ГЛАВА 1. ПЕРЕСТРОЙКА СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ В УСЛОВИЯХ ОБЩЕСТВЕННЫХ ТРАНСФОРМАЦИЙ


1.1. Причины и условия обновления социальной психологии

В социальной психологии интерес к процессам социальных изменений и возникновения социальных различий нельзя счи­тать устойчивым. Действительно, традиция изучения социально-психологических механизмов трансформационных процессов, начатая Ф. Бартлеттом и К. Левиным, не получила такого фунда­ментального развития, как, скажем, изучение социально-когни­тивных процессов или социального влияния. Социально-психо­логические механизмы общественных изменений не составили отдельного исследовательского предмета, их анализ скорее «вкраплен» в ткань магистральных социально-психологических подходов.

История социально-психологической науки полна катаклиз­мов и противоречий. Действительно, много ли существует на­учных дисциплин, представителями которых под сомнение ставится даже длительность их существования? Европейцы на­стаивают на том, что социальная психология имеет «долгую историю», которая началась в Западной Европе, восходя своими истоками к европейскому гуманитарному знанию. Имена Лаца-Руса и Штейнталя, Дюркгейма, Потебни, Мак Дауголла, Ле Бона в сознании западных европейцев, как и россиян, прочно связаны с зарождением социальной психологии. Один из авторитетных западноевропейских историков социальной психологии, Р. Фарр


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

(Farr, 1990), утверждает, что «европейской период» в социальной психологии закончился в 1935 г. с выходом в Америке учебника Мерчизона (Murchison, 1935), где он был изложен в последний раз. После этого в американских учебниках «европейский период» не упоминается — таким образом, можно говорить о по­явлении «короткой истории». Однако, естественно, «короткая история», как и «короткая память», могут только исказить суть дела, поэтому истоки дисциплины рано или поздно становятся предметом научной рефлексии.

Сформировавшись в США как респектабельнаяэксперимен-тальная наука о социальном поведении человека, к 70-м годам XX века социальная психология перестала удовлетворять многих социальных психологов по обе стороны Атлантического океана. Многих, но не всех, как пишет У. Флик: после известного выступ­ления К. Гергена в 1973 г. значительная часть социальных психо­логов в США продолжала работать, как ни в чем не бывало. В адрес Гергена даже раздавались упреки: Зайонц в 1989 г. сетовал на то, что дискуссия, начатая Гергеном, не смогла произвести никакр эвристических последствий для исследований, зато помешала перспективным студентам прийти в социальную психологию и стала препятствием для увеличения ассигнований в бюджеты социально-психологических исследований со стороны агентств-спонсоров.

Между тем, причины этой неудовлетворенности трактовались по-разному с американской и с европейской сторон. Американ­ские авторы ссылаются, прежде всего, на изменившиеся объек­тивные общественно-политические обстоятельства: укрепление субкультур и влияние меньшинств в самом американском обще­стве, формирование глобальных организаций и рынков, — т. е. возникновение условий, когда ни один образованный человек не может позволить себе незнание культурных различий (Triandis, 1994). Таким образом, с точки зрения Триандиса, пересматри­вать принципы своей науки социальных психологов побуж­дают преимущественно внешние процессы мультикультурализма и глобализма.

Западноевропейские авторы, в свою очередь, со времен выхода «Контекста в социальной психологии», как известно, высказы­вают неудовлетворенность, прежде всего, научными обстоя­тельствами внутри самой американской социальной психологии: преувеличением роли эксперимента, отсутствием теории, слабой


Перестройка социальной психологии перед лицом общественных трансформаций

экологической валидностью результатов, связанной, в том числе и с американским «этноцентризмом» в исследованиях. Причины недовольства европейцев подробно анализировалось в отечест­венной литературе: это и позитивистский образ мысли, и стрем­ление сделать из социальной психологии подобие естествен­нонаучной дисциплины (Андреева, 2005, Шихирев, 1999). В начале 90-х годов именно среди европейских социальных психологов начали раздаваться мнения, со ссылками на Поппера (Himmelweit, 1990, р. 4), о неприменимости стандартов естественных наук к нау­кам социальным и о возрождении «общественной психологии», которая призвана преодолеть все «пороки» социальной психоло­гии в ее современном (т. е. американизированном) варианте. Таким образом, замкнутость социальной психологии на себе, рафинированность ее методов и выводов, отсутствие в ней соци­ально-культурного смысла перестали соответствовать постмо­дернистскому менталитету Западной Европы.

Первый период в «долгой истории» социальной психологии (1900— 1935), согласно Р. Фарру, был отмечен формированием ряда влиятельных концепций, к которым социальные психологи все чаще обращаются ныне. Социологический подход Дюркгей-ма через коллективные представления возрождается в концеп­ции социальных представлений Московичи, психология народов Вундта поднимается на знамя кросскультурными и этнопсихоло­гами, М.М. Бахтин и Л.С. Выготский цитируются социальными психологами всего мира. Именно европейские традиции в гума­нитарных науках становятся источником вдохновения и закон­ной гордости современных европейских социальных психологов.

Однако пора раннего расцвета европейской социальной пси­хологии заканчивается, и инициатива перехватывается влия­тельным Г. Олпортом, который воинственно отстаивает позиции поведенческих наук и жесткой индивидуализации субъекта. Кроме роли личной позиции Олпорта в завершении «культурно­го» этапа истории социальной психологии и фактора укрепления экспериментальной традиции, Фарр называет и такой социаль­но-политический фактор, как игнорирование социальными пси­хологами вундтовской психологии народов из-за того, что она ассоциировалась у них с германским национализмом. Последу­ющие поколения экспериментаторов продолжают восприни­мать только одну часть вундтовской психологии, отрекаясь от его культурной психологии как от политически подозрительной


 




Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

и методологически «рыхлой». Возможно, именно такая репута­ция «психологии народов» помешала предпринять ее современ­ный перевод на русский язык.

