АЛЕКСАНДР ГРИГОРЬЕВИЧ БАЗДЫРЁВ 7 страница
— И это, и еще кое-что,—добродушно ответил Константин Иванович. - Понимаешь, Степан Ильич, мы тут выросли и состарились. Плохие мы или хорошие, но уберегли колхоз, когда трудно было и когда люди из деревни текли, как вода из дырявой кадки. За эти годы у нас перебывало всяких приезжих столько, что и не выскажешь, а осели единицы. И, поверь, все они пыжились поначалу сотворить что-то вроде революции, повернуть жизнь колхоза на свой манер. Поэтому-то и тебе, Степан Ильич, прямо скажу, пока не все верят.
— А вы? — сухо опросил отец.
— Я? — Чиндяскин пожевал губами, зачем-то поглядел на солнышко. — Если говорить правду, скажу так: сердцем я тебе верю. Глянется мне твоя ухватка. А вот умом кое-что не могу понять.
— По-моему, не понять меня труднее, чем понять. Вы не хуже меня знаете, какая задача стоит перед колхозом. Надо в конце концов добиться того, чтобы хлеб, мясо, молоко, овощи и другие продукты можно было в любом магазине купить так же легко и недорого, как сейчас, например, часы, фотоаппараты, велосипеды. Для этого, на мой взгляд, надо заставить имеющуюся в селе технику работать на полную силу: вовремя и умело ремонтировать ее, хранить по-хозяйски. И внедрять новую механизацию там, где ее пока нет...
Поперек улицы, свистя крыльями, над самыми крышами пронеслась к реке стая диких уток. Все трое—отец, Константин Иванович и кузнец Бабкин — проводили их взглядами и все трое одновременно вздохнули.
— Эх, якорь ее, позоревать бы с крякухой, — мечтательно произнес Климентий Аббакумович.
— Что ж, надо как-нибудь запрячь лошадь да скататься на озеро, -— сказал Чиндяскин. — Глядишь, так вот иной раз за столом или у охотничьего костра Степан Ильич привыкнет к нашим деревенским обычаям, а мы, глядишь, лучше поймем его линию.
Завтракать Ильке пришлось одному. Из комнаты, где сидели гости и отец с матерью, доносилось постукивание вилок и то смех, то споры. Разговор шел все время в одном направлении. Константин Иванович доказывал, что деревня всегда останется деревней, потому что каждый привык жить своим двором. Тут и огород, и корова, и свиньи, и куры с гусями. Отец же отстаивал свое. В городе, говорил он, рабочие не открывают дома свои маленькие заводики и не выпускают ту же продукцию, которую делают на работе. Почему же в колхозе рядом с большим общим хозяйством существуют свои, маленькие? В радость эти маленькие хозяйства людям или в тягость, опять же можно судить по примеру города. Пока там в магазинах не было овощей, многие рабочие имели свои огороды. А теперь огородами занимаются очень немногие, потому что в них нет надобности. И в деревне, если продать колхознику по сходной цене овощи, молоко, мясо и яйца, он без слов расстанется со своим личным хозяйством, пойдет жить в благоустроенную квартиру с водопроводом и ванной. Тогда у порога его дома не будет вонючего пригона, около окон — навозной кучи, а в комнатах — мух.
— Это же все фантазии, Степан Ильич, сплошные фантазии, — насмешливо, врастяжку говорил Чиндяскин. — Как говорят, по идее она — кобыла, а на практике — не везет.
— Давайте попробуем, — настаивал отец. — Время сейчас такие задачи диктует.
Время, задачи, задачи, время. Илька надел пальто и вышел на улицу. Илька раньше не подозревал, что и отцу не так просто жить. Он старается: вез прессы, пальто под буксующие машины бросал, а Константин Иванович сомневается: «сердцем верю, а вот умом...»
Всем, наверное, не так просто жить. Вот и у него, у Ильки, веселое время — каникулы — основательно подпорчено. По всем самым трудным предметам за четверть пятерки и четверки, а по рисованию, пению и физкультуре—тройки. Три тройки! И, главное, никому не докажешь, что тройки эти незаслуженные, как не докажешь Генриетте Степановне, что урок тогда сорван был не потому, что Илька того хотел. С тех пор, чуть кто заговорит на уроке, скрипнет партой, она сразу на Ильку:
- Лагутенков, ты опять за свое?
