Глава 24. Что нам до теории истины?

Истина

Что нам до теории истины?

Как мы убедились, метафоры по своей природе понятийны. Они при­надлежат к числу важнейших средств понимания и играют центральную роль в конструировании социальной и политической реальности. До сих пор в философии они рассматриваются как принадлежность «просто язы­ка», и философские дискуссии по метафоре не сосредотачивались на их понятийной природе, на их вкладе в понимание и на их функциях в куль­турной реальности. Вместо этого философы склонны были рассматривать метафоры как образные или поэтические языковые выражения, выходя­щие за рамки обычного; и их дискуссии концентрировались на том, могут ли быть эти языковые выражения истинными. Отношение фило­софов к истине следует из отношения к объективности: истина значит для них объективную, абсолютную истину. Типичное заключение фило­софа сводится к тому, что метафоры не могут непосредственно служить установлению истины, и если они вообще к этому способны, то только косвенно, через некоторые неметафорические «буквальные» парафразы.

Мы не думаем, что существует такая сущность, как объективная (абсолютная и безусловная) истина, хотя в западной культуре издавна принято считать, что она существует. Мы действительно думаем, что истины существуют, но считаем, что нет нужды связывать идею истины с объективистской точкой зрения. Мы думаем, что идея о существова­нии абсолютной объективной истины не только ошибочна, но и опасна в социальном и политическом плане. Как мы обнаружили, истина всегда связана с понятийной системой, в значительной степени определяемой метафорой. Большинство метафор прошли долгий путь развития в нашей культуре, но многие навязываются нам сильными мира сего — политиче­скими и религиозными лидерами, финансовыми воротилами, рекламой, средствами массовой информации и т. д. В культуре, которой присущ миф объективизма и в которой истина всегда абсолютна, определение того, что считать абсолютно или относительно истинным, зависит от людей, навязывающих свои метафоры культуре.

Именно по этой причине нам кажется важным дать представле­ние об истине, свободное от мифа объективизма (согласно которому Истина всегда является абсолютной). Поскольку истина основывается на понимании, а метафора является важнейшим средством понимания, мы думаем, что определение условий истинности метафор зависимость истины от понимания.

Как важна истина в нашей повседневной жизни

Мы основываемся в своих действиях, как физических, так и социальных на том, что мы считаем истинным. В целом истина значима для нас потому, что она способствует выживанию и позволяет нам выполнять свои функции в мире. Большинство накопленных нами истин — о наших телах, о людях, с которыми мы взаимодействуем, и о нашем ближайшем физическом и социальном окружении — используется в повседневной деятельности. Эти истины столь очевидны, что требуется сознательное усилие, чтобы дать себе в них отчет: где, например, находится передняя дверь дома, что вы можете есть и чего вам есть не следует, где находится ближайшая бензоколонка, в каких магазинах продаются необходимые вам вещи, как выглядят ваши друзья и что их может обидеть, какие у вас есть обязанности. Этот очень маленький пример дает представление о природе и размерах обширного набора истин, играющих роль в нашей повседневной жизни.

Роль проецирования в истине

Овладение такими истинами и использование их требует от нас пони­мания мира, соответствующего нашим нуждам и способствующего их удовлетворению. Как мы увидели, это понимание отчасти представля­ется в терминах категорий, возникших из нашего непосредственного опыта: ориентационных категорий, таких понятий, как ОБЪЕКТ, ВЕЩЕ­СТВО, ЦЕЛЬ, ПРИЧИНА и др. Кроме того, мы убедились, что в тех случаях, когда категории, возникшие из непосредственного физического опыта, прямо использовать не удается, они иногда проецируются на те сущности материального мира, которые в меньшей степени доступны категориям нашего опыта. Так, в определенном контексте мы проецируем ориента­цию «передняя vs. задняя сторона» на объекты, не обладающие внутренне присущими им передней и задней сторонами. Если бы в нашем поле зрения находился камень средних размеров и мяч между нами и камнем, скажем, в футе от него, то с точки зрения нашего восприятия мяч был бы перед (in front of) камнем. Носитель языка хауса, обладая отличающимся от нашего способом проецирования, предполагал бы, что мяч находится позади (in back of) камня. Таким образом, ориентация «передняя vs. заднняя сторона» является не естественным свойством таких объектов, как камни, а скорее способом ориентации, который мы проецируем на них, и то, как мы это делаем, меняется от культуры к культуре. В зависимости от наших целей мы можем, например, представить себе поляну в лесу как CONTAINER/ВМЕСТИЛИЩЕ и считать, что мы находимся ha'Vin поляне или ВНЕ/OUT OF ее. Быть вместилищем — это отнюдь не естественное свойство того места в лесу, где деревья стоят не слишком густо, это свойство проецируется нами на поляну в соответствии с нашим функ­циональным отношением к ней. В связи с другими представлениями и намерениями мы можем рассматривать остальную часть леса за преде­лами поляны как особое вместилище и считать, что мы находимся B/IN лесу. Мы можем делать одновременно и то, и другое и говорить о ВЫХОДЕ ИЗ/EMERGING FROM леса НА/INTO ПОЛЯНУ.

Точно так же ориентация «на поверхности — вне поверхности» (on— off) возникает из непосредственного опыта взаимодействия с землей, полом и другими горизонтальными поверхностями. Обычно мы нахо­димся на земле, полу и т.д., если мы стоим на них выпрямившись. Кроме того, мы проецируем ориентацию «на поверхности — вне поверхности» на стены и воспринимаем муху сидящей на стене, если ее лапки находят­ся в контакте со стеной, а голова направлена в сторону от стены. То же самое приложимо к мухе на потолке: мы представляем ее находящейся, скорее, на потолке, чем под (under) потолком.

Мы также обнаружили, что воспринимаем различные вещи в обыч­ном мире как сущности, на которые часто проецируются границы и по­верхности, при том, что отчетливых естественных границ и поверхностей у них нет. Следовательно, мы можем представить себе пелену тумана как сущность, которая может быть над заливом (тоже рассматриваемым как сущность) и перед (in front of) горой (понимаемой как сущность с ори­ентацией «передняя vs. задняя сторона»). Благодаря этим проекциям такое предложение, как The fog is in front of the mountain 'Туман лежит перед горой', может быть истинным. Как это часто случается в нашей повседневной жизни, истина связана q пониманием и истинность такого предложения зависит от того, как мы понимаем мир, проецируя на него структуру ориентации и бытия.

