Война, обреченная на поражение
Бежать, бежать, бежать… Бежать куда глаза глядят. Бежать одетой, бежать голой. Главное – взять детей. Или сначала их не брать? Он ведь измывается над ними в основном на моих глазах – чтобы мне досадить. Ехать к кому‑нибудь из друзей? Ехать в Аткарск к маме и папе? Ехать за границу? Где взять денег? Как вызволить свои документы? На что жить дальше?
Как в старинном романсе: черные мысли, как мухи, всю ночь не дают мне покоя. Сколько ночей я провела без сна! Проклятые вопросы, которые я без конца себе задавала, почти материализовавшись, роились над моей головой. Ответов не было.
Наверное, кажется: как же так, звезда российской эстрады, знаменитость, не самая бедная женщина, не может убежать от мужа? Определенно она мазохистка, которая получает удовольствие от побоев и унижений.
Или я играла несколько странную роль безответной жертвы, которая хоть и страдает, но не хочет спастись – упорно и целеустремленно идет на свою голгофу?
Нет, я боролась. Сейчас, спустя годы, я понимаю: боролась больше сама с собой, со своей любовью к Шуйскому. Наверное, в моем подсознании жила вера в то, что все наладится. Почему? Во‑первых, я уже писала: Шуйский умел быть и был разным. Во‑вторых, сама ситуация была непонятна нормальному человеку, которым я себя все же смею считать: живут два человека – молодых, здоровых, привлекательных. У них есть определенные способности, известность, профессиональный опыт. В работе они дополняют друг друга. Они не бедны. У них есть дом. У них здоровые, симпатичные дети. Что, кажется, еще нужно для счастья? Много ли на свете людей, которым так повезло? Зачем одному из них мучить другого? Не знаете? Вот и я не знаю. Не знала тогда. Не знаю и по сей день. Я так и не смогла объяснить это мужу, не могла в течение почти десяти лет.
Я множество раз пыталась выяснить ответы на эти вопросы у Шуйского. Он говорил: «Я тебя воспитываю. Другого отношения ты не понимаешь». Как будто он пробовал по‑другому.
Что держало Шуйского около меня? Иногда мне кажется, человек, который так обращается со своими близкими, не может нравиться сам себе. Любил ли он нас? Не знаю: любящий думает о счастье своих любимых больше, чем о своем собственном.
Вероятно, ему не хотелось меня терять, потому что он имел репутацию человека неуравновешенного, вспыльчивого, агрессивного, амбициозного. Я была чем‑то вроде его алиби – приличная женщина с незапятнанной репутацией, мать его троих детей.
У меня хранится то, что сейчас называется имиджевой статьей из одного женского журнала. На фотографиях я – коротко стриженная, моложавая мать семейства. А вот и Шуйский – в пиджаке, при галстуке сидит за столом перед расписной чашкой с чаем. Анюта – любительница животных – держит в руках змею (супруга всегда тянуло на брутальных тварей!), а Тёма – варана. (Странно, что Шуйский не предложил сфотографировать мальчика с его «любимым» стаффордширом!) Сене шесть месяцев, он лежит в коляске. Полная идиллия. Я, как заводная балалайка, рассказываю в статье, какой мой Саша замечательный отец: якобы я оставила с Шуйским детей на три дня. Приезжаю – все в ажуре: дети как ангелы, супруг – эдакий мирный Пьер Безухов… Чего только не скажешь от страха! Я Тёму не то что на три дня, на час с отцом не решилась бы оставить! Супруг иногда «оставался» с детьми: брал их с собой на переговоры. Шел в ресторан, садился за столик с деловым партнером, а детишки бегали кругом по залу…
После развода я слышала много упреков: мол, все беды из‑за тебя. Если б он был так плох, как ты говоришь, у вас не было бы троих детей. Такое вот обывательское рассуждение. Я ни минуты не жалею о том, что родила всех троих. Да, мне было нелегко. Да, еще тяжелее было оттого, что многие не подозревали о том, что я живу в аду. Но дети сегодня целиком вознаграждают меня своей любовью за те мучения, которые я претерпела.