Таким образом, картина происходившего кажется вполне логичной: политический фон в период после Первой мировой войны, «роль личности» Олпорта и преобладающая методология эпохи, позитивизм, рождают экспериментальную социальную психологию. К этому можно было бы добавить быстро возрастав­ший авторитет США в мире и концентрацию интеллектуальных ресурсов в этой стране. Если раньше молодые американские пси­хологи ездили завершать свое образование в Европу, то в 20-х го­дах ситуация начинает меняться, а в 30-х — усугубляется «утеч­кой умов» из Германии в США. К. Левин, несомненно, привнес в американскую социальную психологию европейскую тради­цию культурных трактовок психического.

Особую роль в формировании европейских культурных под­ходов в социальной психологии сыграл Ф. Бартлетт. В последнее время его имя все чаще упоминается в связи с изучением сощ альной и коллективной памяти (английская и американская тра­диция) , а также возрастанием интереса к социальной психоло­гии культурных изменений (Kashima, 2000). Этот выдающийся английский психолог одним из первых не только назвал, но и ис­следовал психологические механизмы социальных изменений.

К 70-м годам социально-психологический бихевиоризм понемногу начинает сдавать позиции как в Европе, так и в США, а на смену ему приходит социальный когнитивизм. Психологию, в том числе и социальную, все чаще называют не наукой о пове­дении, а когнитивной наукой. Магистральный путь социаль­но-психологических исследований смещается на изучение со­циальных схем, сценариев, ситуаций, процессов социального влияния и межличностных отношений. Между тем, научным стан­дартом остается фокусирование на индивидуальном субъекте.

Примерно через 25 лет после начала «короткой истории» социальной психологии (достаточно типичный промежуток времени, после которого происходит смена научной парадигмы) в этой науке .начинаются революционные демарши. Пожалуй, первым из таких революционеров по праву нужно считать именно Московичи, который в конце 50-х годов проводит свое знаменитое исследование «Психоанализ, его образ и публика» (Moscovici, 1976). Новаторское значение этой работы уже рассматривалось


Перестройка социальной психологии перед лицом общественных трансформаций

нами ранее (Емельянова, 1985; Донцов, Емельянова, 1987). В своей монографии Московичи не декларативно, а на деле вводит в обо­рот не только новое понятие социального представления, прин­ципиально трансформированное и приспособленное для иссле­дований современного быстро меняющегося общества (в отличие от коллективных представлений Дюркгейма), но и формулирует социально-психологическую концепцию нового поколения. К ее возможностям в плане изучения конструирования репрезентаций в условиях трансформационных процессов в обществе мы вер­немся в главе 2.

Если следовать хронологии процесса «общественного напол­нения» социальной психологии в Европе, следующими важными вехами становятся работы Тэжфела (60-е годы) и Харре (70-е го­ды), обсуждавшиеся в первой главе. Их значение было по до­стоинству оценено в отечественной литературе (Андреева, 2005; Шихирев, 1999). Кросскультурные аспекты организационных отношений также впервые были представлены как предмет ис­следования в Европе — в работе Ховстеде, опубликованной в 1980 г. При этом сама кросскультурная психология в ее изна­чальном американском варианте, предложенном Г. Триандисом в ответ на требования мультикультурного общества США, как будет показано дальше, сохранила все черты типично «позитивной» науки.

Что касается европейских «общественно-культурных интер­венций» в сложившуюся к тому времени социальную психоло­гию, все они предлагали различные решения вопроса о том, как внедрить эту науку в культурный контекст. Аксиоматика подходов к этой проблеме варьировалась от индивидуальных ценностей, определяемых культурой, у Ховстеде, и социальной идентичности личности у Тэжфела, до дискурсивных процессов Харре и разделяемых ментальных феноменов у Московичи. При всем различии этих построений как по феноменологии, так и по роли, отводимой ими субъекту, в них отчетливо просмат­ривается, прежде всего, стремление противопоставить нечто «этноцентричной» и статичной американской науке, изучая изменчивые социально-психологические феномены в социаль­но-культурном контексте (об этом см.: Андреева, 2005).

Итоги этих попыток в последствии не раз обобщались в таких заметных европейских публикациях, как «Социальное познание» (Social cognition, 1981), «Общественная психология» (Societal


 




 
 


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

Psychology, 1990), «Психология социального» (Psychology of the Social, 1998) и др. К 1995 г. эта тенденция оформляется в создании периодического издания «Культура и психология», издаваемого под редакцией Ж. Вальсинера в США (см. его обзорную статью: «Первые шесть лет: приключения культуры в психологии» [Valsiner, 2001]), где публикации по социальной психологии занимают значительное место.

Интересным представляется вопрос о том, почему же соци­альные психологи, которые столько десятилетий интересовались устойчивыми феноменами, опираясь на законы соответствия, адаптации, баланса и упорядоченности во взаимодействиях человека и общества, групповой жизни, вдруг радикально пере­смотрели свои позиции и обратились к явлениям социальных изменений?

Думается, все множество факторов, которые это обусловили, можно разделить на пять групп. Первую группу составляют фак­торы, которые следовало бы назвать глобальными изменениями в мире. К ним нужно отнести такую черту современности, как общее ускорение темпа социальных трансформаций, а так­же быстрое, радикальное изменение карты мира: крушение ко­лониальной системы, создание лагеря стран народной демокра­тии, а затем его революционный слом, радикальные реформы в России, странах Азии и Латинской Америки. К этой же группе факторов можно отнести нарастающие процессы глобализации, открытия границ, а также противостоящие им тенденции муль-тикультурализма в политике и отказа от центрирования на запад­ных ценностях и стандартах. Социальная психология отклик­нулась на все эти тенденции формированием кросскультурной психологии и критической рефлексией в адрес своей «западно-центрированной» методологии изучения человека и общества.

Во вторую группу мы включили бы факторы технического прогресса, также достаточно исследованные в общественных науках. Электронные средства информации и телекоммуникация без границ принципиально изменили характер взаимодействия людей. От прежних форм дискурса в межличностном взаимо­действии и традиционных для XX века СМИ совершился поворот к дискурсу в Интернете, что сделало огромную массу людей актив­ными потребителями новейшей информации с возможностью ее интерактивного обсуждения со множеством незнакомых собе­седников. Социальная психология не могла не ответить на это


Перестройка социальной психологии перед лицом общественных трансформаций

приоритетным интересом к дискурсу, интерактивной активности, динамичным процессам конструирования нового знания людьми в попытках успеть составить себе представление о научных и тех­нических новинках, освоить лавину поступающей информации.

