Февраля — день произвольной программы 3 страница

—Выскочил однажды я с Яшиным один на один.

Помню, произнеся эти слова, он почему-то рассмеялся.

— Ну и что? — нетерпеливо произнёс я.


В ответ он махнул рукой и сказал:

— Страшно вспомнить!

— Не забили?!

— Ну а как забьешь? — оправдывался
он, — расставит он свои длинные руки и сто­
ит на месте, смотрит прямо в глаза...

— И что? — Мне важно было выяснить
до конца всю психологию этой ситуации.

— И бить некуда! — ответил за Шубина
Александр Петрович Кочетков.

...Мы познакомились несколько лет спу­стя. Было это в Алма-Ате, где «Динамо» иг­рало выездной матч. Константин Иванович Бесков стоял у входа в ресторан, ждал свою команду. Я стоял рядом и задавал вопросы. Никогда он не отказывал мне в беседах. Низкий поклон Вам, Константин Иванович, за это! Чем становлюсь старше, тем больше ценю Ваше благородство и доброту. Кому есть дело до какого-то молокососа, аспиран­та непонятной большинству людей науки психологии. А Вам было дело! Спасибо! Вы видите — я запомнил это навсегда!

...И появился Лев Яшин. И Константин Иванович окликнул его:

— Лёва, подойди. Познакомься, это пси­
холог.

Я замер. Величайший вратарь всех вре­мён и народов подошёл ко мне, протянул РУку, посмотрел мне в глаза и по-доброму улыбнулся.

Свидетели рассказывали, что когда наша сборная играла в Бразилии, толпа людей круглосуточно стояла у отеля в ожидании Яшина. И когда он выходил и направлялся к автобусу, люди вставали на колени.


— Итак ждал два часа.

— Ты считаешь, что два часа — это много?
Он не отвечал, собирался с мыслями. И как

бы подвёл итог своим переживаниям:

— Но знаете, что успокоило?

— Что?

— Она, по-моему, выше меня... А я не люблю,
если девушка выше.

А перед сном, после того как мы оценили про­шедший день, последнее, что он сказал мне:

— Вы знаете, она была не просто выше, а на­
много выше.

Из записных книжек

Многому научили меня мои спортсмены. Сегодня один из них, вручивший мне свой личный дневник на проверку, помог мне осознать, что в своей работе с человеком я борюсь за его будущее.

Понял я это, когда прочёл в его дневни­ке: «Всё хорошее — в прошлом». И в ответ вписал ему свои слова: «И в будущем!»

Именно это нужно человеку от его пси­холога — веру в будущее! Поэтому чаще, чем все другие, психолог произносит эти слова: «Всё будет хорошо!»

Пианист Сергей Пашкевич, которого я опекаю девять лет, когда отчитывался о своей новой победе в международном конкурсе, сказал:

— Благодаря нашей работе я понял, что бороться нужно за каждый день! А раньше я мог махнуть рукой на какой-то день, если он, например, начался не так.


Да, это одна из побед (а значит, и — за­дач) психолога: объяснить человеку «это», научить — как бороться и побеждать! И под­держать его в этой борьбе!

Из письма от 2 мая 1990 года гроссмей­стеру Сергею Рублевскому, которого я опе­кал в основном посредством писем:

— Но ещё раз напоминаю, Серёжа, — ус­
пех решается в ежедневной черновой, ни­
кому, кроме тебя, не видной работе! Понял?
Вот её надо полюбить! В этом один из глав­
ных, и даже решающих, и далеко не всем
известных секретов большой победы!

Сегодня у нас с Максимом Опалевым те­ория. Я листаю свои записные книжки и отдельные фрагменты зачитываю вслух, а потом мы решаем, запишет это он в свой психологический дневник или нет.

— Послушай, — говорю я, — что сказал
Иоанн Кронштадский: «Падшая природа
наша чаще всего расположена согрешить са­
молюбием, корыстолюбием, чревоугодием,
нетерпением, раздражением, озлоблением,
непокорностью, своенравием, гордостью,
презрением, блудом, унынием, малодуши­
ем!» Вот они, твои главные соперники, а не
Дитмер и не Доктор, хотя они и олимпий­
ские чемпионы. Согласен?

— Согласен.

— Запиши.

— Записываю.