В чем состояла моя борьба? Я с детства привыкла быть занята. Я всегда терпеливо работала для того, чтобы сбывались мои мечты. Я думала: мой муж может стать другим. Над этим тоже следует потрудиться. У меня получится: у меня всегда получается, если я очень постараюсь.
Теперь я признаю: во всех битвах я терпела оглушительное поражение. Я собирала все силы, но меня раз за разом ждало фиаско. Почему? Есть замечательная китайская пословица: «Супруги – как два вола в одной упряжке. Когда один перестает тянуть, другому становится очень тяжело». Работа над отношениями – труд двоих, а не одного. Что бы один из супругов ни делал, его усилия бессмысленны, если второй бездействует. А особенно если второй тянет в другую сторону, поглядывая с усмешкой на тщетные усилия своего партнера.
Я боролась зря. В такой ситуации надо или смириться, или уйти, улететь, убежать, порвать все безжалостно.
Почему только последний побег от Шуйского увенчался успехом? Думаю, не из‑за того, что он был лучше подготовлен и спланирован. Просто в тот момент я полностью утратила веру в Шуйского, в возможность его исправления. Я психологически как бы оторвала его от себя.
Чем еще держал меня Шуйский? Практически с первых дней нашей с ним совместной жизни он внушал мне чувство вины. Перед кем? Ясное дело: перед ним, моим повелителем.
Не следует путать это неприятное ощущение со страхом остаться без делового и талантливого продюсера, гениального композитора, который один смог сдвинуть с места мою карьеру певицы. Работа Шуйского на самом деле не была проста. Он и правда нес ответственность за мой успех, за материальное положение семьи. Он участвовал в сложных переговорах. Я уже тогда хорошо представляла себе, что такое шоу‑бизнес, как трудно в нем крутиться. Шуйский все преподносил так: он трудится на износ, из последних сил. А я его здесь не поддержала, там недоработала, тут не послушалась. Я была кругом виновата. Это чувство вины также в какой‑то степени держало меня около него. Шуйский – гений зомбирования людей. И я не единственная его жертва. Например, известный бард Олег Митяев и Нина Филимоновна, вдова другого барда, Юрия Визбора, умные и проницательные люди, заключили контракт с Шуйским. И потом сильно жалели о своем выборе…
Мой батюшка – священник, которого я, придя к вере, сделала своим духовным отцом, – говорил мне:
– Ты же выходила замуж за него сознательно. Тебя никто не заставлял. Вот и неси свой крест, девочка. Ты сильнее; если тебя рядом не будет, он погибнет.
Вера
Когда я пришла к Церкви? Когда поняла: мне никто в мире помочь не может. Родители против Шуйского бессильны. У меня нет влиятельных знакомых. У меня нет друзей‑мужчин. Нет братьев. Нет сильных людей: нет того, кто элементарно мог бы по‑мужски ему врезать. У меня нет ни копейки денег. Я не могу вырваться. Я не могу сбежать. И куда? Что я буду делать? Он меня везде найдет. Он меня казнит. В моей борьбе мне нужна была моральная поддержка. Вера очень укрепила меня. Я и Шуйского пыталась приобщить к Церкви.
Моя мечта сбылась: Шуйский смог избавиться от алкогольной и наркотической зависимости. Только вот своего поведения он не изменил. Я опять стала жертвой иллюзии: бьют жен только алкоголики и наркоманы. Но я не отступила, а, наоборот, вступила в новый круг борьбы.
К батюшке, своему духовному отцу, я поначалу ходила сама, без Шуйского. Супруг к религии был абсолютно равнодушен. Я втайне от него постилась, потому что Шуйский не давал мне ни поститься, ни молиться. Я его уговаривала пойти со мной в храм. Мне казалось: это поможет мужу одуматься.
И вдруг он соглашается. Преподносилось все так: это моя блажь, которой он, по своей доброте душевной, потакает. Наверное, он понял: Церковь – замечательный рычаг воздействия на меня. С батюшкой он первый раз говорил в таком тоне: мол, почему я должен к вам ходить?
