Лекция 30. Этногенез российской культуры

Россия — это «мир миров», как некогда удачно выразился М.Я. Гефтер, историк, политолог и культуролог, много сде­лавший для понимания российской цивилизации как уникаль­ного явления в ряду иных цивилизаций. «Мир миров» означает единство в многообразии, в том числе и цивилизационное един­ство культурного многообразия. Множество культур России (этническое, национальное, социально-историческое, конфес­сиональное, языковое и т.п.) оказывается многомерным смыс­ловым единством, по мере сложности мало чем уступающим целому мировой культуры как достоянию всего человечества. Можно сказать, что совокупность культур народов России, рассмотренная в аспекте их ценностно-смыслового и истори­ческого единства, есть российская культура, в значительной степени только становящаяся органическим целым. Однако и мировая культура как сверхсложное целое есть также стано­вящееся единство, по отношению к которому российская куль­тура выступает лишь как предварительная модель «всемирно-сти», в той или иной мере претендующая на соответствие это­му идеалу.

Между тем русская культура, взятая в своих истоках (а тем более — в тысячелетнем развитии), строго говоря, не яв­ляется чисто этнической, мононациональной, унитарной, т.е. собственно русской. В некотором смысле ее невозможно счи­тать и чисто славянской (восточно-славянской), поскольку на ее формирование, начиная с ее исторически обозримых начал, сильное влияние оказали тюркские (на юге и юго-востоке) и финно-угорские (на севере и северо-востоке) культуры. Это первичный, самый глубокий пласт этногенеза древнерусской культуры, уходящий своими корнями в доисторическую мглу веков. Особенно настойчиво настаивал на подобной интерпре­тации великорусского культурного наследия В.О. Ключевский.

На этот первичный пласт культурного этногенеза наслоился в дальнейшем вторичный пласт: скандинавский (варяжский) — на северо-западе и греческий (византийский), а также южно­славянский (древнеболгарский) — на юго-западе, которые в ко­нечном счете вступили во взаимодействие и распространились на всей территории Киевской Руси. Если вторичный пласт эт­ногенеза древнерусской культуры носил во многом искусст­венный характер и был продиктован сознательными действия­ми государственных и религиозных деятелей, то первичный пласт этнокультурного синтеза складывался естественным путем, на протяжении длительного времени, в результате долгих, проти­воречивых контактов с тюркскими и финно-угорскими племе­нами. Сама длительность формирования этой этнокультурной общности, а также продолжительность совместного культур­но-исторического сосуществования славянской, финно-угорс­кой и тюркской культур в рамках древнерусской и российской цивилизаций является результатом и залогом их взаимной, глу­боко укорененной толерантности и совместимости, их потен­циальной способности к цивилизационному синтезу.

Следует, по-видимому, говорить о том, что симбиоз сла­вянских (шире — вообще индоевропейских), тюркских и фин­но-угорских протокультур и соответствующих культурных тра­диций — уже в глубокой, доисторической древности — пред­ставлял собой не столько восточно-славянскую или древне­русскую (моноэтническую) культуру, сколько культуру всей Древней Руси (полиэтнической, поликонфессиональной, мно­гоязычной) и служил ментальным основанием будущей рос­сийской культуры. Впрочем, и в расовом отношении процесс интенсивного смешения европеоидного и монголоидного ант­ропологических типов, как известно, активнее всего шел именно на месте стыка этих трех этнокультурных традиций — в рай­оне урало-поволжского региона, Волго-Камья.

Волго-Камье — естественное, исторически сложившееся эт­нокультурное «пограничье» Европейской части России, в ко­тором складывался общероссийский менталитет, ставший ос­нованием российской культуры и российской цивилизации. Разумеется, в истории России это была не единственная по­граничная область подобного рода. Граница «лес / степь» в Киевской Руси, разделяла и одновременно соединяла, с одной стороны, оседлые восточно-славянские племена, с другой — население Хазарского каганата, а также тюрков-кочевников (печенегов, половцев), а позднее кочевых монголо-татар. Вол­го-Камье территориально обозначено стечением рек; иные гра­ницы здесь зыбки, размыты (леса, болота). Соседние этносы и культуры плавно и незаметно перетекают друг в друга.

