Лекция 27. Постсоветская Россия

В конце XX века российская культура переживает снова «смут­ное время». Подобные полосы в истории России — явление, пери­одически повторяющееся. В этом признании для нас, современни­ков своей эпохи, мало утешительного: «смутные времена» в исто­рии русской культуры и российской цивилизации длились иногда десятилетиями, достигая подчас целого века, не находя выхода. Однако никакие более или менее «ясные времена» в истории на­шей цивилизации не были безусловно яркими и плодотворными в творческом отношении; идейная и общественно-историческая «яс­ность» непосредственно не способствовала рождению новых куль­турных ценностей и смыслов. Так, в XX веке относительно «смут­ными» для культуры временами были: Серебряный век (особенно десятилетие «между двух революций»), 1920-е гг., «оттепель» и «перестройка». Что же касается «ясности», то она наступала в годы «военного коммунизма», в период расцвета сталинского то­талитарного государства, в годы Великой Отечественной войны, в эпоху брежневского «застоя».

Вместе с «ясностью» обычно наступала идеологическая одно­значность, политическая стабильность, централизация всех сфер жизни (включая культуру), определенность и даже жесткость всех оценочных критериев, норм, регламентация тематики, жанров, стилей и т.п. Очевидно, что современная социокультурная ситуа­ция к подобной «ясности» не тяготеет и, скорее всего, не прибли­зится даже в случае неожиданного политического поворота. Со­временная — переходная во всех отношениях — ситуация обре­чена на то, чтобы быть смутной, драматичной, тяжелой для куль­туры, но это обстоятельство вовсе не исключает того, что в по­добные-то эпохи российской истории, собственно, и создавались выдающиеся культурные ценности, составляющие ее национальную гордость и славу, причем возникали они не в качестве единичных исключений на общем сером фоне, как то бывало в «ясные» вре­мена, а именно в массовом порядке, как творческий выброс це­лой культурной эпохи, переломной в истории цивилизации.

Социокультурная ситуация в России конца XX века, во мно­гих отношениях очень сходная с ситуацией начала века — рус­ским Серебряным веком, ставшим кануном русской революции, характеризуется явной смысловой размытостью современной рус­ской культуры. Смешение стилей и норм, мировоззренческих принципов и эстетических установок, явный конфликт интерпре­таций в трактовке одних и тех же явлений — все это характер­ные признаки социокультурной неопределенности, налагающей свою печать на все явления и процессы современности. Сосуще­ствование в общественно-политической и социокультурной жиз­ни — «на равных» —■ «закрытых» и «открытых» явлений, протота-литарных и антитоталитарных сил, советских и антисоветских (или несоветских) традиций, в принципе не способных к диалогу друг с другом, но при этом взаимно уравновешивающих свое влияние на ситуацию, которая имеет тенденцию развиваться как «вперед», от тоталитаризма к демократии, так и «назад», к ново­му тоталитаризму, но под другим идейным знаменем («обновлен­ный Союз», «Русское Национальное Единство», неоправославная теократия и т.п.), — представляет собой важнейшую предпосыл­ку развития культуры постмодерна сегодня, в условиях цивили-зационного кризиса.

В современной российской цивилизации парадоксальным обра­зом сопряжены несоединимые принципы и ценностные ориентации: коллективизм и индивидуализм, резкая политизированность и де­монстративная аполитичность, антизападнические, изоляционистс­кие настроения и стремление воссоединиться с «мировой цивилиза­цией» (понимаемой как западная, евроамериканская), секуляриза­ция и десекуляризация различных сфер жизни и культуры, государ-ствоцентризм, «державничество» и анархическая свобода творчес­ких личностей и стихийных масс от партийно-государственной анга­жированности... В самом деле, в едином ценностно-смысловом про­странстве современной посттоталитарной российской культуры со­существуют фактически «на равных» одиозно-советские имена, про­изведения, идеалы; вновь обретаемые нами культурные ценности русского зарубежья (самого по себе весьма пестрого и противоре­чивого); «возвращенное наследие» деятелей культуры XX века (не­справедливо забытое, запрещенное, извлеченное из архивов, запас­ников, частных коллекций, спецхранов и т.п.); заново переосмыс­ленное «классическое наследие» — явления, не только не связанные друг с другом, но и взаимоисключающие друг друга.

Современная ситуация определяется прежде всего противо­борством двух глубоко укорененных в истории русской культу­ры начал — тоталитарного и антитоталитарного. И дело даже не только в политическом противостоянии «демократов» (в ка­вычках и без кавычек, во всей пестроте спектра либеральных и демократических убеждений, воплощающих в целом антитота­литарные тенденции российского общества) и неокоммунистов, а также националистов различного толка (в совокупности состав­ляющих прототалитарные силы современной России). Речь идет о самих навыках творческой свободы и творческой несвободы, ак­тивности и пассивности, творческого поиска, разрушающего шаблоны и стереотипы культуры, и репродуктивности. Сегодня эти начала, тесно сопряженные между собой, находятся в состоя­нии противоборства, открытой или скрытой полемики.

