Лингвистическая типология билингвизма

В параграфе, посвященном психологическойтипологии би­лингвизма,было указано, что при продуктивном билингвизме порождаемая билингвом речь может быть как правильной, гак и неправильной. Хотя суждениео правильности и неправильности речи обычно возникает у любого говорящего, такчто для определения, правильна или неправильна речь би­лингва, вполне можно обращаться к информантам-монолинг­вам, указанное определение удобнее получать изучением за­писанных от билингва речевых произведений, т. е. удобнее прибегать к лингвистическому анализу.

Понятие правильности речи даже в рамках членов одной и той же языковой общности колеблется в зависимости от со­циального статуса групп этих членов и территории их рассе­ления. Например, с точки зрения носителей южных русских говоров, речь северянина неправильна. Однако, когда послед­нему "приходится говорить у себя дома, его речь, по свиде­тельству окружающих, правильна. С другой стороны, корен­ной москвич," лингвист по образованию, отмечает ошибки в речи, предположим, продавца магазина, также коренного москвича, а продавец, напротив, считает речь своего земляка-лингвиста неестественной и неправильной. Таким образом, удается показать, что понятие правильности речи, если обра­щаться к суждениям членов языковой общности, оказывается относительным.

Чтобы вскрыть причину такого явления, вспомним, что, если северянин порождает речевые произведения у себя дома, в его речи обнаруживается та языковая система и тот лексем­ный состав, которые присущи лицам из его окружения, когда им в свою очередь приходится говорить. Если северянин говорит, обращаясь к носителям южных диалектов, то прису­щая ему языковая система, хотя она и не затрудняет взаи­мопонимания, отличается от языковой системы (и от состава лексем) лиц из его окружения. Такое же наблюдение можно провести и применительно к различным социальным группам членов одной и той же языковой общности, проживающих на единой территории. Несколько упрощая проблему, в об­щем виде можно сказать, что речь считается определенным однородным (по территориальным я социальным признакам) коллективом говорящих правильной, если в ней обнаружи­вается присущая ему языковая система и лексемный состав. Если это условие не соблюдено, т е. если в речевых произ­ведениях говорящего обнаруживаются элементы иной язы­ковой системы, если даже и не наблюдаются трудности во взаимопонимании, то данный однородный коллектив говоря­щих склонен считать такие речевые произведения неправиль­ными.

Итак, речь считается правильной, если она целиком принадлежит одной и только одной языковой системе.

В данном определении, следует заметить, подчеркивается лишь один аспект вопроса. Явление правильности содержит однако и другую сторону. Речь может быть свободна от эле­ментов второй языковой системы и тем не менее оставаться неправильной.

Такова, например, речь монолингва, если ему присущи дефекты речевого аппарата («пгоклятый гокот могя не дает мне спать»), и речь ребенка — монолингва, обучающегося языку («я лучку полезал»). Особенно часто неправильные речевые произведения, в составе которых не обнаруживается единиц второй языковой системы, наблюдаются в патологии речи (например, при афазии). Поэтому чтобы можно было назвать речевые произведения говорящего правильными, требуется установить в них не только одну и исключительно одну языковую систему, но и эту систему в полном составе. Если языковая система оказывается редуцированной, то речевые произведения являются неправильными.

Введем некоторые терминологические уточнения.

Предположим, при анализе речевых произведений, порожденных билингвом, устанавливается, что в них существует , одна и только одна языковая система. Предположим также, что данная языковая система полностью совпадает с языковой системой, свойственной однородному коллективу говорящих. В этом случае мы говорим, что в подвергшихся анали­зу речевых произведениях языковая система не нарушение или сохранна. Соответствующий термин-существительное: сохранность языковой системы.

Приведем обратные допущения. Предположим, что в ре­чевых произведениях билингва обнаруживаются единицы двух языковых систем. Предположим также, что в ином случае устанавливается только одна языковая система, но не совпа­дающая со свойственной однородному коллективу говорящих полностью. При таких условиях говорим, что обнаруженная в подвергшихся анализу речевых произведениях языковая си­стема нарушена или не сохранна. Соответствующий термин-существительное: нарушение языковой системы.

Итак, окончательная формулировка лингвистической процедуры установления правильности речи: речевое произведе­ние называется правильным, если в нем сохранна язы­ковая система, свойственная однородному коллективу гово­рящих, если эта языковая система нарушена, то оно назы­вается неправильным.

В приведенном определении не учитываются экстралинг­вистические факторы, обычно влияющие на суждение о пра­вильности или неправильности речи, если о таком суждении попросить среднего информанта-монолингва. К числу таких факторов относится темп речи, ее паузальное членение, рит­мика, содержательность, выразительность, наличие или от­сутствие слов-паразитов и их расстановка и т. п. Для ха­рактеристики билингвизма по лингвистическим критериям все они не нужны.

Поскольку билингв, по определению, в общении может ис­пользовать две языковые системы, нельзя исключить возмож­ностей сохранности или нарушения одной из языковых систем (обычно — вторичной), если порождаемые речевые произведения принадлежат этой (вторичной) системе.

Назовем продуктивный билингвизм по лингвистическому критерию субординативным (буквально: подчиненным), если в речевых произведениях, порождаемых на его основе, устанавливается нарушение языковой системы, т. е. если речевые произведения билингва оказываются неправильными.

Заметим, что неправильными оказываются речевые произве­дения, принадлежащие, как правило, вторичной языковой системе. Разумеется, неправильными могут быть и речевые про­изведения, принадлежащие первичной языковой системе, но на этом вопросе — по причине малой распространенности соответствующих явлений — мы не останавливаемся.

Продуктивный билингвизм, обеспечивающий порождение Правильной речи, т. е. таких речевых произведений, принадлежащих вторичной языковой системе, в составе которых устанавливается сохранная языковая система, называется координативным (буквально: сочиненным).

Поскольку в последнем случае речь билингва, по определению, ничем не отличается от речи монолингва (речевые произведения моно­лингва могут принадлежать только одной языковой системе), она не интересна для теории языковых контактов, и подробнее останавливаться на ней смысла не имеет.

С психологической точки зрения нет оснований сомневаться в возможности координатнвного билингвизма, как поступает, например, Г. Фогт.

Если вернуться к речевым механизмам, то, несколько забегая вперед, следует сказать, что причиной субординативного билингвизма является интерференция речевых умений, но эта интерференция при чистом билингвизме вообще не на­блюдается, а при билингвизме смешанном она наблюдается в процессе выработки речевых механизмов — и только (при постоянной коррекции в процессе обучения речевые механиз­мы дифференцируются).

Остановимся подробнее на субординативном билингвизме. Рассмотрим несколько речевых произведений, записанных от студентов-иностранцев, изучающих русский язык, и заимствованных из художественной литературы.

Ниже приводятся три группы примеров, единых по своему качеству; присущее им качественное единообразие обсужда­ется в дальнейшем.