Место образования столицы Московского государства — стык восточно-славянского и финно-угорского компонентов

(само слово Москва — финно-угорское). Когда Н. Бердяев ха­рактеризовал культуру Московского царства как по преиму­ществу «восточную культуру», как «культуру христианизиро­ванного татарского царства», он был прав лишь отчасти: этно­культурный синтез, во-первых, восточно-славянского и мон­голо-татарского компонентов, во-вторых, христианства и язы­чества выполнял внешнюю, во многом поверхностную интег­рацию исходных составляющих культурного целого. В глуби­не же этого этнокультурного синтеза в качестве субстратной основы лежала (как и в Волжской Булгарии) культура финно-угров, которая сначала соединялась то с восточно-славянской, то тюркской, а позднее — уже в качестве этнокультурного симбиоза — с монголо-тюркской.

Стык кочевнической культуры (по преимуществу тюркской, а перед тем — индо-иранской) и культуры оседлой (восточно­славянской и финно-угорской) нередко удачно называют «встре­чей всадника и землепашца». По значимости результатов (для российской культуры) Днепровский этноконсолидационный центр, где шло формирование древнерусской народности, и Сред-неволжский, где формировалась булгарская народность, равно­значны, хотя принципы этнокультурной и цивилизационной кон­солидации, действовавшие в этих центрах, были не просто раз­личны, но во многом и альтернативны. На Средней Волге и в Приуралье интегративные процессы взаимодействия и взаимо­влияния финно-угров и тюрков шли более активно, интенсивно и глубоко, нежели в Киевской Руси, и результаты северо-вос­точного этнокультурного синтеза были органичнее, прочнее, чем на юге. Общим в синтезе было причудливое сочетание черт ми­ровосприятия и поведения оседлых и кочевых этносов (финно-пермского и индо-иранского, а затем и тюркского — на севере; восточно-славянского и тюркского — на юге).

Позднее возник и третичный семантический пласт древне­русской (в перспективе — всей российской) культуры — весь­ма мощный и долговременный, порожденный «монголо-татар­ским игом» (используем это выражение как условный тер­мин, отнюдь не выражающий своеобразия отношений между соответствующими этносами и культурами, но несущий в себе определенную культурно-историческую традицию). Он пред­ставлял собой общее культурное наследие Золотой Орды и Руси, противоречивый, но целостный плод военно-политичес­кого альянса, пронизанного внутренней напряженностью и смысловой конфликтностью и вместе с тем соответствующе­го логике саморазвития «кочевой империи» Чингисхана и чин­гизидов. Многие черты полиэтничного имперского государ­ства были усвоены и «взяты на вооружение» Московским цар­ством. Подчинение Москве касимовских татар, последующее завоевание Иваном Грозным Казанского и Астраханского ханств, присоединение Сибири Ермаком положило начало Рос­сийской империи, укреплявшей свое централизованное един­ство — вопреки пестрой полиэтничности, поликонфессиональ-ности, многоязычию — за счет усиления деспотической влас­ти государства, принявшей абсолютный ничем не ограничен­ный характер. По этой же логике в дальнейшем в XVIII веке шло включение в состав Российской Империи — то военны­ми, то мирными средствами — Прибалтики, Украины и Мол­давии, Крыма и Туркестана, Закавказья, Польши, Дальнего Востока, а в XIX веке — покорение Кавказа.

И, наконец, на эту многослойную этнокультурную компо­зицию накладывает свой отпечаток западно-европейское куль­турное влияние (сначала в XVII веке — польское и чешское, затем в XVIII веке — голландское, немецкое, французское, английское), оказывающееся последним (четверичным) в це­почке этнокультурных взаимодействий в целом российской культуры. Образовавшаяся в результате многовековых, тыся­челетних этнокультурных взаимодействий и наслоений ценно­стно-смысловая амальгама российской культуры обладала та­кой многомерностью и многоосновностью, что на этом син­тетическом фундаменте стало возможным присоединение все новых и новых этносов, а вместе с ними и соответствующих этнических культур. Формированию такого общего «фунда­мента» способствовала территориальная «открытость» муль-тикультурного сообщества, его высокая географическая мо­бильность, обусловленная развитыми внешними миграциями населения, и как результат — межкультурная толерантность.

Во всех названных случаях механизм взаимодействия раз­ных этнокультурных компонентов Руси — не простая ассими­ляция народов или медитативное приспособление национальных менталитетов друг к другу. Это одновременно и довольно пос­ледовательный попарный «взаимоупор» нескольких этнических культур (своего рода силовой баланс поляризованных в ценнос-


 

тно-смысловом плане культурных систем). Подобный этнокуль­турный баланс, складывающийся в Древней Руси / России, прин­ципиально отличается, например, от США, где в течение не­скольких веков реализовался принцип «мельницы наций» (вы­ражение В. Ленина), т.е. «дробления» и смешения этнокультур­ных компонентов в единой государственно-культурной систе­ме, унифицирующей своих граждан в качестве американцев, а соответствующие культурные системы — как единую амери­канскую культуру.