Еще парадоксальнее, когда эти же начала дружно сосуще­ствуют. Так, пропрезидентское молодежное движение «Идущие вместе» (так называемый путинский комсомол), как это явству­ет из его самоназвания, типично прототалитарное движение (чего стоят, например, спланированные акции по изъятию и уничто­жению постмодернистской «постлитературы» В. Сорокина, В. Пелевина, В. Ерофеева и др.). Открыто прототалитарными дви­жениями и партиями являются образования типа «Единство», «Отечество — вся Россия». В то же время пропрезидентская по своей ориентации политическая партия СПС (Союз правых сил) — явно антитоталитарная, демократическая, рыночная. Полити­ческий альянс столь разных культурных и социальных сил не может не быть хрупким и эфемерным; однако же он представ­ляет постсоветскую реальность послеельцинского времени.

Перед каждым деятелем культуры сегодня остро стоит про­блема выбора: либо идти опасным, неизведанным путем, пол­ным лишений и непредсказуемых поворотов, либо двигаться по инерции, по привычным российским и советским стандартам, опирающимся на апологию всесильного государства (восточно-деспотического по своему типу), все решающего за нас, всему покровительствующему (если это заслуживает его внимания) и столь же властно карающего все, что противоречит высшим це­лям его самоутверждения, роста и господства. Знаменитый горь-ковский вопрос: «С кем вы, мастера культуры?» — сегодня, как и 60—70 лет назад, стоит перед отечественной культурой: или культура идет в услужение государству, поэтизируя его мощь, величие, единство, целостность («универсальное государство» как самоцель, по А. Тойнби); или культура развивается сама по себе, предоставленная всем подстерегающим ее случайностям и невзгодам. И этот выбор, если учесть всю предшествующую ис­торию России, судьбоносен для российской цивилизации.

Постсоветская культура не идет ни по первому, ни по второму пути, и прежде всего потому, что она не только не представляет собой какого-либо единства, но принципиально раздроблена, мо­заична, атомизирована. Правда, у некоторых современных (весь­ма уважаемых) художников и ученых нередко возникает желание вернуться к государственному культурному патернализму, при­вычному для тоталитарной эпохи (только выраженному в необыч­но гуманных, идеализированных формах). Тоска по государствен­ной опеке и финансовой поддержке неоднократно звучала из твор­ческих союзов (писателей, художников, театральных деятелей, кинематографистов и пр.), академий наук, вузов. Русский интел­лигент всегда мечтал о том, чтобы государство ему помогало, его поддерживало, награждало, с ним советовалось, ему внимало и взамен ... ничего от него не требовало! Три века русской истории так и не смогли вразумить российских мечтателей, что так не бывает: вслед за финансированием культуры появится ее планиро­вание, затем — социальный заказ, потом — учет и контроль, а там уже и Главлит, «искусствоведы в штатском», идеологические ку­раторы из ЦК и ЧК, «железный занавес» в отношении чуждых нам культурных явлений, новая «холодная война» с Западом и т.п.

Российское государство со времен, пожалуй, Ивана Грозного, впервые создавшего официальную культуру (тот же «Домострой» или «Стоглав») в противовес культуре неофициальной, постоянно находило множество целей и объектов, более приоритетных для финансирования, нежели культура (война, оборонная промыш­ленность, госбезопасность, укрепление бюрократического госап­парата, коллективное сельское хозяйство, помощь зарубежным друзьям, осуществление мировой революции и освоение космо­са); до культуры никогда дело не доходило — ее уделом в россий­ской цивилизации был испокон веков именно «остаточный прин­цип». Поэтому все иллюзии и надежды относительно того, что государство изменится, просветится, гуманизируется и призовет на совет интеллигенцию, в начале XXI века кажутся ужасно наи­вными и несбыточными. Вместе с тем надежды на единство куль­туры, достигаемое помимо или вопреки государственной опеке, в посттоталитарный период также утопичны. Слишком велика инер­ция советского «огосударствления» культуры, лишающего ее са­мостоятельности и свободы, но зато превращающего ее в идеоло­гию, покорный манипулятивный механизм государства.

Раздробленность, мировоззренческая и стилевая противоречивость — характерная особенность постсоветской культуры, субъекты ко­торой представляют собой скорее оппонентов, нежели товарищей, сплоченных общей борьбой за существование. Оппоненты ведут полемику, слушая только самих себя, апеллируя к аргументам и системе доказательств, ценностям и традициям, заимствованным в одном случае из либеральной, в другом — из коммунистической парадигмы, а подчас — из той и другой одновременно или попере­менно. Спор «глухого с глухим» — это иллюзия диалога; он рас­считан не на взаимопонимание сторон, а на правила идеологическо­го спора (например, на искусство убеждать эмоционально, а не рационально, вопреки фактам, наперекор логике; даже иррациональ­но), если угодно, с опорой на демагогию, софистику или даже ми­фологию и суеверия, апеллируя не к логике науки, а к повседневно­му здравому смыслу, мертвой традиции или психологическим фено­менам массовых потрясений — страху, инерции, шоку, панике, про­страции, массовому гипнозу, обману и т. п. Это обещания, не рас­считанные на выполнение, заявления без содержания, суждения, ко­торые невозможно верифицировать, деятельность, принимающая виртуальный характер и т.д. Всеобщий монологизм, так сказать, «хор монологов», укорененных в разных культурных традициях и социальных слоях общества, в принципе не конструктивный, не пло­дотворный. Не случайно древнегреческая культура, давшая челове­честву не только термины монолог и диалог, но и сами эти социо­культурные явления, под полилогом понимала не многоголосие об­суждения, спора дискуссии, а скорее хаотический шум и гам толпы (греч. толидоую — многословие, болтливость).