Здесь и далее в примерах из русского языка приводится полуорфографическая запись, установленная следующим путем. Группа членов русской языковой общности, составленная произвольно (за исключением одного критерия — члены группы располагали средним образованием), достоявшая из 10 человек, была приглашена на несколько уроков рус­ого языка для иностранной аудитории (для начинающих). Лицам, вошедшим в группу, было предложено любым способом записать речь сту дентов. При анализе записей было установлено, что никто из информан­тов не применил фонематической или фонетической транскрипции. Все де­сять информантов использовали орфографическую запись. Однако все они отклонением от орфографически правильного написания обозначали такое произношение, которое обращало на себя внимание. Например, запись «голод» не дает оснований судить о том, что последний звук был дейст­вительно произнесен с озвончением, так как здесь информанты следовал» орфографическому написанию данной лексемы. В записи «Уошингтон» отклонение от в орфографическом отношении правильной формы слова показывает, что записывающий обратил внимание на необычное произно­шение лексемы. Записывающий не только обратил внимание на необычное произношение, но и отождествил фонему [W] с фонемосочетанием уо. В данном слове иноязычная фонема [n] оказалась незамеченной и передает­ся регулярно сочетанием не. Постановка ударения, обращавшая на себя внимание, также всеми информантами фиксировалась.

Оказалось возможным сформулировать принципы такой записи. Во-первых, отмечаются только такие неправильности речи, которые, по сло­вам информантов, «режут ухо», т. е. привлекают внимание к выразитель­ной стороне речевых произведений. Во-вторых, все иноязычные фонемы отождествляются с фонемами русского языка (в крайнем случае они замещаются графемосочетаннями, т. е. воспринимаются как сочетания фо­нем). В-третьих, некоторые лексемы или сочетания лексем в речи иност­ранного студента не воспринимаются. Они воспринимаются только в том случае, если предварительно указать, как произносится данная лексема русским. Например, запись «я был на бощьди» стала возможной только после того, как было сказано, что речь пойдет о «почте». Таким образом, третий принцип такой записи — невозможность фиксации некоторых лек­сем пли лексемосочетаний.

Принцип полуорфографической записи используется нами и в даль­нейшем во всех тех случаях, когда рассматриваются ошибки морфологического, лексического и синтаксического характера. При рассмотрении фонетических ошибок, о которых особенно говорится в гла­ве II, используется обсуждаемая в своем месте особая запись.

Как мы думаем, полуорфографическая запись, свободная от излиш­ней сложности и обеспечивающая хорошее восприятие при чтении, интерес­на в том аспекте, что сна, во-первых, показывает, где находится ошибка, замеченная членом языковой общности, не имеющим специальной подго­товки, и, во-вторых, позволяет судить о закономерностях субституции при восприятии.

В круглых скобках приводятся экстралингвистические сведения, способствующие пониманию речевой ситуации пли содержащие информа­цию о говорящем.

Итак, приводим три группы примеров.

1. (Устный рассказ студента-араба) У Тан в Уэно ре­шал, што помош котобился не скоро. Уэно вызылал его ар­мия в Оар. Его армия помош — почти нет.

(Устный рассказ студента-немца) Практиканты подзучи-вали под Тоней и спраживали то же замое, а потом они на­чали говорить по-французски, чтобы удивить она по внеш­ности.

(Устный рассказ студента-англичанина) Фермеры отпра­вились в Уошингтон для демонстрашня и для борьба за сошиализм.

(Фраза, записанная от чулымского татарина) Тай ма палшой крушка пада, мой шыыпка пить кочьт.

2. (Устный рассказ студента-немца) Я покупил себе слишком большую шляпу, и теперь мне жалко за потраченные деньги. А я думал, что все меня будут завидовать.

(Устный рассказ студента-немца) Она уже была при­выкла получать плату двадцать шиллингов менее и работала без жаловаться. Девочке было очень трудно, ведь дедушка и бабушка не в жизни.

(Устный рассказ студента-немца) Когда я вставаю ут­ром, то меня мучает мысль, что я сильно отстался от группы, и мне не охотно думается про мою отчаянную положению.

(Диалог русского и гольда — представителя одной из не­больших народностей Дальнего Востока)

— Ты кто будешь, китаец или кореец?

— Моя гольд.

— Ты, должно быть, охотник?

— Да, моя постоянно охота ходи, другой работы нету,
рыба лови понимай тоже нету, только один охота понимай.

— А где ты живешь?

— Моя дома нету. Моя постоянно сопка живи. Огонь кла­
ди, палатка делай — спи. Постоянно охота ходи, как дома
живи?

3. (Устный рассказ студента-немца) Он поставил ей во­просы, что она хочет стать, и следил ее развитие. Ему каза­лось, что она никогда будет хорошим актером, и поэтому он все чаще напоминал ей об этом. У нее никакого артистичес­кого таланта. Никто не мог ей помочь, даже не знаменитый артист Щепкин. Но нельзя не помнить, что она начала учить актерское дело, когда она была четыре года. Я бы предпо­читал сказать ей об этом прямо.

(Сочинение студентки-немки) Москва — это есть столи­ца Советского Союза, которая лежит на Москве-реке. В Мо­скве есть много церкви, памятники, дворцы и другое. Я охотно люблю Москву, она наводит на меня веселые мысли.

(Монолог немецкого офицера, хорошо владеющего рус­ским языком) Ничего, ничего. Очень хорошо. Я всегда имел желание, чтобы самолично смотреть Москву, также осталь­ная Россия. О, эти замерзлые реки, этот удушливый жар песчатых степей, где так недавно много харчевников разво­дило огонь своих костров. Здесь лето дает нам драматичны, томительны ландшафт загорающих лесов. Пожалуйста, не бойся. — Видимо, он понимал стесненное положение сущест­ва, сидевшего перед ним, и, идя на помощь, ткнул пальцем в крылатую эмблемку на груди. — Я есть Вальтер Киттель. Я тоже имею две сестры: Урсула и Лотта. Они такие мило­видные, как ты. Я часто вижу во сне, как они ходят по саду, певая, украшенные цветами. Тихо, устало.

Если обратиться к лингвистическому анализу, то в пер­вой группе примеров вторичная для говорящего языковая система (русская) нарушена на всех языковых уровнях, кроме лексемного. Действительно, наблюдаются фонематические нарушения («подзучивали» вместо «подшучивали», «сошиа-лизм» вместо «социализм» и т. д.), нарушения в морфоло­гии («тай ма» вместо «дай мне») и в синтаксисе («мой пить кочьт» вместо «я хочу пить»).

Во второй группе примеров вторичная языковая система арушена избирательно, т. е. не на всех уровнях, а только а некоторых из них. Действительно, на фонематическом уровне нарушений не наблюдается, а на уровнях граммати­ческих морфем и синтаксем они могут быть установлены «покупил» вместо «купил»; «работала без жаловаться» вместо «работала без жалоб»).

Обратимся к третьей группе примеров. Нарушена ли языковая система в этом случае? Русская языковая система опускает сочетания лексем типа «я охотно люблю Москву» ли «я есть Вальтер Киттель». Здесь не нарушены ни фонематический, ни морфемный, ни синтаксемный уровни. Тем не енее монолингвистичный носитель языка подобные приме­ры оценивает, как неправильные. Причина такой оценки в том, что, хотя языковая система и позволяет порождать по­добные речевые произведения, они фактически никогда не порождаются. Поэтому приходится говорить, что в рассма­триваемых примерах нарушена не русская языковая система, а норма русской речи.