Да не просто спросит, а крикливо, со злом.
Непонятно, почему так происходит? Все учителя как учителя: Варвара Сергеевна, Фаина Николаевна, Александр Васильевич. И вдруг среди них — Генриетта Степановна со своей скрипкой, на которой не умеет играть!
Илька тряхнул головой, отогнал неприятные думы. Взглянул на телевизионную антенну и вспомнил: надо сходить к Ваньке. Отец, наверное, будет все же пробовать телевизор. Пусть Ванька придет посмотрит.
В прихожей Илька застал одну Нюрку. Она толкла в ведре скалкой вареную картошку — должно быть, для поросенка.
Увидев Ильку, одернула сбившееся на спину платье и покраснела. Илька тоже отвел глаза в сторону.
— А где Ванька?
— Т-с-с! — подняла палец Нюрка. — Спит он. Вчера пришел весь мокрехонький, а ночью у него начался жар. И сейчас весь в жару лежит. Мама утром приводила фельдшерицу, и та сказала, что похоже на воспаление легких. Как бы опять в больницу не пришлось класть.
Илька поискал глазами, на что бы сесть. Недалеко от порога стояла табуретка, он пододвинул ее и опустился на краешек.
Вот это поиграли!
В последние дни начал бурно таять снег в степи и в колках. Еще и раньше по переулку мимо Ванькиного пригона бежал ручей. Основным руслом для него служила глубокая разбитая колесами за многие годы и размытая водой впадина дороги. Но тут со степи хлынул целый поток.
Илька первый начал бродить по ручью, хотел узнать, глубокий ли он. Ванька как раз сено корове давал. Увидел, что Илька щупает что-то в воде палкой, тоже подошел. Потом явился Димка со своей сестренкой Любкой. У нее был кораблик из сосновой коры. Она пустила его в ручей и захлопала в ладоши: кораблик понесся к реке, будто настоящая моторка.
- Тут можно и на лодке плавать, — предположил Ванька. — Только лодочку надо легонькую и маленькую.
Потом он сбегал в баню и принес деревянную шайку, в которой разводили обычно щелок. Для пробы пустили шайку одну. Задрав вверх длинную ручку, она, как лебедь, поплыла по ручью. Ванька поймал ее и попробовал сам прокатиться, но шайка сразу села на дно. Потом в шайку по очереди влезали Илька и Димка, но тоже оказались тяжелыми.
— Давайте Спутника прокатим, - предложил Илька.
— Скажешь! — возразил Ванька. — Сегодня собаку посадим в шайку, а завтра из нее будут лицо мыть. Лучше вон пусть девчонка прокатится. - Казарлыга кивнул на Любку.
Шайка с пассажиркой сначала покружилась на одном месте, затем медленно отошла на середину ручья и, запинаясь о дно, отправилась по течению. Мальчишки быстрым шагом шли по берегу, переглядывались, довольные своей выдумкой.
— Эй, там, на корабле! — махал сестренке Димка. —- Как самочувствие?
Любка растягивала рот от удовольствия, хихикала.
Но вскоре шайка поплыла быстрее. Любка перестала хихикать, глазенки у нее испуганно расширились, уголки губ плаксиво поползли вниз. Ванька и Димка несколько раз пытались дотянуться с берега до шайки и остановить ее, но она, точно живая, увиливала от протянутых рук и прибавляла ходу.
Если просто так идти по переулку, то до реки дошагаешь не так скоро. А тут переулок оказался удивительно коротким. Вот только что Любка начала свое плавание от пригона, а уже невдалеке заблестела река. На середине ее и около камышей зеленел ноздреватый лед, а у берега чернела темная вода.
Чем ближе к реке, тем круче наклон. Грязная вода, попав в обрывистые берега, скручивалась жгутами, взбивала пену, клокотала, точно ее кипятили снизу.