Современная российская культура на рубеже XX—XXI ве­ков оказывается одновременно включенной в рыночные меха­низмы (но трактуемые очень архаично, примитивно, варварски) и в процесс посттоталитарной стагнации; она насквозь монопо­лизирована, ориентирована на государственный патернализм и в то же время пронизана конкурентной борьбой «на выжива­ние»; она презирает «массовую культуру» (особенно запад­ную) и жаждет сама стать столь же массовой, но без конку­рентов, монопольно; она соприкасается с теневой экономи­кой и криминальной культурой (а подчас и прямо базируется на них) и в то же время открыто лоббируется правоохрани­тельными органами, правительством, различными политичес­кими партиями и движениями. Границы между искусствен­ным и естественным стремительно размываются; культурная предметность легко переходит в социальную среду, и детек­тивный сюжет органично размещается в действительности как некая «общая канва» исторических и житейских событий. Все это косвенные черты современного состояния российской ци­вилизации.

Важно понять, что российский олигархический неокапитализм и неорынок — это вовсе не возврат к тому капитализму (до Ок­тября 1917 г.), развитие которого оказалось насильственно прерва­но революцией и Гражданской войной; не реставрация нэпа, так­же насильственно свернутого в ходе «Великого перелома», и вооб­ще никакой не капитализм (классический или современный за­падный, развившийся из классического). Это модификация поздне-тоталитарнык структур и отношений, вызванная их распадом и адаптацией к меняющемуся мировому контексту; превращенная форма тоталитаризма в контексте посттоталитарного развития; в крайнем случае — плод противоестественного «скрещивания» тоталитаризма с политической демократией, социалистического «планового хозяйства» с рыночными отношениями, политической цензуры с «гласностью» и деланной «сенсационностью» (социаль­ного гибрида, осложненного подчинением либеральных и демок­ратических институтов — тоталитарным, поскольку господствую­щей традицией является преемственная с прежней парадигмой, а не «прививаемая» ей со стороны или из глубины истории).

Словом, это монстр, порожденный логикой именно тоталитар­ного и посттоталитарного развития России, в принципе не мог­ший развиться ни в какой иной стране, ни на какой иной стадии исторического развития. И степень устойчивости или неустойчи­вости этого исторического образования определяется тем, какой логике имманентного культурного развития оно следует и как оно может вписаться во всемирно-исторический культурный кон­текст. Если вписываемость российской цивилизации в восточ­ный цивилизационный контекст (китайский, вьетнамский, индий­ский и т.п.) вполне реальна и адекватна, то с включением россий­ской цивилизации в западно-европейский контекст, как мы зна­ем, дело обстоит неважно, и объяснение этому лежит в типологи­ческих различиях российской и западной цивилизаций, в раз­личных архитектонических принципах соответствующих культур.

Перестав (частично) быть «закрытым» обществом, посттота­литарная Россия лишь условно и чисто словесно начала прибли­жаться к нормативам и идеалам «открытого общества». Тради­ции неправового государства в рамках российской цивилизации инспирируют феномен «слишком открытого общества», в сис­тему которого парадоксальным образом (псевдо-демократичес-ки) включены на равных правах как «открытые», так и «закры­тые» структуры: компоненты правового государства, криминаль­ные образования и косные бюрократические институты; фено­мены классической советской культуры и эмигрантской культу­ры русского зарубежья, но более всего — западной (американс­кой) массовой культуры; образцы коммунистической и либераль­ной, националистической и космополитической, атеистической и религиозной идеологий... Противоречивый симбиоз «закрытос­ти / открытости» также носит «химерический» характер: либо «открытые» структуры поглощаются обобщающей «закрытой» системой, становясь в итоге «вторично закрытыми»; либо «зак­рытые» структуры оказываются включенными в «открытую» си­стему, во многом адаптируя ее к себе и трактуя «открытость» лишь как форму собственной безграничной свободы относитель­но других структур и независимости от всей системы.

Все эти структуры, более взаимодействующие не друг с другом, а со своим «безразмерным» целым, равно «лояльным» (или безраз­личным) и к собственной «открытости», и к «закрытости», равно поощряющим зависимость и независимость, репрессивность и по-ощрительность, честность и мошенничество, государственность и эгоизм, созидательность и спекулятивность, будучи самостоятель­ными и взаимно безответственными, перестают быть частями цело­го, элементами или компонентами одной системы. Не поддающий­ся внешней регуляции и управлению конгломерат автономных об­разований напоминает собой модель «броуновского движения».

При этом все «открытые» структуры вступают в диалог с «зак­рытыми» по принципу «открытости», в то время как «закры­тые» структуры ведут себя с «открытыми» по законам «закры­того общества» (например, как с «агентами чуждых влияний» или прямыми сотрудниками зарубежных спецслужб, как с пред­ставителями конкурирующей теневой фирмы или мафии), что приводит к ценностно-смысловым разночтениям во всех пла­нах — политическом, нравственном, эстетическом, религиозном, философском, организационном, экономическом, житейском и т.д. И в контекстуальном отношении Россия так же амбивален­тна: она равно открыта как «открытым», демократическим об­ществам, так и «закрытым», авторитарным и тоталитарным, осуж­дая «открытые» общества за нетерпимость к «закрытым» и оп­равдывая «закрытые» общества в их резкой враждебности к «открытым», что придает внешнеполитическому обличию пост­советской России противоречивый и «вненаходимый» характер.