Норма — это регулятор фактической сочетаемости языко­вых единиц, существующих в языковой системе. Норма является также регулятором фактического произношения фонемы (не только со стороны дифференциальных признаков, но и со стороны физиологическо-моторной). Таким образом, норма в известном смысле ограничивает возможности реали­зации языковой системы. Нередко выясняется, что речь сту­дента-иностранца, правильная в плане системы, оказывается неправильной в плане нормы. Если билингв правильно арти­кулирует все звуки, соотносимые с фонемами, то тем не ме­нее его речь нередко оказывается не лишенной так на­зываемого акцента. Понять лингвистическую сущность по­следнего явления можно только с привлечением понятия нормы.

Если разграничить понятия системы и нормы простым критерием, то система нарушена в том случае, если так сказать нельзя (например, нельзя сказать «покупил»). Нор­ма оказывается нарушенной тогда, когда так сказать мож­но, но никогда не говорится. Например, «я есть Вальтер Киттель» в принципе сказать можно, но так никогда не го­ворится.

Итак, языковая система при субординативном билингвиз­ме может быть нарушена применительно ко всем уровням или избирательно. Кроме того, при субординативном билин­гвизме при сохранности языковой системы может быть на­рушена норма речи.

Однако речь оказывается неправильной даже тогда, ко­гда сохранены языковая система и норма.

Рассмотрим еще несколько примеров.

(Вопрос, заданный студентом-иностранцем в трамвае) Не передадите ли плату, положенную за проезд?

(Речевое произведение 'студента-немца, произносив­шего тост) На этом я кончаю. Это все, что я хотел вы­разить.

(Вопрос, заданный студентом-иностранцем преподавате­лю в студенческой столовой) Место свободно? Вы уже на­жрались?

В приведенных речевых произведениях не нарушены ни языковая система, ни норма, поскольку так вполне можно сказать. Однако все они производят впечатление неправиль­ных. В скобках не случайно указывается, при каких обстоя­тельствах речь имеет место, и ошибка состоит в том, что билингв неправильно выбирает из числа известных ему си­нонимичных выразительных возможностей ту, которая была бы пригодна в данной ситуации. Например, во время вече­ринки неуместна конструкция литературной речи с приме­нением лексемы «выразить». Здесь требуется конструкция разговорной речи.

Таким образом, форма речи оказывается привязанной к ситуации общения, так что относительно синонимичные сред­ства выражения распределяются применительно к конкрет­ным условиям речи по-разному. Эта связь между формой речи и речевой ситуацией особенно четко проявляется в вы­боре стиля.

Связь формы речи и ситуации называется узусом, и это понятие оказывается, как видно из самого определения, по­граничным для лингвистики и социологии. Поэтому следует сказать, что узус — понятие социолингвистическое. По ука­занной причине оно не может считаться безоговорочно при­надлежащим лингвистической тематике настоящего парагра­фа, и мы упоминаем его именно здесь, учитывая то обстоя­тельство, что узус имеет отношение к правильности речи и образует совместно с понятиями системы и нормы единую группу. Нарушения узуса ведут к неправильности речи, как и в случае нарушении системы и нормы.

Итак, лингвистическая типология продуктивного билинг­визма схематически может быть изображена следующим об­разом.

Следует подчеркнуть, что определение неправильности речи лингвистическим путем и классификация билингвизма на лингвистической основе относятся исключительно к выразительным аспектам порождения речи, а содержательные аспекты не рассматриваются.

Следует заметить также, что все подтипы субординативного билингвизма связаны между собой отношениями накопления качества, т. е. если говорится, что в речи нарушена языковая система, то нарушены и норма и узус. Это отношение накопления качества направлено, однако, только в одну сторону — нарушения системы предполагают нарушения нормы и узуса, нарушения нормы предполагают нарушения узуса, но при нарушении узуса может быть сохранна как норма, так и система, а при нарушении нормы может сохраняться система.

Указанная лингвистическая типология является предварительной. Фактически вычленяются не два, а три типа продуктивного билингвизма: к оординативному и субординативному типу должен быть прибавлен медлальный. Здесь, однако, мы не можем говорить о данном типе более подробно, так как для его определения требуется внимательно рассмотреть лингвистическое понятие «принадлежности» языковых единиц в тексте, произведенном билингвом. Это понятие изучается в следующем (лингвистическом) разделе работы. Кроме того, медиальный билингвизм тесно связан с культуроведческои тематикой, которая изучается в главе IV. Поэтому о медиальном билингвизме см. § 3 главы IV.

Рассмотренные в настоящем разделе принципы классифи­кации билингвизма должны быть дополнены типологией би­лингвизма в связи с культуроведческой проблематикой. Указанный круг вопросов в научной литературе обычно изучается под шапкой «билингвизм и бикультурализм». Однако так как для изучения связи между билингвизмом и степенью ассимиляции требуется предварительное знакомство с линг­вистической и психолингвистической проблематикой, излагаемой во втором и третьем разделах, соответствующий материал выделен в специальный, четвертый раздел.

 


Вильгельм фон Гумбольдт. О влиянии различного характера языков на литературу и духовное развитие (Wilhelm von HumbоIdt. Ueber den Einfluss des vcrschiedencn Clia-rakters da Sprachen auf Literatur und Geistesbildung, 1821 г)

Тот, кто задумывался когда-либо над природой языка, не осме­лится утверждать, что язык — это совокупность произвольных или случайно употребляющихся знаков понятий, что слово не имеет дру­гого назначения и силы, кроме того, чтобы отсылать к предмету, представленному либо во внешней действительности, либо в мыслях, и что совершенно безразлично, каким языком пользуется та или иная нация. Можно считать общепризнанным, что различные языки являются для наций органами их оригинального мышления и восприятия, что большое число предметов создано обозначающими их словами и только в них находит свое бытие (это можно распространить на все предметы в том смысле, что они мыслятся в словах и в мысли воздействуют через язык на дух), что языки возникли не по произ­волу и не по договору, но вышли из тайников человеческой природы и являются (можно добавить: как относительно самостоятельные сущности, присущие определенной личности) саморегулируемыми и развивающимися звуковыми стихиями. Область исследования заключает в себе природу воздействия языка на мышление, проявление тех его особенностей, на которых основано достижение им той или иной ступени, отражение им того или иного различия мыслей; изу­чение зависимости или независимости нации от своего языка, воз­действия, которое нация может оказать на язык, или обратного воздействия языка на нацию представляет собой открытое поле деятельности, и, приступая к этим вопросам, нужно помнить, что можно попасть в довольно труднодоступную, а не в давно исхожен­ную область.

Цель настоящей работы — предпринять описанное выше иссле­дование и развернуть его настолько широко, насколько покажется необходимым и возможным, чтобы, рассматривая язык в чистом ви­де и проникая в его общую природу, трактовать его также и истории используя данные наиболее значительных из известных языков и попытаться таким образом обнаружить влияние различного характера языков (установление которого само по себе задача нелегкая) на литературу и духовное развитие.

