Факт, противоречие и проблема в журналистском анализе действительности
Еще Ф. Энгельс говорил о том, что все побуждающее человека к деятельности должно обязательно пройти через его голову, отразиться в ней в виде мыслей, побуждений, чувств, проявлений воли – в виде «идеальных стремлений», которые действуют как «идеальные силы». Мысли, чувства, проявления воли в голове человека зарождаются как реакция на состояние окружающей его действительности. Следовательно, реальность должна быть познана самим индивидом или кем-либо еще, от кого человек может получить новое знание.
Психологи утверждают, что сегодня более 90% информации о мире человек получает из чужих рук, т.е. доля познания, основанного на личном опыте, неуклонно сокращается. Среди тех, кто несет людям знания о социальной реальности, особое место занимают журналисты. Благодаря техническим новациям в сфере массовой коммуникации, они вездесущи, всегда присутствуют в социальном общении. В особенности экран телевизора преподносит подавляющему большинству людей максимум легко и зачастую некритично усваиваемых ими сведений о прошлом, настоящем, возможном будущем мира.
Еще одна особенность современной реальности состоит в том, что тот же телевизор все чаще не просто исполняет функцию средства передачи информации, а становится ее источником[141][3]. Корреспондент наших дней в поисках новых сведений, переживаний, ощущений периодически обращается не только к самому главному источнику информации – социальной действительности, но и к журналистскому тексту.В этом ракурсе он становится подобен историку, каким его рассматривал Ю.М. Лотман. Текст всегда кем-то и с какой-то целью создан, событие предстает в нем в зашифрованном виде. Для историка факт не исходная точка, а результат дешифровки текста. Он сам создает факты, стремясь извлечь из текста внетекстовую реальность, из рассказа о событии – событие. Таким образом, с позиции передающего, факт –всегда результат выбора из массы окружающих событий события, имеющего, по его представлениям, значение[142][4].
Сегодня любой индивид основательно погружен во «вторую реальность». Его окружает журналистский текст, который в качестве информационной константы социальной действительности воздействует как на общественное сознание, так и на умонастроения каждого индивида. Возникающая при этом сложность описания взаимодействия социальной действительности и журналистского текста побуждает обратиться к достижениям семиотики. Исследование проблематики сквозь призму этой, сравнительно новой, научной дисциплины позволяет корректно проанализировать процесс журналистского познания действительности и особенности ее отражения в прессе.
Итак, в содержание журналистского текста объективно внедрены факты и события, через которые его автору явлена социальная действительность. Они имеют определенную форму в виде некоторых знаков и символов, которая как оболочка прежде всего и находится в фокусе внимания журналиста. Иными словами, через форму можно идти к раскрытию содержания факта. У. Эко выделил очень важное звено в процессе познания реальности, когда исследователь находится на полпути между представлением об идее факта и знанием его единичного проявления. Все, что известно о всеобщем, дается через следы, а след единичен. Поэтому полнейшее, совершеннейшее знание – проницание единичного[143][5].
То, что в журналистские тексты всегда вплетены различные символы и знаки, хорошо известно. Более того, журналистская продукция не окажется понятой массами, если не использует ту или иную систему знаков, стереотипизированных под восприятие аудитории. Здесь корни не просто шаблонов в журналистике, легко усваиваемых аудиторией, а истоки нетождественности содержания и значения для нее журналистского текста. В основе несхожести возникающих смыслов для журналиста и его читателя лежит неоднозначность толкования ими социальных фактов.
В социологии социальный факт– любой объект (событие или явление), так или иначе воздействующий на людей и их деятельность; массовые, социально типичные явления и процессы, которые подтверждаются многократным наблюдением и повторением. Чтобы понять сущность фактов, необходимо их научное описание и объяснение, т.е. перевод фактов с онтологического уровня на гносеологический. Полученное представление о социальном факте, его отражение путем описания, объяснения и теоретического осмысления называется социологическим фактом.