Это объясняется тем, что предсказанная П. Сорокиным кон­вергенция в отношениях между Востоком — СССР и Западом (знаменитая теория «конвергенции» родилась в недрах запад­ной демократии и несет в себе все признаки классического ли­берализма) понимается в постсоветской России совершенно нетрадиционно. Ее смысл в посттоталитарный период российс­кой цивилизации — беспринципное соединение любых цивили-зационных и культурных явлений, в том числе не совместимых и даже внеположных друг другу.

Вопрос настоящего этапа исторического развития российской цивилизации заключается в том, чтобы по возможности сгладить, смягчить, «сдемпфировать» взрывные процессы, протекающие или складывающиеся в настоящий момент, — не с тем, чтобы найти формы «переключения» бинарной системы на тернарную, выработать «язык» перевода дихотомической логики культурно-исторического развития на трихотомическую и превращения монологического подхода — в полифонический (это на совре­менном этапе практически невозможно!), но с тем хотя бы, что­бы достичь совмещения бинарных и тернарных форм, добиться установления устойчивого диалога между Россией и Западом, найти такие формы самосознания отечественной культуры, ко­торые бы не воспроизводили одни и те же механизмы неприми­римой партийной или геополитической борьбы, ценностной по­ляризации, нормативизма и этического максимализма, жесткой конфронтационности, радикализма в переустройстве общества и т.д., но искали формы срединной, ценностно-нейтральной куль­туры, изменяющие облик российской цивилизации в сторону большей многомерности, гибкости, терпимости к «иному».

Прежняя, типичная для советского сознания методология осмысления и анализа культуры, истории цивилизаций строи­лась как исключительно дихотомическая: классовые или фор-мационные оппозиции, «черно-белые» критерии любых оценок, муссирование образа «врага» в политике и культуре, резкая иде­ологизация и политизация всех культурологических интерпре­таций, идейная нетерпимость в отношении всего выходящего за пределы узкой «нормы», последовательная «селекция» культур­ного материала с позиции теории «двух культур», классовой и идеологической борьбы, «двух миров» — словом, противосто­яния «нашего» и «ненашего» («чужого», «враждебного», «зло­козненного»), т.е. развивалась почти исключительно в рамках инверсионной логики, типичной для российской истории.

Отойти от традиций социокультурного раскола, бинарности — если не в самом социокультурном материале истории, не в реаль­ности, не в менталитете русской культуры (здесь нельзя желать невозможного), то хотя бы в намерениях, в культурных установ­ках, ценностных ориентациях — это значит научиться осмыслять, интерпретировать и оценивать социокультурные процессы, сохра­няющие свой «взрывной» характер, в категориях целостно-троич­ного мышления, трихотомичной методологии; овладеть методом сознательного «перевода» бинарных структур бытия в тернарные структуры сознания, членить картину мира по логике триад. Да­лее, это значит преодолеть глубоко укоренившийся в русской куль­туре механизм инверсии (собственно и порождающий явления социокультурного раскола) и более органично, чем это было ра­нее, усвоить механизм медиации (уводящий от принципа простого «перебора» между готовыми альтернативными стратегиями и вы­бора между двумя крайностями). Такая перспектива, хотя и выпа­дающая из исторической логики русской культуры, противореча­щая всему предшествовавшему историческому опыту развития российской цивилизации, была бы в третий «смутный» период русской истории как нельзя более конструктивной.

Наличный опыт российского посттоталитарного развития после 1991 г. показывает, что российское общество еще не со­зрело для решения задач и взвешенного рефлексирования ре­альности; оно вовсе не выработало принципов тернарного мыш­ления и механизмов преодоления бинарности; оно не готово к поиску компромиссов и обретению консенсуса (не только поли­тического, но и культурного, идеологического, нравственного, религиозного). То, что мы можем наблюдать в различных сфе­рах российской жизни постсоветского времени, — это сопря­жение множества бинарных оппозиций, самая пестрота и коли­чество которых отнюдь не устраняет многократной бинарности членения целого, глубоко укорененной дихотомичности пост­тоталитарной российской культуры. Так что идея плавного пе­рехода русской культуры и российской цивилизации к трихото­мическому строению остается либо далеким прогнозом социо­культурного развития России в XXI веке, либо либеральной ин­теллигентской мечтой, благородной и теоретически логичной, но далекой от реальности, меняющейся слишком медленно и непоследовательно, а значит, увы, несостоятельной гипотезой, сохраняющей пока лишь теоретический интерес.

Впрочем, некоторые реальные сдвиги в сторону размывания бинарности в русской культуре можно наблюдать уже сегодня. Так, один из характерных примеров культурной жизни последне­го времени — дополнение традиционной для советской культуры антиномии «наука / искусство» (т.е. рационально-логическое / чувственно-образное) третьим компонентом культуры (интуитив­но-субстанциональным) ■— религией, верой (кто бы и как ту и дру­гую сегодня ни понимал или ни эксплуатировал). Однако в отли­чие от тех цивилизаций, где познавательная и художественная культуры давно — мирно и творчески — сосуществуют с культу­рой религиозной, в постсоветской России десекуляризация при­обретает деструктивную направленность. Благодаря своему «тре­тьему» компоненту современной российской культуре оказывает­ся возможным апеллировать к эмоциям вместо аргументов, под­менять логическое исследование образно-ассоциативным или не­посредственно мистическим видением мира, в доказательствах или при проверке истинности — рассматривать веру равной знанию и вообще представлять культуру как непрерывную область размы­тых значений и смыслов, где наука превращается в особое искус­ство или религию; религия предстает как некое учение и непос­редственное знание действительности, но одновременно и как спе­цифическое искусство или даже шоу; искусство оборачивается, с одной стороны, специфически препарированным вненаучным зна­нием, а с другой стороны —■ эстетизированной верой.

