Часть вторая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАХИД-ИБН-РАБАХА 6 страница
— Взглянуть хочу.
Но Золотой почему-то начинает противиться:
— А чего там смотреть? Книга как книга. С иероглифами. Всё равно ничего ни разберёшь.
И на меня вдруг накатывает бешенство. Стремясь прожечь его взглядом, я рычу:
— Чего зажал? Дай, говорю, посмотреть!
Тревожная Мысль, появившаяся где-то на задворках сознания, предупреждает: «Он далеко не трус, а тем более в присутствии женщин. И теперь уже не отступит. Побоится «потерять лицо» в их глазах». — Однако эту мысль отметает другая, более агрессивная: «Наплевать! Я тоже такой!»
Напряжённую обстановку разряжает мудрая Геологиня:
— Тарасик, да дай ты парню посмотреть на книжку. А то вцепился в неё, как девушка в свои трусы.
Все начинают улыбаться.
Золотой, как ни в чём не бывало, протягивает мне эту книгу со словами:
— На, паря, смотри сколько угодно.
И, игриво посматривая на Геологиню, со смехом добавляет:
— И пускай все барышни так же легко расстаются со своим нижним бельём!
Я внимательно разглядываю нашу находку. Прежде мне не доводилось видеть таких необычных книг. Её страницы сделаны из толстого плохо гнущегося даже не жёлтого, как мне показалось вначале, а скорее бледно-оранжевого материала.
И я высказываю предположение:
— Видимо, это пергамент. Ведь не папирус же?
А рассматривая начертанные вручную тёмно-коричневые письмена, продолжаю:
— Напоминает арабскую вязь.
Прислушивающаяся ко мне Мария, удивляется:
— Разве арабы произошли отсюда?
И Геологиня с улыбкою объясняет ей:
— Нет, Машка. Видимо, просто забрёл какой-нибудь один.
А Золотой не был бы самим собою, если бы тут же не нашёл, что сказать:
— А что? Почему бы и нет? В прошлом году, паря, когда старые шахты вскрывали открытым способом, так в засыпанном шурфе китайца нашли. С косою, в кожаных штанах до колен. Пролежал сто или двести лет. Засыпало его, бедолагу. Шурфы-то они не крепили. А в поясе рыжья килограмма на полтора! Вот так-то, паря. Прикинь, где мы, а где Китай. Может, в старину сюда и арабы забредали, кто знает? А японцы? Их вообще тут после войны было несколько тысяч. Они без конвоя ходили на работу, потому что считали, будто к нам их сам микадо для помощи отправил. Некоторые потом даже назад в свою Японию возвращаться не хотели. Интересный народ. Мы на зоне про их уркаганов[28] книжку читали. Якудза называются. Дисциплина и честь! Чуть что не так — мизинцы себе отрезают или даже животы вспарывают. Вот это, я понимаю, настоящие мужики! Нашим уркам до них далеко. Меня, из-за страсти к этим японцам, даже Самураем одно время называли.
Вижу, как он упивается вниманием Геологини и Марии. И как он морщит лоб, пытаясь отыскать в своей памяти ещё что-нибудь интересное.
— Боже мой, какой ужас! — восклицает Геологиня и зачем-то встревожено интересуется: — А ты, Тарасик, смог бы совершить самоубийство, сделав себе харакири?
Золотой с авторитетным видом поправляет её:
— Не харакири, а сэппуко.
Я недавно тоже читал книгу о странах Дальнего Востока, поэтому, не удержавшись, вставляю в их разговор свою реплику:
— Главное там заключено в особом ритуале, который показывает чистоту помыслов, и тем самым оправдывает самоубийство перед богом и людьми.
Золотой соглашается со мною:
— Вот-вот!
И произносит:
— А здесь перед кем мне оправдываться? В бога не верю, в людей тоже. Живём, паря, все по единому закону: «Ты умри сегодня, а я — завтра».
Геологиня успокаивается:
— Ну, и хорошо.
Однако Золотой через секунду задумчиво добавляет:
— Хотя мог бы, наверное.