Вперед всех вырвался Ванька. Он бежал, закидывая назад ноги в тяжелых кирзовых сапогах. Димка топал где-то сзади. Илька слышал, как он не своим голосом гудел:
- Ой, что мне теперь будет!.. Ой. Ванечка, миленький, догони!..
Шайка, попав в небольшой водоворот, какой-то момент крутилась на месте и потом быстро направилась к берегу, прямо в руки Ваньки. Он ухватил ее за борт, но поскользнулся и плашмя, как вратарь на мяч, упал в ручей. Вода налетела на него, завернула на голову фуфайку, будто ветром начала полоскать тонкие сатиновые штаны. Но Ванька не отпускалшайку, потихоньку притягивал ее к себе и, отползая назад, приподнимался из воды.
Илька растерялся и не знал, что ему делать: тоже бросаться в воду или ждать, пока Ванька сам вылезет.
— Ну, чего ждешь?—оглянувшись, прикрикнул Ванька.— Вытаскивай эту куклу, пока не намокла!
Илька зашел в ручей и перенес Любку на берег. Ванька, поднявшись, вытащил шайку.
— Ванечка, миленький, — крутился около него Димка,— вот спасибо тебе!..
Ванька будто не слышал. Присел на опрокинутую шайку, разулся. Подбородок у него дрожал, губы посинели. Вылив из сапог воду, он выжал портянки, не спеша, аккуратно навернул их, обулся и быстрой рысцой побежал домой.
Произошло это под вечер, незадолго до того, как вернуться Илькиному отцу. И вот сегодня все будут смотреть телевизор, а Ваньку, чего доброго, еще повезут в больницу.
— А он не говорил, где вымок? — спросил Илька.
— В лужу упал, — снова принимаясь толочь картошку, ответила Нюрка. И ворчливо, должно быть подражая матери, продолжала: — Таскается по селу, как неприкаянный, ищет для себя напасти. Вот и нашел! Не успел после первого купанья оклематься — во второй раз в воду полез.
— Нюрка, кто там? — донесся сиплый, срывающийся голос из-за дверей комнаты.
Нюрка оставила в картошке скалку, вытерла руки о фартук и, отворив одну створку двери, заглянула в комнату:
— Чего тебе?
— С кем ты разговаривала?
— Да тут пришел к тебе... — Она помедлила, видимо раздумывая, как лучше сказать. — Ну, Лагутенков, Илька...
— Так пусть зайдет! Что ж ты?.. — Ванька, наверное, хотел прикрикнуть на сестренку погромче, но голос у него сорвался на свист.
Он лежал на кровати, укрытый под самый подбородок стеганым одеялом. Лицо у него горело, на губах запеклись темные корочки, а большие голубовато-серые глаза помутнели и смотрели печально. Даже когда Ванька, здороваясь, пытался улыбнуться, глаза у него остались мутными и невеселыми.
Илька торопливо рассказал все новости: что привез из города отец, как испытывали машину, какая на улице погода.
— Тебе, может, к вечеру лучше будет, тогда приходи на телевизор, что одному-то лежать.
Да чего хорошего—лежать,—грустно согласился Ванька. Зимой в больнице я хоть читал, а тут попробовал, — он указал глазами на валявшуюся у кровати на полу книжку,— листика два прочитал — и тошно стало. Голова кружится.
Илька подобрал книжку, прочитал заглавие: «Тарантул».
— Ты любишь про шпионов, да? — спросил он.
— Нет, — вяло улыбнулся Ванька,—я люблю книжки про путешествия, про всякие машины, ну и другие, в которых вранья нет. И фантазии люблю...
— Но фантазия — это тоже не настоящее, — осторожно заметил Илька, — тоже выдумки.
— Ну и что ж, — спокойно отозвался Ванька, — выдумки, но не вранье.
Он еще хотел что-то сказать, но в горле у него опять засвистело, а потом начался жестокий кашель. Ванька корчился под одеялом, от напряжения на лбу у него вздулись вены и все лицо покрылось испариной. Нюрка заглянула в дверь и, пока брат кашлял, стояла и смотрела на него, болезненно морщась. Илька не знал, что ему делать. Вскочил со стула и начал отходить к двери. Может быть, больному Ваньке лучше быть одному и не разговаривать. Но Ванька, высвободив руку из-под одеяла, сделал жест, приглашая Ильку посидеть еще.