Третий фактор объединяет разнообразные влияния со сторо­ны других наук о человеке и обществе, которые по разным при­чинам откликнулись на изменившуюся ситуацию в мире раньше. В истории таким откликом стало изучение ментальное™, повсе­дневности вместе с рефлексией контекстуального, идеологиче­ского характера традиционных исторических исследований, в культурологии — формирование понимающего и репрезента-ционного подходов, о которых пойдет речь в следующем пара­графе. В мировом литературоведении возрастает значение идей диалогизма М. Бахтина, оказавшего огромное влияние на запад­ную социальную психологию в русле как дискурсивной психоло­гии, так и теории социальных представлений. Описательные и генеративные методы этнографии почти без изменений входят в арсенал дискурсивного анализа. Особо динамично развивалась социология в таких своих областях, как этнометодология, социо­логия знания, понимающая социология. Социальная психология не могла бы выработать новой понимающей парадигмы (в тер­минологии П.Н. Шихирева) без опоры на эти направления.

Четвертым фактором стала внутренняя логика развития самой социальной психологии как науки. Поворот интереса от тра­диционной объектной стороны социальной реальности к ее со­бытийной стороне, поиск научных средств изучения динамики общественной жизни сопровождались исторически закономер­ным обращением ученых к новой методологии исследований. Объектом изучения становятся человек и общество, начинает учитываться историчность социально-психологического знания, декларируется приоритет теории над методами, а предметом ста­новятся знаковые аспекты общения (Шихирев, 1999, с. 187 — 188).

Пятый фактор также связан с развитием самой социальной психологии, но объединяет не моменты внутринаучной динами­ки, а ее функции вовне, в обществе. Эти моменты отмечались еще в начале 70-х годов авторами «Контекста в социальной пси­хологии». Они говорили о недостаточной социальной реле­вантности исследований, о том, что социальные психологи «про­смотрели» важнейшие общественные события в Европе конца 60-х годов. Тогда звучали требования большей прогностичности


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

социально-психологических исследований и поддержки в них общественных ценностей. Сегодня, спустя более тридцати лет' после публикации этой работы, мир изменился столь сущест­венно, что перед социальной психологией, как и перед другими общественными науками, встают проблемы не просто общест­венных движений, а глобальных гуманитарных катастроф, меж­религиозной розни в мировом масштабе, угроз экологического характера. В этих условиях позиция социальных психологов приобретает еще большую значимость, а мера их социальной ответственности небывало возрастает.

1.2. В поисках ориентиров:

социология и культурология

Как было отмечено, на возрастание интереса социальных психо­логов к проблемам социальных изменений во многом повлияли новаторские тенденции в социологии и, в частности, возникно­вение такого ее направления, как социология социальных изме­нений. Структурно-функциональный подход, долгое время гос­подствовавший в социологической науке, был вполне адекватен при изучении стабильных социальных явлений, однако уже в на­чале 60-х годов, вероятно, в связи с процессами распада коло­ниальной системы, начинают активно формироваться теории модернизации, предназначенные как раз для того, чтобы осмыс­лить социальные изменения, происходящие в странах «третьего мира». Эти теории очень скоро стали подвергаться критике (Штомпка, 1996, с. 177 — 179) за упрощенное понимание ими про­цесса социального развития. К середине 80-х годов сформирова­лись подходы, в известной мере преодолевшие односторонность теорий модернизации, которые были применимы для анализа преобразований в странах не только «третьего мира», но и «вто­рого мира», т. е. стран народной демократии. Эти государства обладали рядом своеобразных черт, требовавших особого подхода к проведению в них рыночных реформ и реформ политической системы. П. Штомпка выделяет три главных отличительных особенности стран «второго мира»: современные черты в одних областях жизни (например, индустриализация) в сочетании с архаичными чертами в других (отсутствие гражданского обще­ства, в частности), а также большая доля имитирующих государ-


Перестройка социальной психологии перед лицом общественных трансформаций

ственных институтов, таких как, например, выборы, конститу­ции (там же, с. 179). Перед лицом необходимости осмысления процессов слома социалистического лагеря и формирования новых демократий возникли теории неомодернизации. В социо­логии социальных изменений (там же, с. 181 — 183) было сформу­лировано десять положений, связанных со спецификой модерни­зации применительно к странам бывшего социалистического содружества, что заставило исследователей существенно пере­смотреть закономерности социальных изменений в современном мире.

Значительная часть этих положений касается социально-пси­хологических особенностей общественных трансформаций: агентами модернизации являются не элиты, а общественные движения и харизматические лидеры; гражданам свойственно массовое стремление сменить условия жизни, формирующееся под воздействием СМИ и личного общения; на пути процессов модернизации существуют барьеры, трения, преграды (в том числе и психологического характера); эффективность модерни­зации следует оценивать не только по экономическому росту, но и по формированию новых ценностей, отношений и т.п.; современная личность является не результатом, а условием стар­та реформ. В таком понимании модернизация предстает как сво­его рода трансформация гуманитарного порядка, затрагива­ющая все уровни общества: от личностного до социального. Это, в свою очередь, повышает значимость социально-психологи­ческих исследований, которые призваны не только осмыслить происходящие в общественном сознании изменения, но и дать ориентиры для прогнозирования возможного развития событий.