Роль категоризации в истине

Для того чтобы понимать мир и действовать в нем, нам необходимо осмысленным образом категоризировать вещи и жизненные ситуации, с которыми мы сталкиваемся. Некоторые из категорий возникают непо­средственно из опыта, извлекаемого из функционирования наших тел, Из сущности взаимодействия с другими людьми и из физического и со­циального окружения. Как мы убедились в главе 19 при обсуждении

примера FAKE GUN 'НЕНАСТОЯЩЕЕ РУЖЬЕ', существуют естественные из­мерения (dimensions) категоризации объектов: перцептивное измерение в основе которого лежит представление об объекте, сформированное при помощи сенсорного аппарата; измерение, связанное с двигатель­ной активностью, определяемое природой двигательных взаимодействий с объектами; функциональное измерение, основанное на представлении о функциях объекта; и целевое, определяемое пользой, которую можно по­лучить от объекта в данной ситуации. Категории для разновидностей объ­ектов тем самым являются гештальтами, имеющими, по крайней мере, эти естественные измерения, каждое из которых задает свои интерактивные характеристики. Аналогично существуют естественные измерения, в тер­минах которых мы категоризируем события, действия и другие элементы опыта как структурированные единства. Как мы видели при обсуждении концептов БЕСЕДЫ и СПОРА, естественные измерения включают участни­ков, части, этапы, линейную последовательность, цель и причинную связь. Категоризация является естественным способом отождествления ви­да объекта или опыта при помощи высвечивания одних свойств, пре­уменьшения других и сокрытия третьих. Каждое измерение дает воз­можность высвечивать те или иные свойства. Для того чтобы высветить некоторые свойства, необходимо преуменьшить или сокрыть другие; именно это происходит всякий раз, когда мы категоризируем что-либо. Концентрируя внимание на одних свойствах, мы отвлекаемся от других. Например, когда мы в повседневной жизни формулируем описания, то используем категоризацию для выделения тех свойств, которые соот­ветствуют нашим целям. Каждое описание одновременно высвечивает, преуменьшает и скрывает — например:

I've invited a sexy blonde to our dinner party.

Я пригласил на обед соблазнительную блондинку.

I've invited a renowned cellist to our dinner party.

Я пригласил на обед прославленную виолончелистку.

I've invited a feminist to our dinner party. Я пригласил на обед феминистку.

I've invited a philatelist to our dinner party. Я пригласил на обед филателистку.

Хотя всем этим описаниям может соответствовать одно лицо, каждое опи­сание высвечивает различные его стороны. Описание некоторого лица, обладающего всеми этими свойствами, как «соблазнительной блондинки» приводит к умалению того факта, что она прославленная виолончелистка и феминистка, а также к замалчиванию ее увлечения филателией.

Вообще, истинные утверждения, которые мы делаем, основываются на способе категоризации вещей и, следовательно, на том, что высвечива­ется естественными измерениями категорий. Утверждая, мы осуществля­ем выбор категорий, потому что у нас имеются основания для выделения одних свойств и скрадывания других. Следовательно, за пределами значения каждого истинного утверждения остается то, что скрадывается или замалчивается использованными в нем категориями.

Более того, поскольку естественные измерения категорий (перцеп­тивное, функциональное и т. д.) возникают из нашего взаимодействия с миром, свойства, передаваемые этими измерениями, являются не свой­ствами объектов как таковых, а интерактивными свойствами, основываю­щимися на присущем человеку перцептивном аппарате, на человеческих представлениях о функциях и т. д. Из этого следует, что истинные утверждения, осуществляемые в терминах человеческих категорий, как правило, предицируют не свойства объектов как таковых, а скорее интер­активные свойства, имеющие смысл только относительно человеческой деятельности.

Делая истинное утверждение, мы должны выбрать категории опи­сания, и этот выбор включает в себя наши ощущения и цели в данной ситуации. Предположим, вы говорите мне: «У нас сегодня вечером бу­дет семинар, и мне нужно еще четыре стула. Вы можете их принести?» Я отвечаю: «Несомненно» — и появляюсь с жестким стулом, с креслом-качалкой, с креслом-скорлупкой и пуфом. Оставив их в гостиной, я со­общаю вам на кухне: «Я принес четыре стула, о которых вы просили». В этой ситуации мое утверждение истинно, поскольку четыре объек­та, которые я принес, могут функционально использоваться как стулья на неофициальном семинаре. Если бы вы вместо этого попросили меня принести четыре стула для официального обеда, а я появился бы с те­ми же объектами и сделал аналогичное утверждение, вы не были бы столь благодарны и посчитали бы это утверждение вводящим в заблуждение или ложным, поскольку пуф, жесткий стул и кресло-качалка неприличны в качестве «стульев» на официальном обеде.

Это показывает, что наши категории (например, СТУЛ) не связаны жестко с естественными свойствами самих объектов. То, что считается примером некоторой категории, зависит от наших целей при ее исполь­зовании. Такая же точка зрения высказывалась нами выше в дискуссии об Определении, где было показано, что определение категорий осуществ­ляется в терминах прототипов и сущностей, находящихся в отношении семейного сходства с ними, и зависит от целей человеческого понимания. Такие категории не фиксированы, но могут быть сужены, расширены или Упорядочены в соответствии с нашими целями и другими факторами контекста. Поскольку истинность утверждения зависит от того, подхо­дящими ли являются используемые в нем категории, она всегда будет связана со способом понимания категории, ориентированным на наши Цели в данном контексте.

Есть много прекрасных примеров, показывающих, что в общем случае предложения не могут быть истинными или ложными вне зависимо­сти от целей человека:

Франция шестиугольна.

Штат Миссури — параллелограмм.

Земля — шар.

Италия имеет форму сапога.

Атом — крошечная солнечная система с ядром в центре и электронами вращающимися вокруг него.

Свет состоит из частиц. Свет состоит из волн.

Каждое из этих предложений истинно в рамках определенных целей, в определенных отношениях и определенных контекстах. Предложения «Франция шестиугольна» и «Штат Миссури — параллелограмм» могут быть истинны для школьника, которому надо начертить приблизитель­ные карты этих географических районов, но не для профессиональных картографов. Высказывание «Земля — шар» истинно до тех пор, пока это касается большинства из нас, но оно не может быть таковым при определении точной орбиты искусственного спутника. Ни один уважа­ющий себя физик с 1914 года не считает, что атом представляет собой крошечную солнечную систему, но это истинно для большинства из нас относительно нашей повседневной деятельности и общего уровня иску­шенности в математике и физике. Предложения «Свет состоит из частиц» и «Свет состоит из волн» кажутся противоречащими друг другу, однако они оба считаются физиками истинными в зависимости от того, какие свойства света выявляются экспериментально.