Несколько минут он лежал, прикрыв веки, потом повернул голову и осоловевшими глазами посмотрел на Ильку:
— Не думай, это не из-за тебя. Когда один лежу, тоже кашель бьет.
И, еще немного отдышавшись, заговорил полушепотом:
— Знаешь, если не жалко, принеси мне какую-нибудь книжку про машины. От нее, может, тошнить не будет. И еще вот что: пока я лежу, помогай дяде Епифану. Там сейчас много работы. Если не побоишься, попробуй обучать Буяна. Я на него один раз садился. Ничего он, не шибко дурит. Обучишь Буяна — считай его своим.
— Постой, как же это? —тоже переходя на шепот, возразил Илька. — Ведь ты же его выкормил!
— Ну и что ж? Моим будет Зайчик, а твоим — Буян. — Ванька облизнул пересохшие губы и объяснил, почему он так решил. - Тебе, видишь ли, пока с Зайчиком не справиться, дикий он сильно. А Буян ручной, как собачонка.
Провожая Ильку взглядом, он еще раз напомнил:
10. БЕРЕГИСЬ, ПАШКА!
Дома в комнате все еще сидели гости. Разговор за столом шел тот же самый: о колхозе, о севе, о строительстве, но уже спокойный, без опоров. Когда Илька зашел, чтобы выбрать для Ваньки книгу, говорил как раз Чиндяскин:
— Что ж, Степан Ильич, перетягивай сюда и своего дружка, если он действительно спец по строительному делу.
Илька, копаясь в шкафу, прислушивался: уж не о дяде ли Пете Рыжакове идет речь? Интересно будет, если Пашка приедет...
Ваньке Илька решил предложить на выбор первый том «Детской энциклопедии», «Витю Малеева» и сборник Гайдара. Посмотрел еще на полку, подумал и вытащил «Старика Хоттабыча». Пусть Ванька посмеется.
Спутник опять сидел на крыльце, стучал хвостом по доскам. Глупый-глупый, а словно понимает, что сегодня последний день каникул и надо успевать ловить хозяина.
— Подожди, дружок, — погладил его Илька. — Я на минуточку!
Вдруг с улицы донеслись выкрики. Ильке вначале показалось, что ребятишки подняли визг. Но потом он понял: больше похоже на плач женщины. Он подошел к воротам узнать, что там за шум.
Кричала Димкина мать, Анна Кошкарова. Простоволосая, в разодранной кофте, она металась по своему двору, а за ней нетвердым шагом, угрожающе размахивая кулаками, неотступно следовал Пашка Безносый. Из соседних дворов выглядывали люди, женщины громко высказывали мнения.
— Мужики, что же вы стоите смотрите?! — кричала бабка Епифаниха. — Да будь у меня сила, я бы...
— Да ведь как связываться? — хмурясь, ответил ей тракторист Семикин. Он как раз проходил по улице мимо Кошкаровых. — Сунься разнимать, он драться начнет. Не вытерпишь ведь — ему поднесешь! А за это запросто под суд угодишь.
Илька подался с улицы домой, чтобы сказать отцу и матери: пусть они что-нибудь сделают с Пашкой. Потом он вспомнил, что у них дома как раз Чиндяскин. Уж он-то, как председатель, живо утихомирит Кошкарова.
На крыльце Ильке встретилась мать. Она выскочила на улицу, в чем сидела с гостями за столом: в белой тоненькой блузке, с непокрытой головой и только на ноги успела надеть отцовы рабочие сапоги. Илька подумал, что мать тоже будет смотреть, кричать издали на Пашку, как это делали другие женщины. Но она решительно подошла к кошкаровской ограде, с силой отбросила жиденькие ворота в сторону.
Анна Кошкарова не пыталась убегать от пьяного мужа, а только увертывалась от ударов, отступала и причитала: - Паша, ну что я тебе сделала? За что ты меня?..
Вот она допятилась до стены пригона. Дальше отходить было некуда. Пашка схватил ее за кофту, притянул к себе и занес руку, собираясь ударить. В это время к нему и подоспела мать.
