Таинственная пара возвращается после многих лет добровольного изгнания Нед Беттертон 4 страница
Лейтенант постоял с минуту, переводя дух. Он доехал по первой линии до 137-й улицы, пешком добрался до реки – и этот короткий переход забрал все силы.
Черт, как же Винсент д’Агоста ненавидел свою немощь, ненавидел пулю, заставившую заменить клапан сердца на свиной. Медленное, мучительное выздоровление, слабость, бессилие. Одно хорошо: сбросил вес. Но это поначалу. Теперь жир снова накапливался, причем быстро, а тренировками его не сгонишь – как сейчас тренироваться?
Отдышавшись, д’Агоста подошел к дубовой парадной двери, взялся за бронзовый дверной молоток, грохнул хорошенько.
Тишина.
Он выждал минуту, другую. Наклонился к двери, прислушиваясь, но толстые стены и двери не пропускали звуков. Лейтенант грохнул снова. Возможно, особняк и вправду пустует, ведь Констанс Грин в психиатрической больнице. Нет, невозможно. Пендергаст держит прислугу и здесь, и в «Дакоте».
Тихо зашелестел ключ, поворачиваясь в хорошо смазанном замке, и массивная дверь открылась. Коридор за нею был погружен в сумрак, но д’Агоста узнал Проктора, работавшего у Пендергаста шофером и временами изображавшего дворецкого. Обычно бесстрастное и непроницаемое лицо Проктора выглядело теперь суровым, почти неприязненным.
– Мистер д’Агоста, сэр, не хотите ли зайти?
Лейтенант шагнул за дверь, и шофер сразу тщательно ее запер. Затем предложил:
– Не изволите ли подняться в библиотеку?
Лейтенант ожидал ощущения жути – и не удивился ему, идя по длинному коридору, где звук шагов возвращался эхом, в гостиную со сводчатым потолком бледного серо-голубого цвета. В тусклом свете виднелись ряды шкафов с дверцами узорного стекла, за которыми угадывались весьма любопытные предметы.
– Пендергаст дома? – осведомился полицейский.
Проктор замер, обернулся:
– Мне очень жаль, но его здесь нет.
– А где он?
Невозмутимое лицо шофера чуть дрогнуло.
– Сэр, он умер.
Комната поплыла перед глазами лейтенанта.
– Умер? Как??
– Отправился на охоту в Шотландию. С доктором Эстерхази.
– С Джадсоном Эстерхази? Своим зятем?
– Да. Они охотились на оленя. На болоте. Доктор нечаянно застрелил мистера Алоизия. Тот утонул в болоте.
Д’Агоста не поверил своим ушам. Может, ослышался?
– Да что за чушь вы городите?
– Три недели назад мистер Алоизий погиб.
– А как с похоронами? Где Эстерхази? Почему меня не известили?
– Сэр, тела так и не нашли. А доктор Эстерхази исчез.
– Боже правый… вы говорите мне: Эстерхази случайно застрелил Пендергаста, тела нет, а Эстерхази взял и так запросто исчез?
Винсент д’Агоста вдруг понял, что кричит во весь голос. Ну и черт с ним!
Проктор ответил невозмутимо:
– Местная полиция искала много дней. Тралили болото, обыскивали окрестности. Не отыскали ничего.
– Тогда почему вы говорите, что Пендергаст мертв?
– Потому что так говорил доктор Эстерхази на следствии. Он выстрелил и попал в грудь. Потом видел, как мистер Алоизий утонул в топи.
Лейтенант почувствовал, что задыхается.
– Эстерхази сам рассказал вам это?
– Нет, сообщил по телефону инспектор, расследовавший происшествие. Хотел задать мне пару вопросов о мистере Алоизии.
– И больше никто вам ничего об этом не говорил?
– Нет, сэр.
– Где это случилось?
– В охотничьем домике поместья Килхурн в шотландских горах.
Винсент д’Агоста стиснул зубы и процедил:
– Люди просто так не исчезают. Скверно пахнет от этой историйки.
– Простите, сэр, это все, что мне известно.