В сфере же, например, политической культуры общества се­годня заметно дополнение непримиримой оппозиции правых («демократов» буржуазного толка) и левых («национал-комму­нистов» / «патриотов») условным «центром» — умеренными и осторожными «прагматиками», «беспартийными профессио­налами». На стороне первой пары (правых / левых) — давняя историческая традиция политической и социокультурной кон­фронтации, жесткой и бескомпромиссной борьбы, т.е. отчетли­вой бинарности (логика, тем более понятная, что по своему со­циально-политическому происхождению нынешняя российская политическая элита как правого, так и левого толка является двумя вариантами трансформации одного и того же социокуль­турного материала — бывшей советской партийно-государ­ственной номенклатуры — со всеми ее традициями, навыка­ми, интересами, ценностями, принципами, идеями).

На стороне же «беспринципных» и «безыдейных» прагмати­ков-профессионалов— общая усталость населения от конфрон­тации и борьбы, от гиперболизированной политизации и идео­логизации жизни, от революционных «ломок» общественного уклада и исторических потрясений; равнодушие обывателей к идеям и принципам и заинтересованность в практически ощу­тимых результатах, во внимании к культуре повседневности. Это «равнодушие», возведенное в ранг идеологии и философии имеет шанс стать в постсоветский период той «третьей силой», кото­рая и окажется наиболее конструктивной и модернизирующей русскую культуру и российскую цивилизацию через призму конвергентных процессов.

Усталость от конфронтации, обличений, борьбы за власть; по­литическое равнодушие; потребительство на бытовом и культур­ном уровне; поветрия оккультизма, эзотеризма, мистики, тради­ционно расцветающих в периоды «безвременья», «смуты» и за­полняющих идеологический вакуум, образовавшийся на месте скомпрометированных теорий; засилие массовой стандартизиро­ванной и деидеологизированной культуры (развлекательных шоу, игровых программ, лотерей и т.п.) — все это создает атмосферу, уменьшающую опасность социокультурного взрыва, которым все­гда была чревата русская культура с ее ярко выраженной бинар­ной структурой («взаимоупором» противоположных начал). Ан­тиномия тоталитаризма и демократии «размывается» аморфной стихией «хеппенинга», и тот факт, что едва ли не треть общества (особенно среди молодежи) поглощает эту специфическую «сре­динную культуру», выступающую в роли «буфера» между поляри­зованными тенденциями, является весьма обнадеживающим.

Судьба русской культуры (и российской цивилизации) все­гда зависела от случайностей и отличалась высокой степенью непредсказуемости (отсюда столь характерная для русской мен­тальное™ ссылка на «авось», «небось» и «как-нибудь»). Скла­дывающаяся в современном российском обществе «зона без­различия» — это своего рода аккумуляция всех накопившихся за время реформ надежд и разочарований в форме пресловуто­го «авось да небось»; она-то и блокирует сегодня процессы со­циально-политической конфронтации и раскола, так свойствен­ные России, и развивает тенденции утилитаризма, находящиеся «по ту сторону» идеологической борьбы.

Во времена социальной и идеологической «ясности» такие тен­денции назывались «мещанством», стихией обывателя, мелкобур­жуазной «бездуховностью». Сегодня приходится говорить осто­рожнее: может быть, это какая-то иная духовность, некое «ино­бытие» духа, зачатки «третьей культуры»; в этой дорефлексив-ной аморфности могут «сниматься» крайности тоталитарной и либеральной культур, изживаться правый и левый радикализм, экстремизм, формироваться исподволь новые нормы жизни и соответствующей ей культуры. В этом отношении и ностальгия по «старому доброму советскому времени», и мечты о том, что «рынок» автоматически приблизит нас к европейским социокуль­турным стандартам и оптимальным культурно-политическим ре­шениям, — в равной мере «старые» нормы, в значительной мере уже «не работающие», не подтверждаемые практикой.

Впрочем, перспектив для творческой реализации тернар­ного принципа на базе бинарных структур — великое множе­ство, значительно превышающее возможности эмпирическо­го «перебора» уже сложившихся целостных триад в русской культуре и общественной жизни. В этом суть новой ситуа­ции, сложившейся в русской культуре после падения комму­нистического режима в СССР и краха тоталитаризма в гло­бальном, мировом масштабе. В этом ее принципиальная но­визна и уникальность в контексте всемирной истории культу­ры: преобразование бинарных структур в тернарные средства­ми самой культуры, более того — силами ее методологичес­кой рефлексии — осуществилось бы впервые. На этом пути можно было не только сделать много открытий, претерпевая при этом, разумеется, огромные неудачи и разочарования, но и попытаться добиться неожиданных, даже невиданных в ми­ровом масштабе результатов.