Журналист тоже имеет дело с социальными фактами и стремится отыскать в действительности устойчивые, носящие статистический характер явления. Однако этим журналистика не ограничивается. Известны примеры, когда корреспонденты находили в жизни такие социальные факты, которые были единственными в своем роде и только после обнародования в прессе начинали множиться. Но если в науке социальный факт после соответствующего исследования превращается в факт социологический, то в области функционирования СМИ в результате осмысления и публикации становится журналистским фактом. Обращаясь к сравнениям того же У. Эко, можно сказать, что и социолог, и журналист в начале исследования находятся одинаково на полпути между представлением об идее факта и знанием единичного факта, но далее их пути расходятся. Социолога дорога ведет через поиски множества сходных единичных следов к всеобщему понятию, журналиста – от собственного неведения и единичности следа – к описанию единичного факта, за которым, быть может, скрывается всеобщее. Другими словами, смысл творчества журналиста – в проницании единичного, без которого для него нет постижения всеобщего.
Социальная действительность в некотором смысле «защищается» от прочтения журналистом, а форма и содержание скрыты от понимания и фиксации. Открыты лишь знаки. Поэтому она и проступает в его восприятии через систему передаваемых знаков, которые выстраивает сам творческий работник СМИ.
Политик ищет успех в электоральной среде, давая интервью. В нем обозначает для аудитории систему своих политических воззрений словом, модуляцией голоса, мимикой, поскольку возможность обосновать их выпадает крайне редко: лишь кое-что можно аргументировать, все остальное – только «расцветить» флажками-символами.
Однако интервьюер тоже ограничен символической системой: он заранее настроен – положительно или отрицательно – на подаваемые интервьюируемым знаки. Вот почему телеоператор внутренне готов отснять материал в нужном для себя ракурсе[144][6], который может не совпасть с установкой персонажа. Отснять в определенном ракурсе – по существу то же, что подать кому-то определенный знак.
Пресса – инструмент власти, т.е. партий и экономических лобби. «Главное ее оружие, – считает У. Эко, – намеренное затемнение смысла высказывания, поскольку идея состоит не в том, чтобы снабжать читателей информацией, а в том, чтобы через их головы направлять тайные сигналы другим властным группировкам»[145][7]. Насчет намеренного затемнения смысла сказано, возможно, с некоторым публицистическим перехлестом, но с основной идеей ученого нельзя не согласиться.
Политик подает знаки другим политикам. Журналист – своим собратьям по профессии и власть имущим, а нередко тому самому политику, у которого взял интервью. При этом почти никому нет дела до содержания социального факта, все озабочены его обозначением. Вспомним классический пример, когда Наполеон в 1815 г. сделал попытку вернуть себе утраченное, бежал с острова Эльба и высадился на французский берег. Столичные газеты Франции патетически писали о «корсиканском чудовище», «преступнике», которого непременно «будут судить и привезут в Париж в железной клетке». Но по мере приближения Наполеона к столице тон газетных сообщений о нем стал сначала нейтральным, потом – мягким, наконец – восторженным. Все закончилось лаконичным сообщением: «Император прибыл в Фонтенбло». Так французские газеты подавали знаки своей лояльности – то Людовику XVIII, то Наполеону...
Для глубокого «проницания» знака нужен журналист-исследователь, которому, в свою очередь, требуются время, условия, знания. Такой журналист призван не только верно отображать и расставлять знаки в каналах СМИ, но и осмыслять содержание социальных фактов действительности. Аудиторией воспринимается только обозначение социального факта, который стал предметом внимания журналиста (рис. 1). Поэтому актуален вопрос о смысловой нагрузке тех или иных знаков, поступающих в поле ее зрения.
Рис. 1. Социальная действительность: алгоритм отражения в журналистском тексте
Несколько лет назад авторитетная на Петербургском радио программа «Час до полудня» отметила в эфире двадцатилетие своего существования. Как водится, в студии собрались те, кто в разные годы вел эту передачу у микрофона. Вспомнилось былое: люди, события, впечатления... Однако все ли из звучавшего оказалось понятным аудитории, все ли знаки, которые подавали радиожурналисты своим слушателям, были расшифрованы ими? Ведь программе уже два десятилетия, за которые сменился качественный состав аудитории, коренным образом преобразилась социально-политическая действительность в стране, и то, что вроде бы должно восприниматься как само собой разумеющееся, перестает им быть. Так, кто-то назвал Лазаря Маграчева, яркого журналиста, работавшего на радио еще в годы блокады Ленинграда, который своим творчеством прикоснулся к рождению новой программы. Однако его имя для большого числа радиослушателей оказалось ничего не говорящим знаком. Что делать, время неумолимо, многое надо объяснять заново. Знак должен быть наполнен смыслом.