Лейтенант несколько раз глубоко, до боли в груди, вдохнул.
– Господи боже… ладно. Спасибо, Проктор. Простите, я наорал тут. Уж очень разволновался.
– Не хотите ли зайти в библиотеку? Угостить вас стаканчиком шерри напоследок?
– Шутите? Ну, это нельзя просто так оставить, точно!
– Что вы намерены делать, сэр? – спросил Проктор, пристально глядя на полицейского.
– Еще не знаю. Но можете ставить сто против одного, уж что-нибудь да сделаю.
Глава 13
Инверкирктон
Джадсон Эстерхази сидел у исцарапанной стойки бара в пабе «Полумесяц», уныло потягивая пинту «Гиннеса». Паб был крошечный, под стать деревушке: три стула у стойки, четыре стола, по паре с каждой стороны. Пока в пабе никого не было, кроме Эстерхази да хозяина, старика Макфлекно, но пять часов вечера не за горами, а там и посетителей прибавится.
Эстерхази допил «Гиннес», и старик тут же предложил:
– Еще кружку, сэр?
Гость изобразил сомнение.
– Почему бы и нет? – проговорил он задумчиво. – Надеюсь, доктор Роскоммон будет не против…
– Само собой, ведь мы ему и не скажем! – хихикнул бармен.
Помянули доктора – а вот и он, виден сквозь большое круглое окно в двери паба. Роскоммон быстро шагал по улице. Остановившись у двери своей приемной, он ловко, привычным движением кисти повернул ключ в замке, зашел внутрь и закрыл дверь за собой.
Разыгрывая днем раньше сердечный приступ, Эстерхази отчетливо представлял себе типичного деревенского доктора: простодушный и грубоватый, краснолицый, пожилой, но мускулистый, привыкший управляться с людьми, а заодно с больными коровами и лошадьми. Но Роскоммон его удивил. Доктор оказался худощавым человеком немного за сорок, с умным проницательным взглядом. Пациента он осмотрел с холодным отстраненным профессионализмом, чему Эстерхази мог только позавидовать. Быстро определив, что в болях ничего страшного нет, Роскоммон тем не менее посоветовал несколько дней отдыха. Эстерхази ждал такого совета и обрадовался сбывшимся ожиданиям: прекрасный повод застрять в деревне и обследовать ее. И главное, удалось встретиться с местным доктором. Эстерхази надеялся подружиться с ним и выудить кое-какую информацию, но тот проявил себя воплощением шотландской сдержанности и не отклонялся от медицинской темы. Возможно, он такой по натуре. Или скрывает что-то, не желает выдавать чужаку?
Принявшись за новую пинту «Гиннеса», Эстерхази задумался. Что делает человек, подобный Роскоммону, в удручающе захолустном Инверкирктоне? Несомненно, он мог бы открыть преуспевающую практику в большом городе. Если Пендергаст совершил невозможное и сумел выжить, он наверняка обратился к Роскоммону. Больше никто здесь не смог бы помочь раненому.
Дверь паба открылась, и зашла женщина, Дженни Протеро. Эстерхази казалось, что он уже повидал практически весь чертов городишко. Миссис Протеро держала сувенирную лавку, а заодно – поскольку сувениры особых денег не приносили – обстирывала весь Инверкирктон. Толстенькая, добродушная, с лицом краснее вареного рака. Хотя день выдался теплый, она обмотала шею толстым шерстяным шарфом.
– Эй, Пол, привет! – бросила она хозяину, усаживаясь на стул у стойки со всей возможной при ее двухстах фунтах грацией.
– Добрый вечер, Дженни! – ответил Макфлекно, вытирая перед гостьей исцарапанную стойку.
Он нацедил пинту горького и поставил на картонный кружок перед Дженни.
– Мистер Дрейпер, как вы сегодня? – спросила та у Эстерхази.
– Спасибо, гораздо лучше вчерашнего, – ответил он, улыбнувшись. – Кажется, просто потянул мышцу.
– Рада слышать, – понимающе кивнула женщина.
– Вашему доктору Роскоммону надо сказать огромное спасибо.