Заинтересовавшись книгою, Мария придвигается ко мне почти вплотную. Её волосы касаются моей щеки, а дыхание опаляет шею. Я вдыхаю исходящий от неё аромат здорового девичьего тела и мысленно восторгаюсь: «Как же она близко! Раньше такого никогда не было». — Но появляется Язвительная Мысль, которая подлавливает меня: «Сейчас, когда я принимаюсь её развлекать, становлюсь похожим на Золотого. А если бы я был павлином, то уже вовсю распустил бы перед нею свой хвост».
Однако это меня не останавливает. И, стараясь придать своему голосу загадочность, я интригую Марию:
— Посмотри! Эти страницы сделаны из человеческой кожи. Видишь, какие они морщинистые. Раньше для этого использовали шкуры столетних старух.
Мария картинно и неуклюже пугается, а я принимаюсь сочинять ещё красочнее:
— А чернила? Понимаешь, отчего они такие бурые? Догадываешься? Это кровь восхитительных восточных красавиц. Причем перо макали в раны еще живой девушки. Обычно одной красотки хватало только на три страницы.
При этом я машинально перелистываю книгу.
И тут глазастая Мария замечает еле видимый налёт на раскрывшихся страницах:
— Какой-то зелененький порошок. Что это?
Я уже вошёл во вкус:
— Порошок? Какой же это порошок? Это прах последней жены пророка Магомета. Кто его вдохнет, тот сможет летать и ходить по воде, как посуху. Не веришь? Вот, смотри!
И, уткнувшись лицом в книгу, я делаю вид, что вдыхаю этот порошок. Наверное, я слишком сильно втянул носом воздух или неожиданный порыв ветра взметнул со страниц эту странную пыль. Но в любом случае, она оказывается в моей носоглотке. От раздражения в носу я чихаю, да так сильно, что, кажется, будто встряхиваются мозги.
Поверхность земля вдруг вздымается и со всего размаху бьёт меня.
Потрясённый, я спрашиваю себя: «Я что? Потерял сознание?» — Появляется Рассудительная Мысль, которая это отрицает, но тем самым она не успокаивает меня, а, напротив, лишь сильнее озадачивает: «Это не похоже на обморок. Я ведь не провалился в полную темноту. Утрачена лишь чёткость восприятия, и глаза застилает неизвестно откуда взявшийся туман». — А когда из этого тумана возникает силуэт какого-то необычно одетого человека, в мозгу вспыхивает новый вопрос: «Кто это?»
Будто отвечая мне, этот человек что-то беззвучно говорит и указывает на найденную нами книгу. И делает он это с таким видом, словно пытается донести до меня нечто очень важное. Его глаза будто говорят мне: «Понимаешь? Книга эта не простая, это — Книга!»
Я мысленно возмущаюсь: «Не понятно! Чертовщина какая-то! И, вообще, что происходит?»
И тут вдруг, из моих ушей словно выливается вода, и я начинаю слышать шелестящие звуки его голоса:
— Произошло расширение твоего сущностного сознания. Позже поймёшь, что это такое. А пока называй это интуицией.
Однако до сей поры собственные умозаключения меня устраивали гораздо больше, и поэтому я пытаюсь мысленно съязвить: «А я называю это глюками». Но у меня ничего не получается. Вернее, я почему-то не хочу этого делать. И ещё я начинаю испытывать безоговорочное желание подчиняться этому голосу, который является частью чего-то огромного и одновременно моей частью, на которой, как на крепком стержне держится вся моя личность.
Неожиданно я начинаю захлёбываться в воде, но при этом мир обретает былую ясность. Вижу, как Золотой хладнокровно поливает мою голову из фляжки. Ошеломлённая Мария стоит неподалёку рядом с Геологиней, которая громко причитает:
— Ой! Боже! Да что же это с ним такое приключилось-то, Тарасик?
И заметив, что я пришёл в себя, Геологиня радуется:
— Ой! Очнулся! Молодец! Молодец! Давай-давай, вставай. Ну, что же это с тобой, а? Как ты? А напугал-то, напугал!