Принцип, впервые описанный С. Аверинцевым применительно к материалу ранневизантийской культуры, заключается в том, что в культуре складывается единство противоположностей, до­полняющих друг друга в рамках системы и гарантирующих рав­новесие своим взаимоупором, т.е. сбалансированным противо­борством противоположностей, парадоксальным стремлением «соединить несоединимое», свести воедино «особенно контраст­ные крайности». Подобный принцип хрупкого баланса взаимоис­ключающих сил оказывался действенным не только во взаимоот­ношениях противоречивых этнокультурных традиций, но и в меж­конфессиональных отношениях (язычество — христианство; хри­стианство — ислам; ислам — язычество); в правовых отношениях (обычное право — административное право, гражданское и т.п.), в культуре повседневности и быта. Однако этот принцип «сдер-жек и противовесов» был не только источником межэтнических, межкультурных и межконфессиональных конфликтов в обще­российском культурно-историческом контексте, но и способство­вал формированию единого смыслового пространства России, в котором разные в этническом отношении культуры становились взаимодополняющими факторами цивилизационного развития.

«Взаимоупор» как социокультурная категория оказывается не­заменимым в тех случаях, когда должны быть соединены принци­пиально несовместимые ценности, нормы, традиции. Невозмож­ность достижения условного компромисса между смысловыми полюсами культуры и определения «срединной» (медиативной) об­ласти нейтральных значений приводит к формированию структур, устойчивость которых обеспечивается оппозицией и противобор­ством взаимоисключающих тенденций. Восточно-западный синтез русской культуры был еще сложнее и драматичнее, нежели ранне-византийский, поскольку он возник на еще более трудном «пере­крестке» — византийской и кочевнической (тюрко-монгольской)


 


традициях, в их наложении на исконный восточно-славянский суб­страт, осложненный мощной финно-угорской составляющей.

Однако «взаимоупор» не был единственным механизмом аккультурации, интеграции различных этнокультурных ком­понентов российской культуры в единое «поле» синтетичес­кой ментальное™. Этнокультурный синкрезис складывался не только в результате встречного движения и смыслового противостояния этносов. Для евразийских народов европей­ской России исходным материалом интегративных процес­сов культуры были языческие представления, верования, обряды, близкие у народов с различным этногенезом (ка­лендарный цикл, культы плодородия и т.д.). Все образы и концепты языческой архаики так или иначе были связаны с одушевлением окружающей природы, повседневной и под­час бытовой магией, представляя собой причудливую смесь зооморфизма и антропоморфизма, стихийности и произво­ла, детерминированности и случайности.

Важнейшей подоплекой длительного сохранения традици­онной культуры у смежных этносов и осуществления меж­культурных взаимодействий в территориально едином куль­турно-смысловом пространстве был общинно-родовой образ жизни соседних народов, чрезвычайно устойчивый по отно­шению к потенциальным модернизациям того или иного рода. Характерно, что «взаимоупор» всех традиционных культур по отношению к любым модернизационным процессам был го­раздо сильнее, чем «взаимоупор» соседних этносов по отно­шению друг к другу. Мультикультурализм традиционного об­щества был спонтанным, аморфным, а потому чрезвычайно устойчивым относительно внешних потрясений.

Единство России как полиэтнической цивилизации истори­чески осуществлялось как бы вопреки национально-языковым, конфессиональным, художественно-эстетическим, бытовым, этнопсихологическим и другим особенностям населяющих Рос­сию народов: на первый план исторического действия и само­сознания выходили государственные, политические, социокуль­турные, просветительские и другие проблемы, объединявшие этносы и национальности Российской Империи, Советского Союза и Российской Федерации общей исторической и циви-лизационной судьбой. Соответственно судьбы отдельных на­родов и культур на протяжении всей истории России отходи­ли на второй план по отношению к общецивилизационным целям и задачам страны, носившим надэтнический, межкуль­турный, а подчас и всемирно-исторический характер. Соот­ветственно и характер межкультурных коммуникаций в смыс­ловом пространстве империи не мог не носить по преимуще­ству интегративные, центростремительные функции (что пред­полагало подспудное развитие тенденций дезинтегративных, центробежных, потенциал которых накапливался в стране).

