Полоцк. Это слово как эхо славной истории нашей Родины. Название города прочно входит в наше сознание с детства.

Полоцк — один из древнейших городов восточных славян. Первое письменное упоминание о нем относится к 862 году. Под этой датой в летописном своде «Повести временных лет» он на­зван «градом». Более одиннадцати веков назад неподалеку от места впадения Полоты в Западную Двину древние кривичи основали город и назвали его по имени реки Полота. Возникно­вение и интенсивное развитие города было связано с торговым путем, соединившим Византию, Арабский Восток, Южную и Се­верную Русь. По полоцким землям проходил один из важней­ших торговых путей древности — путь из варяг в греки.

Немало интересных легенд связано с Полоцком. Скандинав­ские саги рассказывают о полоцких дружинах, которые ходили под стеньг Царьграда, «Слово о полку Игореве» славит смелость полочан и мудрость князя Всеслава Чародея.

С середины XI столетия плывет над Двиной величественный корабль Софийского собора. Всеслав возводил храм в честь Свя­той Софии, чтобы доказать миру равенство Полоцка с Новго­родом и Киевом, где такие соборы появились несколько рань­ше. До этого каменных храмов полочане не строили, поэтому князь пригласил в город византийских мастеров. К ним, на ходу осваивая строительные секреты, добавились местные мастера: ведь нельзя было, чтобы главный собор Полоцкой земли возво­дили руки чужестранцев. Греческое слово «софия» в переводе означает «мудрость», «мастерство». Предки объясняли его как великое человеческое богатство, объединенное общими заботами и стремлениями. Собор должен был стать символом единства всех жителей княжества. На установленном у крыльца собора огромном валуне, который через десять столетий станет музей­ным экспонатом, старинные полоцкие мастера, оставили нам свои имена: Давыд, Тума, Микула, Копысь, Варышка.

В период феодальной раздробленности Полоцк становится центром просвещения, где ведется летописание, при монасты­рях открываются школы. В Полоцке родился великий просве­титель и основатель белорусского книгопечатания Франциск Скорина. Он перевел на белорусский язык и напечатал двадцать две библейские книги. Известно более трехсот восьмидесяти изданий Франциска Скорины.

Ежегодно в сентябре жители Полоцка отмечают Скориновский праздник, который собирает писателей, поэтов и деятелей культуры. Культурная сокровищница города немыслима и без Симеона Полоцкого — талантливого поэта, переводчика, мыс­лителя XVII века.

Прошли столетия, но не погасла слава города. До наших вре­мен сохранились археологические и архитектурные памятни­ки — свидетели исторических событий и творческого гения по- лочан.

С Полоцком связаны жизнь и деятельность Ефросиньи По­лоцкой. Преподобная княжна основала в городе два монасты­ря — мужской и женский, создала скрипториумы и иконопис­ные мастерские. По ее заказу был воздвигнут уникальный храм с фресковыми изображениями на стенах. И храм, и фрески уди­вительным образом сохранились до наших дней.

Некогда в Полоцке было тридцать восемь храмов, но за тыся­челетнюю историю многие из них были разрушены: одни — во время войн, другие — в период антирелигиозной политики. Са­мые известные из сохранившихся — Софийский собор и Спасо- Ефросиньевский монастырь. Более десяти лет в Полоцке велись работы по восстановлению храма Покрова Пресвятой Богороди­цы. В 2004 году в новый храм вошли первые прихожане.

В Полоцке мирно уживаются верующие разных конфессий. Наряду с православными возрождаются и католические храмы.

Ворона*

У нас на Байкале была своя ворона. У нас там был свой до­мик, своя гора, едва ли не отвесно поднимающаяся сразу от до­мика каменной скалой. Из скалы бил свой ключик, который журчащим ручейком пробегал только по нашему двору, возле калитки опять уходил под землю и больше уже нигде и ни для кого не показывался. Во дворе у нас стояли свои лиственницы, тополя и березы и свой большой черемуховый куст. На этот куст слетались со всей округи воробьи и синицы, вспархивали на него под нашу водичку, под ключик, который они облюбовали словно бы потому, что он им был под стать, по размеру, по росту и вку­су. В жаркие дни они плескались в нем без боязни, помня, что после купания под могучей лиственницей, растущей посреди двора, можно покормиться хлебными крошками. Птиц собира­лось много, с ними смирился даже наш котенок Тишка, которого я подобрал на рельсах, но мы не могли сказать, что это наши птички. Они прилетали и, поев и попив, опять куда-то улетали. Ворона же была точно наша. Дочь в первый же день, как приеха­ла в начале лета, рассмотрела высоко на лиственнице лохматую шапку вороньего гнезда. Я до того месяца жил и не замечал его. Летает и летает ворона, каркает, как ей положено. Что с того? Мне и в голову не приходило, что это наша ворона, потому что тут, среди нас, ее гнездо, и в нем она выводила своих воронят.

Конечно, наша ворона должна была стать особенной, не та­кой, как все прочие вороны, и она ею стала. Очень скоро мы с ней научились понимать друг друга, и она пересказывала мне все, что видела и слышала, облетая дальние и ближние края, а я затем подробно передавал ее рассказы дочери. Дочь верила. Может быть, она и не верила. Как и многие другие, я склонен думать, что это не мы играем с детьми, забавляя их чем только можно, а они, как существа более чистые и разумные, играют с нами, чтобы приглушить в нас боль нашего жития. Может быть, она и не верила, но с таким вниманием слушала, с таким нетерпением ждала продолжения, что и мне эти рассказы стали в удовольствие, я стал замечать в себе волнение, которое переда­валось и дочери и удивительным образом уравнивало нас, точно сближая на одинаковом друг от друга возрастном расстоянии. Я выдумывал, зная, что я выдумываю, но в этой, казалось бы, игре существовало редкое меж нами согласие и понимание. До­ставленные, может быть, той же вороной. Не знаю, не смогу объяснить почему, но с давних пор живет во мне уверенность, что если и существует связь между этим миром и не этим, так в тот и другой залетает только она, ворона, и я издавна с тайным любопытством и страхом посматриваю на нее, боясь додумать, почему это может быть только она.