Но исторические возможности такого сценария Россия, как это нередко бывало в прошлом, не сумела, не успела или не смогла пока реализовать в течение первого посттотали­тарного десятилетия. Однако посттоталитарное развитие рос­сийской культуры и цивилизации вызывает не одни сожале­ния и культурно-историческую «ностальгию» по советскому или дореволюционному прошлому, которое представляется все в большей степени невозвратимым и невозможным вви-


 



Схема45. Постсоветская Россия

 

ду произошедших цивилизационных перемен. Мы можем констатировать, что изменения, происходящие с современ­ной Россией, не только все дальше уводят ее от бывшего СССР и тем более Российской империи, но и делают ее все меньше «Россией», еще недавно столь отличной от окружаю­щего мира, столь своеобычной в культуре и быту, обществен­ной морали и социальных отношениях, в политике и техно­логии — исключительно специфичным локальным культур­ным пространством. Было бы точнее говорить, что посттота­литарная, постсоветская Россия по сути настолько стала пос­ле всего этого, что может быть сегодня идентифицирована как пост-Россия, которую с прежней Россией связывает лишь то, что она пришла ей на смену.

ПРИЛОЖЕНИЕ 3

 

Источники

А. Основные:

1. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.

2. Блок А. О литературе / Сост. Т. Н. Беднякова. 2-е изд. М., 1989.

3. Бунин И. Окаянные дни: Воспоминания. Статьи. М., 1990.

4. Вехи. Интеллигенция в России: Сборники статей: 1909 — 1910. М., 1991.

5. Горький М. Несвоевременные мысли. Заметки о револю­ции и культуре. М., 1990.

6. Иванов Вяч. Родное и вселенское / Сост. В.М.Толмачев.

М., 1994.

7. В.И. Ленин о культуре / Сост. А.И. Арнольдов и И.К. Куч-

маева. М., 1980.

8. Литературные манифесты: От символизма до «Октяб-
ря» / Сост. Н.Л. Бродский и Н.П. Сидоров. М., 2001.

9. Оттепель. 1953 — 1956: Страницы русской советской лите­ратуры / Сост. и вступ. ст. С. Чупринин. М., 1989. Кн. 1 — 3.

10. Русская идея. В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья: В 2 т. М., 1994. Т. 1 — 2.

11. Сахаров А.Д. Тревога и надежда. М., 1990.

12. Симонов К. Глазами человека моего поколения. Размыш-
ления о И.В. Сталине. М., 1989.

13. Солженицын А. Как нам обустроить Россию. Л., 1990.

14. Солженицын А. Россия в обвале. М., 1998.

15. Троцкий Л. Литература и революция. М., 1991.

16. Федотов Т.П. О святости, интеллигенции и большевиз-
ме: Избранные статьи. СПб., 1994.

 

Б. Дополнительные:

1. Альтернатива: Опыт антологии рок-поэзии / Сост. П. Бех-тин. М., 1991.

2. Андрей Тарковский: Архивы. Документы. Воспоминания/ Сост. П.Д. Волкова. М., 2002.

3. Анненков Ю. Дневник моих встреч. Цикл трагедий: В 2 т. М., 1991.

4. Бердяев Н.А. Самопознание: Опыт философской биогра­фии. М., 1990.

5. Богданов А.А. Вопросы социализма: Работы разных лет. М., 1990.

6. Бухарин Н.И. Революция и культура: Статьи и выступле­ния 1923 — 1936 годов. М., 1993.

7. В тисках идеологии: Антология литературно-политических документов. 1917 — 1927 гг. / Сост. К. Аймермахер. М., 1992.

 

8. Гронский И. Из прошлого...: Воспоминания. М., 1991.

9. Ерофеев В. Русские цветы зла. М., 1997.

Ю.Зиновьев А. Посткоммунистическая Россия: Публицисти­ка 1991 — 1995. М., 1996.

11. Из глубины: Сборник статей о русской революции. М., 1990.

12.Из истории советской эстетической мысли 1917 — 1932. Сборник материалов / Сост. Г.А. Белая. М., 1980.

13. Из-под глыб: Сборник статей. М., 1992.

14. История советской политической цензуры: Документы
и комментарии. М., 1997.

15.Лакшин В.Я. Берега культуры: Сборник статей. М, 1994.

16.Литературное движение советской эпохи: Материалы и документы: Хрестоматия / Сост. П.И. Плукш. М., 1986.

17.«Литературный фронт»: История политической цензуры 1932 — 1946 гг. Сборник документов / Сост. Д.Л. Бабиченко. М., 1994.

18.Мережковский Д.С. Царство Антихриста: Статьи перио­да эмиграции / Под ред. А.Н. Николюкина. СПб., 2001.

19.0 партийной и советской печати: Сборник документов. М., 1954.

20. «Счастье литературы»: Государство и писатели. 1925 —
1938. Документы. / Сост. Д.Л. Бабиченко. М., 1997.

21. Чуковская Л.К. Процесс исключения. М., 1990.

22. Шафаревич ИР. Русофобия: Две дороги к одному обрыву. М., 1991.

2. ЛИТЕРАТУРА

А. Основная:

1. Ахиезер А.С. Россия — критика исторического опыта: Со­циокультурная динамика России. Новосибирск, 1997. Т. 1: От прошлого к будущему.

2. Берг М. Литературократия: Проблема присвоения и пере­распределения власти в литературе. М., 2000.