– Да, он отличный спец, – вставил хозяин. – Повезло нам с ним.
– Он кажется великолепным врачом.
– В Лондоне учился, и всякое такое, – подтвердил Макфлекно.
– Честно говоря, мне удивительно, что его здесь держит? Кажется, тут и работы ему нет.
– Он единственный на двадцать миль в округе, кто может лечить, – сообщила Протеро. – По крайней мере, с прошлой весны, когда старый Грастнер помер.
– Значит, доктор сильно занят? – спросил Эстерхази как бы между прочим, потягивая «Гиннес».
– Ну да, – ответил бармен. – Всегда к нему посетители. Он их в любое время принимает.
– В любое время? Удивительно. Для провинции странно, правда?
– Отчего же? У нас, как и везде, разные случаи бывают, – ответил старый Макфлекно. Он кивком указал на докторскую приемную. – Иногда и за полночь свет в окнах. Работает.
– Да неужели? И когда такое в последний раз случилось?
Старик задумался.
– Хм, три недели тому. Или больше? Не помню точно. Однако оно не слишком часто случается. Я запомнил еще и потому, что он на машине выезжал, два раза. Поздно – уже за девять было.
– Должно быть, это бедняжка миссис Блур, – предположила Дженни Протеро. – Она в последние месяцы совсем плоха.
– Доктор ехал не в сторону Хифа, – возразил бармен. – На запад держал, я слышал.
– Но в той стороне одни болота, – удивилась женщина.
– Может, с гостем в охотничьем домике что случилось, – сказал Макфлекно.
Дженни отхлебнула горького:
– Ага, вот вы сказали, и я припомнила: как раз в то время белье в стирку от доктора оказалось все в кровавых пятнах. Из его кабинета, точно.
– Правда? Какое белье? – спросил Эстерхази, чье сердце лихорадочно заколотилось.
– Обычное. Простыни, наволочки.
– Ну, Дженни, тут ничего странного, – возразил старик. – У здешних фермеров постоянно беды: то побьются, то покалечатся.
– Да, но не в середине же ночи, – подумал вслух Эстерхази.
– Мистер Дрейпер, это вы про что? – озадаченно спросил бармен.
– Да так, пустяки, – поспешно ответил Эстерхази и залпом допил пиво.
– Еще одну?
– Нет, спасибо. Но позвольте мне угостить вас и миссис Протеро.
– С радостью, сэр, и большое спасибо!
Эстерхази кивнул, не глядя на старика. Взгляд доктора устремился через улицу, за круглое окно в двери, к выкрашенной в кремовый цвет приемной Роскоммона.
Глава 14
Мэлфорш, штат Миссисипи
Нед Беттертон остановился у пыльной витрины кафе «Идеал», зашел внутрь, вдохнул полной грудью аромат жареного лука и бекона и заказал чашку некрепкого сладкого кофе. Звания «кафе» место вряд ли заслуживало, но и Мэлфорш едва ли мог называться городом – бедней церковной крысы, грязный, разваливающийся и наполовину заброшенный. Молодые, кто мог блеснуть хоть каким-то талантом, стремились уехать поскорее в большие оживленные города. И оставляли неудачников дома. Четыре поколения неудачников – и вот он, нынешний Мэлфорш. Черт, ведь Нед вырос в таком городишке. И к несчастью, бежал оттуда не слишком резво. В результате бежит до сих пор, изо всех сил, но прибежать никуда так и не смог.
Впрочем, кофе тут не совсем дрянной, да и внутренность напоминает родное кафе. Крути не крути, а Неду нравились простодушные забегаловки такого пошиба, с крепкомясыми официантками, с дальнобойщиками, мощно налегающими ожирелыми животами на столы, с сочащимися жиром гамбургерами, с заказами, сообщаемыми криком во весь голос, с крепким горьким кофе.
Нед первым в семье окончил школу, не говоря уже про колледж. В детстве он был мелкий, тощий. Мать растила его одна. Отец сидел в тюрьме за грабеж заводика по разливу кока-колы. Карьерист-прокурор, безжалостный судья – в итоге двадцать лет. Отец умер от рака за решеткой. Беттертон знал, что отец умер от безнадежности и отчаяния. А смерть отца убила мать.
