязывал

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

кающегося носить власяницу, специальные одеяния, запре­щал ему соблюдать чистоту, а также подразумевал торжест­венное отлучение от Церкви, неучастие в таинствах, прежде всего в причастии, выполнение строгих обетов, воздержа­ние от всяких половых отношений и обязанность погребе­ния умерших. Когда грешник выходил из статуса покаяния (иногда он так и не выходил из него, оставаясь кающимся до конца своей жизни), этому предшествовало торжественное примирение, коим с него снимался статус кающегося, но снимался не целиком, а с рядом исключений, как, например, обет целомудрия, который обычно сохранялся пожизненно. Как видите, в этом ритуале отсутствует как публичное признание в грехах, так и частное, хотя, когда грешник об­ращался к епископу, чтобы попросить того дать ему статус кающегося, ему обычно приходилось излагать причины и основания своего решения. Однако идея общей исповеди обо всех грехах своей жизни, идея о том, что такое призна­ние само по себе может иметь некое влияние на отпущение грехов, — эта идея в системе раннего христианства абсо­лютно исключалась. Отпущение грехов могло состояться исключительно вследствие строгости наказаний, которым индивид подвергался или соглашался подвергнуться, при­нимая статус кающегося. В определенный момент (прибли­зительно с VI века) к этой старой системе, к ее последстви­ям присоединилась, а точнее, переплелась с ними, практика «тарифицированного» покаяния, следующая совсем другой модели. Покаяние, о котором я только что говорил, соот­ветствовало, несомненно, модели посвящения. Напротив, за тарифицированным покаянием стоит модель по сути своей светская, судебная, уголовная. Тарифицированное покаяние было введено по образцу германской судебной практики. Оно заключалось в следующем. Если верующий совершал грех, он мог, вернее, должен был (тут-то и начинается пе­реход от свободной возможности, свободного решения к обязанности) найти священника и рассказать ему о совер­шенном проступке; священник же, в соответствии с этим проступком, который, вероятно, всякий раз оказывался тяж­ким, предлагал или предписывал то или иное раскаяние, так