Максим Опалев — герой моей сегодняш­ней профессиональной жизни, одиннадца­тикратный чемпион мира, как трагедию пе-


реживший серебряную медаль Олимпиады в Сиднее. Мою симпатию он вызвал сра­зу, когда непрофессиональной журналис­тке ответил: «С какой победой? Вы что,

смеётесь?»

Наши номера по соседству, и по несколь­ко раз в день он заходит ко мне, просит сделать ещё один сеанс, или садится в крес­ло и берёт что-нибудь почитать, или задаёт свой очередной вопрос. Чаще всего он го­ворит о двадцать восьмом августа. Это — финал в Афинах. Его ждёт встреча с двух­кратным олимпийским чемпионом немцем Дитмаром, кому он проигрывает в после­дние годы.

— Рудольф Максимович, для меня сейчас
главное в жизни двадцать восьмое августа.

— Задание понял, — спокойно отвечаю
я, — двадцать восьмого августа ты будешь в
полном порядке.

— А вдруг я не засну ночью?

— Заснёшь, я обещаю! Буду всю ночь ря­
дом с тобой. Буду контролировать твой сон.

— А спать не будете?

— Ради дела, ради тебя не буду. Не впер­
вой! Не только для тебя, для всех проблема
заснуть в последнюю ночь. Но, скорее все­
го, посплю на полу, рядом с твоею крова­
тью. Мне не привыкать. Но то, что ты бу­
дешь спать, можешь не сомневаться.

...На другой день тема та же — о двадцать

восьмом.

— Вот Вы сегодня высоко оценили мой
контрольный заезд. Но вчера я был спокоен
и ночью полноценно спал. А если бы вчера
было двадцать седьмое августа?


— И двадцать седьмого у нас всё пройдёт
гладко. Распишем день по часам, будем всё
время вместе и проведём день идеально.

...И в последующие дни в каждой беседе он заговаривал о «двадцать восьмом». И даже я стал опасаться и Дитмара, и встречи с ним на предстоящем чемпионате Европы, и это­го дня — двадцать восьмого августа.

Я оглянулся в своё прошлое, на этот раз за помощью, и вновь увидел Владимира Спири-доновича Майсурадзе — тренера грузинских борцов и услышал его слова: «Бросай смелее, я отвечаю!» В ближайшей беседе о «двадцать восьмом» Максим услышал от меня:

— Двадцать восьмое августа я беру на себя.
Ты же знаешь, этих двадцать восьмых чисел
было в моей жизни столько!.. И мои спорт­
смены всегда побеждали!

Вечером этого же дня я услышал, как Максим кричал кому-то по телефону: «Ру­дольф Максимович сказал, что берёт всё на себя!» И облегчённо смеялся!

И больше пока (а сегодня шестое июня) к «теме № 28» (так я её называю сейчас) он ни разу не возвращался. А совсем недавно на чемпионате Европы Максим разгромил Дитмара на двух дистанциях.

И теперь, а в этом и специфика практи­ческой психологии, я как психолог могу кон­кретно ничего больше не делать.

А должен одно: быть во всех последую­щих очных и заочных (по телефону) встре­чах и беседах тем же — уверенным в спортсмене, внешне спокойным и беззабот­ным, всё взявшим до двадцать восьмого ав­густа включительно на себя и ожидающим


 
 

го г-■[ с™

этого страшного для спортсмена дня с радо стью и нетерпением. Я давно сформулиро! вал положение: ничто так не объединяет ncj холога и спортсмена, как мечта о победе!

Лишь иногда, совсем редко Максим по| вторяет:

— Рудольф Максимович, но двадцат
восьмого числа Вы должны быть со мной! |

...Но сегодня он вошёл в мой номер инач Резко открыл дверь, прошёл к письменному столу, взял страницы моей будущей книги и стал вчитываться в содержание текста.

— Ты же читал это, — говорю я ему.

— Рудольф Максимович, — подчёркнуто
чётко произносит он, — кажется, я нашёл
самое главное: «Каждый чемпион имеет
свой секрет, как призвать на помощь весь
мир в тот день, когда он бьёт мировой ре­
корд!»

— Правильно! Молодец! Это самое глав­
ное!

— Я чувствую, — продолжает он, — что
это самое главное, хотя объяснить логичес­
ки сейчас не могу.

— А и не надо объяснять. Главное, что т:
чувствуешь! Это только твой секрет. Ты
тоже чемпион! А со временем объяснишь
себе логически. Есть известное выражение:
«Не важно, что делаешь, а важно — как чув­
ствуешь!»