3. Блюм А.В. За кулисами «Министерства правды»: Тайная история советской цензуры. 1917 — 1929. СПб. 1994.

4. Вайль П., Генис А. 60-е: Мир советского человека. М., 1996.

5. Геллер М. Машина и винтики: История формирования со­ветского человека. М., 1994.

6. Геллер М., Некрич А. Утопия у власти: История Советского Союза с 1917 года до наших дней: В 3 кн. М., 1995.

7. Глебкин В.В. Ритуал в советской культуре. М., 1998.

8. Голомшток И.Н. Тоталитарное искусство. М., 1994.

9. Замалеев А.Ф. Курс истории русской философии. М., 1996. 352 с.

Ю.Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., 1997.

11. Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Русская философия исто-
рии: Курс лекций. М., 1999. 400 с.

12. О России и русской философской культуре. М., 1990.

528 с.

13. Раев М. Россия за рубежом: История культуры русской
эмиграции: 1919 — 1939. М., 1994.

14. Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М., 1997.

15. Синявский А. Основы советской цивилизации. М., 2001.

16. Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.

17. Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж; М.,
1996.

Б.Дополнительная:

1. Аймермахер К. Политика и культура при Ленине и Ста­лине. 1917 — 1932. М., 1998.

2. Андреева Л.А. Религия и власть в России. Религиозные и квазирелигиозные доктрины как способ легитимизации поли­тической власти в России. М., 2001.

3. Ахиезер А.С., Давыдов А.П., Шуровский М.А., Яковенко И.Г., Яркова Е.Н. Социокультурные основания и смысл боль­шевизма. Новосибирск, 2002.

4. Бабиченко Д.Л. Писатели и цензоры: Советская литература 1940-х годов под политическим контролем ЦК. М., 1994.

5. Белая Г.А. Дон-Кихоты 20-х годов. «Перевал» и судьба его идей. М., 1989.

6. Брусиловская Л.Б. Культура повседневности в эпоху «отте­пели»: метаморфозы стиля. М., 2001.

7. Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия рево­люционного насилия. М., 1997.

8. Воронов Ю.М. Идеократия: Историко-политические кон­тексты. СПб., 1998.

9. Геллер М. Концентрационный мир и советская литература. М, 1996.

10. Генис А. Иван Петрович умер: Статьи и расследования.
М., 1999.

11. Горбунов В.В. В.И. Ленин и Пролеткульт. М., 1974.

12. Гройс Б. Утопия и обмен. М., 1993.

13. Громов Е.С. Сталин: власть и искусство. М., 1998.

14. Грэхэм Л.Р. Очерки российской и советской науки. М.,
1998. .

15. Добренко Е. Формовка советского писателя: Социальные и эстетические истоки советской литературной культуры. СПб, 1999.

16. Добренко Е. Формовка советского читателя: Социальные и эстетические предпосылки рецепции советской литературы. СПб., 1997.

17. Жолковский А. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994.

18. Зезина М.Р. Советская художественная интеллигенция и власть в 1950-е — 60-е годы. М., 1999.

19. Избавление от миражей: Соцреализм сегодня / Сост. Е. Добренко. М., 1990.

20. Исключить всякие упоминания... Очерки истории советс­кой цензуры. Минск; М., 1995.

21. Искусство советского времени: В поисках нового пони­мания. М., 1993.

22. Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпо­хи (голоса из хора). М., 1996.

 

23. Колотаев В. Поэтика деструктивного эроса. М., 2001.

24. Кондаков И.В. Культура России. Русская культура: крат­кий очерк истории и теории. М., 2000.

25.Коновалова Ж.Ф. Миф в советской истории и культуре. СПб., 1998.

26. Кречмар Д. Политика и культура при Брежневе, Андропо­ве и Черненко: 1970 — 1985. М., 1997.

27. Максименков Л. Сумбур вместо музыки: Сталинская куль­турная революция. М., 1997.

28. Манин B.C. Искусство в резервации: Художественная
жизнь России 1917 — 1946 гг. М., 1999.

29. Медведев Ж., Медведев Р. Неизвестный Сталин. М., 2002.

30. Медведев Р., Медведев Ж. Россия и Запад в конце
XX века. М., 1997.

31. Михайлов О.Н. Литература русского зарубежья. М.,

1995.

32. Морозов А.И. Конец утопии: Из истории искусства в СССР
1930-х годов. М., 1995.

33. Наука и тоталитарная власть. М., 1993.

34. Оболонский А.В. Драма российской истории: Система про-
тив личности. М., 1994.

35. О'Коннор Т.Э. Анатолий Луначарский и советская поли­тика в области культуры. М., 1992.

36. Омельченко Н.А. Политическая мысль русского зарубе­жья. М., 1997.

37. Русское зарубежье: Золотая книга эмиграции: Первая треть XX века: Энциклопедический биографический словарь. М., 1997.

38. Рьшлин М. Пространства ликования: Тоталитаризм и раз­личие. М., 2002.

 

39. Сидорина Т.Ю. Кризис XX века: Прогнозы русских мыс­лителей. М., 2001.

40. Соколов А.Г. Судьбы русской литературной эмиграции 1920-х годов. М., 1991.

41. Соцреалистический канон. М., 2000.

42. Сушков Б.Ф. Русская культура: новый курс: Духовные про-
цессы в России в условиях демократических реформ. Филосо-
фия и культура гуманизма на современном этапе. М., 1996.