Когда знак в журналистском тексте не наполнен для аудитории адекватным содержанию социального факта смыслом, он интерпретируется ею произвольно. Но нельзя считать аудиторию слепой и глухой настолько, что она видит и слышит только то, что содержится в журналистских текстах. Будь это так, она стала бы легко и просто управляемой. Но этого не происходит, и прежде всего потому, что аудитория складывается из индивидов, каждый из которых обладает определенным социальным опытом, в той или иной мере включен в межличностное общение, и поэтому знаки, поступающие из журналистских текстов, воспринимает не «один к одному», а в собственном осмыслении. Поскольку аудитория всегда разнородна, постольку в ней зарождается не одно, а несколько толкований факта. И когда знаки из журналистских текстов, сопоставленные аудиторией с ее реальным опытом, перестают совпадать с ним, конкретное средство массовой информации утрачивает доверие тех, для кого действует.
В прежние годы аудитория, если даже и отказывалась от одной газеты в пользу другой, все равно не выходила за рамки советской партийной печати, разве что владельцы радиоприемников с коротковолновым диапазоном настраивались на «не наши голоса». Сегодня, несмотря на известные издержки в становлении информационного пространства России, выбор все же существует. Поэтому отказ в доверии той или иной газете может стать для нее «первым звонком» близящейся катастрофы.
Смысловая нагрузка знаков, их адекватность содержанию, учет способностей аудитории к верному восприятию – все это способствует налаживанию диалога в обществе по вертикали и горизонтали. При этом информация идет не только сверху вниз, но и снизу вверх. Если знаки произвольно подменены, если информация искажается, то разрушается основа общественного диалога, поскольку пониманию всегда предшествуют трудности, препятствия в установлении согласия и в разговоре возделывается общее поле говоримого[146][8].
«Улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать», – сказал когда-то Владимир Маяковский. Язык, т.е. возможность улице говорить, быть услышанной и понятой, должен дать поэт. Он по приметам, ему только и понятным, найдет образы – знаки того, что творится с улицей, что у нее на душе. И это будет правда, выраженная особыми, поэтическими знаками и символами. Не так ли и журналист? Он практически один в каналах СМИ профессионально владеет методами оперативного распознавания происходящего в душах людей. И способен дать верный знак каждому, о ком пишет, или кто его смотрит, читает, слушает. Так что социальный факт становится фактом журналистским только в процессе осмысления и органического его «вживления» в систему личного социального опыта журналиста. В этом его значение и высокое предназначение.
Как уже сказано, социальный факт имеет общественное значение, он расположен в поле общего интереса многих индивидов. Этим в корне отличается от любого иного факта, не имеющего какого-либо влияния на людей и их деятельность. Что же такое скрыто в социальном факте, способно возбудить к себе интерес многих и что, таким образом, следует проницать журналисту?
В журналистике социальный факт чаще всего таит в себе социальное противоречие –«ножницы» между тем, что есть, и тем, что, по мнению наблюдателя, должно быть, расхождение между должным и сущим. Противоречия свойственны всем сферам жизни. Смысл же установления заключен в потенциальном его снятии. Только ради этого оно и обнаруживается в социальном факте. Но обнаружить – меньшая часть дела, потому что устранение противоречия само по себе является проблемой. Таким образом, социальная проблема в журналистике выступает как общественно значимая неразрешенная задача. Творчество журналиста, направленное к ее решению, движется по некой траектории, на которой важны все этапы пути (рис. 2).
Рис. 2. Социальная действительность: алгоритм отражения противоречия и проблемы в журналистском тексте
При этом первая процедура – фиксация знаков социологическогофакта – относительно проста. Сложности подстерегают там, где надо проникать в суть происходящего, где ищется противоречие, устанавливается проблема. Без элементов точного знания журналисту не обойтись. Один из таких элементов – результаты социологического изучения действительности, которые могут выглядеть двояко:
Ø как результаты проведенного социологами исследования, которые тем или иным путем поступают в распоряжение журналиста;
Ø как результаты изучения действительности, добытые самим журналистом с применением социологического инструментария.
Вместе с тем в журналистском творческом процессе не принято решительно все базировать на одном лишь точном знании. Многое решается по наитию. Более того, в конечных результатах социологического изучения реальности самим журналистом далеко не все безупречно с позиции точного знания. Тут тоже есть большой простор для процедур, которым в значительной мере присуще субъективное начало. Следовательно, точное знание должно найти органичное соединение с мироощущением журналиста, его представлениями о реальности, т.е. с интуицией. Иной раз интуиция правомочна подменить собой точное знание.