А Мария интересуется у меня:
— Это — эффект от поглощения порошка?
Прислушавшись к своему самочувствию, я мысленно регистрирую: «Тела почти не ощущаю». — А через мгновение добавляю: «В голове как-то очень пусто и легко. Ни одна мысль не задерживается».
Поднимаюсь с земли и, привалившись к «Уазику», утираю с лица ручейки воды. Глядя на ожидающую ответа Марию, бормочу в своё оправдание:
— Может, там был наркотик?
Шмыгнув носом и криво ухмыляясь, Золотой интересуется у меня:
— Кайфуешь, паря?
И подняв Книгу, он принимается её обнюхивать. Сначала он делает это с некоторой опаскою, а потом все смелее и смелее. Перелистав и перенюхав все страницы, он разочарованно говорит:
— Да нету здесь ничего.
А когда ему на ум приходят более простые объяснения, он начинает язвительно смеяться:
— Голову тебе, паря, напекло! Или от Машкиного жара сомлел!
По общему решению нашей четвёрки ларец и Книга остаются у Золотого, который обещает тайно продать их.
Меня он просит сделать фотографии этих вещей:
— Чтобы барыги могли заранее увидеть и оценить товар. Да и безопасней так.
Когда он кладёт Книгу обратно в коробку, а затем в свою сумку, я начинаю переживать: «Что же это со мной происходит?» И проанализировав своё состояние, прихожу к выводу, что как только выпустил Книгу из виду, сразу же начал остро чувствовать огромную потерю. При этом к забравшему её Золотому, вместо привычной уже неприязни, я начинаю испытывать вполне отчётливую ненависть. Мне кажется, что меня начинает свербить неотступная мысль: «Эта Книга должна быть моею!» Но через мгновение я понимаю, что произошло нечто другое — в моей голове только что прошелестел тот самый голос.
Канадцу всё-таки удалось найти бивень мамонта. И он ожидает нас возле этой находки, которая более всего напоминает старое трухлявое бревно. Довольный Канадец в одиночку закидывает в багажник этот весящий не меньше центнера древний клык. Золотой отзывает Канадца в сторону, и они там о чём-то тихо переговариваются. Приобняв Канадца за плечо, Золотой потирает большим пальцем по кончикам остальных. Судя по этому жесту, речь у них идёт о деньгах. Вскоре они с довольными лицами возвращаются к машине. Однако как только Канадец видит Геологиню, его хорошее настроение сразу же портится:
— Ада! Что есть это? — указывает он на вещицу, которая висит у Геологини на шее.
Потрогав сначала свою стрижку, а потом, поправив кулон, прячущийся в глубокой ложбинке между её грудей, она отвечает:
— Это? Мой талисман. Мне один чукча его подарил, когда я в геологоразведке работала. Вообще-то это священный охранитель, хотя чукчи называют его просто деревянной женщиной. Клянусь богом, он действительно обладает силою. Когда я забываю его надеть, со мною сразу же начинают происходить разные неприятности…
Не дослушав Геологиню, Канадец перебивает:
— Это есть идол! Ада, вы поклоняетесь идолу. Этим вы отрицаете существование единого бога. И вы ещё богохульствуете — часто и понапрасну произносите имя божье. Это есть самый великий грех — смертный грех!
На защиту Геологини встаёт Золотой. Вижу, как он психует и начинает сжимать и разжимать кулаки. Он горячится и полностью переходит на уголовный жаргон, которого Канадец не понимает совершенно.
Я и для себя-то кое-как расшифровываю эти слова Золотого, с пятого на десятое. И в общих чертах понимаю, что, во-первых, он упрекает Канадца за то, что тот является представителем Запада, где из-за толерантности и прочих прелестей демократии скоро все мужики будут носить юбки и красить губы. А, во-вторых, он заявляет Канадцу, что тот не имеет никакого права указывать нормальным людям, во что им верить и какие украшения носить.
