Мифы объективизма и субъективизма

Варианты выбора, которые предоставляет наша культура

Мы дали представление о том, что истина основывается на понимании. Мы утверждали, что истина всегда связана с понятийной системой; что по большей части любая понятийная система человека по своей природе метафорична и что, следовательно, нет полностью объективной, без­условной или абсолютной истины. Для многих людей, воспитывавшихся в научной парадигме или других субкультурах, где признается существо­вание абсолютной истины, такие утверждения будут рассматриваться как капитуляция перед субъективностью и произвольностью — перед разглагольствованиями Шалтая-Болтая о том, что слово «означает то, что я хочу, не больше и не меньше»1). По той же причине приверженцы романтической традиции могут считать любую победу над объективиз­мом триумфом воображения над наукой — триумфом подхода, согласно которому каждый индивидуум создает свою собственную реальность, свободную от каких-либо ограничений.

Любой из этих взглядов неправилен, основан на ошибочной пред­посылке, заложенной в культурной традиции, что единственная альтер­натива объективизму — это радикальный субъективизм, т. е. либо вы верите в существование абсолютной истины, либо вы можете творить мир по своему собственному разумению. Если вы не объективны, вы субъективны, и нет никакого третьего пути. Мы предлагаем третий путь взамен мифов объективизма и субъективизма.

Между прочим, мы не используем термин «миф» в уничижительном смысле. Мифы подсказывают, как надо понимать опыт: они упорядочива­ют жизнь человека. Как и метафоры, мифы необходимы для осмысления того, что происходит вокруг нас. Мифы есть во всех культурах, и люди не могут действовать без мифа, как они не могут действовать без метафор. И так же часто, как мы принимаем как истины метафоры нашей куль­туры, так же часто воспринимаются как истины мифы нашей культуры. Миф объективизма в этом отношении особенно коварен. Он не только претендует на то, что он не миф, но еще и превращает метафоры и мифы в объекты уничижения и презрения: согласно мифу объективизма, мифы и метафоры не могут приниматься всерьез, так как они не являются объективной истиной. Как мы увидим, миф объективизма сам по себе не может рассматриваться как объективная истина. Но это не делает его объектом презрения и насмешек. Миф объективизма — это часть повсе­дневной жизни любого представителя нашей культуры. Его необходимо изучать и понимать. Кроме того, мы думаем, что он нуждается в до­полнении, но не своей противоположностью — мифом субъективизма, а новым мифом эмпиризма, который, как мы считаем, больше соответ­ствует реалиям нашего опыта. Для внесения ясности в вопрос о том, что представляет собой эмпирическая альтернатива, необходимо сначала детально исследовать мифы объективизма и субъективизма.

Миф объективизма утверждает следующее:

1. Мир состоит из объектов. У них есть определенные свойства, неза­висимые от восприятия людей или других существ, взаимодействую­щих с этими объектами. Возьмем, например, камень. Это автономный объект, и он твердый. Если бы во Вселенной не было людей или других существ, он все равно был бы автономным твердым объектом.

2. Мы получаем знания о мире, опытным путем познавая существую­щие в нем объекты, а также присущие им свойства, и то, как эти объекты взаимосвязаны. Например, мы узнаем, что камень — это автономный объект, посмотрев на него, восприняв его в ощущениях, обойдя его вокруг и т. д. Мы узнаем, что он твердый, прикоснув­шись к нему, пытаясь его сдавить, ударяя по нему ногой, ударяя им по чему-нибудь более мягкому и т. п.

3. Мы понимаем объекты нашего мира на основе категорий и концеп­тов. Эти категории и концепты соответствуют свойствам самих объ­ектов (внутренне присущих этим объектам) и связям между ними. Таким образом, есть слово камень, которое соответствует концепту КАМЕНЬ. Мы можем сказать, что предмет камень входит в категорию КАМЕНЬ, а пианино, дерево или тигр — нет. У камней есть ингерентные свойства, независимые от живых существ: они тяжелые, твердые, плотные, встречаются в природе и т. п. Мы понимаем, что такое «камень», на основе этих свойств.

4. Существует объективная реальность, о которой мы можем говорить что-то, что будет объективно, абсолютно и безусловно истинным или ложным. Но, как это свойственно людям, мы можем ошибаться, т. е. испытывать иллюзии, воспринимать то, чего нет, делать ложные суждения, поддаваться эмоциям, испытывать личные и культурно обусловленные предубеждения. Мы не можем полагаться на субъективные суждения отдельных людей. Наука дает нам методологию, которая позволяет подняться над субъективными ограничениями и достичь понимания, универсально значимого и объективного. На­ука может в конечном итоге дать правильное, ясное и обобщающее представление о реальности, и с помощью своей методологии она постоянно движется к этой цели.