— Подождите, — говорит Максим, — это
я тоже запишу.

...А когда Максим уйдёт к себе, сразу на­беру Лену Бовину и скажу:

— Леночка, есть что записать.


— Записываю, — сразу отвечает она (днев­
ник всегда при ней).

Диктую всю фразу и говорю:

— Слова «призвать на помощь весь мир»
подчеркните!

— Это как понять? — всегда спрашивает
она.

— Пока не будем расшифровывать, — от­
вечаю я, — пусть глаза перечитывают, и
смысл дойдёт. Но важнее прочувствовать! Вы
поняли меня?

— Взято под контроль! — всегда отвечает
она при получении каждого нового задания.

Работа на уровне интеллекта — как это важ­но и для меня! Совсем иной уровень работы и уровень отношений с опекаемым человеком, не только с любимым, но и уважаемым.

С Леночкой Бовиной соединяемся по не­сколько раз в день, хотя она далеко, в Па­риже, играет в «Ролан Гаррос». Звонит то она мне, то я ей.

— Леночка, предлагаю взять на вооруже­
ние лозунг Лэнса Армстронга: «Сегодня луч­
ше, чем вчера!»

— Это как? — тот же её вопрос.

— Хоть в чём-то, но лучше. В состоянии,
в самоотдаче, в концентрации. И предлагаю
следующее: запись каждого дня завершать
этой фразой: «Сегодня лучше, чем вчера!».

— Хорошо, принимается, — говорит она,
и мы прощаемся.

Но раздаётся её звонок, и я слышу:

— Рудольф Максимович, что-то не то. На­
пример, сегодня у меня не было лучше, чем
вчера. Но всё равно, писать?


 




— Тогда видоизменяем лозунг, Лэнс про­
стит. Предлагаю такой вариант: «Завтра луч­
ше, чем сегодня!» Как самоприказ на завт­
рашний день!

— Да, вот это подходит. Я целую Вас.

— Я Вас тоже.

...Работа на уровне интеллекта — главный резерв в работе со спортсменами сегодня! Современный спортсмен готов к этой рабо­те. Но тренер, почему-то даже тот, кто на это способен, этим не занимается. В этом необходимо разобраться.

После ужина всегда с Максимом гуляем, и тему для разговора находим легко.

— Не пойму лыжников, — говорю я, — го­
тов понять штангистов, там есть магия побе­
ды над железом! Ты согласен? Хрупкий чело­
век, состоящий из мышц и костей, суставов и
связок, поднимает железо, иногда превосхо­
дящее личный вес штангиста в два-три раза!
Но в чём находят кайф лыжники — не пойму.
Сплошное страдание! Один мазохизм.

— Как и велосипед, — говорит Максим.

— Нет, — возражаю я, — с велосипедис­
тами я работал, и они мне многое объясни­
ли. В велосипеде есть магия скорости. И есть
магия в боксе, магия смертельного боя один
на один на ограниченном канатами про­
странстве.

Оба задумались и идём в молчании. А ма­гия гребли, в чём она? — думаю я. Никогда не задумывался об этом, и соревнования по гребле практически не смотрел. Не мой мир — говорил я себе и переключал програм­му телевизора. И вот жизнь привела меня в


этот мир, и один из его представителей се­годня стал одним из самых близких мне людей. Я спрашиваю его:

— Максим, а вот твоя гребля? В чём её
магия? В чём прелесть, которую ты чувству­
ешь как никто другой?

Он остановился, смотрел вперёд, вдаль, и улыбка вдруг украсила его лицо. Жестику­лируя и тщательно подбирая слова, Максим заговорил. Но смотрел не на меня, а туда же, в ту же даль.

— Атака веслом с последующим полным
слиянием с каноэ, водой и природой!

— Как ты сказал! — восхищённо прервал
я его. — Атака веслом! Прекрасно!

А он вновь заговорил. Глаза горели, улы­бался.

— Да, стоишь на колене, а вода внизу,
под тобой, чистейшая как зеркало! Стоишь
над ней, и ты атакуешь!

— Атака веслом! Это ты придумал?

— Да! — смутился он.

— Гениально! — восхитился я.
...Вернувшись поздно вечером к себе в

номер, я ещё долго не ложился. Вспоминал наш разговор и записал каждое слово Мак­сима в свою записную книжку.