И, не желая участвовать в этой стычке, я мысленно отмахиваюсь: «Ну, и чёрт с ними! Сейчас у меня голова занята совершенно другим». — Появляется Рассудительная Мысль, которая меня в этом окончательно убеждает: «Не надо вмешиваться. Тем более что до драки дело у них, похоже, не дойдет».
Наконец все успокаиваются и усаживаются в «Уазик». Мы возвращаемся на базу.
Базовый посёлок старательской артели имени «Парижской коммуны» расположен на берегу одного из притоков реки Колымы. Старатели живут в двух больших бараках и трёх отдельных домиках. В одном из домиков обитает маркшейдер, то есть я, в другом — председатель, а в третьем — командированные или, как их тут ещё называют, гости. Домик маркшейдера имеет особую конструкцию: в трёх его стенах проделаны большие окна, чтобы всегда было светло. Другие же строения попроще — с малыми оконными проёмами в обычном северном «энергосберегающем» исполнении.
Из окон моего домика хорошо просматривается почти весь посёлок: жилые здания, столовая, баня и склад горюче-смазочных материалов или, проще, ГСМ. Не видны лишь скрытые в низине огромные ёмкости с соляркой, дизельная электростанция, ремонтно-механическая мастерская и гаражи. Но дорога из жилой зоны до промышленной площадки проходит как раз мимо моих окон. Внеся в помещение приборы и инструменты, я сажусь у рабочего стола и задумываюсь.
Разложив в углу свои мешочки с пробами, Геологиня садится на стул и, не отрывая взгляда от теодолита, установленного прямо посредине комнаты, говорит мне:
— При желании, отсюда, не покидая дома, ты можешь наблюдать за жизнью всей базы. С помощью вот этого «хитрого глаза».
А мне вспоминается, как я впервые услышал это выражение, которым на Колыме называют все геодезические приборы.
…Сиплый, назначенный мне в помощники, всё время норовит заглянуть в зрительную трубу теодолита. И я очень опасаюсь, что он собьёт мне все настройки прибора. В конце концов, это настолько надоедает мне, что я раздражённо спрашиваю у него:
— Что вас там так сильно заинтересовало?
Противно хихикая, он отвечает:
— Мне говорили, если глянуть в хитрый глаз, бабы там будут ходить кверху ногами. В натуре! Только юбки у них почему-то не задираются…
И уже с улыбкою мне вспоминается та причина, из-за которой я категорически отказался от его дальнейших услуг.
…Отвечая на вопрос Серафимыча, я с возмущением указываю рукой на ухмыляющегося Сиплого:
— Почему? Ну, уж конечно, не из-за его назойливого пристрастия к хитрому глазу! Этот плут и вредитель испортил мне целый день съёмочных работ! Но я всё-таки вывел его на чистую воду!
И я рассказываю, что из-за Сиплого мне пришлось потратить несколько часов, прежде чем я смог сообразить, отчего при контрольных замерах все высотные отметки не стыкуются на целых полметра. Как оказалось, при съёмке нетронутой поверхности тот ставил рейку на бугорки, кочки и даже на собственную ступню, а при съёмке отработанного пространства, наоборот, — в ямки.
Выслушав меня, Серафимыч потешается:
— Да, уж! Заставил он вас, Евстафий, голову поломать.
Затем он извиняется:
— Не обижайтесь! Традиция есть традиция. Так уж тут принято испытывать новичков.
И предлагает:
— Дам я вам другого помощника.
И с улыбкой прибавляет:
— Который не умеет хитрить…
Из этих путешествий в прошлое я возвращаюсь с радостной мыслью: «И теперь рейку мне носит Мария!» И размышляю о том, что именно благодаря этой девушке я получаю от работы двойное или даже тройное удовольствие. Затем я принимаюсь гордиться собственной значимостью: «Это ведь я достаю из архива старые геологоразведочные карты, рассчитываю запасы золота на новых полигонах, которые потом отыскиваю где-нибудь в труднодоступной местности и обозначаю их границы. А потом вслед за мною идут люди с тяжёлой техникой и, в буквальном смысле слова, сдвигают горы». При этом в моей голове отчётливо звучит отрывок из одной старой песни:
«…А без меня, а без меня тут ничего бы ни стояло.