В результате Беттертон привык считать, что у власти всегда лживые и эгоистичные до мозга костей сукины дети. Потому и пошел в журналисты. Думал, что сможет бороться с такими без пистолета в руках. Одна беда: с дипломом заурядного колледжа по специальности «Медиа и коммуникации» он сумел устроиться лишь в «Эзервилльскую пчелу». Торчал в ней уже пять лет, тщетно стараясь перевестись в газету побольше. «Пчела» – по сути макулатура, предлог бесплатно и назойливо загрузить обывателя рекламными объявлениями. Выпуски «Пчелы» стопками лежали на бензоколонках и в супермаркетах, бери – не хочу. Владелец Зик Крэнстон, издатель и редактор в одном лице, смертельно боялся обидеть любого, кто с минимальной вероятностью мог бы дать рекламное объявление. Потому никаких расследований и обличений, никаких злободневных рассуждений о политике.
– Работа «Пчелы» – продавать место под рекламу, – говаривал Крэнстон, отлепив разжеванную зубочистку от нижней губы.
Отчего-то зубочистка всегда прилипала и болталась на его губах.
– Не пытайся раскопать новый «Уотергейт», – поучал Зик. – Только читателей распугаешь, и рекламодателей тоже.
В результате портфолио у Неда было как у сотрудника «Женского мира». Заметки о повседневной чепухе: спасенных песиках, благотворительных распродажах церковной выпечки, школьном футболе и посиделках местного бомонда. Неудивительно, что с таким багажом Неда не приглашали на интервью в настоящие газеты.
Беттертон покачал головой. Черта с два он останется в Эзервилле на всю жизнь! Но чтобы выбраться, нужен настоящий хит. Неважно какой: жуткое преступление, скандальная история из жизни знаменитостей или пришельцы с лазерами. Настоящий ходкий сюжет – вот что надо.
Он допил кофе, расплатился и вышел наружу, под утреннее солнце. Повеяло ветром с «Черной трясины», неприятно теплым, вонючим. Беттертон забрался в машину, завел мотор и включил кондиционер на полную мощность. Но с места не тронулся. Прежде чем ввязываться в сюжет, нужно все хорошенько продумать. Стоило неимоверного труда и множества обещаний убедить Крэнстона и получить разрешение на этот сюжет. Сюжет по-настоящему любопытный, обреченный вызвать интерес публики – и стать первым настоящим материалом в его портфолио. Уж из этой возможности надо выдавить все до последней капли.
Беттертон сидел в остывающем авто, прокручивая в голове свои вопросы и реплики, вероятную реакцию, возражения. Несомненно, возражения будут. Спустя пять минут он счел себя готовым. Бросил взгляд на распечатанную карту, найденную в Интернете, тронулся с места, развернулся и направился по неприглядной улице назад, к окраине городка.
Готовя репортажи о всякой невинной чепухе, Нед приучился внимательно выслушивать самые пустяковые слухи и сплетни, пусть сколь угодно банальные и скучные. Так он и узнал о таинственной паре, пропадавшей много лет и объявившейся всего несколько месяцев назад. Эта парочка инсценировала самоубийство. Утренний визит в местный полицейский участок подтвердил: слух правдивый. А дело в полиции оказалось оформленным ужасно небрежно и формально и заинтриговало еще больше.
Нед глянул на карту, затем на ряды убогих дощатых хибар вдоль улицы, усеянной рытвинами. А-а, вот оно, небольшое бунгало, выкрашенное в белый цвет, по сторонам – магнолии.
Беттертон подрулил к тротуару, заглушил мотор и посидел минуту, собираясь с духом. Наконец вышел наружу, стряхнул пылинку с блейзера и решительным шагом направился к двери. Звонка не было, лишь дверной молоточек. Нед ухватился за него и уверенно постучал.