Магия незнакомого дела! Да, од­ной, и двух, и трёх жизней всё равно не хва­тит, чтобы познать всё, что переживают дру­гие. Как преобразился Максим, когда я спро­сил его о деле его жизни, о тайне этого дела, о магии, которая берёт в плен человека, околдовывает его!

И она, эта магия, есть везде, в каждом человеческом деле! Как и в каждом отдель-


ном человеке, только надо уметь спросить его об этом, уметь зажечь! И в том же лыж­ном спорте, столь легкомысленно вынесен­ном мной из числа магических видов чело­веческой деятельности, разве нет своей ма­гии? А магии сплошного преодоления разве не существует в этом мире? Преодоление себя, своей безумной усталости, состояния на грани жизни и смерти? И разве не такая же, как сегодня была на лице Максима, блуждает счастливая улыбка у тех, кто пер­вым преодолевает дистанцию в 50 километ­ров, кто победил прежде всего себя в беспо­щадном и добровольно выбранном испыта­нии? Магия мазохизма — есть и такая!

Может быть, человек и идёт на всё это ради только одного — выдержать, преодо­леть, победить, улыбнуться самому себе и ещё более высоко оценить себя — человека!

Познать и понять магию незнакомого дела и чужого мира — одна из обязательных про­фессиональных задач психолога.

...И опять бессонная ночь. У меня так и бывает всегда: будто разбудил я что-то там, в глубине своей психики, и не уймётся мозг за компанию с душой, пока не проведу я психо­анализ ещё одного явления жизни до логи­ческого конца, пока не разгадаю его, этого явления, тайну. Или подумаю, что разгадал. А через пару лет посмеюсь над собой, и по­могут мне в этом мои новые и снова люби­мые спортсмены, на примере которых я ещё и ещё раз буду убеждаться в том, что спорт как сфера человеческой деятельности спосо­бен всегда ставить перед исследователем но­вые, всё более усложняющиеся задачи, и впол-


не вероятно, что практически он вообще не­познаваем! А значит, и это более чем устраи­вает меня, отдавшего всю свою жизнь спорту, что он — спорт — бесконечен, безгра­ничен, вечен! И бессмертна и неиссекае-ма его магия!

...Магия! Это и есть то, что привлекает лич­ность к данному явлению, то, что импониру­ет, очаровывает, отравляет. «Чем ты "отрав­лен"?» — давно включил я этот вопрос в чис­ло тех, которые задаю спортсмену при знакомстве с ним. Каким явлением жизни, му­зыкой, охотой к перемене мест, женщиной или мужчиной, стремлением к победе и славе?

А чем он — наш ребёнок — будет «отрав­лен» в своей будущей деятельности, в глав­ном деле своей жизни: карьерой, материаль­ными стимулами или самим творческим про­цессом? В чём его предназначение, в чём он талантливее других, в чём преуспеет, победит?

Не в этом ли главная задача нас — роди­телей и воспитателей всех мастей в диапа­зоне от детского сада до аспирантуры? Не в этом ли наша святая ответственность, наш долг? Не за это ли с нас потом обязательно спросится на главном Суде — кого мы оста­вили после и вместо себя?

* * *

Но и сегодня Лёша такой же, ушедший в- себя, Не реагирующий на сигналы из внешнего мира. Эта картина знакома мне, и я, в отличие от Тать-Яны Анатольевны, не паникую. А она терзает и Терзает меня вопросами. Вчера она была увере-На> что он заболевает, и настаивала на визите к


врачам. У борта, пока Лёша молча, без эмоций выполнял свою программу работы, мне пришлось выдержать такой диалог:

— Если что-то болит, надо идти к врачу. Это
Вы считаете, что всё можно лечить руками.

— Почти всё, — отвечаю я, — но зато не две
недели, а два дня.

А Лёша, не обращая на нас внимания, прыга­ет один четверной за другим. Я резко меняю тему:

— Татьяна Анатольевна, он очень много прыгает.

— Да, я тоже так считаю, — отвечает она, де­
лает два шага влево, и теперь мы стоим плечом к
плечу, как давно не стояли.

— Что с ним? — спрашивает она.

— Просыпался этой ночью двенадцать раз. Но
это нормально.

— Нормально?

— Нормально.

— Вы на меня не обижайтесь. Скажите: «Таня,
надо так!» И я буду так! — Но наш Лёша всё чаще
посматривает на нас, и я говорю:

— Лучше вернитесь на своё место, а то он ду­
мает, что мы выясняем отношения.