Тут ничего бы ни стояло, когда бы не было меня…»
А ещё я тешу своё самолюбие: «Мне поручена очень важная и ответственная работа, ошибки в которой недопустимы. Даже не верится. Ведь отец до сих пор не доверяет мне даже гвоздь забить». Меня радует, что практическая работа в поле намного интереснее, чем учёба в душной аудитории. И я предвкушаю: «Меня ожидает хороший заработок, который будет очень кстати моему тощему студенческому кошельку».
Но тут, словно ложка дёгтя в бочке мёда, среди всех этих мыслей всплывает та неприятная недоговорённость, которая возникла в моём последнем разговоре с Геологиней.
И, обратившись к ней, я признаю:
— Да ты, Ада Михайловна, и без хитрого глаза всё замечаешь. И знаешь? Ты была права. Без серьёзных отношений с девушкой, всё остальное мне кажется не таким уж и прекрасным.
Правда, тут же я сам и парирую собственное высказывание:
— Зато я постоянно испытываю чувство влюблённости!
Она смеётся:
— Это точно. Я помню, как уже в самый первый день ты нашёл себе объект для воздыханий.
Пытаясь настроиться на приятную волну, я говорю:
— И, несмотря на неутешительный итоги, воспоминания об отношениях с прекрасным полом меня всё равно радуют.
Геологиня с одобрением в голосе произносит:
— По крайней мере, в тот раз ты продемонстрировал неплохой вкус.
И в моей памяти всплывает образ очень молоденькой женщины, которую я повстречал в приисковой столовой.
Геологиня — любительница поговорит на подобные темы, и поэтому, оживившись, спрашивает у меня:
— Ты так и не узнал её имени?
Отрицательно мотнув головою, я с чувством лёгкого сожаления отвечаю ей:
— Про себя я называю её Жозефиной.
Она соглашается:
— Ей действительно подошло бы такое французское имя. У нас это редкость — такие тоненькие и высокие. А ведь у неё, кажется, ещё есть очень яркие веснушки?
Я с наслаждением вспоминаю:
— Мне в ней всё нравится, всё кажется гармоничным. Даже тёмные завитушки волос, которые выбиваются из-под косынки. Но особенно то, как сверкают её жгучие глаза!
По мере нашего разговора, образ той женщины высвечивает всё отчётливее. И я продолжаю:
— И работает она очень быстро. Но словно бы нехотя, будто делая всем одолжение. Я мог бы бесконечно долго любоваться её кошачьей грацией.
Геологиня, стараясь быть объективной, даёт высокую оценку моей прекрасной незнакомке:
— Да. Она — одна из немногих женщин, способных двигаться с такой изумительной пластикой.
И я подхватываю:
— Наблюдая за ней, я не вижу отдельных движений. В любой миг воспринимаю её неподвижной, как живописное полотно или стоп-кадр. Она прекрасна! Ах, как свежи её по-детски пухлые щёчки!
И мысленно добавляю: «А как подпрыгивают грудки при каждом её движении!»
Геологиня молчит и, улыбаясь, слушает мои восторги.
И я раскрываю секрет обаяния описываемой мною красотки:
— Вот эти-то пухлые щёчки вместе с забавно-серьёзным, даже строгим взглядом, как раз и создают неимоверно притягательный и чувственный коктейль.
Продолжая улыбаться, она отмечает:
— Вот потому-то ты обычно и не выдерживал. Не мог долго любоваться ею и сохранять свой бесстрастный вид. Уже через минуту начинал глупо скалиться прямо ей в лицо.
А я всё ещё восхищаюсь:
— Но она-то какова! Какие уморительные рожицы она корчила мне в ответ! Как страстно она посверкивала в мою сторону глазами! И как картинно проходила мимо, уперев руку в бедро!