Звук разнесся по дому. С минуту ничего не происходило. Затем послышался звук приближающихся шагов. Дверь открылась, и высокая стройная женщина спросила:
– Что такое?
Конечно, Беттертон не представлял, кого встретит, но уж красивой хозяйку дома точно не ожидал найти. Немолода, разумеется, но поразительно симпатичная.
– Миссис Броди? Джун Броди?
Женщина смерила его взглядом холодных голубых глаз:
– Да, это я.
– Меня зовут Беттертон. Я работаю на «Эзервилльскую пчелу». Не могли бы вы уделить мне пару минут?
– Джун, кто это? – раздался из дома визгливый мужской голос.
«Отлично! – подумал Нед. – Оба дома».
– Нам нечего сказать прессе, – отрезала Джун Броди, отступая на шаг и закрывая дверь.
Беттертон в отчаянии выставил ногу, мешая двери захлопнуться.
– Миссис Броди, пожалуйста! Я уже почти все знаю. Я побывал в полиции, дело доступно для публики. Так или иначе, я об этом напишу. Но я подумал, вы же захотите, чтобы и ваша точка зрения прозвучала, правда?
Она с минуту молча сверлила его взглядом, холодным и проницательным.
– О каком деле идет речь?
– О том, как вы двенадцать лет назад инсценировали самоубийство и сбежали.
Молчание.
– Джун? – позвал мужчина.
Миссис Броди распахнула дверь и отступила, освобождая проход. Беттертон поторопился шагнуть внутрь – а вдруг передумает?
Перед ним открылась уютная гостиная, слегка пахнущая нафталином и паркетным лаком. Комната была почти пуста: диван, пара кресел, персидский коврик, на нем журнальный стол. Шаги Неда по деревянному полу гулко отдавались эхом. Создавалось впечатление, что дом только что заселили. Ну конечно, так ведь оно и есть.
Из сумрачного коридора вышел сухощавый невысокий бледнолицый мужчина с тарелкой в одной руке и полотенцем в другой.
– Кого это принесло… – заговорил он и осекся, завидев Неда.
– Это мистер Беттертон, – сообщила миссис Броди. – Он репортер из газеты.
Мужчина перевел взгляд на жену, потом снова уставился на гостя. Лицо его приобрело враждебное выражение.
– Чего он хочет?
– Он пишет статью о нас. О нашем возвращении.
В ее голосе прозвучала странная интонация – не то ирония, не то насмешка, – отчего Неду захотелось поежиться.
Мужчина поставил тарелку на столик. Мистер Броди был неприятен на вид в той же степени, в какой его жена – красива.
– Вы – Карлтон Броди? – спросил Беттертон.
Тот кивнул.
– Почему бы вам сначала не рассказать, что вы знаете или, по крайней мере, что напридумывали? – спросила Джун Броди, не предлагая гостю ни выпить чего-нибудь, ни даже присесть.
Беттертон облизал внезапно пересохшие губы:
– Я знаю, что двенадцать лет назад вы оставили машину на мосту Арчер. В машине обнаружилась записка, написанная вашим почерком: «Больше не могу терпеть. Я виновата во всем. Прости меня». Дно реки обыскали, но отыскать ничего не смогли. Спустя пару недель полиция захотела нанести визит вашему мужу, но обнаружила, что он отбыл непонятно куда. Больше здесь никто ничего о супругах Броди не слышал – до тех пор, пока несколько месяцев назад вы не объявились непонятно откуда, неожиданно и странно для всех.
– Собственно, вы все и рассказали, – заметила Джун Броди. – Не слишком похоже на сенсацию, правда?
– Миссис Броди, напротив, это чрезвычайно увлекательный сюжет. Уверен, читателям «Пчелы» он тоже покажется интересным. Что может подвигнуть женщину сделать такое? Куда она отправилась, где была? И почему вернулась спустя десятилетие с лишним?
Джун нахмурилась, но промолчала. В комнате повисло напряженное, неприятное молчание.
Наконец мистер Броди вздохнул и сказал:
– Послушайте, молодой человек, наша история и вправду куда скучнее, чем вам показалось.