Цивилизационный кризис, разразившийся после краха то­талитарного режима и развала СССР как единого многонаци­онального государства в 90-е годы XX века, заполнил культур­ное и образовательное пространство России деструктивными и дифференцирующими процессами, поставившими единство российской цивилизации под вопрос. Социокультурные про­блемы и принципы, составлявшие общий «каркас» историчес­кого развития разных, подчас вовсе не совместимых между собой народов и их культур, оказались исторически «сняты­ми», дискредитированными, утратившими свою актуальность (социалистические преобразования, формирование «новой ис­торической общности» единого советского народа, идеалы ком­мунистического воспитания, принципы коллективизма и тота­литарности). Вместе с ними ушли модели, общие для несколь­ких национальных культур, входящих в российскую цивили­зацию. Лишенная концептуальных (общецивилизационных, социокультурных, социально-политических и т.п. «скреп», мозаичная в этнокультурном отношении цивилизация немед­ленно начала рассыпаться на этнокультурные смысловые бло­ки, воспринимавшиеся носителями разных культур как со­ставляющие отличных друг от друга цивилизаций (исламской, буддийской, западно-европейской, евро-атлантической, урало-манчжурской и др.).

Ослабление социокультурных компонентов, связующих этнически различные культуры в цивилизационное целое (в своем генезисе тоталитарное и имперское), привело к тому, что ядерными конструкциями цивилизации стали этнокуль­турные компоненты (геополитические, ментальные, конфес­сиональные, языковые, этнопсихологические и т.п.). Пост­тоталитарное и постимперское развитие многонациональ­ной цивилизации с необходимостью повлекло за собой про­буждение и интенсивный рост этнического и национального самосознания, стремление к самоопределению еще недавно задавленных наций, народностей и их культур, рост нацио­нальных и этнокультурных интересов, постоянно перерас­тающих в интересы конфессиональные и политические. В новых исторических условиях распада СССР, а в «снятом» виде — и Российской Федерации усилился импульс центро­бежного, дифференциального развития национальных куль­тур и новых цивилизационных тяготений, например, по кон­фессиональному или этногенетическому принципу.

Однако этот процесс далеко не во всем оказался модерни-зационным. В ряде случаев неизбежным стал откат больших и малых этносов (особенно малых!) назад, к архаичным, во мно­гом исчерпавшим себя, исторически «снятым» и уже некогда пройденным моделям. Закономерным стало и возвращение эт­носов к задачам ретроспективного цивилизационного разви­тия, к реставрации ценностей и традиций доиндустриального периода, свойственных традиционным этническим культурам. Феномен «цивилизационной ностальгии», в свою очередь, по­родил антимодернизационные тенденции «попятного» культур­но-исторического развития — к истокам той или иной этни­ческой культуры и моноэтнической цивилизации.

В результате этнокультурные процессы, в том числе затра­гивающие не только научные, художественные, религиозные аспекты этнических культур, но также и образовательную и воспитательную сферы, приобрели во многом характер выра­женного этноцентризма и национализма, т.е. обнаружили в себе разрушительные тенденции кулыурно-цивилизационной дезинтеграции и децентрализации. В прежде едином смысло­вом пространстве (культурно-историческом, политическом, со­циальном, цивилизационном, образовательном) быстро расцвели установки на автономизацию, национальную и этнокультур­ную идентичность, а в перспективе — сепаратизм; на первый план национально-культурной жизни вышли дифференцирую­щие (а не интегрирующие) факторы, центробежные (а не цен­тростремительные) стимулы социодинамики культуры.

В результате единое полиэтническое культурное простран­ство исподволь расчленяется на этнокультурные, а затем и этносоциальные, этнополитические блоки, проводящие соб­ственную — сначала по преимуществу изоляционистскую — культурную, образовательную, научную политику, а затем на­чинающие осуществлять культурную, конфессиональную и по­литическую интеграцию — в рамках иных цивилизационных конфигураций. При этом интегративными факторами цивили­зации на этом этапе выступают по преимуществу этнически окрашенные смысловые компоненты — языковые, графичес­кие, конфессиональные, ментально-традиционалистские, худо­жественно-эстетические и т.п. Национальное образование также приобретает этноцентристскую направленность, фактически стимулируя выход того или иного этноса или народности из состава российской цивилизации и присоединение к какой-либо иной цивилизации, сложившейся на конфессиональной (как исламская, буддийская) или хозяйственно-экономической и политической основе (как Западная Европа и США).