- Ты что ж это делаешь?! — крикнула она. — Кто тебе дал право жену бить?
Пашка отпустил жену, обернулся, долго удивленно моргал, затем, презрительно выпятив губу, выдавил:
- А ты кто такая, чтобы указывать мне? Уваливай лучше отсюда, пока и тебе за компанию не попало.
- Нос у тебя не дорос на меня руку поднять! — глядя сверху вниз на него, насмешливо произнесла мать.
Она, наверное, совершенно случайно упомянула о носе, Прocто сказала то, что вгорячах на ум пришло. Но Кошкаров ее слова воспринял так, будто ему кипятку за ворот плеснули, затопал ногами, закричал с подвизгом:
- А-а! Думаешь, инженерша, городская, дак я смотретьбуду...
Пригнув голову, точно собравшись бодаться, и выставив кулаки, он двинулся на мать. Илька испуганно оглянулся на окна Своей квартиры: видит ли отец, что тут происходит? Ведь сейчас Пашка ударит! Вот он уже замахивается, подносит к материному лицу кулаки, ругается. Почему же отец не спешит на помощь? И почему мать не убегает? Стоит, уперев руки в бока, и смотрит на Кошкарова, словно надеется взглядом остановить его.
Пашка схватил мать за руку выше локтя, хотел, видимо, отшвырнуть ее в сторону.
- Убери руки, Кошкаров! — низким голосом прогудела мать. - Слышишь?!
Но Пашка, осмелев, схватил за вторую, начал выталкивать мать из своего двора.
Илька почувствовал, что ему что-то теплое и тяжелое хлынуло в голову.
- Отпусти сейчас же, безносый! — не своим голосом выкрикнул он и, бросив книжки в мокрый снег, кинулся на помощь матери, но в опешке побежал не в открытую калитку, а стал перелезать через плетень.
Илькиной помощи, однако, не потребовалось.
Как все получилось, он не видел, потому что в этот момент царапался через плетень. Когда же он прыгнул во двор к Кошкаровым, Пашка уже поднимался из лужи. С брюк у него ручейками стекала грязная жижа, вся спина была заляпана мокрым навозом. А мать по-прежнему стояла руки в боки, бледная, и насмешливо улыбалась.
— Мама, уходи, он тебя ударит!—подбежал к ней Илька.
Мать отстранила его, шепнула:
— Не мешай!
— Та-а-ак, инженерша! — угрожающе гнусавил Кошкаров, настороженно и в то же время зло оглядывая мать. — Значит, сильная? Толкаться умеешь?..
— Сейчас же подойди к жене и попроси у нее прощенья!— властно сказала мать.
— Сейчас, — отряхиваясь, осклабился Пашка и, подобрав в луже полную горсть навоза, бросил в мать.
Мокрая грязь потекла по блузке, попала матери в лицо.
— Ах ты дрянь такая! — утираясь, проговорила она. — Значит, ты еще не наплавался?
Она шагнула к Кошкарову, ловко отбила выставленные им кулаки и, схватив его за плечи, прижала к стенке пригона. Пашка дергался, пытался вырваться, но мать встряхивала его, как мешок с картошкой, и он стукался затылком о бревенчатую стену.
— Отпусти! — крутился Кошкаров .— Не имеешь права драться!
Илька поймал себя на том, что он непроизвольно повторяет все движения, которые делает мать. Когда она трясла Кошкарова, у Ильки тоже напрягались мышцы рук, и он покачивался взад-вперед, словно этим помогал матери.
Около ограды собралась целая толпа. Откуда-то взялся тракторист Убей-Конь и еще несколько механизаторов из второй бригады. Навалившись на плетень, они громко хохотали.
Бабка Епифаниха кричала на всю улицу:
— Вот такую бы жену тебе, Пашка! Глядишь, и нос был бы целый!
— Чего ржете? — ругалась на трактористов тетя Валя Казарлыга. — Дома-то тоже, поди, над женами куражитесь! И тут посматриваете, как на спектакль, и не краснеете.