– Карлтон, не пытайся его ублажить! – посоветовала Джун Броди.
– Нет, дорогая, пожалуй, лучше нам рассказать один раз и больше не повторять. Секретов здесь нет, а если будем запираться, только разожжем нездоровое любопытство. Послушайте, молодой человек, у всякой семьи бывают сложности. Были и у нас.
Беттертон кивнул, весь внимание.
– Мы ссорились. Потом случился пожар, и подчиненный Джун погиб. «Лонжитьюд фармасьютиклз» обанкротилось, и Джун лишилась работы. Она впала в отчаяние, была на грани помешательства. Хотела сбежать от всего, скрыться от бед. Я тоже сбежал. Глупо, конечно, инсценировать самоубийство, но тогда казалось, что другого выхода нет. Позже я нашел ее, и мы решили путешествовать. Однажды остановились на ночь в небольшой уютной гостинице. Нам очень понравилось там. Оказалось, гостиница продается. Мы ее купили и работали в ней несколько лет. А потом стали старше, мудрее, старые беды забылись, боль утихла. Мы решили вернуться домой. Вот и все.
– Вот и все… – повторил Беттертон рассеянно.
– Если вы читали материалы дела, вам все это уже известно. Конечно, было расследование. Но все случилось так давно, никакого мошенничества, ни бегства от долгов, ни махинаций со страховкой. Закон не нарушен, и мы перед ним чисты. Полиция исполнила свою работу и позволила нам жить здесь мирно и спокойно.
Беттертон задумался. В материалах дела упоминалась гостиница, но где она, не уточнялось.
– И где эта гостиница?
– В Мексике.
– Где именно?
Чуть замявшись, Карлтон ответил:
– В Сан-Мигель-де-Альенде. Мы влюбились в этот город с первого взгляда. Это пристанище художников и ремесленников в горах Центральной Мексики.
– Как называлась гостиница?
– «Каса магнолия». Чудесное место. От нее рукой подать до местного рынка, «Меркадо де артезанаис».
Беттертон вдохнул глубоко. Вроде и спрашивать больше нечего. Мистер Броди рассказал все так искренне и простодушно. Да, вот и конец поискам сенсации.
– Спасибо большое за откровенность…
Броди пожал плечами, взял со стола тарелку и полотенце.
– А мне можно вам позвонить? Ну, если возникнут вопросы…
– Нельзя! – отрезала миссис Броди. – Всего хорошего.
По пути к машине Беттертон почувствовал себя чуть лучше. Все-таки сюжет очень даже неплохой. Конечно, не уникальная сенсация, но обратит на себя внимание, заставит людей задуматься. И в портфолио будет неплохо смотреться. Женщина, инсценировавшая самоубийство, муж, последовавший за ней в изгнание, их возвращение домой через дюжину лет. Простая история человеческой жизни, но с эдаким вывертом, двойным дном. Глядишь, если повезет, ее подхватит телевидение, Интернет.
– Эх, Нед, шакал ты пера, – сказал он себе, открывая дверцу машины. – Это не «Уотергейт», но вполне может вытащить твою унылую задницу из Эзервилля.
Джун Броди проводила машину репортера холодным, безучастным взглядом. Затем повернулась к супругу и столь же холодно и равнодушно спросила:
– Думаешь, он поверил?
Карлтон Броди ответил, задумчиво протирая фаянсовую тарелку:
– Полиция поверила. Отчего же ему сомневаться?
– Тогда у нас не было выбора. А сейчас о нас узнают многие.
– А раньше не знали?
– Но в газетах не печатали!
Броди рассмеялся:
– Ты переоцениваешь «Эзервилльскую пчелу». – Но, глянув на лицо жены, замер и спросил тревожно: – Джун, в чем дело?
– Ты уже забыл, что сказал Чарли? Насколько он был перепуган? Постоянно повторял: «Нужно прятаться, всегда скрываться! Они не должны знать, что мы живы. Иначе они придут за нами».
– И что?
– А если они прочитают газету?
