ГЛАВА 42
— Хочешь кофе?
Услышав мой голос, Розмари поднимает красные от слез глаза.
— Правда, врач предупредил, что кофе тут паршивый, — добавляю я с нервной улыбкой.
Несколько секунд мы молчим, и мне кажется, что из стены между нами выпадает несколько кирпичиков. Совсем немного — но достаточно, чтобы мы впервые смогли толком взглянуть друг на друга.
— Не откажусь. Дать денег? — Розмари тянется за сумочкой, но я ее останавливаю:
— У меня есть... — Перебираю барахло, которым набита моя сумка, нахожу кошелек, но в отделении для мелочи пусто.
— Возьми мой. — Розмари протягивает мне кошелек. — Монеты в боковом кармашке. Даже пенсионерка может позволить себе угостить тебя кофе.
Послушно беру кошелек и плетусь по коридору в поисках кофейного автомата. Один в приемной, полной усталых напуганных людей. Кто шепчется, кто листает старые журналы. Одинокий старик в углу, глядя в пространство перед собой, крутит кривыми артритными пальцами свое золотое обручальное кольцо — безостановочно, без конца, без конца...
Отвожу взгляд. Только сейчас я поняла, какое это счастье — что я не одна, что у меня есть Розмари, что мы с ней есть друг у друга. Смотрю на часы на стене. Ночь будет долгая.
Скармливаю автомату десятипенсовые монетки. Выпадает пластиковая чашка, с шорохом сыплется порошок, льется вода. Вынув первую порцию, пристраиваю чашку наверху и снова запускаю пальцы в кошелек за мелочью. Несколько монеток застряли в углу, я наклоняю кошелек, чтобы их вытрясти, и что-то падает на пол.
Поднимаю маленькую фотокарточку с белыми полями: портрет Лайонела и Розмари. Давнишний — на нем оба заметно моложе. Лайонел в попугайском сине-зеленом пиджаке, Розмари в элегантном кремовом жакете и шляпке-"таблетке" на шиньоне. Задумчиво переворачиваю снимок. Сзади — надпись папиным почерком:
Моей чудесной жене в день нашей свадьбы.
Спасибо, что вернула мне счастье.
Очень тебя люблю.
Твой Лайонел.
Ну конечно. Это фотография десятилетней давности — с их бракосочетания. Они отправились в круиз и поженились прямо на лайнере. Мы с Эдом поехать не смогли. Точнее, не захотели. Я даже ни разу не попросила их свадебный фотоальбом, хотя, помню, Розмари хотела мне его показать, когда я вернулась из университета. Я все время делала вид, что слишком занята. "Слишком занята..." Проговариваю про себя несколько раз. Я была слишком занята на протяжении последних десяти лет.
Меня грызет совесть. Все это время я таила злобу на Розмари, но теперь, увидев надпись на фотографии, понимаю: я в долгу перед ней. Я старалась не вспоминать, каким опустошенным был отец после смерти мамы. Даже когда он улыбался, взгляд у него был потерянный, устремленный в себя. А когда он встретил Розмари, этот взгляд исчез.
— Извините, вы уже взяли?
Паренек в круглой шапочке указывает на кофейный автомат.
— Простите. Еще минутку.
Сунув фотографию в кошелек и запихнув его в карман, быстро бросаю в щель еще несколько монеток. Пластиковая чашечка наполняется за считаные секунды. Беру обе и тороплюсь обратно. Мне нужно срочно кое-что сделать — и сделать это следовало давным-давно.
— Прости меня, пожалуйста.
— Что, что? — Розмари смотрит на меня, на протянутую ей чашку и понимающе кивает: — А-а, ясно. Такой плохой? — Она с подозрением вглядывается в коричневую жидкость. — Не кофе, одно название.
Я топчусь перед ней и не знаю, куда девать глаза.
— Нет, я не о том...
Это труднее, чем я предполагала.
— Хизер, садись, — Розмари похлопывает по соседнему креслу.
Пригубив кофе, я морщусь: и впрямь гадость. Искоса поглядываю на мачеху...
— Я хочу перед тобой извиниться, Розмари. Я вела себя как настоящая стерва. Столько всего наговорила...
— Все хорошо, — перебивает она, опуская ладонь мне на локоть. — Я понимаю.
— Нет, не понимаешь. — Набравшись храбрости, смотрю ей в лицо. — Я хочу извиниться за то, как вела себя все эти годы. Я злилась на тебя, потому что ты заняла место мамы. Я не хотела, чтобы ты становилась членом нашей семьи... Прости.
Ну вот. Я это признала.
— Мне так жаль, Розмари. Какая я была дура...
Теперь она меня возненавидит, и поделом. Я сама себя ненавижу.