Если считать, что языки расчленяются на грамматику и словарь, то мы имеем здесь дело с их физиологическими функциями, с тем, как работают их составные части в целом и в отдельности и как через них складывается органическая жизнь языка. Существование же та­ковой у языков должно быть признано. Поколения проходят, а язык остается, каждое из поколений застает язык уже бывшим прежде него, и притом более сильным и мощным, чем само это поколение; ни одно из поколений никогда не проникает до конца в его суть и та­ким оставляет его потомкам; характер языка, его своеобразие познаются только на протяжении целого ряда поколений, но он связывает все поколения, и все они проявляют себя в нем; можно видеть, чем обязан язык отдельному периоду времени, отдельным людям, но остается неопределимым, что должны ему они. В сущ­ности, язык, который передается потомкам — только не в виде фрагментарных звуков и речевых построений, а в своем активном, живом бытии, — язык, который не является внешним, но именно внут­ренним, язык в своем единстве с существующим благодаря ему мыш­лением, этот язык представляет собой саму нацию, и собственно нацию. Что же есть язык, как не расцвет, к которому стремится вся духовная и телесная природа человека, в котором впервые обретает форму все неопределенное и колеблющееся, а утонченное и эфемер­ное предстает в переплетении с земным? Язык — это также расцвет всего организма нации. Человек может овладеть языком, только переняв его от других, и тайна его возникновения связана с тайной расщепленной и вновь в высшем смысле и бесповоротно воссоединен­ной индивидуальности.

Может показаться странным для исследования влияния языка на нацию выбор именно литературы, поскольку она часто бывает лишь искусственным, несамостоятельным, благодаря собственному языку выходящим за его же пределы творением. Любой народ, даже не достигший того уровня, когда зарождается литература, наблюдает в частной и общественной жизни множество примечательных явле­ний, сильных перемещений энергии, которые, разумеется, возника­ют не без влияния языка; результаты этих наблюдений прорыва­ются мощным, полным смысла потоком только в повседневной речи народа; в литературные же труды и произведения этот поток энергии попадает большей частью в ослабленном и обедненном виде. Возник­новение литературы можно сравнить с образованием окостенения в стареющем человеческом скелете: в тот момент, когда свободно звучащий в речи и в пенни звук оказывается замкнутым в темницу письма, язык подвергается сначала так называемому очищению, потом обедняется и, наконец, приходит к своей смерти, как бы богат и употребителен он ни был. Буква не терпит ничего выходящего за ее пределы, она приводит в оцепенение еще недавно свободную и мно­гообразную, существовавшую рядом с ней разговорную речь, подав ляет ее вольное извержение, ее разнообразные формы, каждый ее крохотный нюанс, образно обозначающий модификации, которые привносит в нее народный язык. С другой стороны, это неизбежное зло возникает еще и оттого, что язык преходящ, как и все земное. Если бы он не закреплялся на письме, если бы настоящее не имело для передачи звуков минувшего ничего, кроме темных и невнятных преданий, совершенствование было бы невозможным, и все по воле только случая кругами возвращалось бы к одному и тому же. Здесь можно упомянуть редко повторяющееся во всемирной истории стече­ние обстоятельств, когда языку, при перенесении его из повседнев­ной народной речи в обособленную область идей, не хватает чистоты, благородства и достоинства. Но рассматривать наличие или от­сутствие литературы как единственный признак влияния языка на духовное развитие было бы ошибочным. В исследованиях, подобных настоящему, нужно не только не оставлять в стороне национальные литературы, но начинать с того, чтобы направлять внимание именно на такие литературы, поскольку они одни передают прочные и надежные формы, в которых запечатлено влияние языков и благодаря которым можно безошибочно его обнаружить. При этом мы должны быть свободными от всякой, в высшей мере неподобающей языкове­ду недооценки тех языков, которые никогда не обладали литерату­рой, но еще будут ею обладать и, несомненно, могут принести боль­шую пользу таким исследованиям. Тогда беспристрастное доказа­тельство покажет, что и языки, на первый взгляд скудные и грубые, несут в себе богатый материал для утонченного и многостороннего воспитания, который оттого, что он не оформлен письменно, не перестает воздействовать на говорящих. Поскольку человеческая душа есть колыбель, родина и жилище языка, все его особенности остаются для нее незамеченными и скрытыми. Мы еще вернемся к обозначенному здесь влиянию письма на язык, которое уже много раз отмечалось, особенно по поводу записи гомеровского эпоса. Изменение многих языков может быть объяснено одним только переходом языков из устного в письменное состояние, и, сравнивая Монтеня с Вольтером, нужно иметь в виду, что язык целой нации превратил­ся в язык городского общества.

Сейчас еще есть люди, и немало, считающие сам по себе язык довольно безразличным инструментом и приписывающие все, что от­носится к его характеру, характеру нации. Для таких людей наше исследование всегда будет содержать нечто ложное, поскольку для них речь здесь будет идти не о влиянии языков, но о влиянии наций на их собственную литературу и образование. Чтобы оспорить эту точку зрения, можно указать на то обстоятельство, что определенные языковые формы, несомненно, дают определенное направление духу, накладывают на него известные ограничения, а также на то, что при желании выразить одну и ту же идею многословно или кратко нам приходится выбирать различные пути и по меньшей мере взаимно заменять положительные качества высказываний, что было бы не­возможно без всякого, пусть даже отдаленного, влияния языка. Далее можно указать, что...


Вильгельм фон Гумбольдт. О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития (Wiihelm von Ilumboldt. Ueber das vcrgleicliende Sprachsludiuru in Bezichung auf die vcrschiedenen Epoclien der Spraclientwickhing, 1820. (Доклад, прочитанный 29 июня 1820 г.))

1.Сравнительное изучение языков только в том случае смо­жет привести к верным и существенным выводам о языке, разви­тии народов и становлении человека, если оно станет самостоятель­ным предметом, направленным на выполнение своих задач и пре­следующим свои цели. Но такое изучение даже одного языка будет весьма затруднительным: если общее впечатление о каждом языке и легко уловимо, то при стремлении установить, из чего же оно скла­дывается, теряешься среди бесконечного множества подробностей, которые кажутся совершенно незначительными, и скоро обнаружи­ваешь, что действие языков зависит не столько от неких больших и решающих своеобразий, сколько от отдельных, едва различимых следов соразмерности строения элементов этих языков. Именно здесь всеохватывающее изучение и станет средством постижения тонкого организма (feingewebten Organismus) языка, так как проз­рачность в общем всегда одинаковой формы облегчает исследова­ние многоликой структуры языка.