5. Слова обладают четко определенными значениями, т. е. наш язык выражает концепты и категории, на основе которых мы мыслим. Для правильного описания реальности нам нужны слова с ясным и точным смыслом, слова, соответствующие реальности. Такими сло­вами могут быть естественно возникшие лексемы или технические термины научной теории.

6. Люди могут быть объективными и говорить объективно, но только если они используют ясный и точный язык, простой и прямой, соответствующий реальности. Только говоря на таком языке, можно точно говорить о внешнем мире и делать утверждения, которые можно объективно отнести к истинным или ложным.

7. В объективной речи всегда можно избежать метафор и других видов поэтического, причудливого, риторического или образного языка, и это необходимо делать, так как значения метафор и других ана­логичных им феноменов неясны, неточны и их нельзя соотнести с реальностью никаким разумным образом.

8. Считается, что быть объективным хорошо. Только объективное зна­ние — настоящее знание. Только с объективной точки зрения, свобод­ной от каких бы то ни было ограничений, мы можем действительно понять самих себя, понять других и внешний мир. Объективность позволяет нам подняться над личными предрассудками и предвзя­тостью, быть справедливыми и без предубеждения воспринимать действительность.

9. Объективность означает быть разумным; субъективность значит быть неразумным и уступить эмоциям.

Ю. Субъективность может быть опасна, так как она в ряде случаев ведет к потери связи с реальностью. Субъективность может быть несправедливой, так как она отражает взгляд отдельного человека и потому может быть пристрастной. Субъективность потворствует сама себе, так как преувеличивает важность отдельной личности.

Миф субъективизма утверждает следующее:

1. В нашей повседневной практической деятельности мы по большей части полагаемся на наши чувства и развитую интуицию, которой мы можем доверять. При решении важных проблем лучшими ориенти­рами для принятия решения являются наши собственные чувства и интуиция, а не то, что могут сказать другие.

2. В нашей жизни наиболее важны наши чувства, эстетическое воспри­ятие, моральные ценности и духовные откровения. Они полностью субъективны. Ни одно из них не является чисто рациональным или объективным.

3. Искусство и поэзия превосходят рациональность и объективность и позволяют прикоснуться к более важной реальности наших чувств и интуиции. Мы получаем это интуитивное знание, скорее, с помо­щью воображения, чем разума.

4. Язык воображения, особенно метафора, необходим для выражения уникальных и наиболее важных для отдельной личности аспектов опыта. Для персонифицированного понимания обычного согласова­ния значений слов недостаточно.

5. Объективность может быть опасной, так как она упускает то, что наиболее важно и значимо для отдельного человека. Объективность может быть несправедливой, так как она вынуждена игнорировать наиболее важные области опыта в пользу абстрактного, универсаль­ного и безличного. По той же причине объективность может быть бесчеловечной. Не существует никаких объективных и рациональных способов понимания наших чувств, эстетического восприятия и т. д. Наука бессильна, когда речь идет о наиболее важном в нашей жизни.

Боязнь метафоры

Объективизм и субъективизм не могут существовать друг без друга. Каждый из них определяет себя как противоположность другому и видит в другом врага. Объективизм берет себе в союзники научную истину, рациональность, точность, справедливость и беспристрастность. Субъек­тивизм считает союзниками эмоции, интуитивные озарения, воображе­ние, человечность, искусство и «высшую» истину. Каждый царит в своей области и считает ее лучшей. Они сосуществуют, но в разных областях. У каждого из нас есть часть жизни, где лучше быть объективным, но есть и другая часть, где уместнее быть субъективным. Сферы нашей жизни под управлением объективизма и субъективизма сильно различаются у разных людей и в разных культурах. Некоторые из нас даже пытаются прожить свою жизнь целиком в соответствии с одним или другим мифом. В западной культуре в целом объективизм играет роль могуществен­ного монарха, претендующего на власть, по крайней мере номинально, в области науки, закона, государственного управления, журналистики, морали, бизнеса, экономики и образования. Но, как мы показали, объек­тивизм — это миф.

Со времен греков в западной культуре существовала некоторая на­пряженность между истиной, с одной стороны, и искусством, с другой, причем искусство рассматривалось как иллюзия, и, благодаря своей связи с поэзией и театром, объединялось с традицией публичного ораторского искусства. Платон смотрел на поэзию и риторику с подозрением и запре­щал поэзию в своем утопическом Государстве, так как она не дает истины как таковой, возбуждает эмоции и тем самым скрывает настоящую ис­тину. Платон, типичный из авторов, писавших о воздействии ораторской речи, считал, что истина абсолютна, а искусство — всего лишь иллюзия, возникающая из-за использования могущественных риторических при­емов — ср. его Аллегорию Пещеры. До настоящего времени метафоры Платона господствовали в западной философии, обеспечивая ненавяз­чивое и элегантное выражение его точки зрения, что истина абсолютна. С другой стороны, Аристотель относился к поэзии позитивно: «Важно бывает уместно пользоваться... словами сложными или редкими, но важ­нее всего переносными»; «слова... общеупотребительные мы „и так" знаем, а потому метафора в наибольшей степени достигает желаемого».