Все это показывает, что истина зависит от категоризации в следую­щих четырех аспектах:

— Утверждение может быть истинным только относительно некоторого его понимания.

— Понимание всегда предполагает категоризацию, присущую человеку, которая является функцией интерактивных (а не естественных) свойств вещей и возникающих из нашего опыта измерений.

— Истинность утверждения всегда связана со свойствами, которые высвечива­ются использованными в нем категориями. (Например, предложение «Свет состоит из волн» высвечивает волнообразные свойства света и скрывает eгo корпускулярные свойства.)

— Категории не относятся к числу застывших и однородных образований. Они определяются прототипами и сущностями, находящимися в отношении семейного сходства с ними, и в соответствии с разнообразными целям могут быть приспособлены к контексту. Истинность утверждения всегда зависит от того, уместна ли в данном случае использованная в нем категория, а степень уместности, в свою очередь, меняется с изменением целей человек' и других аспектов контекста.

Что нужно для понимания простого предложения как истинного?

Для того чтобы понять предложение как истинное, мы должны сначала его просто понять. Рассмотрим часть того, что входит в понимание таких простых предложений, как The fog is in front of the mountain 'Туман лежит перед горой' и John fired the gun at Harry 'Джон выстрелил по Гарри из ружья'. Такие предложения всегда произносятся как часть дискурсов определенного вида, и их понимание в дискурсивном контексте скрывает нетривиальные сложности, которыми мы здесь пренебрежем. Но даже если не учитывать некоторых осложнений, вызываемых контекстом дис­курса, процесс понимания таких предложений в любом случае включает еще довольно много сложностей. Рассмотрим, какова должна быть ситу­ация при понимании как истинного предложения «Туман лежит перед горой». Как мы видели выше, использование проецирования требует интерпретации «тумана» и «горы» как сущностей и приводит к перене­сению на гору ориентации «передняя vs. задняя сторона» — ориентации, которая меняется от культуры к культуре, дается относительно наблюда­теля-человека и не является внутренне присущим свойством горы. Далее, в зависимости от наших целей мы должны установить, находится ли то, что рассматривается как «туман», в аккурат между нами и тем, что мы выбрали как «гору», и при этом ближе к горе, а не сбоку от нее, не над ней и т.д. Существуют три способа проецирования на мир плюс некоторые прагматические основания (связанные с нашим восприятием и целями), определяющие большую или меньшую уместность отноше­ния быть впереди (in front of) по сравнению с другими возможными отношениями. Таким образом, понимание истинности или ложности вы­сказывания «Туман лежит перед горой» не сводится просто к (а) выбору прежде существовавших и четко выделимых сущностей мира (тумана и горы) и (б) выявлению наличия или отсутствия между этими сущ­ностями некоторого внутренне присущего им отношения (независимо от любого наблюдателя-человека). Истинностная оценка, скорее, имеет непосредственное отношение к проецированию и суждению, осуществ­ляемых человеком относительно определенных целей.

Анализ предложения «Джон выстрелил по Гарри из ружья» подни­мает другие проблемы. Очевидно, что его понимание связано с выбором людей по имени Джон и Гарри, с выбором объекта, соответствующего категории РУЖЬЕ, с пониманием того, что значит выстрелить из ружья и выстрелить из него по кому-либо. Однако понимание этих предложений не происходит in vacuo. Мы понимаем их в соответствии с более общими категориями опыта, например, стрельбой в кого-либо \ запугиванием

кого-либо, исполнением циркового номера или попытками представить любой из этих актов в пьесе, фильме или шутке. Выстрел из ружья может быть воплощением любой из этих категорий, и выбор подходящей будет зависеть от контекста. Однако имеется лишь небольшой набор категорий опыта, которым соответствует выстрел из ружья; наиболее типичная ИЗ ЭТИХ категорий - SHOOTING SOMEONE/СТРЕЛЬБА В КОГО-ЛИ­БО, поскольку испугать и исполнить цирковой номер можно многими различными способами, но застрелить — в обычном случае только одним. Таким образом, в этом примере мы можем рассматривать категорию СТРЕЛЬБЫ в КОГО-ЛИБО как гештальт с приблизительно следующими измерениями:

Участники: Джон (стрелок), Гарри (мишень), ружье (инструмент), пуля (инструмент, снаряд).

Части гештальта: Нацеливание ружья в мишень. Выстрел из ружья. Пуля попадает в мишень. Мишень поражена.

Этапы гештальта: Предварительное Стрелок зарядил ружье.

условие:

Начало: Стрелок нацеливает ружье в мишень.

Середина: Стрелок делает выстрел из ружья.

Конец: Пуля попадает в мишень.

Конечное состояние: Мишень поражена.

Причинная связь: Начало и середина делают возможным конец. Середина и конец приводят к конечному состоянию.

Замысел: Цель: Конечное состояние.

План: Удовлетворение предварительного условия, выполнение начала и середины.

Предложение «Джон выстрелил по Гарри» обычно активизирует ге­штальт СТРЕЛЬБА В КОГО-ЛИБО, который имеет такую форму. В других контекстах оно могло бы активизировать другие столь же сложные эмпи­рические гештальты (например, PERFORMING A CIRCUS ACT/ИСПОЛНЕНИЕ ЦИРКОВОГО НОМЕРА). Но по существу предложение никогда не пони­мается само по себе без активизации более значительного гештальта,

который ограничивает обычную область естественных измерений (на­пример, цель, этапы и т.д.). Какой бы гештальт ни был активизирован, мы понимаем значительно больше того, что непосредственно содержится в предложении. Каждый такой гештальт обеспечивает основание для по­нимания предложения в осмысленных для нас терминах, т. е. в терминах опытных категорий нашей культуры.

В дополнении к более значительной категории опыта, активизируе­мой предложением, для категоризации выстрела/firing и РУЖЬЯ/GUN мы используем информационно богатые прототипы. До тех пор, пока контекст не заставит нас делать иначе, мы понимаем ружье как протохимическое ружье с его обычными прототипическими перцептивными, двигательными, функциональными и целевыми свойствами. До тех пор, пока контекст не даст дополнительной информации, активизируемое представление не ассоциируется с ружьем в виде зонтика или чемодан­чика, а используемая в выстреле обычная моторная программа, подхо­дящая одновременно и ВЫСТРЕЛУ и ружью, заключается в том, чтобы держать ружье горизонтально и нажимать на спусковой крючок. До тех пор, пока это не станет ясно из контекста, мы не можем представить себе нечто вроде устройства Руби Гольдберга, в котором спусковой крючок привязан веревочкой, скажем, к дверной ручке.