— Хорошо, я пойду. Я Вас люблю.

— Я Вас тоже.

...Ужинаем за одним столом с прыгунами с трамплина. И вновь я узнаю много нового:

— У нас кто не пьёт, тот не прыгает, — гово­
рит олимпийский чемпион в этом виде спорта.

Татьяна Анатольевна отвечает ему: «Значит, не зря в шести видах спорта введён допинг-конт­роль на водку».

— А какие это виды? — спрашиваю я.

— Те, где присутствует страх, — отвечает мне
олимпийский чемпион.


— ...Всё-таки что с ним? — первое, что спра­
шивает Татьяна Анатольевна, когда мы остались

одни.

__ Думаю, что за сорок восемь пустых часов

он всё обдумал, передумал, а этим выходные и опасны. И понял, что пошли самые страшные в его жизни дни — ожидание старта. И ещё он оце­нил всё сделанное за это время — весь свой ад­ский труд, и все свои болячки, и голод, и сум­марное утомление, и одиночество — и испугал­ся... не выиграть Игры, а ведь он всё сделал для победы! Это тот случай, когда человек на преде­ле! И сейчас у него одна задача, даже сверхзада-qa _ выдержать оставшиеся дни без потерь, то есть не заболеть, не переработать и в то же время не недоработать. И ещё — где взять эмоции, ведь в вашем виде они необходимы. Поэтому он и ушёл в себя, перестал улыбаться и реагировать на шутки, бережёт «последнее». И даже «спаси­бо» после сеансов перестал говорить, чего рань­ше никогда не было. Но я не обижаюсь. Сейчас, дорогая Татьяна Анатольевна, нам надо забыть о себе. И не говорить ни одного лишнего слова!

Наш главный тренер тоже уходит в себя, рас­сматривает свои ладони, потом подводит итог услышанному, и тон её самый решительный:

— Да, пора заткнуться!

Из записных книжек

Сегодня снова я сказал себе: «Не забывай о тренере, о судьбе тренера. Уходишь целиком в спортсмена, его личность доминирует в твоих мыслях и в твоей душе и доминирует абсо­лютно, на все сто процентов, а о тренере вспо­минаешь мельком и идешь к нему, не о нём


думая, а о себе, о проснувшемся вдруг жела­нии просто поговорить, пообщаться, отвлечься от этой утяжеляющейся с каждым днем до­минанты и ужесточающейся ответственности за исход предстоящего боя.

У психолога кроме опекаемого и почти все­гда любимого спортсмена есть еще его наука, в голове всегда анализ происходяще­го, итоговое осмысление, формулирование психологических законов, иногда — откры­тия, будущие статьи и книги. И это остается с тобой навсегда, даже в том случае, если рабо­та с человеком завершена. И пусть расставаться всегда грустно, а в отдельных случаях по-на­стоящему тяжело, но твой опыт еще более обо­гатился, то есть всё это было не зря. А трене­ру после ухода ученика остаётся пустыня. В этом существенное различие.

А вот как переживает тренер поражение в решающем матче, после упущенного в пос­леднем туре чемпионства. Клаус Топпмел-лер, тренер немецкого клуба «Байер»: «Пе­ред матчем надеялся, что футбольная спра­ведливость восторжествует. После игры выл как собака. Прекратил плакать только тог­да, когда обнял Михаэля Баллака: мне его нужно было успокоить».

Можно ли назвать лёгкими переживания успешного тренера? Слово чеху Владимиру Вуйтеку (хоккей): «Теперь-то я знаю, что, когда тренера качают после чемпионства, перед глазами проносится весь сезон. Каж­дая минута. Матчи плей-офф идут так быс­тро, что моментами кажется, будто теряешь рассудок. Забываешь, что было вчера. Иг­рокам проще — отыграли и отключились.


I


Забыли. Тренер обязан помнить всё. Обя­зан не спать ночь — думать, кого отчислять, кого включать в заявку, два-три раза про­смотреть матч... Закончился чемпионат, а я ещё две недели вскакивал посреди ночи: «Третья игра сегодня? Четвертая?»

Не забывай о тренере, о его судьбе. Он тоже отдаёт всю свою душу».