— Спасибо, Хизер, я очень тебе благодарна, — тихо отзывается моя мачеха. — Ты не представляешь, насколько это для меня важно.
Такой душевной щедрости я не ожидала.
— Но и мне следует попросить у тебя прощения.
Она долго молчит, глядя на свой кофе, словно выискивая на дне чашки нужные слова.
— Я тоже перед тобой виновата. Я ревновала Лайонела к тебе, потому что вы очень близки. У меня с дочерью так не получилось. Мы с Аннабел... — она закусывает нижнюю губу с остатками матово-розовой помады, — мы не так хорошо понимаем друг друга.
Мы обе невольно улыбаемся.
— И еще я ревную, потому что ты напоминаешь ему Джулию... Понимаю, это некрасиво с моей стороны — ревновать мужа к дочери, потому что она похожа на свою мать. Воспринимать ее как угрозу, потому что она напоминает ему первую жену... — Мачеха глядит на меня сквозь слезы лицо у нее бледное и осунувшееся. — Я плохой человек.
Надо же — никогда не представляла ситуацию с такой стороны. А ведь ей нелегко приходилось все эти годы, вдруг понимаю я. В порыве незнакомого доселе чувства я сжимаю ее ладонь. Первый раз в жизни я прикасаюсь к ней с нежностью.
— Неправда, Розмари, ты хорошая, очень хорошая.
И это не просто слова. Я действительно так думаю. Она хорошая. А я столько лет этого не видела.
— Правда? — У нее по носу скатывается слезинка и падает в кофе.
— Одно из двух — либо ты хорошая, либо мы обе стервы. — Я пожимаю плечами, и Розмари улыбается.
— Я никогда не пыталась заменить Джулию.
— Знаю, — киваю я. Почему мы не поговорили давным-давно?
— Это было бы невозможно, да я к этому и не стремилась. Точно так же, как Лайонел не мог бы заменить Лоуренса, моего первого мужа. — Ее голос дрожит, она опускает голову и всхлипывает. — Я не вынесу... нет, я не вынесу, если опять потеряю дорогого мне человека. Я так сильно люблю твоего отца, Хизер.
Крепко обнимаю Розмари — потому что папа хотел бы этого... и потому что я сама этого хочу.
Ночь тянется бесконечно. Розмари все же задремала, а у меня сна ни в одном глазу. Сижу, пью кофе, листаю журналы.
Через несколько часов выхожу размять ноги и подышать свежим воздухом. Снаружи еще тепло, и кругом тишина, какой в Лондоне не бывает. Такая тишина создает впечатление, что весь мир спит и ты единственный бодрствующий человек на планете. На стоянке вижу несколько фигурок — у медсестер перекур. Замедляю шаг. В нынешних обстоятельствах не следует даже думать об этом, но я все равно подхожу к ним.
— Простите, сигареты не будет?
Они умолкают. На лице одной из сестер явное сочувствие. Я давно не смотрелась в зеркало, но, думаю, мое внутреннее состояние в полной мере отразилось на внешности.
— Вообще-то нам не положено, но... — Она протягивает мне ментоловую ультралегкую. — Только не говорите никому.
— Обещаю. — Благодарно улыбнувшись, прикуриваю от ее зажигалки и выхожу туда, где заканчивается стоянка и начинаются поля. Поднимаю глаза к небу. В кромешной тьме молочно-белым светом сияет полная луна. Интересно, смотрит ли сейчас на нее Гейб? Там, в Эдинбурге... Хочется позвонить ему и рассказать обо всем, что случилось с папой.
Но я не могу.
Сердце ноет. Уронив недокуренную сигарету на землю, растираю ее ногой. Гадость.
Не знаю, сколько времени пробыла снаружи — я потеряла счет времени. Но, вернувшись, обнаруживаю, что Розмари по-прежнему дремлет. Скорчилась на трех пластиковых креслах, подложив под голову сумочку. Прикрываю ее жакетом. Сажусь на последнее свободное кресло. Я тоже вымоталась. Приваливаюсь к огнетушителю и думаю про папу, который спит всего в нескольких метрах от нас. Я беззвучно твержу, что он поправится и доживет до ста лет, но убедить себя нелегко. Ведь, как сказал доктор, опасность еще существует...
Розмари слабо стонет во сне, и я поворачиваю голову. Впервые я чувствую, что мы с ней — одна семья. Нас соединяет любовь к Лайонелу. Эта мысль почему-то умиротворяет. Как ни тяжело, как ни горько об этом думать, но если нам и придется с ним попрощаться, по крайней мере, мы с Розмари будем друг друга поддерживать.
Веки наливаются свинцом, я засыпаю.