Посерьёзнев, Геологиня спрашивает у меня:
— И о чём ты думал, чтобы отрезвить себя?
С сожалением изгоняя из памяти прекрасный образ женщины, я признаюсь:
— Пришлось святотатствовать. Я сказал себе: «Но ведь вполне возможно, что внешность — это её единственное достоинство».
И она, грустно усмехнувшись, произносит:
— Может, ты и прав. К тому же она уже давно замужем. И, как я слышала, не особо радуется этому.
Мне тоже становится грустно, и я вздыхаю.
Тогда Геологиня поддевает меня:
— Но сейчас-то весь твой юношеский восторг и томленье направлены в сторону Марии.
Этого я не отрицаю, однако вношу поправку:
— Да. Все мои мысли, по крайней мере, до конца практики были бы заняты лишь ею одной, если бы не появилась эта сегодняшняя находка.
Геологиня удивляется:
— Неужели основной инстинкт может перед чем-нибудь отступить?
Я усмехаюсь:
— Только на время. И отступил он перед чем-то пока ещё недоступным моему разуму. Но очень значимым. Как мне кажется.
И Геологиня советует мне:
— Тебе пора задать себя главный вопрос.
Я интересуюсь:
— И какой же это?
И она насмешливо отвечает:
— А нормален ли ты?
Затем она встаёт и, потянувшись всем телом, заявляет:
— Всё! Хватит болтать! Пора идти на ужин!
По пути в столовую я пытаюсь докопаться до источника своего душевного беспокойства. Появляется Тревожная Мысль: «К сожалению, ни критика, ни самокритика не в силах заглушить этого предчувствия. Кажется, что вот-вот и я столкнусь с чем-то непостижимым». Но осознать это тревожное чувство мне никак не удаётся. Это как в каком-то волшебном калейдоскопе. Вроде бы мелькают вполне обыденные события, но я зачем-то всё время пытаюсь сложить из них какую-то особенную картинку, чтобы понять что-то важное. И, главное, я уже не могу остановиться, не могу не делать этого.
— Эта Книга должна быть моею! — напоминает о себе Голос, шелестя где-то в моём мозгу.
Вздрогнув от неожиданности, я задумываюсь: «А может всё дело в этом? В этом Внутреннем Голосе?»
Глава 5. Подозреваемые
За нож схватить ведь могли же?
Вот и рассмотрим их поближе.
Наводнение. Предложение. Ябеда. Угрозы. Слежка. Выстрел. Грязь. Девственность. Надежда. Шулеры. Должок. Гигант. Свидание. Щипач. Разочарование. Грех. Наблюдения. Взросление.
У маркшейдеров профессиональная нелюбовь к любым атмосферным осадкам, ибо от них портится оптика приборов, и страдают документы на бумажных носителях.
Уныло глядя за окно, где нескончаемый дождь рушит все планы, я размышляю: «Прошло всего четыре дня, как нашли золотую коробку с Книгою, а я уже близок к тому, чтобы сойти с ума». — «Страшное дело! — подключается к моему ропоту Язвительная Мысль. — И это уже давно случилось бы! Просто раньше меня от этого отвлекала маркшейдерская работа. Поэтому сейчас, когда вся деятельность на полигонах приостановлена, пришло самое время спятить!»
«Когда зарядили эти дожди, метеорологи уверяли, что пройдёт день-другой, и погода наладится, — нахожу я достойную цель для выплеска своего раздражения. — И я, поверив этим мошенникам, остался пережидать здесь. Прикинул, что потом смогу быстрее наверстать все упущения». — «Но ведь я остался здесь не только ради работы? — надсмехается Язвительная Мысль. — Может, это Книга меня не отпускает?» — «Теперь меня не отпускает наводнение, — отвечаю я с грустью. — Со вчерашнего дня это главная причина. Однозначно!»