Броди опять рассмеялся:
– Джун, бога ради! Больше нет никаких «они». Агент Слейд был дряхлым стариком, больным и телом и рассудком, параноиком до мозга костей. Поверь мне: все обернется к лучшему. Нужно было сказать – мы и сказали, представили дело как хотели, без лишних подробностей. Все, больше спрашивать нечего, история исчерпана. Совать любопытный нос некуда. Финиш.
И мистер Броди удалился на кухню, продолжая протирать тарелку.
Глава 15
Каирн-Бэрроу
Сидя за рулем взятого напрокат «форда», д’Агоста уныло смотрел в окно на бесконечные серо-зеленые болота, поросшие вереском. С высоты холма они казались уходящими в бесконечность, в серый туман на краю мира. Да, если судить по везению, уготованному лейтенанту Винсенту д’Агосте, они и есть тоскливая бесконечность, навсегда спрятавшая свои жутковатые тайны.
Лейтенант устал, как никогда в жизни. Семь месяцев прошло, а рана по-прежнему как гиря на плечах. Поднялся по лестнице всего на один пролет, прошел сквозь терминал аэропорта – и невозможно отдышаться. Эти последние три дня в Шотландии стали немыслимой пыткой. Спасибо доброжелательному, искренне желающему помочь главному инспектору Балфуру, показавшему все, что можно увидеть. Д’Агоста познакомился со всеми материалами дела, показаниями свидетелей, записями допросов. Побывал на месте происшествия. Поговорил с персоналом охотничьего домика в Килхурне. Посетил все дома, фермы, сараи, хижины, озера, болота, скалы, долины и лощины в радиусе двадцати миль от этого богом проклятого места. Все напрасно. Но как утомительно! Выше всяких сил…
А еще промозглая шотландская сырость. Конечно, он знал, что Британские острова славятся непогодой. Но настолько… С самого Нью-Йорка д’Агоста не видел солнца. Еда – сущее дерьмо, тарелки с приличными макаронами в радиусе сотни миль не найти. Вечером первого дня позволил себя уговорить, отведал местного блюда под названием «хаггис», и с тех пор не ладилось с желудком. Охотничий домик поместья Килхурн показался местом изысканным, стильным, но изобиловал сквозняками. Лейтенант промерз до костей, и рана заныла от холода.
Он снова взглянул в окно и тяжело вздохнул. Чем угодно бы занялся, лишь бы не тащиться снова на болота. Но в пабе прошлым вечером он случайно подслушал разговор о паре стариков, то ли совсем безумных, то ли слегка не в себе (мнения разнились), живущих в доме прямо среди болот, поблизости от низины Иниш. Старики держали овец, пропитание сами выращивали и собирали, в город почти не наведывались. К их жилью и дороги-то не было, только отмеченная кучками булыжников тропа. Место воистину посреди нигде – и в двенадцати милях от топи, где тонул Пендергаст. Д’Агоста не верил в то, что тяжелораненый агент смог бы добраться туда. Тем не менее долг перед собой и старым другом обязывал перед возвращением в Нью-Йорк проверить все до последнего.
Д’Агоста бросил последний взгляд на припасенную карту, свернул ее и сунул в карман. Надо торопиться: небо подозрительно нахмурилось, на западе собираются мрачноватые тучи. Но так не хочется… Он вздохнул и, с усилием распахнув дверь, заставил себя шагнуть наружу. Завернулся плотнее в непромокаемую куртку и отправился в путь.
Тропинка виднелась хорошо: полоска гравия, вьющаяся между кочками. Д’Агоста заметил первый каирн, не обычную пирамидку из камней, а длинный узкий брусок гранита, вкопанный в землю. Приблизившись, увидел надпись на нем: «Глимсхолм, 4 мили». Да, про Глимсхолм и говорили в пабе. Д’Агоста ухмыльнулся: всего-то четыре мили. Если не гнать, за пару часов доберешься без проблем. Воодушевившись, лейтенант зашагал по гравию, хрустя подошвами новеньких ботинок. Ветер хлестал по лицу. Но д’Агоста тепло оделся, и в запасе у него было еще семь часов до темноты.