2. Как земной шар, который прошел через грандиозные ка­таклизмы до того, пока моря, горы и реки обрели свой настоящий рельеф, с тех пор остался почти без изменений, так и языки имеют некий предел своей завершенности, после достижения которого уже не подвергаются никаким изменениям ни их органическое строе­ние, ни их прочная структура. Зато именно в них как живых соз­даниях духа (Geist) могут в пределах установленных границ проис­ходить более тонкие образования языка. Если язык обрел свою структуру, то основные грамматические формы не претерпевают никаких изменений; тот язык, который не знает различий в роде, падеже, страдательном или среднем залоге, этих пробелов уже не восполнит; большие семьи слов также мало пополняются основными видами производных. Однако посредством созданных для выражения более тонких ответвлений понятий, их сложения, внутренней перестройки структуры слов, осмысленного соединения и прихот­ливого использования их первоначального значения, точно схва­ченного выделения известных форм, искоренения лишнего, сглажи­вания резких звучаний язык, который в момент своего формирова­ния довольно примитивен и слаборазвит, может обрести новый мир понятий и доселе неизвестный ему блеск красноречия, если судьба одарит его своей благосклонностью.

3. Достойным упоминания является то обстоятельство, что еще не было обнаружено ни одного языка, находящегося за пределами сложившегося грамматического строения. Никогда ни один язык не был застигнут в момент становления его форм. Для того чтобы проверить историческую достоверность этого утверждения, необ­ходимо основной своей целью сделать изучение языков первобыт­ных народов и попытаться определить низшее состояние в ста­новлении языка, с тем чтобы познать из опыта хотя бы первую ступень в иерархии языковой организации. Весь мой предшествующий опыт показал, что даже так называемые «грубые» и «варварские» диалекты обладают всем необходимым для совершенного употребления и что они являются теми формами, где, подобно са­мым высокоразвитым и наиболее замечательным языкам, с течением времени мог выкристаллизоваться весь характер языка, пригодный для того, чтобы более или менее совершенно выразить любую МЫСЛЬ.

4. Язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг, или, точнее говоря, языку в каждый момент его бытия должно быть свойственно все, благодаря чему он становится единым целым. Как непосредственная эманация органической сущности в ее чувственной (sinnlich) и духовной значимости язык разделяет природу всего органического, где одно проявляется через другое, общее в частном и где благодаря всепроникающей силе образуется целое. Сущность языка беспрерывно повторяется и концентрически проявляется в нем самом; уже в простом предложении, поскольку оно основано на грамматической форме, видно ее завершенное единст­во, и так как соединение простейших понятий побуждает к действию всю ткань категорий мышления,— где положительное влечет за собой отрицательное, часть — целое, единичное — множество, следствие — причину, случайное — необходимое, относительное — абсолютное, где одно измерение пространства и времени требует другого, где одно ощущение находит себе отклик в другом, близ­лежащем ощущении, — то, как только достигается ясность и определенность выражения простейшего соединения мыслей, а также соответствующее обилие слов, целостность языка налицо. Каждое высказанное участвует в формировании еще не высказанного или его подготавливает.

5. Таким образом, две области совмещаются в человеке, каж­дая из них может члениться на обозримое количество конечных элементов и обладает способностью к их бесконечному соединению, где своеобразие природы отдельного выявляется всегда через отношение его составляющих. Человек наделен способностью как разграничивать эти области — духовно — посредством рефлексии, физически — произносительным членением (Articulation),— так и вновь воссоединять их части: духовно — синтезом рассудка, физически — ударением, посредством которого слоги соединяются в слова, а из слов составляется речь. Поэтому, как только его созна­ние настолько окрепло, чтобы в обе области проникнуть с помощью той же силы, которая может вызвать такую же способность проник­новения у слушающего,— он овладел уже их целым. Их обоюдное взаимопроникновение может осуществляться лишь одной и той же силой, и ее направлять может только рассудок. Способность чело­века произносить членораздельные звуки — пропасть, лежащая между бессловесностью животного и человеческой речью,— также не может быть объяснена чисто физически. Только сила самоосоз­нания способна четко расчленить материальную природу языка и выделить отдельные звуки — осуществить процесс, который мы называем артикуляцией.

6. Сомнительно, чтобы более тонкое совершенствование языка можно было связывать с начальным этапом его становления. Это совершенствование предполагает такое состояние, которого народы
достигают лишь за долгие годы своего развития, и в этом процессе они обычно испытывают на себе перекрестное влияние других народов. Такое скрещивание диалектов является одним из важнейших моментов в становлении языков; оно происходит тогда, когда вновь образующийся язык, смешиваясь с другими, воспринимает от них более или менее значимые элементы или когда, как это про­
исходит при огрублении и вырождении культурных языков, не многие чуждые элементы нарушают течение их спокойного разви­тия, и существующая форма перестает осознаваться, искажается,
начинает переосмысливаться и употребляться по другим законам.

7. Едва ли можно оспаривать мысль о возможности независимого друг от друга возникновения нескольких языков. И обратно, нет никакого основания отбросить гипотетическое допущение всеоб­щей взаимосвязанности языков. Ни один из самых отдаленных уголков земли не является настолько недоступным, чтобы население и язык не могли появиться там откуда-то извне; мы не располагаем никакими данными для того, чтобы оспаривать существование рельефа материков и морей, отличного от теперешнего. Природа самого языка и состояние человеческого рода до тех пор, пока он еще не сформировался, способствуют такой связи. Потребность быть понятым вынуждает обращаться к уже наличествующему, понятному, и, прежде чем цивилизация еще более сплотит народы, языки долго будут оставаться достоянием мелких племен, которые так же мало склонны утверждать право на место своего поселения, как и неспособны успешно защитить его; они часто вытесняют друг друга, угнетают друг друга, смешиваются друг с другом, что, бесспорно, сказывается и на их языках. Если даже и не соглашаться с мыслью о первоначальной общности происхождения языков, то едва ли можно найти племенной язык, сохранивший свою чистоту в процессе развития. Поэтому основным принципом при исследо­вании языка долженсчитаться тот, которыйтребует устанавливать связи различных языков до тех пор, пока их можно проследить, и в каждом отдельном языке точно проверять, образовался ли он самостоятельно или же на его грамматическом и лексическом со­ставе заметны следы смешения с чужим языком и каким именно.

8. Таким образом, при проверочном анализе языка следует различать три момента: первичное, но полностью завершенное, органическое строение языка; изменения, вызываемые посторонними примесями, вплоть до вновь приобретенного состояния табильности; внутреннее и более тонкое совершенствование (innere Ausbil (lung) языка, когда его отграничение от других языков, а также его троение в целом остаются неизменными.

Два первых пункта еще трудно точно разграничить. Но выде­ление третьего основывается на существенном и решающем отличии. Границей, отделяющей его от других, является та законченность организации, когда язык обретает все свои функции, свободно используя их; за пределами этой границы присущее языку строение уже не претерпевает никаких изменений. На фактах дочерних языков, развившихся из латинского, новогреческого и английского, которые служат поучительным примером и являются благодатным материалом для исследования возможности возникновения языка из весьма разнородных элементов, период становления языка к можно проследить исторически и до известной степени определить заключительный момент этого процесса; в греческом языке при его первом появлении мы находим такую высокую степень завершенности, которая не свойственна никакому другому языку; но и с этого момента — от Гомера до александрийцев—греческий продолжает идти по пути дальнейшего совершенствования; мы видим, как римский язык в течение нескольких десятилетий находился в состоянии покоя, прежде чем в нем стали проступать следы более тонкой и развитой культуры.