Понимание предложения зависит от способа соединения гештальтов друг с другом, как «меньших» гештальтов (РУЖЬЕ, ВЫСТРЕЛ, ПРИЦЕЛИ-ВАНИЕ/AIMING И Т. Д.), так И «больших» (СТРЕЛЬБА В КОГО-ЛИБО ИЛИ ИСПОЛНЕНИЕ ЦИРКОВОГО номера). Только в связи с такими способами понимания и возникают вопросы об истинности. Истинность очевид­на тогда, когда понимание предложения достаточно тесно соотносится с пониманием происшедших событий. Но что случится, если существует расхождение между нормальным пониманием предложения и понима­нием событий? Пусть, например, Джон в изобретательной манере Руби Гольдберга устанавливает ружье таким образом, чтобы оно было нацелено на то место, где через некоторое время может оказаться Гарри, а затем привязывает веревочку к спусковому крючку. Рассмотрим два случая: A: John's scratching his ear causes the gun to fire at Harry.

Ружье выстрелило по Гарри, потому что Джон неловко почесался.

s- Harry's opening door causes the gun to fire at Harry.

Ружье выстрелило по Гарри, потому что Гарри открыл дверь.

В случае А ответственность за выстрел ложится на действия Джона, в то время как в В — на действия Гарри. Это делает А ближе обычному пониманию предложения «Джон выстрелил по Гарри из ружья», тем самым, если бы от нас потребовали, мы бы, наверное, были готовы

сказать, что А — это случай, в котором высказывание «Джон выстрелил по Гарри из ружья» истинно. Однако случай В так далек от нашего прототипического понимания намеренного выстрела, что мы, наверно не захотели бы объявить это высказывание истинным. Но мы едва ли захотели бы сказать и то, что оба высказывания безоговорочно ложны поскольку за выстрел несет ответственность прежде всего Джон. Вместо этого мы предпочли бы объяснить, а не просто ответить «Истинно» или «Ложно». Это обычно случается в таких ситуациях, когда понимание со­бытий из-за некоторых отклонений от прототипа не совпадает с обычным пониманием предложения.

Результаты этого раздела могут быть сформулированы следующим образом:

1. Понимание предложения как истинного в данной ситуации требует пони­мания предложения и понимания ситуации.

2. Мы понимаем предложение как истинное, когда понимание предложения достаточно тесно соотносится с пониманием ситуации.

3. Достижение такого понимания ситуации, которое соответствовало бы пони­манию предложения, может потребовать:

а) проецирования способа ориентации на объект, для которого он не явля­ется внутренне присущим свойством (например, интерпретация горы как сущности, имеющей переднюю сторону);

б) проецирования структуры сущности на нечто, не имеющее границ в точном смысле (например, на туман, гору);

в) обеспечения основания, в терминах которого предложение получает осмысление, т. е. активизации эмпирического гештальта (например, гештальтов СТРЕЛЬБА В КОГО-ЛИБО, ИСПОЛНЕНИЕ ЦИРКОВОГО НОМЕРА) и понимания ситуации в его терминах;

г) достижения «нормального» понимания предложения в терминах его категорий (например, РУЖЬЕ, ВЫСТРЕЛ), определяемых прототипом, и попытки понять ситуацию в терминах тех же категорий.

Что нужно для понимания конвенциональной метафоры как истинной?

Мы выяснили, что входит в понимание простого (неметафорического) предложения как истинного. Теперь мы хотим выдвинуть предположение, согласно которому добавление конвенциональной метафоры ничего не меняет. По существу, предложения с конвенциональными метафора' ми понимаются так же. Возьмем предложение типа Inflation has gоne up 'Инфляция возросла'. Понимание ситуации, в которой это положение осмыслялось бы как истинное, включает две проекции должны выбрать примеры инфляции и приписать им вещественн смысл, что затем позволит определять количество «инфляционного' вещества и рассматривать его возрастание. Кроме того, мы должны проецировать на возрастание UP/BEPX-ориентацию. Эти два способа проецирования определяют две конвенциональных метафоры: INFLATION IS substance/инфляция — это вещество (онтологическая метафора) MORE IS UP/БОЛЬШЕ ОРИЕНТИРОВАНО НАВЕРХ (ориентационная метафора). Существует одно принципиальное различие между проекциями на ситуацию в этом примере и в примере, приведенном выше, а именн0 «Туман лежит перед горой». В случае тумана мы понимаем нечто материальное по модели чего-то другого материального, но более четко очерченного — ограниченного материального объекта. В случае передней части мы понимаем физическую ориентацию горы в терминах другой физической ориентации — ориентации наших тел. В обоих случаях нечто материальное понимается в терминах чего-то еще, что также материаль­но. Другими словами, мы понимаем одну сущность в терминах чего-то еще того же рода. Однако в случае конвенциональной метафоры мы понимаем одну сущность в терминах чего-то еще другого рода. Например, в предложении «Инфляция возросла» инфляция (являющаяся абстракт­ным понятием) понимается в терминах физического вещества, а возрас­тание инфляции (которое тоже абстрактно) — в терминах физической ориентации (up). Таким образом, единственное различие заключается в том, включает ли проецирование сущности одного и того же рода или сущности различных родов.

В процессе понимания предложения «Инфляция возросла» как ис­тинного мы выполняем следующее:

1. Мы понимаем ситуацию с помощью метафорического проецирования двумя способами:

а) мы рассматриваем инфляцию как ВЕЩЕСТВО (посредством онтологи­ческой метафоры);

б) мы рассматриваем БОЛЬШЕ как направленное НАВЕРХ (посредством ориентационной метафоры).

2. Мы понимаем предложение в терминах этих же двух метафор.

3. Это позволяет нам совместить понимание предложения с пониманием си­туации.

Таким образом, понимание истины в терминах метафорического проеци­рования не отличается существенно от понимания ее в терминах не­метафорического проецирования. Единственное различие состоит в том, Что метафорическое проецирование сопряжено с пониманием сущности одного рода в терминах сущности другого рода. То есть метафорическое Проецирование включает сущности двух различных родов, а неметафорическое — сущности только одного рода.