Поиски ориентиров для социально-психологического иссле­дования общественных и культурных трансформаций (если понимать культуру в духе традиции, сложившейся в социологии культуры) заставляют обратиться и к культурологическим под­ходам. Именно в культурологии и социологии культуры про­цессы изменений рассматриваются в аспекте, наиболее близком социальной психологии. В современной отечественной культу­рологии динамические процессы в обществе трактуются с раз­личных теоретических позиций. Устоявшимся, по-видимому, можно считать разведение понятий «культурная динамика» и «культурное изменение»: второе понятие обычно трактуется как более широкое, охватывающее любые трансформации


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

в культуре, в том числе и те, которые лишены целостности и на­правленности движения. Под культурной динамикой понимают «изменения внутри культуры и во взаимодействии разных куль­тур, для которых характерна целостность, наличие упорядочен­ных тенденций, а также направленный характер» (Аванесова, 1997, с. 99). Понимание культурной динамики как векторного явления обусловливает и трактовку последствий социальных изменений, которые могут проявляться как в форме обогащения культуры, ее дифференциации, так и, наоборот, в упрощении, деградации, кризисе, застое. Динамические процессы развива­ются под влиянием многих факторов, причем одними из ключе­вых являются как существование культурных различий внутри данной культуры, так и воздействие других культур. Это обстоя­тельство позволяет связывать изучение обоих явлений в одну логическую цепь.

Одним из наиболее разработанных подходов к объяснению природы культурно-динамических процессов нам представляет­ся подход А.И. Арнольдова, сформировавшийся на закате эпохи советской марксистской культурологии. Культурная динамика рассматривается этим автором, в контексте принципа историз­ма, как трансформация смыслов. Важнейшим аспектом культур­ной динамики он считает наделение тех или иных фактов и явле­ний культуры смыслом, в частности, через перераспределение ценностных приоритетов в рамках культуры. Арнольдов фокуси­рует внимание на механизме смыслообразования, который является ключом к интерпретации социокультурных фактов (Арнольдов, 1987, с. 15). Примечательно, что автор, находясь в рам­ках марксистской методологии, тем не менее, подчеркивает роль ментальных механизмов культурной динамики — «конкретных механизмов осмысления окружающих условий, используемых людьми в данных исторических условиях», и акцентирует внимание «на изучении процессов порождения новых (или возрождения казавшихся архаическими) культурных ценностей, образцов, институтов» (там же, с. 16).

На заре перестройки автор обобщает свои наблюдения об осо­бенностях динамики культуры в кризисные моменты развития общества: «Переломные, кризисные периоды в культурной жизни... характеризуются неопределенностью ориентации движения культуры, размытостью, нечеткостью культурных норм и ценностей» (там же, с. 18). Арнольдов предвидит активизацию


Перестройка социальной психологии перед лицом общественных трансформаций

научной рефлексии трансформационных процессов в культуре в такие периоды общественного развития и, одновременно, усложнение задачи анализа культурной динамики. Он справед­ливо указывает на своеобразие и относительную независимость друг от друга разных сфер культуры, что обусловливает различия в скорости их внутреннего изменения. Одним из феноменов, трансформацию которых можно эффективно наблюдать в пере­ломные периоды, является идеал, понимаемый как квинтэссенция системы духовных ценностей общества, с одной стороны, и источ­ник целеполагания — с другой. Автор отмечает: «Представляя собой динамичные по структуре и содержанию духовные обра­зования, идеалы одновременно суть и продукт имеющихся куль­турно-исторических условий и обстоятельств, и нормативные представления, устремленные в будущее» (там же, с. 19). Тем са­мым автор связывает трансформационный культурный процесс воедино, объединяя временные планы от исторического прошлого к будущему.

Культурный процесс в схеме Арнольдова — это, прежде всего, процесс «упорядочения культурной среды» отдельными людьми и группами. Автор выстраивает логику этой ментальной деятель­ности от отношения и оценки людьми своего социального бытия через фиксацию ими своих социокультурных предпочтений к формированию разделяемых большинством людей «представ­лений о некоторых ведущих явлениях культуры». В ходе этой ментальной деятельности «люди располагают, упорядочивают, ранжируют и перераспределяют значения уже существующих и вновь создаваемых предметов и представлений» (там же, с. 22). Таким образом, даже находясь в рамках марксистской филосо­фии, Арнольдов выстраивает объясцительную схему, утвержда­ющую принципиальную роль ментального конструирования людьми разделяемой совокупности представлений в развитии трансформационных процессов культуры.

Динамические аспекты культуры как со-бытие культур, их по­стоянное взаимодействие и обогащение обсуждает B.C. Библер, трактуя М.М. Бахтина. Время культуры — это ее прошлое, настоящее и будущее. Культура, бесконечно развивающаяся в диалоге с прежними культурами, ищущая в них ответы на со­временные вопросы, существует только в этом диалоге, тем са­мым, реализуя свои бесконечные ресурсы. «Только в таких пре­дельных диалогах данная цивилизация имеет смысл культуры»


 




Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций


Перестройка социальной психологии перед лицом общественных трансформаций


 


       
   
 
 


(Библер, 1990, с. 265). По Бахтину, только в уникальных художе­ственных формах, в трагедиях своей исторической культуры (шекспировский «Гамлет») индивид одной эпохи может общаться с: индивидом других эпох как с личностью. «Исторически налич­ные формы культуры (античность, средние века, Новое время) — это всеобщие, замкнутые на себя формы бытия и общения личностей, воплощенные в произведениях» (там же, с. 264). Идея культуры как особого «социума», имеющего свою форму в каж­дую историческую эпоху, — форму, которая может быть воспри­нята, интерпретирована, которая может дать ответ на «последние вопросы бытия» — центральная идея Бахтина. Библер разви­вает бахтинскую идею диалога культур, вводя понятие образа, имеющего нравственно-поэтическое значение, в котором со­средоточены основные идеи, перипетии жизни духа: Эдип, Прометей, Иисус Христос, Гамлет, Дон Кихот, Иван Карамазов. В развитие теории Бахтина Библер также предлагает вернуться к категории «Разум», которая имеет смысл атрибута культуры, представляя собой форму понимания мира. Источник развития каждой культуры — в диалоге различных форм актуализации всеобщего, т. е. различных разумов. Тем самым, по Бахтину-Би-блеру, культурно-динамические процессы состоят в непрерыв­ных диалогах идей, воплощающих историко-поэтические образы прошлых культур.