9. Приведенная выше попытка разграничения очерчивает две различные части сравнительного языкознания, от соразмерности трактовки которых зависит степень их законченности. Различие языков является темой, которую следует разработать исходя из данных опыта и с помощью истории, рассматривая это различие в своих причинах и следствиях, в своем отношении к природе, судь­бам и целям человечества. Однако различие языков проявляется двояким образом: во-первых, в форме естественно-исторического явления как неизбежное следствие племенных различий и обособлений, как препятствие непосредственному общению народов; затем как явление интеллектуально-телеологическое, как средство формирования наций, как орудие создания более многообразной и индивидуально-своеобразнойинтеллектуальной продукции, как творец такой общности народов, которая основывается на чувстве общности культуры и связывает духовными узами наиболее образованную часть человечества. Последняя форма проявления языка свойственна только новому времени, в древности она прослеживалась лишь в общности греческой и римской литератур, и так как расцвет последних не совпадал во времени, то наши сведения о ней не являются достаточно полными.

10. Ради краткости изложения я хочу, безотносительно к одной небольшой неточности, которая заключается в том, что образо­вание, конечно, оказывает влияние на уже сформировавшийся ор­ганизм языка, а также в том, что последний, еще до того как он обрел это состояние, бесспорно, подвергался влиянию образова­ния, рассмотренные выше части сравнительного языкознания назвать: изучением организма языков; изучением языков в состоянии их развития. Организм языка возникает из присущей человеку способности и потребности говорить: в его формировании участвует весь на­род; культура каждого народа зависит от его особых способностей и судьбы, ее основой является большей частью деятельность от­дельных личностей, вновь и вновь появляющихся в народе. Орга­низм языка относится к области физиологии интеллектуального человека, культура — к области исторического развития. Анализ организма языка ведет к измерению и проверке области языка и области языковой способности человека; исследование более вы­сокого уровня образования ведет к познанию того, каких вершин человеческих устремлений можно достичь посредством языка. Изу­чение организма языка требует, насколько это возможно, широких сопоставлений, а проникновение в ход развития культуры — сосре­доточения на одном языке, изучения его самых тонких своеобра­зий — отсюда и широта охвата и глубина исследований. Следова­тельно, тот, кто действительно хочет сочетать изучение этих обоих разделов языкознания, должен, занимаясь очень многими, раз­личными, а по возможности и всеми языками, всегда исходить из точного знания одного-единственного или немногих языков. От­сутствие такой точности ощутимо сказывается в пробелах никогда недостигаемой полноты исследований. Проведенное таким образом сравнение языков может показать, каким различным образом чело­век создал язык и какую часть мира мыслей ему удалось перенести в него, как индивидуальность народа влияла на язык и какое об­ратное влияние оказывал язык на нее. Ибо язык и постигаемые через него цели человека вообще, род человеческий в его посту­пательном развитии и отдельные народы являются теми четырьмя объектами, которые в их взаимной связи и должны изучаться в сравнительном языкознании.

11. Я оставляю все, что относится к организму языков, для более обстоятельного труда, который я предпринял на материале амери­канских языков. Языки огромного континента, заселенного и исхоженного массой различных народностей, о связях которого с другими материками мы ничего не можем утверждать, являются благодатным объектом для этого раздела языкознания. Даже если обратиться только к тем языкам, о которых имеются достаточно точные сведения, то обнаруживается, что по крайней мере около 30 из них следует отнести к языкам совершенно неизвестным, кото­рые можно рассматривать именно как столько же новых естествен­ных разновидностей языка, а к этим языкам следует присоединить еще большее количество таких, данные о которых не являются до­статочно полными. Поэтому очень важно точно расклассифицировать все эти языки. При таком состоянии языкознания, когда еще недостаточно глубоко исследованы отдельные языки, сравнение це­лого ряда таких языков может очень мало помочь. Принято считать, что вполне достаточно фиксировать отдельные грамматические свое­образия языка и сопоставлять более или менее обширные ряды слов. Но даже самый примитивный язык — слишком благородное творение природы для того, чтобы подвергать его столь произволь­ному членению и фрагментарному описанию. Он — живой орга­низм (organisches Wesen), и с ним следует обращаться как с тако­вым. Поэтому основным правилом должно стать изучение каждого отдельного языка в его внутренней целостности и систематизация всех обнаруженных в нем аналогий, с тем чтобы овладеть знания­ми способов грамматического соединения мыслей, объемом обозна­ченных понятий, природой их обозначения, а также постичь тен­денцию к развитию и совершенствованию, свойственную в большей или меньшей мере каждому языку. Кроме таких монографий о всех языках в целом, для сравнительного языкознания необходимы также исследования отдельных частей языкового строения, напри­мер исследование глагола во всех языках. В таких исследованиях должны быть обнаружены и соединены в одно целое все связующие нити, одни из которых через однородные части всех языков тянут­ся как бы вширь, а другие, через различные части каждого языка,— как бы вглубь. Тождественность языковой потребности и языковой способности всех народов определяет направление пер­вых, индивидуальность каждого отдельного — последних. Лишь путем изучения такой двоякой связи можно установить, насколь­ко различается человеческий род и какова последовательность об­разования языка у каждого отдельного народа; оба — и язык во­обще и языковой характер народа — проявятся в более ярком свете, если идею языка вообще, реализованную в столь разнооб­разных индивидуальных формах, поставить в соотношение с харак­тером нации и ее языка, противопоставляя одновременно общее частному. Исчерпывающий ответ на важный вопрос о том, подраз­деляются ли языки и каким образом по своему внутреннему строе­нию на классы, подобно семействам растений, и как именно, мож­но получить лишь этим путем. Однако, как бы убедительно ни бы­ло все сказанное до сих пор, но без строгой фактической проверки остается лишь догадкой. Наука о языке, о которой здесь идет речь, может опираться только на реальные, а не на односторонние или случайно подобранные факты. Так же, для того чтобы судить о происхождении народов друг от друга на основе их языков, необ­ходимо точно определить принципы все еще недостающего точного анализа языков и диалектов, родство которых доказано историчес­ки. Пока и в этой области исследователи не продвигаются от из­вестного к неизвестному, они остаются на скользком и опасном пути.

12. Но как бы полно и обстоятельно ни был изучен языковой организм, судить о его функционировании можно только по употреб­лению (Gebrauch) языка. Все то, что целесообразное употребление языка черпает из понятийной сферы, оказывает на него обратное влияние, обогащая и формируя язык. Поэтому лишь исследования, выполненные на материале развитых языков, обладают исчерпы­вающей полнотой и пригодны для достижения человеческих це­лей. Следовательно, здесь находится завершающий этап лингви­стики — точка соединения ее с наукой и искусством. Если иссле­дования не проводить подобным образом, не рассматривать разли­чий в языковом организме и тем самым не постигать языковую способность в ее высочайших и многообразнейших применениях, то знание многих языков может быть полезным в лучшем случае для установления общих законов строения языка вообще и для отдельных исторических исследований; оно не без оснований от­пугнет разум (Geist) от изучения множества форм и звуков, кото­рые в конечном итоге приводят к одной и той же цели и обозна­чают одни и те же понятия с помощью различных звучаний. По­мимо непосредственного, живого употребления, сохраняет значение исследование лишь тех языков, у которых есть литература, и та­кое исследование будет находиться в зависимости от учета послед­ней в соответствии с правильно понятыми задачами филологии, по­скольку эта последняя противопоставляется общему языкознанию — науке, которая носит такое название потому, что стремится по­стигнуть язык вообще, а не потому, что желает охватить все язы­ки, к чему ее вынуждает лишь эта задача.