То же имеет место и в случае структурных метафор. Возьмем предло­жение типа John defended his position in the argument 'Джон отстоял свою позицию в споре'. Как мы видели выше, опыт спора частично структурирован в терминах гештальта ВОЙНА на основе метафоры СПОР — ЭТО ВОЙНА. Поскольку спор является метафорическим видом опыта структурированным конвенциональной метафорой СПОР — ЭТО война из этого следует, что ситуация спора может быть понята в этих же' метафорических терминах. Понимание ситуации спора будет включать одновременно ее интерпретацию и в терминах гештальта БЕСЕДА, и в тер­минах гештальта ВОЙНА. Если понимание ситуации таково, что какой-то фрагмент беседы сочетается с успешной защитой в гештальте война, то­гда понимание предложения будет соответствовать пониманию ситуации и мы посчитаем предложение истинным.

В обоих случаях — метафорическом и неметафорическом — наше мнение о том, как мы понимаем истину, зависит от взгляда на понимание ситуации. Если мы принимаем точку зрения, согласно которой метафора по своей природе скорее понятийна, нежели является принадлежностью «всего лишь языка», та концептуализация ситуаций в метафорических терминах вполне естественна. Так как мы можем концептуализировать в метафорических терминах ситуации, становится возможным рассмат­ривать и предложения, содержащие метафоры, с точки зрения их со­ответствия ситуациям, понимаемым в том смысле, в котором мы их концептуализируем.

Как мы понимаем новые метафоры как истинные?

Мы только что установили, что определение соответствия конвенцио­нальных метафор нашему представлению об истине происходит таким же способом, как и в случае неметафорических предложений. В обоих случа­ях понимание предложения как истинного в данной ситуации включает согласование понимания предложения с пониманием ситуации. Так как понимание ситуации может включать конвенциональные метафоры, пред­ложения с ними не порождают никаких особенных проблем для нашего представления об истине. Это наводит на мысль, что то же представление об истине должно работать и в примерах с новыми, неконвенциональны­ми метафорами.

Для того, чтобы убедиться в этом, рассмотрим две связанных по смыслу метафоры, одну — конвенциональную, а другую — некон­венциональную:

Tell me the story of your life (конвенциональная метафора). Расскажите мне историю вашей жизни.

Life's... a tale told by an idiot, full of sound and fury, signifying nothing. Жизнь... — это сказка, рассказанная идиотом, полная шума и ярости, не значащая ничего (неконвенциональная метафора).

Начнем с примера «Расскажите мне историю вашей жизни», содержащего конвенциональную метафору LIFE IS A STORY/ЖИЗНЬ — ЭТО НЕКАЯ

ИСТОРИЯ. Эта метафора пустила глубокие корни в нашей культуре. Пред­полагается, что жизнь каждого структурируется как повествование, и вся 6иоФаФическая и автобиографическая традиция основывается на этом предположении. Допустим, кто-нибудь попросит вас рассказать историю вашей жизни. Что вы делаете? Вы строите связное повествование, начи­нающееся на заре вашей жизни и простирающееся до настоящего. В обыч­ном случае повествование будет иметь следующие характерные черты:

Участники: Части гештальта:

Этапы гештальта:

Линейная последовательность:

Причинная связь: Замысел:

Вы и другие люди, «сыгравшие роль» в вашей жизни.

Исходные установки, значимые факты, эпизоды и значи­мые состояния (включая настоящее состояние и некото­рое исходное состояние).

Предварительное Исходные установки для начала, условие:

Начало: Исходное состояние, сопровождаемое эпизодами из того же временного контекста.

Середина: Различные эпизоды и значимые состоя­ния в их временной последовательно­сти.

Конец: Настоящее состояние.

Различные временные и/или причинные связи между последовательными эпизодами и состояниями.

Различные причинные отношения между эпизодами и состояниями.

Цель: Желаемое состояние (которое может быть в будущем).

План: Последовательность эпизодов, к созда­нию которой вы приступили и которая имеет причинную связь с целью

или: Событие или последовательность со­бытий, которые приводят вас в значи­мое состояние, позволяющее достиг­нуть цели через ряд естественных эта­пов.

Это значительно упрощенный вариант типичного эмпирического гештальта, позволяющего придать связность жизненным событиям, пред­ставив их как некую ИСТОРИЮ. Мы опустили различные сложности, например то, что каждый эпизод может сам по себе быть повествованием более низкого уровня с похожей структурой. Не всякая история жизни будет содержать полный набор указанных структурных измерений.

Заметьте, что понимание вашей жизни в терминах связного повествования включает высвечивание одних участников и частей гештальта и игнорирование или утаивание других. Оно предполагает рассмотрение вашей жизни в терминах этапов, причинных связей между частями гештальта, а планы подразумевают достижение цели или ряда целей. Вооб­ще история жизни наводит связную структуру на высвеченные элементы вашей жизни.

Если вы расскажете такую историю и затем скажете: That is the story of my life 'Вот история моей жизни', вы будете законно считать себя говорящим истину, если вы на самом деле рассматриваете участников и события, которые высвечиваются гештальтом, как значимые и действи­тельно воспринимаете их соответствующими друг другу и взаимосвязан­ными таким образом, как это определяется структурой повествования. В этом случае проблема истины заключается в том, согласуется ли связ­ность событий, обусловленная повествованием, со связностью, которую вы видите в своей жизни. И эта связность, обнаруживаемая вами в вашей жизни, придает ей смысл и значение.

Теперь спросим, что включается в понимание истинности некон­венциональной метафоры «Жизнь... — это сказка, рассказанная идиотом, полная шума и ярости, не значащая ничего». Эта неконвенциональная ме­тафора активизирует конвенциональную метафору жизнь — это некая ИСТОРИЯ. Наиболее характерная особенность историй, рассказываемых идиотами, заключается в их бессвязности. Они начинаются так же, как и обычные истории с этапами, причинными связями, далеко идущими це­лями, но внезапно рассказ начинает снова и снова перескакивать с одного на другое, лишая нас возможности установить связь событий и вообще обнаружить какую-либо связность. Такая история жизни не была бы для нас связной, и, следовательно, не было бы никакой возможности придать нашей жизни смысл и значение. Не было бы способа выделения в на­шей жизни событий значимых, т. е. способствующих достижению цели, связанных причинными отношениями с другими значимыми событиями, соответствующих определенным этапам и т. д. В жизни, рассматриваемой как сказка идиота, эпизоды, «полные шума и ярости», представляли бы периоды безумия, мучительной борьбы и, возможно, насилия. В обычной истории жизни такие события рассматривались бы как очень серьезные — травмирующие, очистительные, губительные или критические. Однако модификатор «не значащая ничего» сводит на нет любую возможную значимость событий, указывая вместо этого на невозможность интерпре­тации эпизодов в терминах причинных связей, целей или поддающихся распознаванию этапов в составе некоторого связного целого.

