Слава богу, нет, но рука иногда ее подводит, ей все время надо упражнения делать. Пальцы работают не на сто процентов
Человек, который ее пытал, мертв, — сказала я.
Эдуард глянул на меня холодной синевой глаз:
Ты его убила вместо меня.
Ты как-то занят был.
Да, я умирал.
Но не умер.
Был так к тому близко, как никогда раньше. Но я знал, что ты спасешь детей. И сделаешь все как надо.
Эдуард, вот этого не надо.
Чего именно?
Не надо на меня переваливать часть ответственности за прерванное детство Питера.
Анита, он не ребенок.
Но он и не взрослый.
Как ему вырасти, если никто ему не покажет, как?
Эдуард, мы выступаем против таких опасных вампиров, с какими нам еще не приходилось воевать. У Питера просто не может быть еще такой квалификации. Не может быть того уровня, сколько бы ты его ни учил. Если ты хочешь, чтобы его убили — ладно, он твой ребенок, но я в этом не участвую. Не буду помогать тебе устраивать его гибель в дурацком мачистском обряде инициации. Не буду, ты понял? И тебе не позволю. Если ты не можешь его отослать домой, могу я.
Как? — спросил он.
Что значит как? Скажу ему, чтобы уматывал домой к этакой матери, пока его не ухлопали.
Он не поедет.
Я ему смогу показать, что его крутизны тут не хватает.
Анита, не унижай его. Пожалуйста.
Вот это «пожалуйста» меня добило.
Ты предпочтешь, чтобы его убили, чем чтобы унизили?
Эдуард проглотил слюну так шумно, что я услышала. И отвернулся, скрывая лицо — не слишком хороший признак.
В шестнадцать лет я бы предпочел смерть унижению от любимой женщины. Ему шестнадцать, и он мужчина — не делай этого, Анита.
— Чего? Повтори-ка…
Ему шестнадцать, и он мужчина. Не унижай его.
Я подошла к нему, зашла с другой стороны, чтобы он посмотрел мне в глаза:
Я не про это.
Эдуард повернулся ко мне, и в его глазах читалась настоящая мука.
Боже мой, Эдуард, в чем дело?
Психотерапевт сказал, что такое событие, которое с ним произошло, как раз в момент пробуждения сексуальности, может оказаться определяющим.
И что это значит?
Это значит, что в его представлении секс и насилие полностью перемешались.
О’кей, поточнее: что это значит конкретно?
Это значит, что у него были две девушки за этот год. Первая — идеальная. Тихая, почтительная, хорошенькая. Смотрелись как ангелочки.
И что случилось? — спросила я.
Как-то позвонили его родители и спросили, что за псих наш сын, что так грубо поступил с их дочерью.
Грубо — это как?
Обычным образом. Она была девственницей, и они слишком поторопились, без прелюдии.
Случается, — сказала я.
Но девочка утверждала, что когда она ему крикнула, что больно, он не перестал.
Ну, тут я бы сказала: «Раньше надо было кричать».
Я тоже так подумал — до второй девушки. Вот это была оторва. Настолько стерва, насколько первая ангелом была. Шлялась с кем попало, и все это знали. Она с Питером порвала — сказала, что он фрик. Сама-то она точно фрик: кожа, шипы и пирсинг, причем не просто напоказ. Она сказала, что он ей сделал больно.
Что сказал Питер?
Сказал, что не делал ничего такого, о чем она его не просила.
А это что значит?
Хотел бы я знать.
Он тебе не стал говорить?
Нет.
А почему?
Я думаю, дело в грубом сексе. Думаю, ему неловко об этом говорить, или то, что они делали, достаточно плохо, чтобы он подумал, будто я его сочту извращенцем. А он не хочет, чтобы я так думал.
Я не знала, что сказать, потому промолчала. Иногда ничего лучшего не придумаешь. А потом мне пришла в голову мысль, которую я решила высказать:
Если ты любишь грубый секс, это еще не значит, что ты извращенец.
Он глянул на меня.
Не значит, — повторила я и почувствовала, что краснею.
Это не мое, Анита. Просто меня это не волнует.
У каждого есть нечто свое, что его заводит, Эдуард.
И грубость на тебя оказывает такое действие?
Иногда.
— У ребенка, подвергшегося насилию, реакция может быть самая разная, Анита. Среди вариантов есть два таких: ребенок отождествляет себя с насильником и сам становится насильником, либо принимает на себя роль жертвы. Питер не принял на себя роль жертвы, Анита.