Конструктивные тенденции исторически более ранних и ментально более глубинных механизмов культурной интег­рации оказываются во многих случаях в цивилизационном отношении более сильными и привлекательными, нежели по­верхностные социально-политические, а подчас и экономи­ческие связи регионов прежнего государственного (имперс­кого и тоталитарного) единства. На месте единого социо­культурного пространства возникают многочисленные этно­культурные подпространства, связанные между собой в прин­ципиально иные, нежели имперская, конфигурации, причем межрегиональные связи становятся более важными и устой­чивыми, нежели связи между периферией и центром. Более того, политическая апелляция к таким понятиям, как «патри­отизм», «державность», «государственность», приобретает чисто идеологическое, пропагандистское звучание и не выхо­дит за рамки манипуляций общественным мнением. Тем бо­лее существенно, что эти понятия легко переносятся с почвы имперской на почву региональную или этническую. И тогда они начинают звучать со смыслом культурной или полити­ческой автономизации и сепаратизма, поскольку патриотиз­му может придаваться этнический или национальный смысл, а приоритет государства может пониматься как задача наци­онального или этнического суверенитета (актуального или потенциального), как стимул этнополитического развития, ис­ходящий из отдаленного прошлого или желанного будущего.

Между тем подспудно развивающиеся культурно-диффе­ренциальные процессы постепенно и последовательно разру­шают смысловое единство культурного и цивилизационного пространства, которое сохраняется в значительной мере как номинальное и виртуальное. Нужно отдавать себе отчет в том, что эти процессы нарастающей культурной дифференциации и этнокультурной интеграции (в противовес прежней — поли­тической, социальной, государственной) носят в своей основе необратимый, объективно-исторический характер и не могут быть остановлены, обращены вспять или направлены в иное, субъективно более благоприятное для политиков русло ни во­енными, ни политическими, ни даже экономическими сред­ствами. Этнокультурная доминанта начинает превалировать над социокультурной; национальный менталитет в основании ци­вилизации вытесняет более абстрактную интернационалистс­кую или космополитическую ментальность.

Однако процессам нарастающей этнокультурной диффе­ренциации и дезинтеграции можно и необходимо реально про­тивопоставить какую-либо интегративную доминанту, нося­щую надэтническую или межэтническую семантику. В про­тивном случае процессы распада и взаимного отчуждения смеж­ных культур и народов продолжатся с новой силой на всем образовательном и культурном пространстве России, в том числе средствами национального образования. Это тем более актуально, что процессы культурной и экономической, поли­тической и военной интеграции в мире объективно нарастают (объединение Европы, тенденции атлантизма и глобализма, ан­титеррористический фронт и т.п.).

Следует отдавать себе отчет, что приобщение «малых» на­родов и этносов (в том числе входящих в состав Российской Федерации) непосредственно к всемирно-историческому един­ству человечества столь же маловероятно, как и создание собственной цивилизации на основании самоопределения того или иного титульного этноса. Вхождение в «мировую циви­лизацию» возможно лишь через осознанное и мотивирован­ное приобщение к большим локальным цивилизациям. Таким образом, вопросы (применительно к российским проблемам) заключаются в том:

♦ является ли Россия отдельной цивилизацией или конгло­мератом эклектически и спонтанно соединившихся осколков других цивилизаций?

♦ является ли «полицивилизационность» России фактором генетическим или конститутивным, исторически преходящим или константным?

♦ возможна ли беспроблемная смена типа цивилизации или беспрепятственный переход из одной цивилизации в другую малыми этносами и народностями?

♦ может ли длительный исторический период пребывания в лоне определенной цивилизации культурно «забываться» и «изживаться» тем или иным этносом или народностью?

Наиболее значительные по результатам наблюдаемых транс­формаций — глобальные факторы, вызванные процессами ста­новления информационной цивилизации и формированием по­стиндустриального общества одновременно в различных ре­гионах земного шара (информатизация общественных и куль­турных процессов, компьютеризация общественного произ­водства, виртуализация реальности, глобализация средств мас­совой коммуникации и т.п.). Совокупное действие этих фак­торов содействует интеграции культуры и гуманитарного зна­ния и соответственно гуманитарного образования (языкового, исторического, литературно-художественного, художествен­но-эстетического, социального, правового и экономического).

Однако одновременно с интегративными факторами в современной культуре и образовании продолжают действо­вать факторы, дезинтегрирующие человечество и мировую культуру: социально-политические, этнокультурные, конфес­сиональные, экологические и др. Действие подобных факто­ров чревато вспышками проявлений национализма и экстре­мизма (включая терроризм), фанатизма, конфронтационно-сти, ведущим к обострению конфликтов на национальной, религиозной и политической почве, что не может не приве­сти к дезинтеграции культурно-образовательного простран­ства в полиэтнических, мультикультурных государствах, к каковым относятся наряду с большинством постсоветских стран и Россия, и Украина, и Латвия, и Казахстан, и другие постсоветские государства.