13. При таком подходе к развитым языкам прежде всего воз­никает вопрос." способен ли каждый язык постичь всеобщую или какую-либо одну значительную культуру или, быть может, су­ществуют языковые формы, которые неизбежно должны быть раз­рушены, прежде чем народы окажутся в состоянии достичь посред­ством речи более высоких целей? Последнее является наиболее вероятным. Язык следует рассматривать, по моему глубокому убеждению, как непосредственно заложенный в человеке, ибо со­знательным творением человеческого рассудка язык объяснить невозможно. Мы ничего не достигнем, если при этом отодвинем со­здание языка на многие тысячелетия назад. Язык невозможно бы­ло бы придумать, если бы его тип не был уже заложен в чело­веческом рассудке. Чтобы человек мог постичь хотя бы одно слово не просто как чувственное побуждение, а как членораздельный звук, обозначающий понятие, весь язык полностью и во всех своих взаимосвязях уже должен быть заложен в нем. В языке нет ничего единичного, каждый отдельный его элемент проявляет себя лишь как часть целого. Каким бы естественным ни казалось предположение о постепенном образовании языков, они могли возникнуть лишь сразу. Человек является человеком только благодаря языку, а для того чтобы создать язык, он уже должен быть человеком. Когда предполагают, что этот процесс происходил постепенно, последовательно и как бы поочередно, что с каждой новой частью обретенного языка человек все больше становился человеком и, совершенствуясь таким образом, мог снова придумывать новые элементы языка, то упускают из виду нераздельность человеческого сознания и человеческого языка, не понимают природу действия рассудка, необходимого для постижения отдельного слова и вместе с тем достаточного для понимания всего языка. Поэтому язык невозможно представить себе как нечто заранее данное, ибо в таком случае совершенно непостижимо, каким образом человек мог понять эту данность и заставить ее служить себе. Язык с необходимостью возникает из человека, и, конечно, мало-помалу, но так, что его организм не лежит в виде мертвой массы в потемках души, а в качестве закона обусловливает (bedingt) функции мыслительной силы человека; следовательно, первое слово уже предполагает существование всего языка. Если эту ни с чем несравнимую способность человека попытаться сравнить с чем-либо другим, то придется вспомнить о природном инстинкте (Naturinstinct) животных и назвать язык интеллектуальным инстинктом разума (intellectuellen Instinct der Vernunft). Как инстинкт животных невозможно объяснить их духовными задатками, так и создание языка нельзя выводить из понятий и мыслительных способностей диких и варварских племен, являющихся его творцами. Поэтому я никогда не мог представить себе, что столь последовательное и в своем многообразии искусное строение языка должно предполагать колоссальные мыслительные усилия и будто бы является доказательством существования ныне исчезнувших культур. Именно из самого первобытного природного состояния может возникнуть такой язык, который сам есть творение природы — природы человеческого разума. Последовательность, единообразие формы даже при сложном строении несут на себе всюду отпечаток творения этой природы, и суть вопроса вовсе не в трудности создания языка. Подлинная трудность создания языка заключается не столько в установлении иерархии бесконечного множества взаимосвязанных отношений, сколько в непостижимой глубине простого действия рассудка, которое необходимо для понимания и порождения языка даже в единичных его элементах. Если это налицо, то само собой приходит и все остальное, этому невозможно научиться, это должно быть изначально присуще человеку. Однако инстинкт человека менее связан, а потому предоставляет больше свободы индивидууму. Поэтому продукт инстинкта разума может достигать разной степени совершенства, тогда как проявление животного инстинкта всегда сохраняет постоянное единообразие, и понятию языка совсем не противоречит то обстоятельство, что некоторые из языков, в том виде, как они дошли до нас, по своему состоянию еще не достигли полного расцвета. Опыт перевода с весьма различных язы­ков, а также использование самого примитивного и неразвитого языка при посвящении в самые тайные религиозные откровения по­казывают, что, пусть даже с различной степенью удачи, каждая идея может быть выражена в любом языке. Однако это является след­ствием не только всеобщего родства языков, гибкости понятий и их словесных знаков. Для самих языков и их влияний на народы до­казательным является лишь то, что из них естественно следует; не то, что им можно навязать, а то, к чему они сами предрасполо­жены и на что вдохновляют.

14. Причины несовершенства отдельных языков могут быть под­робно изучены в исторических исследованиях. Но в связи с этим я хотел бы рассмотреть такой вопрос: может ли какой-нибудь язык достичь завершенности, минуя некоторые средние стадии развития, и именно те, на которых первоначальные способы представления нарушены так, что первичные значения элементов уже больше не уяснимы? Примечательный факт, что характерной особенностью пер­вобытных языков является последовательность, а развитых языков — аномалия во многих частях их строения, так же как и фак­ты, почерпнутые из самой природы вещей, допускают такую ве­роятность. Господствующим принципом в языке является артику­ляция: важное преимущество постоянной и легкой членимости; это в свою очередь предполагает наличие простых и далее нечлени­мых элементов. Сущность языка состоит в том, чтобы отливать (giessen) в форму мыслей материю мира вещей и явлений. В своем функционировании язык стремится стать формальным, и так как слова замещают предметы, то и словам, как и материи, должна быть придана форма, которой они подчиняются. Но именно перво­бытные языки нагромождают массы определений в одной слоговой группе, и им явно недостает власти формы. Простой секрет этих языков, который и указывает путь к расшифровке, таков: полно­стью забыв нашу грамматику, надо прежде всего попытаться выстроить ряды значений. При этом форма понимается мысленно или через само по себе значимое слово, которое и рассматривается как материал. На второй значительной ступени развития материальное (stoffartige) значение приобретает формальное употребление, и та­ким образом возникают склонение и слова, имеющие грамматичес­кое, то есть формальное значение. Но форма намечается только там, где этого требуют отдельные обстоятельства, связанные с материей и относящиеся к сфере речи, но отнюдь не там, где она формально необходима для соединения представлений. Множественное число мыслится как множественность, но единственное — не обязательно как единичное, а как понятие вообще; глаголы и существительные совпадают в тех случаях, когда лицо или число не обозначаются четко — грамматика еще не управляет языком, а проявляет себя только в необходимых случаях. И только тогда, когда уже ни один элемент не мыслится вне формы, а сам материал в речи становится полностью формой, язык достигает третьей ступени. Однако этой третьей ступени, даже если форма каждого элемента фиксируется слухом, едва ли достигают наиболее развитые языки, хотя именно на ней и основывается архитектоническая эвритмия в построении периодов. Мне также неизвестен язык, на грамматических формах которого, даже и в их наивысшей завершенности, были бы заметны неизгладимые следы первоначальной слоговой агглютинации. Пока на ранних ступенях развития язык прибегает к описанию и слово еще не является модифицированным (modificirt) в своей простоте, отсутствует легкость членения на элементы, дух (Geist) бывает угнетен тяжеловесностью значений, которыми перегружена каждая частичка, отсутствием чувства формы и не побуждается к формальному мышлению. Человек, близкий к первобытному состоянию, излишне последователен в привычном способе представ­лений, мыслит каждый предмет и каждое действие со всеми сопут­ствующими подробностями, переносит все это в язык, и затем, поскольку живое понятие, обретая субстанцию, в нем застывает, оказывается в плену у языка. Скрещивание языков и народов является весьма действенным средством для введения их в определенные рамки и ограничения сферы материально значимого. Новые способы представлений присоединяются к уже существующим, в процессе смешения отдельные племена могут и не знать сложных соединений чужих диалектов и воспринимают их лишь в качестве формул в целом. При возможности выбора неудобное и тяжеловесное исчезает, заменяясь более легким и гибким, и поскольку дух (Geist) и язык уже не связаны только односторонней связью, то дух оказывает более свободное воздействие на язык. Первоначальный организм языка, конечно, разрушается, но вновь появившаяся сила также органична, и, таким образом, процесс не прекращается, а продолжается непрерывно, разрастаясь и становясь многосторонним. И так первобытное состояние древних племен, кажущееся весьма хаотичным и беспорядочным, уже подготовило расцвет речи и пения на многие столетия вперед.