Но хотя теория метафоры Аристотеля представляет именно клас­сический подход, его прославление способности метафоры проникать в суть вещей никогда не находило понимания в современной философии. С развитием экспериментальных наук и принятых в них представлений об истинности недоверие к поэзии и риторике становится доминирую­щим в западной мысли, а метафора и другие образные приемы снова становятся объектами презрения. Гоббс, например, считает, что мета­форы абсурдны и обманчиво эмоциональны; они «суть что-то вроде ignes fatui (блуждающих огней), и рассуждать при их помощи — значит бродить среди бесчисленных нелепостей; результат же, к которому они приводят, есть разногласие и возмущение или презрение»4'. Гоббс видит абсурдность в «пользовании вместо точных слов метафорами, тропами и другими риторическими фигурами. И хотя позволительно говорить в обиходной речи, например: дорога идет или ведет сюда или отсюда, пословица говорит это или то (между тем как дорога не может ходить, ни пословица говорить), однако, когда мы рассуждаем и ищем истины, такие речи недопустимы».

Локк, продолжая традицию эмпиризма, выражает точно такое же презрение к образной речи, которую он рассматривает как орудие рито­рики и врага истины:

«...Но если мы говорим о вещах, как они есть, мы должны признать, что всякое риторическое искусство, выходящее за пределы того, что вносит по­рядок и ясность, всякое искусственное и образное употребление слов, какое только изобретено красноречием, имеет в виду лишь внушать ложные идеи возбуждать страсти и тем самым вводить в заблуждение рассудок и, следова­тельно, на деле есть чистый обман. Поэтому, как бы ни было похвально или допустимо такое ораторское искусство в речах и обращениях к народу, его несомненно, нужно совершенно избегать во всех рассуждениях, имеющих в виду научать или просвещать, и нельзя не считать огромным недостатком языка или лица, употребляющего его там, где речь идет об истине и позна­нии... Как сильно, очевидно, люди любят обманывать и быть обманутыми, если риторика, это могущественное орудие заблуждения и обмана, имеет своих штатных профессоров, преподается публично и всегда была в большом почете!».

Страх перед метафорой и риторикой в эмпирической традиции — это страх перед субъективизмом — страх перед эмоциями и воображением. Считается, что слова имеют «собственные значения», с помощью которых можно выразить истину. Использовать слова метафорически — означает использовать их не в собственном значении, стимулировать воображение и, следовательно, эмоции; все это уводит от истины в мир иллюзий. Недоверие эмпиризма к метафоре и боязнь ее прекрасно выражены Самюэлем Паркером:

«Все Теории в Философии, которые выражены только в метафорических Терминах, не являются настоящими Истинами, а всего лишь продуктами Воображения, разодетыми (как детские куклы) в блестящие, но пустые слова... Поэтому их буйные и богатые фантазии, карабкающиеся на Ложе Разума, не только загрязняют его своими нецеломудренными и незаконными Объятиями, но вместо реального понимания вещей и внимания к ним, пропитывают разум не чем иным, как дутым высокомерием и губительными иллюзиями».

Как ответ на усиление могущества науки в созданных ею технологиях и на превращение промышленной революции в безликую и бесчеловеч­ную реальность в среде поэтов, художников и случайных философов стала развиваться райантическая традиция. Вудсворф и Колеридж с радостью оставили рациональность, науку и объективность на откуп бесчеловеч­ным эмпирикам и возвысили воображение как более человечный способ достижения высшей истины, при этом считая эмоции естественным средством самопознания. Наука, разум и технология отдалили человека от самого себя и его естественного окружения, или, по крайней мере, так утверждали романтики; они рассматривали поэзию, искусство и возврат к природе как путь обретения людьми потерянной человечности. Искус­ство и поэзия представали в романтической традиции не как продукты разума, а как «спонтанный переливающийся через край поток ярких чувств». Результатом этого романтического взгляда было отчуждение художника и поэта от господствующих тенденций развития общества.

Романтическая традиция, избрав субъективизм, усилила дихотомию между истиной и разумом, с одной стороны, и искусством и воображе­нием — с другой. Отказавшись от рациональности, романтики сыграли на РУКУ мифу объективизма, и его сила с тех пор начала возрастать. Тем не менее, романтики создали для себя нишу, в которой правил субъ­ективизм. По сравнению с объективизмом это довольно узкая сфера. Если говорить о реально значимых сферах жизни общества — о науке, законодательной системе, управлении, бизнесе и средствах массовой ин­формации — везде безраздельно господствует миф объективизма. Субъ­ективизм добился для себя преимуществ в области искусства и, пожалуй, религии. Большинство людей нашей культуры воспринимают его как анклав в царстве объективизма и как уступку эмоциям и воображению.