— Так я ж говорю нельзя мне с ним связываться, — басил в ответ Семикин. — Завезу ему одну, а потом меня и заставят кормить его ребятишек.
Другие мужчины и женщины тоже не молчали. Одни подсказывали:
- Так его, Дарья Петровна, чтобы знал, как оно больно бывает!
Другие смеялись над Кошкаровым, словно хотели его разжечь:
- Слабоват, Пашка! Бабе поддался!..
С шалью в руках в ограду к Кошкаровым вошел отец. Константин Иванович и кузнец Бабкин остановились около ворот. При них разговоры примолкли, а Кошкаров, перестал вырываться.
- Даша, — несмело, будто смущаясь чего-то, позвал отец, — иди домой, хватит.
- Нет уж, — гневно возразила мать и опять, теперь смелее потрясла Кошкарова, — не за тем я сюда пришла и связалась с этим чижиком!.. — И к Пашке: — Проси сейчас же прощенья у жены и клянись при всем народе, что больше пальцем ее не тронешь! Иначе душу из тебя вытрясу!
- Да отпусти уж ты его! — подала плаксивый голос Анна Кошкарова. — Он же спьяну...
- Ты помалкивай, Анна! — укорила ее тетя Валя Казарзарлыга. — Пусть при всех покается и даст зарок.
И вдруг Илька увидел Димку. Он выглядывал из сена с крыши пригона. Лицо его напоминало платок, который носила бабушка Ананьевна, белый, усыпанный мелкими темными горошинками.
У Ильки что-то брезгливое повернулось в груди. Эх, а еще мальчишка.
Вчера за него Ванька бросился в ручей и теперь в жару весь горит, сегодня тоже... Спрятался!
Кошкаров в конце концов вынужден был сказать, что от него требовалось. Но, освободившись и взбежав на крыльцо, и начал размахивать кулаками и кричать:
- Понаехали тут, начальники! Сейчас возьму топор, всех зарублю!
У Ильки мурашки поползли по спине: ну вот, наделала дел мама! Откроет сейчас Пашка дверь, возьмет топор...
- Смотри, Павел, — неодобрительно покачал головой Чиндяскин. — Кошка скребет на свой хребет! Если тебе и этот урок не пойдет впрок, мы, мужики, за тебя возьмемся...
— Боялся я вас! — захорохорился Кошкаров. — Да я...
— Пашка, берегись! Лагутенкова сзади подходит! — закричал Убей-Конь.
Кошкаров, как на пружинах, отпрянул к дверям, испуганно оглянулся. А мать и не думала подходить. Она стояла, кутаясь в шаль, и что-то втолковывала Анне Кошкаровой.
Трактористы от хохота легли на плетень. Константин Иванович с Климентием Аббакумовичем переглянулись и тоже засмеялись. А Кошкарав, как .прижатый в угол мышонок, поози- рался, покрутил головой и шмыгнул в дом.
Мать до самого крыльца шла в окружении женщин. Они все разом горячо говорили что-то, оживленно жестикулировали. Следом за отцом, Константином Ивановичем и Климентием Аббакумовичем в дом потянулось с полдесятка мужчин. Эти не шумели. Степенно перебрасывались замечаниями, чему-то улыбались.
Илька поднял подмокшие книги, отдал их тете Вале Ка- зарлыге, попросил, чтобы она передала Ваньке, и тоже отправился домой. Его не рассмешила шутка Убей-Коня.
Все, что он увидел и услышал, не столько испугало, сколько удивило и обескуражило его. Он рад был за мать, горд был тем, что она такая сильная и бесстрашная. Но в то же время в нем росли досада и стыд за все происшедшее. И за то, что мать теребила, как мокрого куренка, Пашку Безносого, и за то, что все, в том числе отец, стояли в стороне, будто ждали, чей будет верх.
Беспокоила Ильку и угроза Кошкарова. Конечно, на этот раз, при людях, он побоялся взяться за топор. Но что ему помешает это сделать завтра?
Раздумывая так, Илька прислушивался к разговору шедших позади него мужчин.
— Где она научилась у тебя, Степан Ильич, таким приемам? — давясь смехом, спрашивал тракторист Семикин. — Я смотрю, она боксом его...