Л.Г. Ионин анализирует механизм трансформации культуры в современной России как смену жизненных стилей. Культура, понимаемая этим автором, вслед за Ф. Тенбруком, как «репрезен­тативная» культура, «репрезентирует, представляет в сознании членов общества все и любые факты, которые что-либо означают для действующих индивидов. И означают они для них именно то и только то, что дано в культурной репрезентации. Только это существует для членов общества и только в этом, т. е. в культурной репрезентации, и существует общество» (Ионин, 1996, с. 51). Культурные репрезентации группы обусловливают ее жизнен­ный стиль, который может иметь различную конфигурацию. Смена моностилизма тоталитарного общества полистилизмом демократического общества сопровождается в России появле­нием феномена «культурной инсценировки». Разнообразие, внешняя .броскость, театрализованный характер инсценировок новых культурных стилей в политической и религиозной сферах знаменуют собой период «стилевого промискуитета» (там же,


с. 195), который при определенных условиях открывает путь от моностилистической репрезентативной культуры, элементы которой — убеждения, оценки, образ мира, идеология — обла­дают внутренней связностью и активно разделяются либо пассив­но принимаются всеми членами общества, к развитию стабильной полистилистической культуры социальных групп.

Приведенный нами обзор трех концепций, конечно, не исчер­пывает всех подходов к анализу динамики культуры, имеющих­ся в отечественной культурологии. Мы остановили внимание на наиболее завершенных системах, которые, по классификации Л.Г. Ионина, могут быть отнесены к категории культурно-анали­тических, а не объективистских. Объективистскими Ионин назы­вает те социологические концепции, согласно которым общество, его системы и структуры «всегда налицо, они всегда есть вне и независимо от идей, убеждений, мировоззрений, представле­ний индивидов, составляющих это общество» (Ионин, 1996, с. 52). Так, крайней формой объективизма была марксистско-ленинская социология, где культура рассматривалась как побочный продукт объективного общественного развития, практически не завися­щего от сознания составляющих общество индивидов.

Противоположность объективистским концепциям состав­ляют концепции культурно-аналитические, классики которых — Вебер, Зиммель и отчасти Дюркгейм (с его идеей коллективных представлений) — утверждали, что сущностью общества явля­ется совокупность фактов сознания. Основа этих концепций состоит в признании специфики человека как культурного суще­ства, формирующего внутренние смыслы, или субъективные интерпретации, истолковывающего и понимающего эмпириче­скую реальность действия. Эта субъективная интерпретация и представляет собой главный конституирующий фактор соци­ального (Ионин, 1996, с. 53).

Одним из вариантов культурно-аналитического подхода мож­но считать и семиотический взгляд на культуру, популярный сре­ди антропологов. Так К. Гирц, критически отзываясь о поведен­ческих подходах к культуре (культура как паттерн поведенческих реакций) и об «объективистских» теориях (культура как супе­рорганическая реальность, обладающая собственными движу­щими силами), наиболее адекватным для антропологических исследований считает семиотический подход, позволяющий «открыть доступ к концептуальному миру, в котором обитают


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

наши исследуемые» (Гирц, 1997, с. 179). Из трех основных семан­тических составляющих культуры — порождения культурных текстов, их функционирования и интерпретации — социальная психология пока непосредственно занимается лишь разработкой механизмов процесса интерпретации культурных текстов (через исследование дискурса, социальных представлений, коллектив­ной памяти). Между тем, трактовка культуры как текста, подле­жащего интерпретации, рассмотрение процесса понимания как \> сотворчества субъекта, провозглашение тождества понимания и интерпретации, присущих культурной семантике, открыли в свое время новые горизонты изучения культурных процессов. Именно этот подход дает широкие возможности для анализа куль­турных изменений, культурной вариативности через утвержде­ние изначального полисемантизма культурного объекта и наличия различных факторов актуализации того или иного семантиче­ского уровня этого объекта.

Следуя культурно-аналитическому подходу, развиваемая Иониным концепция «репрезентативной» культуры непосред­ственно продолжает линию рассуждений Вебера о жизненных стилях как явных или латентных правилах интерпретации и оценки жизненных феноменов. Именно этот подход позво­ляет автору проанализировать картину культурных трансфор­маций в России при переходе от тоталитарного общества к де­мократическому.

Само понятие культурной динамики, активно разрабатыва­емое в социологии культуры с 30-х годов XX в., к нынешнему времени ассоциируется у ученых с различными процессами исторического развития культуры: поступательно-линейным, фазовым, циклическим, этапным, волновым, круговым, взрывча­тым и др. (Аванесова, 1997, с. 99). В противовес этим традицион­ным взглядам на характер процессов культурной динамики, в рамках постмодернистской парадигмы эти процессы рассмат­ривается не как рост или развитие, обладающие направленным характером, а как беспорядочное движение, не имеющее опре­деленного вектора. Относительно понимания движущих сил этих динамических процессов всегда существовал большой раз­брос мнений. Наиболее типичным для «объективистских» (по терминологии Ионина) концепций было объяснение побуди­тельных сил культурной динамики не через идеи или интересы людей, а через «способность сложных социальных систем адап-


Перестройка социальной психологии перед лицом общественных трансформаций

тироваться к меняющимся внешним и внутренним условиям своего существования» (Аванесова, 1997, с. 101). Такой адаптив­ный подход соответствует тенденции рассматривать культуру как побочный продукт «объективного» общественного развития, как независимую от людей «надорганическую» сущность, функ­ционирующую по собственным законам. В этом случае роль социально-психологических механизмов культурных измене­ний сильно преуменьшается, что препятствует развитию соци­альной психологии культуры. Между тем, в истории науки суще­ствовали и более «гуманистические» взгляды на культурную динамику, — в частности, в рамках «философии жизни», социо­логии Вебера, Дюркгейма, в теории П. Сорокина и др.

Социология культуры, тем самым, предлагает методологиче­ские ориентиры для анализа природы культурной динамики. Относительно трансформационных процессов в современной России существо культурной трансформации определено Иони-ным как смена культурных стилей, им выделены характеристики моностилистической и полистилистической культур, т. е. описа­но содержание трансформации. Что касается самого трансфор­мационного процесса, Ионин предлагает опираться на понятие . социального интереса, который, как он полагает, для большин­ства культурных изменений является первичным. Однако в со­временной российской ситуации, согласно этому автору, можно наблюдать инверсию, когда процесс культурного изменения начинается с «культурной инсценировки», т. е. с предметных и поведенческих презентаций политического, эстетического или религиозного свойства, а завершается формированием социаль­ного интереса.