Человек на пределе. Ещё один пси­хологический феномен, совершенно не изу­ченный «великой» наукой психологией. О кавычках и великой науке позднее. Изу­чать такого человека невероятно трудно, практически невозможно. Во-первых, он не подпускает к себе никого, за исключением тех отдельных людей, кто решил эту неве­роятно сложную задачу — завоевать абсо­лютное доверие. Во-вторых, как уже гово­рилось, он ушёл в себя, закрылся и даже на необходимый для дела диалог с самыми близ­кими людьми тратиться он не будет — ведь остатки эмоций ему надо сохранить для глав­ного. И в-третьих, как и какими методиками представитель психологической науки соби­рается изучать личность человека, стоящего иногда на краю гибели, а так и только так спортсмен-олимпиец оценивает своё возмож­ное поражение. Ну что, — хотел бы я спро­сить у человека, пришедшего в спортивную команду с полным портфелем тестов, — что вы собираетесь узнать об этом человеке? Уровень его тревожности, например? На это я отвечу более чем ярким примером из тех же шахмат. Чемпион мира на протяжении Уже пятнадцати лет Гарри Каспаров в этом


тесте займёт одно из первых мест. Но это не значит, что он «тревожится» за судьбу пред, стоящей партии и боится конкретного сопер­ника. Нет, имеет место другое — его реак­ция, реакция его нервной системы на пред­стартовую ситуацию, вот и всё! И ничего нового, используя данный тест, вы ему не скажете. А практически помочь ему тем бо­лее не сможете, хотя бы потому, что он близ­ко к себе вас не подпустит. И в очередной раз такой психолог скомпрометирует науку, которую он представляет. Как это было со­всем недавно, когда Станислава Георгиевича Ерёмина уговорили (целая бригада психоло­гов) обследовать сборную России по баскет­болу накануне чемпионата мира. Изучали они, естественно, то же самое — нейротизм, тревожность и т.п. — «Времени они у нас отняли вагон, — рассказывал мне главный тренер сборной, — но, главное, ничего но­вого мне они о людях не сказали. Всё это я знал и без этих исследований».

До боли обидно мне слышать о психоло­гах подобное. Ещё больнее видеть несметное число преподавателей психологии, в своей жизни ни дня не работавших практическими психологами и передающих следующему за ними поколению знания, полученные из учебников, авторы которых тоже никогда не работали с живым человеком, и всё напи­санное ими — это фантазии, сочинённые за письменным столом.

Читая свой авторский курс, в процессе подготовки к таким глобальным по практи­ческой значимости темам, как «психологи­ческая поддержка» и «психологическая ат-


мосфера», я обнаружил, что «горе-авторы» в своих рекордных по объёму монографиях умело избегали этих тем. И мне стало ясно — почему. Потому что даже при наличии та­ланта не знающий жизни психолог не смо­жет ничего нафантазировать за своим пись­менным столом на эти темы. Только побы­вав в десятках и сотнях коллективах, дыша этой атмосферой, познав на себе ту атмос­феру, которую создаёт лидер-диктатор, или лидер-демократ, или коллективное, мафи­озное по сути и духу руководство, ты спосо­бен разобраться в сути этого явления, а так­же в том, как помочь человеку, тому же спортсмену во всех возможных психологи­ческих атмосферах.

Теперь мне понятно, почему так быстро «вылетают» из спортивных команд психо­логи, которых учили не практические пси­хологи, а «преподаватели психологии», те самые «честные работники стола» (я — о преподавателях факультета психологии Санкт-Петербургского университета), не по­дошедшие ко мне, вернувшемуся после Олимпийских игр, ни разу и не спросившие: «Ну как там на Олимпийских играх, расска­жете?». А ведь там есть и те, кто преподаёт психологию спорта! Беда.

* * *

Но не об этой беде надо думать, — сказал я б когда рассмотрел в полутьме номера лицо приготовившегося к сеансу и уже закрыв-

Щего глаза. Я увидев вблизи его лицо, и ком под-

СтУпил к горлу.


— Опять не спал всю ночь, — сказал он, не
открывая глаз.

И снова я ответил:

— Это нормально.

А себе сказал: «Сегодня я не уйду, Лёшенька, пока ты крепко не заснёшь. Это я тебе обещаю!»

Из записных книжек

У Антона Семёновича Макаренко я на­шёл эти слова: «сдержанная воля» и сразу внёс в свою записную книжку.

Именно «сдержанная», не проявляющая­ся, как у людей диктаторского стиля, в по­стоянных криках, в резких жестах, в стабиль­но жёстком выражении лица.