Если мы действительно так представляем себе нашу жизнь и жизнь других людей, то мы должны считать эту метафору истинной. А считать ее истинной многим из нас позволяет то, что мы обычно осознаем события нашей жизни в терминах метафоры жизнь - это некая ИСТОРИЯ. Мы постоянно ищем смысл в нашей жизни, отыскивая связи, которые будут соответствовать тому или иному виду связности повествования о жизни и мы постоянно рассказываем такие истории и живем в соответствии со словами, которыми при этом пользуемся. Когда жизненные обсто­ятельства меняются, мы обязательно пересматриваем историю нашей жизни, отыскивая в событиях новые закономерности.

Метафора жизнь... - это сказка, рассказанная идиотом, может хорошо подойти тем людям, жизненные обстоятельства которых меня­ются так радикально, быстро и неожиданно, что нельзя даже представить себе никакого связного рассказа о жизни.

Хотя мы установили, что такие новые, неконвенциональные мета­форы соответствуют нашему общему представлению об истине, следует вновь подчеркнуть, что проблемы истины находятся среди наименее существенных и интересных проблем, возникающих при исследовании метафоры. Реальная значимость метафоры ЖИЗНЬ... — ЭТО СКАЗКА, РАС­СКАЗАННАЯ ИДИОТОМ состоит в том, что, пытаясь осознать, каким обра­зом она могла бы быть истинной, мы приходим к возможности нового понимания нашей жизни. Эта метафора высвечивает тот факт, что мы постоянно живем, ожидая от себя и от других способности соотнести наши жизни с некоторым связным повествованием, но это представление часто не соответствует реальности в тех случаях, когда наиболее важные события нашей жизни — те, которые полны шума и ярости, — не соответ­ствуют никакому связному целому и, следовательно, ничего не значат. Функцией метафоры жизнь... - это сказка, рассказанная идиотом является активизация метафоры ЖИЗНЬ — это НЕКАЯ ИСТОРИЯ, кото­рая предполагает повседневную деятельность с постоянной установкой на соединение важных эпизодов в связное целое — разумное повество­вание о жизни. Воздействие метафоры заключается в активизации этой установки и в указании на то, что часто она может не выполняться.

Понимание ситуации: резюме

В этой главе нами разрабатывались элементы эмпирического представле­ния об истине. Наше представление об истине основывается на понима­нии. Центральным для этой теории является анализ процесса понимания ситуации. Вот резюме того, что было сказано по этому вопросу:

Прямое непосредственное понимание

Существует много таких вещей, которые мы понимаем сразу благодаря нашей прямой вовлеченности в материальное — неотъемлемую часть нашего непосредственного окружения.

Структура сущности: Мы понимаем самих себя как сущности, имеющие границы, и так же воспринимаются нами некоторые объекты, с которыми мы вступаем в прямой контакт.

Структура ориентации: В нашем представлении мы сами и другие объект обладают определенной ориентацией относительно окружения, в котор0м мы функционируем (верх—низ, в—вне, передняя часть — задняя часть на—от и т.д.).

Измерения опыта: Существуют измерения опыта, в терминах которых мы функционируем большую часть времени, осуществляя прямое взаимодействие с другими людьми и непосредственным материальным и культурным окружением. Мы категоризируем сущности, с которыми прямо сталки­ваемся, и непосредственный опыт, приобретенный нами, структурируется в терминах этих категорий.

Эмпирические гештальты: Наши объектные и субстанциональные категории являются гештальтами, обладающими, по крайней мере, следующими изме­рениями: перцептивным, измерением двигательной активности, измерением часть/целое, функциональным и целевым измерениями. Наши категории не­посредственных действий, деятельности, событий и опыта представляют собой гештальты, имеющие, по крайней мере, следующие измерения: участ­ники, части, двигательная активность, перцепция, этапы, линейная последо­вательность (частей), причинные связи, замысел (цели/планы для действий и конечные состояния для событий). Они определяют естественные изме­рения нашего непосредственного опыта. Не все из них будут играть роль в каждом виде непосредственного опыта, но в общем случае большинство так или иначе участвовать будет.

Фон: Эмпирический гештальт обычно служит фоном для понимания того, что воспринимается нами как некоторый аспект гештальта. Следовательно, лицо или объект может быть понято как участник гештальта, а действие как часть гештальта. Один гештальт может предполагать наличие друго­го, а тот, в свою очередь, может предполагать наличие третьего и т. д. В результате обычно возникает исключительно богатая фоновая структура, необходимая для полного понимания любой данной ситуации. Большая часть этой фоновой структуры никогда не осознается, поскольку ее наличие предполагается в подавляющем большинстве наших повседневных действий и событий.

Высвечивание: Понимание ситуации как пример использования эмпириче­ского гештальта включает набор элементов ситуации по критерию соот­ветствия измерениям гештальта — например, выбор компонентов опыта, являющихся участниками, частями, этапами и т. д. гештальта. Тем самым процесс понимания высвечивает те компоненты ситуации, которые соответ­ствуют гештальту, и скрывает или преуменьшает значимость тех, которые ему не соответствуют.

Интерактивные свойства: Свойства объектов и событий, которые мы непо­средственно узнаем из опыта, являются продуктом взаимодействия с ними в характерном для нас окружении. То есть они могут быть не внутренне присущими свойствами объектов, а скорее интерактивными свойствами.

Прототипы: Каждая категория структурируется в терминах прототипа, и некоторая сущность может считаться представителем категории благодаря тем отношениям, которыми она связана с прототипом.

Косвенное понимание

Только что было описано, как мы понимаем компоненты ситуации, которые с точки зрения нашего непосредственного опыта имеют довольно четкие границы. Но на протяжении всего исследования мы видели, что многие компоненты нашего опыта не могут быть четко очерчены в терминах его естественно возникших категорий. Это, как правило, присуще человеческим эмоциям, абстрактным понятиям, мыслительной деятельности, времени, работе, человеческим установлениям, социальной практике и т. д. и даже материальным объектам, не имеющим внутренне присущих им границ или способов ориентации. Хотя большинство из этих компонентов допускает непосредственное восприятие, ни один из них не может быть понят сам по себе. Мы должны понимать их в терминах других сущностей и событий, относящихся обычно к другим родам.