— Да она всегда, не знавши броду, лезет в воду, — хмуро отозвался отец.
— Зря ты на нее так, Степан Ильич! — вступился Убей- Конь. —- Разве мы бы ее дали в обиду? Рядом же стояли. В случае чего, придержали бы его.
«Придержали бы»! — передразнил его про себя Илька.— Сам даже в ограду не зашел».
Гостей в квартиру ввалилось больше, чем в день приезда. Мать ушла в маленькую комнату переодеваться, отец поставил в прихожей на стол телевизор и начал настраивать.
На экране то возникали мутные контуры таблицы, то расплывались и совсем исчезали. Принаряженные ради воскресенья трактористы, ставший строгим на людях Чиндяскин, Климентий Аббакумович, бабушка Ананьевна — все присмирели, как дети, все с восторженным ожиданием уставились на голубое окошечко экрана. Наконец, словно вынырнув из воды, на экране четко выступило женское лицо. Было видно, что женщина шевелит губами, покачивает головой, должно быть, разговаривает.
Отец озадаченно пожал плечами и, обращаясь главным образом к Климентию Аббакумовичу, сказал:
- Звука почему-то нет!
Он снова взялся за ручки приемника. Женское лицо на экране утонуло, вместо него замелькали черные поперечные полосы. И сразу же раздалось несколько протестующих голосов:
- Степан Ильич, сделай как было!
- После наладишь, Степан Ильич!..
Так в этот вечер и смотрели немое кино и немой концерт.
Гости не сразу разошлись и после того, как закончилась передача. Сидели разговаривали, время от времени то один, то другой любовно поглядывали на телевизор и мечтательно улыбались. По прихожей плавали облака табачного дыма, устремляясь к печке. Бабушка Ананьевна, как только вошли мужчины, предупредительно открыла трубу.
И первые минуты, когда началась передача, Илька еще помнил о драке и об угрозе Пашки Безносого, но потом забыл обо всем. Прихожая была небольшая, стульев для всех не хватило, так что каждый размещался, как мог. Илька попал между трактористами. Убей-Конь посадил его к себе верхом на колено и держал так почти три часа. И вот тут, сидя на коленях у плечистого и смешливого, как ребенок, тракториста, нюхая едучий махорочный дым, Илька постепенно приобретал уверенное спокойствие. Угроза Пашки Безносого насчет топора перестала ему казаться страшной, а потом, увлекшись телевизором, он и вообще забыл о драке и о Кошкарове.
11. ДИМКА СЖИМАЕТ КУЛАКИ
Весть о том, что инженерша отлупила объездчика Пашку, моментально облетела Крутояр. Илька, на собственном опыте изучив эту особенность села, не удивился, когда на второй день Женька Карасев встретил его около школы возгласом:
— Вот здорово твоя мать всыпала ему!
На Ильку в классе смотрели, как на героя, точно не мать, а он усмирил Кошкарова. И, наоборот, над Димкой смеялись, его в открытую шпыняли. Чуть не каждый считал своим долгом напомнить ему, что его отец сперва свой нос пропил, а теперь лес пропивает. Димка сперва огрызался, отбивался, но потом перестал и, когда на него налетали, только втягивал голову в плечи и горбился.
В другое время Илька обязательно заступился бы за своего соседа по парте. Но тут он не мог. Увидит, как Димка покорно сносит тычки и насмешки, — вроде становится жалко его. Но вспомнит бледное, как бабушкин платок в горошек, Димкино лицо, выглядывающее из сена, вспомнит, как Ванька Казарлыга бьется об подушку в кашле, — и вместо жалости появлялась неприязнь.
На уроке истории Димка откуда-то вытащил сенинку и, обмакивая ее в чернила, рассеянно рисовал рожицы на промокашке.
— Ты, случаем, не на крыше сегодня ночевал? — указав на сенинку, шепнул Илька.
Димка перестал мазать промокашку и поднял глаза на Ильку. Они смотрели друг на друга не больше секунды, и Илька не выдержал — отвернулся.