В этом построении, думается, есть много верных наблюдений, но не вполне понятным остается механизм актуализации этих «культурных инсценировок». Если инсценируемые культурные формы служат материалом для выработки устойчивой идентич­ности, то следует признать, что те культурные формы, о которых говорит Ионин, являются эксцентричными, а значит, не имеют широкого распространения среди членов общества. К тому же идентичность бывает не только политической и религиозной — в первую очередь актуализируются возрастная, профессиональ- V/ ная, семейная идентичности. Исследования социальных психо­логов показывают, что именно на эти формы идентичности опи­раются люди в сложные моменты трансформации общества.


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

Нужно заметить также, что далеко не все члены бывшего совет­ского общества остро нуждались в изменении идентичности. Такая необходимость, скорее всего, ощущалась людьми, искрен­не лояльными прошлому режиму, которые вряд ли составляли большинство. Более того, крах советской системы брежневского образца был подточен изнутри именно критическими представ­лениями, оппозиционными настроениями всех без исключения слоев населения. Это проявлялось в повсеместно распространен­ной иронии по отношению к «вождям» брежневского образца, в культуре политического анекдота и т.п. Советская идентич­ность как таковая отсутствовала, она уступила место другим ви­дам идентичности, оставаясь лишь декларируемой официальной идеологией. Думается, именно разнообразие и активность латентных идентичностей людей в предперестроечный период и обусловила смену парадигм. Официальную советскую куль­туру расшатывал «подпольный» диалог с другими культурами. Кроме того, если признать, вслед за Вебером и Иониным, что основными факторами, конституирующими жизненные стили, являются, прежде всего, «явные или латентные правила интерпретации и оценки жизненных феноменов», то остается необъясненным ключевое звено этой схемы: каким образом приходят в упадок одни «правила интерпретации и оценки» и воз­никают и закрепляются другие? Почему в недрах старой моно­стилистической культуры возникли ростки новых жизненных стилей? Следуя предлагаемой парадигме «репрезентативной» культуры, можно предположить, что изменяются, обновляются, прежде всего, сами способы репрезентации. Под влиянием меняющегося эмоционального отношения, возникновения ощущения привлекательности или непривлекательности тех или иных предметов социального мира, в сознании людей рождаются новые интерпретации событий, новые взгляды на себя и обще­ство, которые и формируют новую социальную реальность. Таким образом, изменение способа социального мышления, способа репрезентации производно от ситуативных (исторических) фак­торов, преломленных через «внутренние условия» психической жизни (по С.Л. Рубинштейну). Возникающие при этом векторы привлекательности (или непривлекательности) социального явле­ния и обусловливают потребность проинтерпретировать и понять существо происходящего в обществе. Приоритет фактора отно­шения, эмоционального переживания в социальной психике,


Перестройка социальной психологии перед лицом общественных трансформаций

так же как и в психике индивидуальной, представляется безуслов­ным. Пожалуй, убедительнее всего это было показано К. Левиным, хотя сходные данные были получены экспериментально также в исследованиях когнитивного и эмоционального компонентов Я-концепции, структурных компонентов установки и в других областях психологии социального познания.

«Репрезентативная» логика построения объяснения социаль­ной реальности оставляет значительный простор для социально-психологических разработок вопросов, касающихся механизмов, процессов и содержания трансформации репрезентативных фе­номенов, составляющих суть социально-культурной реальности. Таким образом, проблема динамики культуры и общества, очевидно, наполняется социально-психологическим смыслом. Именно социально-психологическое исследование феноменов социального познания способно продемонстрировать многообра­зие различий в способах социального существования, вариа­тивность мнений и представлений в обществе, позволяет отразить метафоричность знания и приоритет мнения над истиной. Имен­но такого рода исследование способно развить идею социального конструирования реальности, т. е. быть адекватным императивам современной культуры. С позиций нерационалистической парадигмы явления и процессы социального познания являются выражением культурной динамики, понимаемой как конструи­рование «жизненных миров» (Schutz, Luckman, 1973), как мно­гообразные движения социальной мысли, объяснений, мнений и интерпретаций, обусловливающих социальные действия че­ловека и групп.

1.3. Социальная психология t >*

и общественные изменения *-' г

Динамизм и быстрота перемен являются одной из ключевых осо­бенностей современного мира. Э.Тоффлер (2001, с. 23) ввелв оби­ход термин «шок будущего»: «он возникает в результате наложе­ния новой культуры на старую — это шок культуры в собственном обществе». Автор иллюстрирует эту ситуацию на примере запад­ных обществ, где изменения касаются, главным образом, новых технологий, способов потребления, коммуникации и т.п. Каков же масштаб такого шока в России, в стране, где, помимо этого,


 




Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

меняется система базовых ценностей, рушится привычный уклад жизни и огромная масса людей теряет гражданскую, профессио­нальную идентичности, утрачивает чувство экономической стабильности ?

Отечественные социальные психологи в начале 90-х годов при­ступили к активному исследованию феноменов социально-пси­хологических изменений. А.Л. Журавлев (1991), предвидя психологические сложности, связанные с внедрением рыночных механизмов, писало ряде опасностей, подстерегающих общество. Среди них важнейшими являются обострение межгрупповых экономических отношений, отчуждение человека от других людей, неактуальность прошлых установок, резкое изменений системы ценностей и др. В 1991 г. в Институте психологии РАН был проведен советско-испанский симпозиум, посвященный проблеме динамики социально-психологических явлений в изме­няющемся обществе. Обобщая результаты работы симпозиума, А.Л. Журавлев выделяет четыре наиболее острых социально-психологических проблемы, возникающие в изменяющемся со­временном обществе (Журавлев, 1996). Это, во-первых, проблема социально-психологической динамики экономического поведе­ния личности и группы в изменяющемся обществе. По результа­там исследований В.П. Познякова было выделено пять социаль­но-психологических типов экономического поведения людей, различающихся соотношением внешней и внутренней регуляции такого поведения (там же, с. 4 — 6). Вторую проблему составляет динамика ценностных ориентации личности и группы в изменя­ющемся обществе. Работы В.Е. Семенова, В.А. Хащенко, Я.И. Жу­ковой, Е.Д. Дорофеева доказывают факт того, что в 90-е годы интенсивно формируется ориентация людей на экономические ценности (там же, с. 11 — 13). Третья проблема касается групповых психологических феноменов: автономизации, межгрупповых противостояний и социальной напряженности. Четвертой про­блемой является социально-психологическая динамика жизне­деятельности личности и группы в экстремальных условиях (там же, с. 16-20).