«Я сижу в этом маркшейдерском домике всего третий день, — продолжает иронизировать Язвительная Мысль, — а скулю так, будто провёл здесь безвылазно целый год!» — «Я уже выполнил все возможные камеральные работы, — продолжаю я грустить. — И единственное занятие, которое у меня теперь осталось, — это чтение лёгкой литературы». — «Ой, ли? — разоблачает меня Язвительная Мысль. — А кто же тогда у нас здесь отслеживает все передвижения Золотого? Теперь, пожалуй, именно это является моим основным занятием». — «Да, — признаюсь я. — Потому что очень хочется узнать, где он всё-таки прячет Книгу». — «Какое поразительное признание! — потешается Язвительная Мысль. — А то было как-то непонятно, для чего же я незаметно обыскивал «Уазик» и обследовал его комнату в бараке. Жалко, что пока безрезультатно. Но более досадно, что мне не хватает выдержки. Ведь рано или поздно всё могло бы получиться. И какой чёрт меня дёрнул сегодня за завтраком пригласить его к себе?»
«Вон он! — замечаю я через окно бредущего под дождём Золотого. — Сейчас повернёт сюда. И у нас состоится мужской разговор». — «А есть ли хоть крошечная надежда, что он сам отдаст Книгу?» — интересуется Язвительная Мысль.
Золотой с ленивым видом вваливается в маркшейдерский домик, усаживается за стол и начинает вертеть в руках мои чертёжные принадлежности. При этом он неотрывно и испытующе глядит на меня, как бы спрашивая: «Ну, и что интересного, фраерок[29], ты можешь мне сказать?»
— Тарас, — обращаюсь я к нему нейтральным тоном, загнав свою ненависть глубоко- глубоко внутрь, — отдай мне её.
Он нервно дёргает левой щекою и хищно скалится:
— Тебе? С чего бы это, паря? Тем более что она сама меня выбрала.
Мы друг друга явно не понимаем, поэтому я уточняю:
— Мне нужна та Книга из ларца.
И Золотой, сообразив наконец-то, о чём идет речь, нагло ухмыляется и с видимым удовольствием отказывает мне:
— Некс[30]. Для неё уже нашёлся покупатель.
Я зачем-то делаю бессмысленное признание:
— Мне, конечно, не на что её перекупить.
Однако затем, как и было задумано, использую заранее заготовленную наживку:
— Но я готов отдать за неё свою долю от коробки.
При виде гримасы, которая искажает нервное лицо моего собеседника, я мысленно заключаю: «Похоже, как я того и опасался, его это предложение не впечатлило».
Вскочив на ноги, Золотой, нависая, шипит мне в лицо:
— Икру мечешь[31], Студент! Думаешь, запалимся[32]? Или решил накапать[33]?
«И чего он так раскипятился? — любопытствует моя Язвительная Мысль. — Вот бы догадаться. Ведь из-за моего отказа их доли только увеличатся. В принципе, он должен бы радоваться этому». — «Догадаться-то не мудрено, — появляется с объяснением Рассудительная Мысль. — Ведь тогда я перестану считаться их сообщником. А это значит, что уже нельзя будет рассчитывать на круговую поруку и молчание с моей стороны».
Инстинкт заставляет меня тоже подняться. Чуть не стукнув Золотого в лицо своей макушкою, я огрызаюсь:
— Я сказал, то, что сказал!
Он истерично вскрикивает, при этом из его рта брызжет слюна, а его баритон срывается на тонкий фальцет:
— А тебе известно, что бывает со стукачами[34]?
Язвительная Мысль насмешничает: «Зря он так! Я ведь и сам ябед с детства не переношу. Ещё с младших классов». — И я припоминаю: «Да. Мы тогда с другом шалили на уроке, и я ткнул его в бедро острым концом карандаша». — Язвительная Мысль ехидничает: «И что за это ожидал получить в ответ?» — Я ухватываюсь за это зыбкое воспоминание: «Думал, он ответит мне «симметрично» и тоже ткнёт. Но он поднял руку и пожаловался учительнице». — Язвительная Мысль пытает меня: «И что было потом?» — Я отвечаю: «Ничего. Мы продолжали дружить». — А Язвительная Мысль, продолжая вести разбор моих чувств, уточняет: «Однако тень того детского поступка никак не улетучивается. Да? И с тех пор я называю его товарищем, но не другом». — И я досадую на самого себя: «Не вижу аналогии между тем случаем из детства и сегодняшним событием. Тем более что с Золотым мы даже далеко не товарищи».