Как мы видели, такое понимание ситуации, согласно которому туман находится перед горой, требует от нас интерпретации тумана и горы как сущностей. Оно принуждает нас также проецировать на гору ориентацию «передняя vs. задняя сторона». Эти проекции встроены в само наше вос­приятие. Мы воспринимаем туман и гору как сущности и наделяем гору передней стороной, перед которой находится туман. Ориентация «пе­редняя vs. задняя сторона», устанавливаемая нами для горы, является, очевидно, интерактивным свойством, что верно и в отношении статуса тумана, и горы как сущностей. Здесь мы встречаемся с примером косвен­ного понимания, при котором одни материальные феномены понимаются в терминах других, имеющих более четкие очертания.

В процессе косвенного понимания мы используем ресурсы непо­средственного понимания. В примере с туманом и горой используется структура сущности и структура ориентации. В этом случае мы остаем­ся в единой области — области материальных объектов. Но косвенное понимание по большей части предполагает понимание сущности или опыта одного рода в терминах аналогичных категорий другого рода — т.е. понимание посредством метафоры. Как мы установили, все ресур­сы, используемые в прямом, непосредственном понимании, включаются в процесс косвенного понимания посредством метафоры.

Структура сущности: Структура сущности и вещества наводится онтоло­гической метафорой.

Структура ориентации: Структура ориентации наводится ориентационной метафорой.

Измерения опыта: Структурная метафора предполагает структурирование сущности или опыта одного рода в терминах аналогичных категорий другого рода, но в обоих случаях используются одни и те же измерения опыта (например, части, этапы, замыслы и т. д.).

Эмпирические гештальты. Структурная метафора предполагает наведение части структуры одного гештальта на другой.

Фон: Эмпирические гештальты играют роль фона в метафорическом пони­мании, такая же функция присуща им в неметафорическом понимании.

Высвечивание: Метафорическое и неметафорическое высвечивание обслу­живаются одним и тем же механизмом. То есть эмпирический гештальт привнесенный в ситуацию посредством метафоры, определяет выбор тех элементов ситуации, которые соответствуют его измерениям — он способ­ствует выбору своих собственных участников, частей, этапов и т.д. Эти элементы ситуации и высвечиваются метафорой, а то, что не высвечивается преуменьшается или скрывается.

Поскольку новые метафоры высвечивают те сущности, которые обычно игнорируются привычной нам понятийной структурой, эти метафоры ста­новятся наиболее замечательными примерами высвечивания.

Интерактивные свойства: Все измерения нашего опыта по своей природе интерактивны, и все эмпирические гештальты включают интерактивные свойства.

Прототипы: Как метафорические, так и неметафорические категории струк­турируются в терминах прототипов.

Истина основывается на понимании

Мы убедились, что те же восемь сторон нашей понятийной системы, которые участвуют в процессе прямого непосредственного понимания ситуации, выступают в аналогичных функциях и в косвенном понима­нии. Эти стороны привычной нам понятийной системы используются при понимании ситуации как в метафорических, так и в неметафорических терминах. Именно потому, что мы понимаем ситуации в терминах нашей концептуальной системы, мы можем, используя эту концептуальную си­стему, понимать утверждения как истинные, т. е. как соответствующие или не соответствующие нашему представлению о ситуации. Следова­тельно, истина является функцией нашей понятийной системы. Это имеет место потому, что многие из наших понятий по своей природе метафо­ричны, и потому, что мы понимаем ситуации в терминах тех понятий, метафоры которых могут быть истинными или ложными.

Сущность эмпирического (experientalist) подхода к истине

Мы понимаем утверждение как истинное в данной ситуации тогда, когда с точки зрения наших целей понимание утверждения доста­точно точно совпадает с пониманием ситуации.

Это основное положение нашей эмпирической теории истины, имеющей следующие характеристики.

Во-первых, наша теория и корреспондентная теория истины имеют некоторые общие элементы. Согласно наиболее простым представлени­ям корреспондентной теории, утверждение имеет объективное значение, которое устанавливает его условия истинности. Истина определяется прямым соответствием (или корреспонденцией) утверждения некоторо­му положению вещей в мире.

Мы отвергаем такую упрощенческую картину прежде всего потому, что она игнорирует то обстоятельство, что истина в определенном отно­шении основывается на понимании. Эмпирический подход, который мы предлагаем, представляет собой корреспондентную теорию в следующем смысле:

Теория истины — это теория того, что значит понять утверждение как истинное или ложное в определенной ситуации.

Всякое соответствие между тем, что мы говорим, и некоторым положением вещей в мире всегда определяется нашим пониманием утверждения и это­го положения вещей. Конечно, понимание ситуации является результатом взаимодействия с нею самой. Однако мы способны осуществлять истинные (или ложные) высказывания о мире потому, что оказывается возможным соответствие (или несоответствие) нашего понимания высказывания нашему пониманию ситуации, в которой оно производится.

Поскольку мы понимаем ситуации и высказывания в терминах нашей по­нятийной системы, истина для нас всегда оказывается связанной с нею. Подобным же образом, поскольку понимание всегда частично, у нас нет до­ступа ко «всей истине» или к какому бы то ни было точному представлению о реальности.

Во-вторых, понимание какой-либо сущности требует ее введения в структуру, согласованную в рамках понятийной системы. Следователь­но, истина всегда будет частично зависеть от согласованности понятий. Это дает нам элементы теории согласованности концептов.

В-третьих, понимание требует также обоснования в опыте. Соглас­но эмпирической точке зрения, понятийная система возникает из на­шей постоянной успешной деятельности в определенном материальном и культурном окружении. Наши категории опыта и организующие их измерения не только берут начало в нашем опыте, но и постоянно поверяются непрерывной успешной деятельностью всех представителей нашей культуры. Это дает нам элементы теории прагматики.

В-четвертых, эмпирическая теория истины и классический реализм имеют некоторые общие элементы, однако к ним не относится упорное отстаивание последним понятия абсолютной истины. Наоборот, прини­мается как данное, что:

Материальный мир является тем, что он есть. Культуры являются тем, что они есть. Люди являются тем, что они есть.

Люди успешно общаются в связанном с ними материальном и культурном окружении. Они постоянно взаимодействуют с реальным миром.