Первую милю тропа шла по твердой почве, вдоль невысокого отрога, вдававшегося в болота. Лейтенант шагал, глубоко дыша, удивленный и обрадованный тем, что хлопоты и суета последних дней вовсе не обессилили его, а, напротив, сделали сильнее, несмотря на усталость и боль. Тропа неплохая, вдоль нее – вкопанные гранитные брусья. Торчат, будто копья из земли, указывая дорогу.
В глубине болот тропа стала менее заметной, но каирны виднелись отчетливо, за сотни ярдов. У каждого лейтенант останавливался, высматривал следующий и лишь затем шел дальше. Хотя местность казалась равнинной, д’Агоста скоро понял: здесь полно покатых холмов и ложбин, дорогу и ориентиры потерять нетрудно, а вот прокладывать курс напрямик едва ли возможно.
К одиннадцати часам тропа начала очень полого спускаться вниз, к настоящему болоту, зыбкому и топкому. Справа вдали рисовалась темная линия. Судя по карте – граница низины Иниш. Ветер улегся, в безветрии над ложбинами и впадинами заклубился туман, щупальца его потянулись над темными топями. Небо почернело, собрались тучи.
Лейтенант посмотрел вверх и выругался. Опять эта чертова шотландская морось.
Он упорно шагал вперед. Внезапно тишину разорвал мощный порыв ветра. Приближение его д’Агоста ощутил заранее: над болотами прокатился гул, вереск впереди прильнул к земле – и вот ветер затряс полами лейтенантского плаща, дернул за шляпу, норовя унести. На землю обрушились тяжелые капли настоящего ливня. Скопившийся в низинах туман, казалось, прыгнул к небу и превратился в несущиеся облака, – а может, свинцовое небо упало на топи?
Д’Агоста взглянул на часы: полдень.
Он присел отдохнуть на камень. Больше указателей нигде не было, но, похоже, он прошел мили три. Должно быть, до Глимсхолма еще с милю. Лейтенант осмотрелся: впереди ничего похожего на строения. Прилетел новый порыв, хлестнул дождем по щекам.
Вот же безобразник!
Лейтенант встал, развернул карту. Бесполезно: никаких ориентиров не видно, свое положение не определишь.
И как здесь могут жить люди? Живущие здесь не просто безумны – они законченные, кошмарные психи. Идти к их обиталищу было лютой глупостью. Шанс Пендергаста добраться до них – чистый ноль.
Ливень бил по земле, ровный и плотный. Смерклось до того, что день стал похожим на ночь. Тропинка была уже не столь заметной, сбоку подступили черные мочажины, тропка временами шла по гати либо по уложенным в ряд плоским камням. Среди тумана, дождя и темени отыскать следующий каирн оказывалось все труднее. Д’Агоста подолгу вглядывался в сумрак, высматривая торчащие камни.
Сколько еще осталось? Он проверил время: половина первого. Уже два с половиной часа он в пути. Коттедж безумных стариков должен быть рядом. Но впереди сквозь дождь и туман виднелось лишь серое унылое болото.
Здорово было бы застать стариков дома, чтобы и камин растопленный, и горячий кофе или хотя бы чай. Стало холодно, влага потихоньку пробиралась в одежду. Все же зря он пошел: к боли в ране добавилась острая стреляющая боль в ноге. Может, передохнуть снова? Но нет, лучше не задерживаться, ведь цель близка. Сидя неподвижно под дождем, закоченеешь.
Д’Агоста остановился в недоумении. Тропа уперлась в озерцо булькающей грязи. Он осмотрелся: где же каирны? Не видать. Проклятье, он отвлекся и перестал следить за дорогой. Д’Агоста обернулся, высматривая тропинку позади. Но теперь она и тропинкой не казалась, всего лишь череда небольших ложбин между кочками. Д’Агоста попытался вернуться – и уперся в развилку. Тропы расходились в стороны, на твердой почве следов не видно, только лужицы от дождя. Он присмотрелся, отыскивая торчащий гранитный брус, – ничего. Куда ни глянь, серая топь и клочья тумана.