Он никогда еще не видел Димку таким. В глазах у него было столько отчаянной решимости и невысказанной скорби, что, казалось, скажи Илька еще что-то такое же обидное, и Димка, невзирая ни на что, бросится на него и будет беспощаден.
На переменах Димку особенно донимал шестиклассник Юрка Убей-Конь, племянник тракториста Убей-Коня. Ростом он был выше всех не только в своем классе, но и в школе. Ходил среди ребят всегда, как гусенок, у которого только что начало пробиваться перо, среди шустрых цыплят. Но был неповоротливый, нескладный. Если идет—вихляется, словноунего каждая часть тела живет сама по себе. Одна нога так ступает, другая — иначе, руки болтаются, как на шарнирах. Если сядет, то обязательно одно плечо у него окажется выше другого, а сам изогнется, как вопросительный знак.
На своих сверстников Юрка не очень-то лез, но над слабенькими любил покуражиться. Димке он то ножки подставлял, то норовил на нем верхом покататься, а на последней перемене начал ходить сзади и наступать на пятки. Димка обернулся к обидчику, сжал конопатые кулачки. Из глаз у него крупной дробью сыпались слезы.
- Чего ты привязался, дурак большой?
Юрке бы отойти, но он, видимо, понадеялся на свой рост. Стоял пред Димкой и дразнил:
- Б-е, ме-е! Запикала кошечка безносая.
И гут Димка вдруг сжался в комочек и, как коршун, бросился на Убей-Коня. Юрка попытался поймать Димкины руки, но тот, разъярившись, пинал его, бодал в живот головой, кусал за руки. Юрка побледнел, на лице у него вместо нахальной, самоуверенной улыбки появилось недоумение и испуг. Закончилось все тем, что он басисто заревел и, как прясло, поваленное ветром, сел на мокрую землю около крыльца. А Димка, все еще злой, со стиснутыми зубами и готовыми к бою конопатыми кулачками, торопливо огляделся вокруг, словно разыскивал, кому бы еще всыпать.
Таким он и вошел в класс после звонка: гордым своей победой,но уже не злым.
Злиться было не на кого, потому что все глядели на Кошкарова уже как на победителя.
Вечером Илька с Димкой вместе отправились на конюшню.
Дядя Епифан убирал объедь у жеребят. Буян ходил за ним сзади и зубами несильно теребил за воротник полушубка. Старик терпел, терпел и не выдержал:
- Ну погоди, варнак. Сейчас ты жирок растрясешь немного.
Он принес узду из конюшни, надел ее на Буяна и испытующе поcпосмотрел на мальчишек:
- Ну, кто из вас смелый?
- Я! — словно в классе, торопливо поднял руку Илька.
- Почему это ты? — выдвинулся вперед Димка. — Да ты и не усидишь, слетишь сразу.
- Ванька сказал, что мне отдает Буяна! — во весь голос зазвенел Илька. — Теперь Буян будет мой!
- Ладно, ладно, — примирительно сказал дядя Епифан.—Раз Ванька сказал, спорить не будем. А для тебя, Димша, конек найдется не хуже. Вон, лысую кобылку видишь? Она на ходу, по-моему, полегче Буяна будет.
Буян даже ухом не повел, когда Илька с помощью конюха сел на него. Димка держал жеребчика за узду и уговаривал:
- Тихо, Буянчик, тихо.
- Ну пускай! — скомандовал дядя Епифан.
Димка проворно отскочил в сторону. Однако Буян не собирался трогаться с места, стоял как вкопанный.
-Держись, паря! — крикнул сзади дядя Епифан и стегнул коня хворостиной.
Буян вздрогнул, попятился немного и опять встал. Конюх еще раз огрел его, посильнее. Жеребчик взвизгнул, как поросенок, и подбросил зад. Илька от неожиданности чуть не перелетел через его голову.
Сзади прозвучали еще два удара. Жеребчик, спасаясь от хворостины, подался вперед и залетел по колено в снег. Лягаться здесь ему было неудобно. Тогда он мотнул головой, вырывая у Ильки повод, и встал на дыбы. Илька почувствовал, что катится по гладкой спине жеребчика к хвосту. Он бросил повод и обеими руками впился в густую гриву Буяна.