Процесс категоризации, свойственный человеку, ограничивается реально­стью, поскольку он характеризуется в терминах естественных измерении опыта, постоянно поверяемых материальным и культурным взаимном действием.

Классический реализм сосредотачивается, скорее, на физической реальности, чем на культурной и субъективной реальности. Но социальные, политические, экономические и религиозные институты и функционируют в них человеческие существа не менее реальны, чем деревья или камни. По­скольку наше представление об истине распространяется как на социальную и субъективную реальность, так и на физическую реальность, оно может рассматриваться как попытка расширить реалистическую тенденцию.

Эмпирическая теория отличается от классического объективного реализма в следующем важнейшем отношении: человеческие понятия соответству­ют не внутренне присущим свойствам вещей, а только их интерактивным свойствам. Это естественно, поскольку понятия могут быть метафоричны по своей природе и меняться от культуры к культуре.

В-пятых, люди, понятийные системы которых сильно отличаются от нашей собственной, могут понимать мир совершенно не так, как мы. Следовательно, они могут иметь совершенно иной набор истин по срав­нению с нами и обладать совершенно другими критериями истинного и реального.

Из этого описания должно быть ясно, что в нашем подходе к истине нет ничего радикально нового. Он включает некоторые центральные идеи феноменологической традиции, такие, как отказ от эпистемологического фундаментализма, подчеркивание центральной роли тела в структуриро­вании опыта и важность этой структуры для процесса понимания. Наш взгляд на истину соответствует также ключевым элементам поздней фи­лософии Витгенштейна: представлению о категоризации как о «семейном сходстве», отрицанию рисуночной теории значения, отрицанию компо­нентной теории значения и упору на зависимость значения от контекста и от нашей собственной понятийной системы.

Элементы человеческого понимания в теориях «объективной истины»

Теория истины, основывающаяся на понимании, очевидно, не является теорией «совершенно объективной истины». Мы не верим в существо­вание такой сущности, как абсолютная истина, и мы думаем, что бес­смысленно пытаться построить для нее теорию. Тем не менее, в западной философии традиционно допускается возможность существования аб­солютной истины и предпринимаются попытки ее интерпретации. Нам хотелось бы указать на то, что большинство известных современных ис­следований по этой проблеме основывается на тех сторонах человеческого понимания, на исключение которых они претендуют.

Наиболее ясный случай представлен в той интерпретации исти­ны, которая дается в модельно-теоретических исследованиях, например, в традициях Крипке и Монтегю. Модели конструируются из универсу­ма дискурса, рассматриваемого как множество сущностей. Относительно этого множества сущностей мы можем определять состояния мира, в ко­торых устанавливаются все связи между сущностями и все имеющиеся у них свойства. Предполагается, что понятие состояния мира является достаточно общим для того, чтобы быть приложимым к любой мысли­мой ситуации, включая реальный мир. В такой системе предложения типа «Туман лежит перед горой» не представляли бы никакой проблемы, поскольку имелась бы сущность, соответствующая туману, сущность, соответствующая горе, и отношение «быть перед [чем-либо]», связывающее эти две сущности. Но такие модели не соотносятся с миром самим по се­бе, свободным от человеческого понимания, поскольку в мире нет четко определенных сущностей, соответствующих горе и туману, а у горы нет внутренне присущей ей передней стороны. Структура сущности и ориен­тация «передняя vs. задняя сторона» возникают благодаря человеческому пониманию. Любая попытка дать представление об истинности выска­зывания «Туман лежит перед горой» в таких модельно-теоретических терминах не будет представлением об объективной, абсолютной исти­не, поскольку это предполагает наличие в моделях строевых элементов человеческого понимания.

То же может быть сказано и о попытках распространить на теорию истинностного значения ограничений классического определения истины Тарского:

«5» истинно, если, и только если, S... или более современные версии типа:

«5» истинно, если, и только если, р (где р — утверждение на некотором универсально применимом логическом языке).

Избитый прототип таких теорий, высказывание «Снег бел» истинно, если, и только если, снег бел, кажется вполне разумным, поскольку разумно было бы полагать, что существует некий смысл в том, что снег может быть объективно идентифицирован, и в том, что он обладает внутренне присущим ему свойством белизны. А как быть с таким вот случаем:

«Туман лежит перед горой» истинно, если, и только если, туман лежит перед горой.

Поскольку мир не содержит четко идентифицируемых сущностей туман и гора и поскольку горы не обладают внутренне присущими им передними сторонами, теория может работать только относительно не­которого человеческого понимания того, чем является передняя сторона для горы, и относительно некоторого способа выявления границ тумана и горы. Проблема даже еще хитрее, поскольку не всем человеческим су­ществам присущ один и тот же способ проецирования передней стороны на горы. Для того чтобы определение истины работало, в него следует ввести некоторые элементы человеческого понимания.

Имеется и другое важное различие между нашим подходом к исти­не в терминах понимания и обычными попытками дать представление об истине, свободное от человеческого понимания. Различные представ­ления об истине приводят к возникновению различных представлений о значении. С нашей точки зрения, значение зависит от понимания предложение, не может ничего значить для вас, пока вы его не пойме­те. Более того, значение всегда является значением для кого-либо. Нет такой сущности, как значение предложения само по себе, вне зависи­мости от каких бы то ни было людей. Когда мы говорим о значении предложения, это всегда значение для кого-либо, для реального лица или гипотетического типичного представителя языкового сообщества.

Здесь наша теория радикально отличается от стандартных теорий значения. Стандартные теории предполагают, что возможно дать пред­ставление об истине самой по себе, независимо от человеческого понима­ния, и что теория значения будет основываться на такой теории истины. Мы не видим никакой возможности для подобной программы работы и думаем, что единственный выход заключается в том, чтобы положить в основу обеих теорий — теории значения и теории истины — теорию по­нимания. Метафора, как конвенциональная, так и неконвенциональная, играет центральную роль в такой исследовательской программе. Метафо­ры по сути своей являются феноменами, обеспечивающими понимание, и имеют мало общего с объективной реальностью, если таковая существу­ет. Тот факт, что наша понятийная система в своей основе метафорична, тот факт, что мы понимаем мир, думаем и действуем в метафорических терминах, что метафоры не просто понимаются, но к тому же могут обладать свойствами значимости и истинности, — все это говорит о том, что адекватный подход к значению и истине может основываться только на понимании.

• Назад
• 15
• 16
• 17
• 18
• 19
• 20
• 21
• 22
• 232425
• 26
• 27
• 28
• 29
• 30
• Далее