А у психолога в его имидже воля должна быть обязательно завуалирована, не бросать­ся в глаза, быть «сдержанной». Но опекае­мый психологом человек должен чувствовать и знать, что воля его личного психолога все­гда на месте, всегда наготове, и она мгновен­но будет призвана ему на помощь, усилит его в трудную минуту, а может быть, и спасёт.

Есть категория психологов, отстаивающих следующую свою позицию: в жизни психолог имеет право оставаться человеком. Этой точ­ке зрения я дал бой на 1-й всесоюзной кон­ференции по экзистенциальной психологии, обвинив таких психологов в неспособности и в нежелании работать над собой, над своими слабостями. Потому что судьба психолога — быть личным примером, ив связи с этим он не имеет права на всё чисто челове­ческое — горевать, скучать, печалиться, выг-


лядеть недостаточно оптимистическим и, даже изредка, слабым. Таким он людям не нужен! И об этом необходимо предупредить всех тех, кто хочет избрать эту профессию повышен­ного риска.

В номере сразу открываю блокнот «для идей», вспоминаю лицо Лёши и записываю: человек на пределе — ещё один пси­хологический феномен, который, как ниг­де, можно детально рассмотреть в спорте. Сконцентрированное состояние, экономное поведение, отсутствие реакций на всё по­стороннее и в том числе на удачную шутку и на самый смешной анекдот. Ему не до это­го! Скоро решается главное в его жизни, к чему он шёл целых семнадцать лет!

Что ещё вижу я, его психолог, подпущен­ный, как никто другой, совсем близко к сфере его переживаний, к жизни его внут­реннего мира.

Пресс постоянного недоволь­ства (человек ожесточается (!). Из­лишни не только шутки и анекдоты, но и доверительные беседы (!!!), а реакция на них исключена, в эмоциональ­ной сфере им нет места (!) — идёт на­копление эмоций, а не их трата.

Юмор неадекватен ситуации и задачам деятельности, и потому мой образ, образ психолога, должен носить черты абсолютной концен­трации, жестокости и даже су­ровости — в этом его адекватность!

Таким и только таким должен быть я в эти дни, потому что любая неадекватность


 




может быть не понята спортсменом и нару­шить наше единство. И я вспомнил эпизод вчерашнего дня, когда после блистательной тренировки Лёша вышел из раздевалки, а я, увидев его, не смог спрятать улыбку. И сра­зу «получил» вопрос:

— Не рано мы начали улыбаться?

— У меня предчувствие, — ответил я ему.

— Всё только начинается.

— Это для непосвященных.

Этот диалог я записал тоже, но не в блок­нот для идей, а в личный дневник. Давно усвоил закон — фиксировать всё, что слышишь от спортсмена, и — всё, что говоришь ему. Затем при подготовке к новой встрече с ним очень полезно перечитать всё это и таким об­разом подготовиться к очередному диалогу, к очередному коварному вопросу, к проверке тебя как человека, на волю которого спорт­смен хочет опереться в свою трудную минуту. Быть опорой— пожалуй, главное пред­назначение психолога!

Я давно понял, что задача номер один практического психолога, помогающего че­ловеку, стать для него опорой, чтобы было ему за кого «держаться». Но чтобы быть опорой, надо обладать рядом личностных качеств. Каких? Драматург Алла Соколо­ва, пишет о режиссёре Георгии Товстоно­гове: «Товстоногов обладал человечес­кой стабильностью, которой лишены многие лидеры. Они ведь все или пьют, или сходят с ума, или колются, а в Товстоного­ве было то, что от судьбы, — равнове­сие. Он не позволял себе разрушаться, рас-


сыпаться — тоже уникальная черта. И по­этому люди рядом с ним могли чувствовать опору».

Всё верно, и психологу ни в коем случае нельзя, несмотря на возраст, на получаемые раны от поражений и прочего, становиться слабее, разрушаться, рассыпаться. Но не ду­маю, что это — от судьбы. Частично — да, но есть ещё самодисциплина, самоконтроль, а главное, всё-таки, любовь к тем, кого опе­каешь. Ты очень боишься их разочаровать, а в конечном итоге — и потерять. В своём личном дневнике, веду который последние сорок лет, в перечень параметров своей лич­ности, которые оцениваю ежедневно, я впи­сал: «человеческая стабильность». А сделав это, сказал себе: «Работа продолжается, борь­ба с самим собой продолжается!» Такова судьба психолога!