Сосредоточение внимания на новом объекте — обществен­ных изменениях — требует уточнения соответствующего по­нятия. В первую очередь это касается квалификации и определе­ния категории «изменений». Поскольку в социологической и политологической литературе не наблюдается единства в ис-


Перестройка социальной психологии перед лицом общественных трансформаций

пользовании квалификационных терминов применительно к си­туации в России с начала 1990-х годов, можно обратиться к той отрасли психологической науки, в которой проблемы изменений достаточно хорошо проработаны, — а именно, к организацион­ной психологии. В рамках этой науки традиционно выделяются три вида изменений в организации или в целой отрасли: изме­нения вследствие развития, переходные и трансформационные изменения (Cherrington, 1994). В отличие от первых двух типов изменений, трансформационные изменения характеризуются радикальной реконцептуализацией основных элементов орга­низационной структуры и культуры. Такие изменения происхо­дят в результате длительного застоя, вследствие которого появляется угроза распада организации или отрасли. Причина обычно заключается в острой необходимости в модернизации и в изменениях парадигмального характера, возникающих вследствие появления новых способов видения задач и способов их решения.

Один из вариантов развертывания трансформационных изменений — так называемое «неустойчивое равновесие», представляющее собой чередование периодов, когда происходит частичная, или небольшая «регулировка» с периодами бурных переворотов. Думается, уподобление общества и организации в данном случае не выглядит слишком натянутым, поскольку их структурные характеристики имеют много общего. В этом случае, рассматривая ситуацию в России после перестройки, можно говорить именно об изменениях трансформационного характера. Действительно, налицо явления реконцептуализа-ции, пересмотра базовых принципов организации экономики, политической и общественной жизни, отказ от социалистиче­ского уклада со всеми вытекающими из этого последствиями. Эту ситуацию предварял застой, а угроза распада системы осу­ществилась в виде распада СССР. Парадигмальные изменения в данном случае происходят по типу чередования периодов радикальных перемен и периодов относительной стабильности, т- е. налицо ситуация «неустойчивого равновесия». Особенно ярко эта ситуация проявляется в сфере сознания, и тому есть несколько причин. Во-первых, неустойчивость в экономической сфере рождает у граждан повышенную тревожность относи­тельно перспектив своего благосостояния и здоровья, во-вторых, изменения в политической сфере требуют адаптации к новым


 




Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

условиям и быстрой переориентации поведения, к чему не все группы населения готовы в одинаковой мере.

Еще одним критерием, позволяющим квалифицировать изменения, происходящие в России на протяжении последних двадцати лет, как трансформацию общественного устройства, является степень целенаправленности, управляемости этих изменений. На основании этого критерия Т.И. Заславская для описания процессов, осуществляющихся в России, выдвигает концепцию социетальной трансформации: «В отличие от перехода, в основе которого лежат целенаправленные действия власти, ни генеральное направление, ни конечные результаты слабо управляемой трансформации общества не предрешены» (Заславская, 2004, с. 10). Реформы, проводимые властями, пред­ставляют собой только небольшую часть процесса трансформа­ционных изменений. Направление трансформации, в отличие от переходного процесса, не задается однозначно, а определяет­ся в результате борьбы многих социальных сил и движений, некоторые из которых могут существенно противодействовать реформам.

Близкую точку зрения высказывает В.А. Ядов, замечая,
что исторический вектор российских преобразований не задан
объективно, не предопределен. По его словам, «Особенность
российской трансформации общества — не в том, что оно пре­
образуется (преобразуется вся миросистема), а скорее в том,
что мы находимся в высокоактивной стадии социальных транс­
формаций, когда нестабильность трансформируемой системы
близка к состоянию "динамического хаоса"» (Ядов, 2000, с. 385).
Более того, и политическая, и экономическая элиты вызывают
негативизм рядовых граждан, которые зачастую испытывают
ощущение «навязанности» реформ. Осуществляемые властью
социальные реформы все больше углубляют раскол между ней '.
и обществом. В то же время внутренние, мобилизующие обще- i
ство импульсы, которые бы объединяли его, в настоящее время >
отсутствуют. J

Ситуация разногласий между властью и обществом осложня- i ется еще и тем, что социологи называют «расколом сознания» (Штомпка, 1996), характерным для граждан постсоциалисти­ческих обществ. Речь идет о привычке к двойным стандартам в поведении и в речи, об устойчивом стремлении «обдурить систему», об инфантилизме по отношению к государству и об-


Перестройка социальной психологии перед лицом общественных трансформаций

ществу, сопряженном с идеей «примитивного равноправия» (там же, с. 307 — 310). Наличие значительного числа людей и даже целых групп населения с подобными особенностями личности делает процесс модернизации крайне сложным. Последствие «неустойчивого равновесия» в экономической и общественной жизни как особенности периода радикальных трансформа­ционных изменений очень точно описывается Г.М. Андреевой понятием «социальной нестабильности» (Андреева, 2005, с. 266), которая, в свою очередь, порождает необходимость модифи­кации процесса социального познания, т. е. «конструирования образа социального мира» (там же, с. 268). Российская неста­бильность имеет свои отличительные особенности, связанные с декларированной стабильностью прошлого режима, радикаль­ностью изменений, слабостью социальной регуляции происхо­дящего в стране (там же, с. 269).