Вмешивается Тревожная Мысль: «А ведь этот бывший уголовник намекает на что-то мерзкое и пытается запугать меня. А главное, видно же по всему, что с ним эту проблему мирным путём не решить никогда». — Я закипаю: «Сейчас я боюсь только одного. Если клокочущая во мне ярость вырвется на свободу — могу наделать больших глупостей».
И предупреждаю Золотого:
— Не вынуждай меня на крайние меры! Лучше отдай по-хорошему!
Он изумлённо выпучивает глаза и громко восклицает:
— Что?
Затем отступает от меня на шаг, а его правая рука тянется к висящим у бедра ножнам с тяжёлым охотничьим клинком.
Имея огромное желание тут же исполнить свою угрозу, я заявляю:
— Жизнь штука короткая, но для кого-то она может оказаться очень короткой!
И перевожу свой взгляд на рабочий стол, где у меня под рукою лежит метровая линейка Дробышева с острой скошенной стороною. «О, да! — восклицает Кровожадная Мысль. — При надлежащей сноровке этим чертёжным инструментом можно развалить человека от плеча и до пояса!»
Перехватив мой взгляд, Золотой сразу же утихомиривается и убирает руку от ножа. До стычки дело не доходит. Но, перед тем как хлопнуть входной дверью, он демонстрирует мне свой хищный оскал:
— Я предупредил тебя. Если что — ответишь! И чистеньким ты не останешься!
Когда Золотой покидает маркшейдерский домик, Недовольная Мысль принимается мучить меня: «Вот уже скоро неделя пройдёт, а я всё никак не могу придумать подходящий способ завладеть Книгою!» — Я принимаю эту самокритику с раздражением: «Ну, не умею я плести интриги! А все мои планы получаются какими-то слишком кровавыми, с исключительно летальным исходом для жертвы». — Появляется Кровожадная Мысль, которая недоумевает: «А что плохого в летальном исходе? Неужели, я не способен на решительные действия?» — «Нет. К сожалению, проделать такое хладнокровно я ещё не готов, — признаюсь я. — Но я постоянно настраиваю себя, пытаясь сделать своё естество более свирепым. И этот разговор с Золотым показал, что я уже почти озверел». — Всплывшая Тревожная Мысль предупреждает: «Это навязчивое желание завладеть Книгою так обострило мои негативные чувства, что я и в самом деле могу спятить. Нельзя постоянно находиться в таких мрачных раздумьях, да ещё и прокручивать их в ночных кошмарах». — А Кровожадная Мысль заявляет: «Избавиться от всех этих угнетающих эмоций очень просто! Для этого лишь надо немедленно воплотить любой план, пускай даже самый безжалостный!» — И я вынужден согласиться: «Да. Я уже не вижу ничего предосудительного и невозможного в физическом устранении Золотого. Скорее, наоборот, это единственно эффективная мера».
Кровожадная Мысль тут же предлагает: «Может, сделать это вот так?» — и показывает мне картинку, в которой я, привязав Золотого к дереву, загоняю ему спички под ногти, выпытывая место, где он прячет Книгу. — Но Рассудительная Мысль бракует представленный вариант: «Нет, это не годится!» — Кровожадная Мысль возмущается: «А что не так-то?» — И Рассудительная Мысль обосновывает критику: «Тут слишком много натяжек. И весь расчёт построен на чистом везенье. А ведь обязательно что-нибудь пойдёт не так. Или следствие обнаружит какую-нибудь мелочь-улику, или отыщется случайный свидетель. И, вообще, нельзя ли обойтись без пыток?» — На что Кровожадная Мысль резонно замечает: «А как без пыток решить главную задачу? Как узнать, где он прячет Книгу?»