43. Тимофеев Л. Зачем приходил Горбачев: О теневых влия-
ниях в большой политике. М., 1992.

44. Тоталитаризм как исторический феномен. М., 1989.

45. Чернышев А. Современная советская мифология. Тверь,
1992.

46. Чудакова МО. Литература советского прошлого. М., 2001 (Избранные работы. Т. 1).

47. Шенталинский В. Рабы свободы: В литературном архиве КГБ. М., 1995.

48. Шенталинский В. Донос на Сократа. М, 2001.

49. Шешуков СИ. Неистовые ревнители: Из истории литера-
турной борьбы 20-х годов. 2 изд. М, 1984.

50. Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции. М., 1986.

51. Шнейберг Л.Я., Кондаков И.В. От Горького до Солжени­цына. 2-е изд. М, 1997.

52. Эггелинг В. Политика и культура при Хрущеве и Брежне­ве. 1953 — 1970 гг. М., 1999.

53. Янин И.Т. Оправдание культуры, или искусство жить в России. М., 1997. 159 с.

54. Яковенко И.Т. Российское государство: Национальные ин­тересы, границы, перспективы. Новосибирск, 1999.

 

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

1. Культурные истоки и предпосылки русской революции.

2. Культурно-историческое значение русской революции.

3. Русский коммунизм: культурно-исторические истоки и смысл.

4. Раскол русской культуры в XX веке: причины и следствия.

5. Русская культура в интерпретации Ленина.

6. Ленинская культурная политика до и после Октября.

7. «Интеллигенция и революция» как национальная пробле­ма России в XX в.

8. Социокультурный генезис русской эмиграции.

9. Культурная революция в истории России: задачи и итоги.

10. Культурный плюрализм в условиях политической дикта­туры.

11. Задачи и средства консолидации деятелей отечественной культуры.

12. Своеобразие советской тоталитарной культуры: рождение и расцвет.

13. Сталинская культурная политика.

 

14. Художники и мыслители на службе советской власти.

15. Художники и мыслители в противостоянии тоталитарно­му режиму.

 

16. Русская эмиграция как явление культуры.

17. Своеобразие культуры русского (российского) Зарубежья.

 

18. Апогей и агония сталинизма в послевоенной советской культуре.

19. «Оттепель» в истории отечественной культуры: причины и следствия.

 

20. «Застой» как промежуток между «оттепелью» и «пере­стройкой»

21. «Перестройка» как феномен русской и советской культу­ры XX века.

 

22. Конец советской культуры: причины и следствия.

23. Противоречия современной российской культуры.

24. Советская и постсоветская культура: типологическое сво-
еобразие.

25. Своеобразие русского постмодерна.

 

ТЕМЫ ПИСЬМЕННЫХ РАБОТ

1. «Интеллигенция и революция» в идейных спорах деяте-
лей русской культуры Серебряного века до и после революции.

2. Партийность в культуре XX века: реа\ии и утопии.

3. Русские символисты перед лицом русской революции.

 

4. Судьбы русского авангарда после Октября (на конкрет­ных примерах).

5. Горький и его «Несвоевременные мысли» в истории рус­ской культуры революционного времени.

6. Ленин и Горький: две концепции культуры и революции.

7. Ленинское понимание культурного наследия (на конкрет-
ных примерах).

8. В. Ленин и Л. Троцкий о культуре и культурной революции.

9. А. Луначарский как теоретик и практик советской культуры.

 

10. Культура и насилие в России XX века.

11. Диалог культур в истории отечественной культуры XX века.

 

12. Классика советской культуры (на конкретных примерах — по выбору).

13. Задачи культурного строительства с точки зрения И. Ста­лина и Н. Бухарина.


14. Происхождение «социалистического реализма» в рус­ской и советской культуре.

15. Становление тоталитаризма в Советской России: предпо­сылки и механизмы.

16. Русская и советская культура, с точки зрения русского эмигранта (И.Бунина, Г. Адамовича, В. Вейдле, В. Ходасевича или любого др. — по выбору).

17. Мыслители русского зарубежья (Н. Бердяев, И. Ильин и др. — на выбор).

18. Поэты русского зарубежья (по выбору).

19. Прозаики русского зарубежья (по выбору).

20. Ученые русского зарубежья (по выбору).

21. Тема войны в русской культуре XX века (на конкретных примерах — по выбору).

22. Историческое значение Великой Отечественной войны для русской культуры (на конкретных примерах).

23. Истоки и смысл «холодной войны» как феномена культу­ры XX века.

24. Светский культ политической власти в истории советс­кой культуры.

25. «Оттепель»: основные течения и тенденции культурной новизны.

26. «Оттепель», «застой» и «перестройка» как три фазы кри­зиса советской культуры.

27. Преодоление тоталитаризма в русской культуре XX века (на конкретных примерах — по выбору).

28. Академик А.Сахаров о русской культуре и российской цивилизации.

29. Сахаровский прогноз конвергенции и постсоветская дей­ствительность.

30. А. Солженицын о тоталитарном и посттоталитарном раз­витии России.

31. Солженицын как явление русской культуры XX века.

32. Возникновение и перспективы развития отечественной рок-культуры.

33. Основные тенденции современной молодежной культу­ры в России.

34. Русский постмодернизм: культурно-исторический гене­зис и национальная специфика (на конкретных примерах — по выбору).


 

 

РАЗДЕЛ IV