Определяя суть политических и экономических трансфор­маций, происходящих в России, представляется уместным вновь обратиться к работам социологов. Если события в Польше, Чехо­словакии, Румынии однозначно характеризуются ими как ре­волюции, то перестройка в России определяется как комплекс фундаментальных реформ. Хотя по глубине, скорости и масшта­бам преобразований перестройка в нашей стране сопоставима с революционным процессом, в ней отсутствует элемент насилия и совершения переворота снизу, силами массовых коллектив­ных движений, характеризующий революции исходя из опреде­лений, даваемых большинством авторов (Штомпка, 1996, с. 371).

Подводя итог сказанному, можно квалифицировать преобра­зования, произошедшие в России, как глубокие трансформа­ционные изменения реформационного характера. Их содержа­ние достаточно очевидно: они нацелены на реализацию ценностей модернизации (как она понимается в современных общественных науках), а именно, демократию, рыночную экономику, модерни­зацию образования, системы администрирования, внедрение ценностей самодисциплины и трудовой этики.

Исследуя с социально-психологических позиций понимание, интерпретации этих ценностей различными группами населе­ния, важно иметь в виду не только направление действия сил изменения, но и те факторы противодействия, которые прово­цируют сопротивление обыденного сознания модернизации общества. Среди них для нас сейчас важнейшими являются


L


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

психологические и социально-психологические факторы. Так, нельзя не видеть, что практически все группы населения демон­стрируют негативизм по отношению к тем или иным аспектам изменений и к власти вообще. В каком-то смысле этот негати­визм является наследием жизни в условиях социалистического строя, которые провоцировали формирование у населения сво­его рода защитных механизмов от лжи и фальши официальной пропаганды.

Для объяснения изменений, происходящих на уровне лич­ности под влиянием общественных изменений, польский пси­холог Я. Рейковский предлагает использовать понятие индиви­дуальной системы значений (ИСЗ) личности, основная функция которой — дескриптивное и оценочное упорядочение информа­ции (Рейковский, 1989). В отличие от глубинных стабильных структур, поверхностные переменные структуры ИСЗ способны перестраиваться под воздействием изменившихся обществен­ных условий. Однако в случае радикальных и резких преобразо­ваний ИСЗ может трансформироваться не синхронно с соци­альными изменениями. Рейковский видит три типа последствий таких изменений для личности (там же, с. 28 — 31): сохранение ИСЗ (новая информация модифицируется личностью, ассими­лируется ею и приводится в соответствие с имеющимся набо­ром значений, обеспечивая сопротивляемость воздействиям), расстройство ИЗС (ослабление регулятивных функций ИСЗ, субъективное ощущение дезориентации, потерянности, склон­ность к мистическим переживаниям, тоталитарным идеоло­гиям), развивающие изменения в ИЗС (они имеют три разно­видности — адаптационные, надстраивающие изменения с формированием «альтернативной личности» и глубокие изменения).

Этот подход представляется продуктивным еще и потому, что автор предлагает объяснение динамики изменений: вначале, вероятно, наступает состояние рассогласования, причем оно может сохраняться продолжительное время, не приводя к пере­стройке личности. Рассуждения Рейковского о динамике психо­логической перестройки базировались, по-видимому, на осмысле­нии им общественных и социально-психологических процессов, происходивших в Польше в конце 80-х годов. Между тем, ситуа­ция нестабильности, описанная им, выглядит аналогичной той, которая создалась в России в 90-х годах: «Такая ситуация может


Перестройка социальной психологии перед лицом общественных трансформаций

создаваться при нестабильности в сфере управления и хозяйст­вования, непоследовательности политики в сфере культуры, идео­логии, изменчивости правовых норм и отсутствия соответствия декларируемых принципов практикуемым» (там же, с. 32). Отвечая на вопрос о том, какие изменения происходят в первую очередь, автор утверждает: «прежде других и наиболее массово возникают адаптационные изменения», затем может сформиро­ваться «альтернативная личность».

Однако, на наш взгляд, эту схему нельзя считать завершенной по нескольким причинам. Во-первых, автор рассматривает только один психологический фактор, определяющий реакцию человека на изменения, а именно, тип темперамента. Думается, к числу психологических факторов следовало бы отнести и дру­гие индивидуально-психологические особенности личности, например, свойства интеллекта, эмоционально-потребностной сферы личности и др. Кроме того, социально-психологические факторы не рассматриваются Рейковским ни на личностном, ни на межличностном, ни на групповом уровнях. Хотелось бы, чтобы этот, по-своему уникальный анализ изменений ИСЗ лич­ности в период социальных реформ, содержащий много верных наблюдений, был дополнен социально-психологическим анали­зом. ИСЗ очень напоминает то, что в_теории социальных пред­ставлений называется индивидуальными_гпзедставлениями. Их изучение, безусловно, оправдано, но выглядит несколько ограниченным в возможностях. Личность взаимодействует с об­ществом в рамках многих социально-психологических контек­стов и посредством различных механизмов, от которых нельзя абстрагироваться, пытаясь понять психологическую суть транс­формационных процессов в обществе. В то же время нельзя не признать, что именно польские исследователи проложили до­рогу психологическим и социологическим исследованиям ре­форм социалистического общества, а также проанализировали обстоятельства и закономерности социальных изменений, кото­рые оказались типологически близкими к процессам, происхо­дящим в российском обществе.

Современные российские экономисты и социологи констати­руют неблагополучие в разных сферах общественной жизни, про­являющееся, в частности, в форме «кризиса доверия», который обнаруживает себя во всех сферах общественной и экономи­ческой жизни: низкий уровень доверия в банковской сфере,

- 3643



 


Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

обратимся в разделе 3. В подобных условиях социально-психоло­гические исследования обыденного сознания встают перед про­блемой антиномичности сознания человека посттоталитарного общества, который, пытаясь адаптироваться к меняющейся реаль­ности, не находит адекватной стратегии в выборе между порядком и свободой. Активность, направленная на индивидуальное выжи­вание, способствует формированию не зрелой гражданственной позиции, а, напротив, тенденции асоциального противостояния общественной нестабильности.