Потом крен сменился. Мы стали дружить с батюшкой (он был теперь духовным отцом и Шуйского тоже), помогать Церкви. Как только Шуйский стал поддерживать Церковь, батюшка изменил свое отношение к нашему супружеству. Я ни в коем случае не хочу обвинять священника: не имею на это права. Но как‑то так получилось: если раньше, до прихода Шуйского к Церкви, мне давали благословение на развод, то теперь предлагали работать над отношениями с мужем…
В какой‑то момент батюшка сказал: все ваши беды оттого, что вы не венчаны. И мы повенчались. Очень тихо, без всякой помпы, по‑будничному. Формально инициатива исходила от меня. Это же мне батюшка сказал!
И вот мы едем и церковь на машине. Я читаю молитву. А муж бесится: делает вид, что не хочет венчаться, что я его насильно тяну в церковь и только мне нужен этот обряд. Я попросила его:
– Саш, пожалуйста, не надо так.
Он выхватывает у меня из рук молитвослов и вышвыривает его в окно.
Приехали.
Батюшка говорит:
– Венчание – это таинство. Это обоюдный духовный процесс. Это не лекарство, а повод для начала духовной работы обоих супругов.
Я надеялась на то, что после этого произойдет чудо.
Мы немножко отметили радостное событие: устроили маленькое чаепитие с батюшкой и матушкой.
На выходе из церкви Шуйский меня послал таким отборным матом! Я думаю: боже, как же можно?!.
Так началась наша жизнь в освященном браке. Я приняла решение венчаться во многом из‑за детей: батюшка говорил, дети должны жить в освященном Церковью браке…
Предыдущий этап борьбы связан с работой психиатров, психотерапевтов и наркологов. Их у нас было несколько, и они тоже не смогли помочь. Не совсем так: с их помощью Шуйский избавился от химических зависимостей, но личность его они изменить не смогли. Впрочем, Церковь тоже не помогла ему.
Первый побег.
Я не оставляла попыток воздействовать на Шуйского. С ним еще как‑то можно разговаривать, застав его в нормальном состоянии. Но во время приступов бешенства лучше было скрыться с глаз долой. Иначе несдобровать. Первый раз я убежала 7 ноября 1994 года.
Убежала к психиатру‑наркологу, у которой Шуйский тогда наблюдался. Она жила в Москве, на Кутузовском проспекте.
Мизансцена выглядела так. Праздник. У врача гости. Накрыт стол. И тут являюсь я в полубезумном состоянии. Врач на меня взгляд бросила, оставила всю компанию и говорит:
– Проходите.
Мы с ней ушли в другую комнату и стали разговаривать.
Тогда у нас в Крёкшино жили мои родители. Я не боялась их оставить с Шуйским, потому что знала: как только я уйду, он затихнет. Врач мне сказала:
– Можно, конечно, прислать в Крёкшино наряд санитаров. И что они увидят? Перед их глазами предстанет милейший, обаятельный мужчина, который сидит дома и пьет чай с тортиком.
Оказалось, она и вправду знала, как все будет. Мама мне потом рассказала:
– Как только Шуйский понял, что тебя нет, он вмиг переменился, перестал буйствовать и заявил: «А что, чайку попьем?»
Тортик у нас имелся – праздник все‑таки, 7 ноября.
Я попросила своих знакомых позвонить в Крёкшино, узнать, что там, – я волновалась за родителей и детей. Шуйский сам взял трубку – веселый такой, хороший. Источник раздражения исчез. Он пил‑таки чай с тортом. Я еще раз убедилась: все эти «приступы» – не психическое расстройство, а результат распущенности на фоне определенных человеческих качеств.
Шуйский знал, как возвращать в лоно семьи меня, девочку, выросшую в ласке и любви. Пара нежных слов, рассказ о том, как он меня любит, как он исправится, какая у нас будет замечательная жизнь. Актерище, надо отдать ему должное, он гениальный. Еще и умен чрезвычайно: всегда знал, что мне сказать, чтоб я растаяла… (Шуйский – человек редкостного обаяния, жертвами этого обаяния не раз становились весьма неглупые и проницательные люди) И все. Я снова его. Потом можно денек‑другой потерпеть, не измываться, устроить романтический ужин при свечах. А там – все по новой. Сколько раз я, взрослая женщина, бегала по этому кругу, как дрессированная лошадка по манежу цирка.