Третий выбор: синтез на основе эмпиризма

В рамках эмпирического подхода к пониманию и истине мы предлага­ем альтернативу, которая отвергает, что выбор между субъективностью и объективностью является единственной возможностью. Мы отрицаем объективистскую идею о существовании абсолютной и безусловной ис­тины, в то же время не принимая противоположного субъективистского положения о достижимости истины только через воображение, которое не зависит от внешних обстоятельств. Причина нашего пристального внимания к метафоре заключается в том, что она объединяет разум и воображение. Мышление, как минимум, предполагает категоризацию, выведение следствий и умозаключений. Одна из множества ипостасей воображения связана с восприятием сущности одного вида в терминах сущности другого вида — то, что мы назвали метафорическим мышлени­ем. Таким образом, метафора — это воображаемая рациональность. Так как категории обыденного мышления по большей части метафоричны, а наши повседневные рассуждения предполагают вывод метафориче­ских следствий и заключений, обыденная рациональность по сути своей связана с воображением. Предложенное нами понимание поэтической метафоры на основе метафорических следствий и выводов указывает на то, что в сути своей феномены поэтического воображения частично рациональны.

Метафора — это один из самых важных способов хотя бы частично­го понимания того, что не может быть понято полностью: сферы чувств человека, эстетического опыта, морали и духовных озарений. Эти усилия воображения не лишены рациональности, так как если при этом исполь­зуются метафоры, то используется и воображаемая рациональность.

Эмпирический подход позволяет также преодолеть пропасть между мифами субъективизма и объективизма о беспристрастности и возмож­ности быть непредвзятым и объективным. Эти мифы предлагают две альтернативы: абсолютная объективность, с одной стороны, и чисто субъ­ективная интуиция — с другой. Мы обнаружили, что истинность связана с пониманием, а это означает, что нет единственной точки зрения, кото­рая позволила бы получить абсолютную истину о мире. Это не означает, что истины вообще не существует; это только означает, что истинность связана с понятийной системой человека, которая основана на опыте и которая постоянно проверяется нашим опытом и опытом представите­лей нашей культуры в повседневном взаимодействии с другими людьми и с физическим и культурным окружением.

Хотя нет абсолютной объективности, может существовать некий вид объективности, связанный с концептуальной системой, присущей культуре в целом. Беспристрастность и непредвзятость в социальных вопросах означает возвышение над релевантными индивидуальными при­страстиями. Объективность в научном эксперименте означает вынесение за скобки влияний индивидуальных ошибок и иллюзий. Из сказанно­го нельзя сделать вывод, что для достижения полной объективности в рамках данной понятийной системы и данного набора культурных цен­ностей мы можем всегда или хотя бы иногда полностью освободиться от влияния индивидуальных пристрастий. Это только означает, что чи­сто субъективная интуиция не является нашим единственным спасением. Это не означает и того, что концепты и ценности отдельной культуры могут быть уподоблены непредвзятому верховному судье. Могут суще­ствовать и обычно существуют межкультурные концепты и ценности, которые определяют такие стандарты справедливости, которые сильно отличаются от понимания справедливости в отдельной культуре. То, что было, например, справедливым для нацистской Германии, не было спра­ведливым в глазах мирового сообщества. Впрочем, далеко ходить не надо: в рамках одной культуры всегда есть судебные дела, которые требуют рассмотрения проблем понимания справедливости в субкультурах с про­тивопоставленными ценностями. В таких случаях культура большинства обычно навязывает понимание справедливость относительно своих цен­ностей, однако и эти базовые культурные ценности меняются со временем и часто подвергаются критике со стороны других культур.

И миф объективизма, и миф субъективизма — оба упускают из вида то, как мы понимаем мир в процессе взаимодействия с ним. Объективизм не замечает того, что понимание, а следовательно, и истинность обяза­тельно связаны с культурно обусловленными концептуальными система­ми, и что понимание нельзя втиснуть в какую-либо совершенную или нейтральную концептуальную систему. Объективизм не признает также тот факт, что понятийная система человека по своей сути метафорична и предполагает образное понимание сущностей одного вида на основе сущностей другого вида. Субъективизм игнорирует то, что понимание, даже преимущественно образное понимание, может происходить только на основе понятийной системы, которая коренится в успешном опыте функционирования человека в физическом и культурном окружении. Он также упускает из вида то, что понимание на основе метафор требует вывода следствий из метафоры, которые представляют собой образную форму рациональности.