15. Не будем задерживаться здесь на несовершенстве некоторых языков. Лишь при сопоставлении одинаково совершенных языков или таких, различия которых не могут измеряться лишь степенью совершенства, можно ответить на общий вопрос о том, как все многообразие языков вообще связано с процессом формирования человеческого рода. Не является ли это обстоятельство случайно сопутствующим жизни народов? Нельзя ли им легко и умело воспользоваться? Иль оно является необходимым, ничем другим не заменимым средством формирования мира представлений (Ideengebiet), ибо к этому, подобно сходящимся лучам, стремятся все языки, и их отношение к миру представлений, являющемуся их общим содержанием, и есть конечная цель наших исследований. Если это содержание независимо от языка или языковое выражение безразлично к этому содержанию, то выявление и изучение различий языков занимает зависимое и подчиненное положение, а в противном случае приобретает непреложное и решающее значение.

16. Наиболее отчетливо это выявляется при сопоставлении простого слова с простым понятием. Слово еще не исчерпывает языка, хотя является его самой важной частью, так же как индивидуум в живом мире. Безусловно, также далеко не безразлично, исполь­зует ли один язык описательные средства там, где другой язык выражает это одним словом; это относится к грамматическим фор­мам, так как последние при описании выступают по отношению к по­нятию чистой формой и уже не как модифицированные идеи, а как способы модификации, но это относится и к обозначению понятий.' Закон членения неизбежно будет нарушен, если то, что в понятии представляется как единство, не проявляется таковым в выраже­нии, и все живое действие отдельного слова как индивида пропа­дает для понятия, которому недостает такого выражения. Акту рассудка, в котором создается единство понятия, соответствует единство слова как чувственного знака, и оба единства должны быть в мышлении и через посредство речи как можно более при­ближены друг к другу. Как мыслительным анализом производится членение и выделение звуков путем артикуляции, так и обратно эта артикуляция должна оказывать расчленяющее и выделяющее действие на материал мысли и, переходя от одного нерасчлененного комплекса к другому, через членение пролагать путь к достижению абсолютного единства.

17. Но мышление не просто зависит от языка вообще,— оно, до известной степени обусловлено также каждым отдельным языком. Правда, предпринимались попытки заменить слова раз­личных языков общепринятыми знаками по примеру математики, где налицо взаимно-однозначные соответствия между фигурами, числами и алгебраическими уравнениями. Однако такими знаками можно исчерпать лишь очень незначительную часть всего мысли­мого, поскольку по самой своей природе эти знаки пригодны только для тех понятий, которые образованы лишь путем конструкции либо создаются только рассудком. Но там, где на материал внут­реннего восприятия и ощущения должна быть наложена печать по­нятия, мы имеем дело с индивидуальным способом представлений человека, от которого неотделим его язык. Все попытки свести многообразие различного и отдельного к общему знаку, доступно­му зрению или слуху, являются всего лишь сокращенными метода­ми перевода, и было бы чистым безумием льстить себе мыслью, что таким способом можно выйти за пределы, я не говорю уже, всех языков, но хотя бы одной определенной и узкой области даже сво­его языка. Вместе с тем такую срединную точку (Mittelpunkt) всех языков следует искать, и ее действительно можно найти и не упус­кать из виду, также при сравнительном изучении языков — как их грамматической, так и их лексической частей. Как в той, так и в другой имеется целый ряд элементов, которые могут быть опреде­лены совершенно априорно и отграничены от всех условий каждого отдельного языка. И напротив, существует гораздо большее коли­чество понятий, а также своеобразных грамматических особеннос­тей, которые так органически сплетены со своим языком, что не могут быть общим достоянием всех языков и без искажения не могут быть перенесены в другие языки. Значительная часть содержания каждого языка находится поэтому в неоспоримой зависимости от этого языка, и их содержание не может оставаться безразличным к своему языковому выражению.

18. Слово, которое одно способно сделать понятие самостоя­тельной единицей в мире мыслей, прибавляет к нему многое от себя. Идея, приобретая-благодаря слову определенность, вводится одновременно в известные границы. Из звуков слова, его близости с другими сходными по значению словами, из сохранившегося в нем, хотя и переносимого на новые предметы, понятия и из его побочных отношений к ощущению и восприятию создается определенное впечатление, которое, становясь привычным, привносит новый момент в индивидуализацию самого по себе менее определенного, но и более свободного понятия. Таким образом, к каждому значимому слову присоединяются все вновь и вновь вызываемые им чувства, непроизвольно возбуждаемые образы и представления, и различные слова сохраняют между собой отношения в той мере, в какой воздействуют друг на друга. Так же как слово вызывает представление о предмете, оно затрагивает, в соответствии с особенностями своей природы и вместе с тем с особенностями объекта, хотя часто и незаметно, также соответствующее своей природе и объекту ощущение, и непрерывный ход мыслей человека сопровождается такой же непрерывной последовательностью восприятий, которые по степени и по оттенку определяются прежде всего представляемыми объектами, согласно природе слов и языка. Объект, появлению которого в сознании всякий раз сопутствует такое постоянно повторяющееся впечатление, индивидуализированное языком, тем самым представляется в модифицированном виде. В отдельном это малозаметно, но власть воздействия в целом основана на соразмерности и постоянной повторяемости впечатления. Характер языка запечатлен в каждом выражении и в каждом соединении выражений, и поэтому вся масса представлений получает свойственный языку колорит.