Слово интуицияпроисходит от латинского intuitus –взгляд, вид, что означает рассмотрение, видение, созерцание. С древнейших времен в этот термин люди вкладывали свое представление о духовном видении, вроде вдохновения, понимания, которое приобретается непосредственно, а не эмпирически или путем размышления. Это непосредственное переживание действительности, «откровение, развивающееся изнутри человека», как говорил И.В. Гёте.
Понимание сути предмета, полученное благодаря непосредственному постижению сущности вещи, составляет основу интуитивного знания. И. Кант рядом с логической ясностью, полученной с помощью образования понятий, ставил интуитивную, т.е. эстетическую, чувственную ясность, приобретенную с помощью видения. Иными словами, говоря об интуиции, мы всякий раз подразумеваем нечто, приходящее в наше сознание почти ниоткуда: «почти» – потому что просто так ни один образ, ни одно видение нас не посещают, ни одно озарение на пустом месте не возникает.
Академик Наталья Бехтерева, размышляя об этом «ниоткуда», о диалектике посещающих человека озарений и умозаключений, попутно дала свое определение гениальности: это способность находить правильное решение сложных проблем по минимуму выведенной в сознание информации[147][9]. Возможно, этим в лаконичной форме очерчен механизм интуитивного мышления...
В каждой области человеческой деятельности ответ особый. Однако не будет преувеличением сказать, что в гуманитарной сфере жизнедеятельности людей, прежде всего эстетической, интуитивное мышление, интуитивные способы познания окружающего преобладают. Тем более что всякая научная система в области точного знания в той степени, в какой оно претендует на описание реально существующего мира, неизбежно содержит два важнейших элемента: не только строгое логическое доказательство, но и суждение, или интуитивное усмотрение[148][10].
В гуманитарных науках и областях деятельности (журналистике, в частности) интуитивные умозаключения, основанные на обобщающей оценке огромного и разбросанного фактического материала, являются важнейшими, встречающимися на всем протяжении цепи рассуждений, элементами. Конечно, интуитивное умозаключение совершенно необходимо для раскрытия истины, но в то же время ясно, что необычайно трудно выработать правильное суждение, не страдающее субъективностью. Неудивительно, что некоторые философы считали интуицию высшей формой проявления интеллектуальной способности.
Гуманитарная сфера познания социального мира обладает примечательной противоречивостью. Так, автор может высказать свое суждение, аргументировать, доказать его, а удел читателя – оценить весомость сказанного на личном интуитивном уровне. Поэтому здесь возможна такая его реакция, которая, например, в математике немыслима: «Да, вы доказали, но я внутренне не могу с этим согласиться».
Наша повседневная бытовая, производственная, научная, общественная деятельность, эстетическая и этическая жизнь пронизаны, наполнены, насыщены интуитивными, принципиально недоказуемыми суждениями. Они различны по обобщающей силе, очевидной их справедливости, по убедительности для индивидуума и всего человечества, по значимости для нашей судьбы. И простираются от утверждения, что физические свойства материального мира основываются на закономерностях, сформулированных квантовой механикой и теорией относительности, до выбора расстановки мебели в комнате. От решения Кутузова дать бой на Бородинском поле до прекращения бесполезного спора с неправым оппонентом («...и не оспоривай глупца») От трудной оценки творчества своеобразного художника до выбора цветка в подарок. Все это в разной мере может подкрепляться разумными доводами, частичным привлечением критерия практики, доверием к традиции, нормам поведения и пр. Но все равно любое принятое решение не будет безусловно доказательным.
Дело не только в том, что каждый из аргументов обязательно включает в себя интуитивный элемент. Столь же важно и то, что при формулировке окончательного суждения нужно сделать выбор между доводами «за» и «против». Этот выбор и есть предмет синтетического, целостного интуитивного суждения[149][11], своего рода озарения, пришедшего будто бы ниоткуда.
Интуиция и творчество – неразлучная пара мыслительного процесса. Творчество –общественно целесообразное и субъективно значимое открытие нового в сфере производства, управления, науки, техники, искусства, журналистики и т.д. Оно рождается, когда работа, связанная с воссозданием имеющегося знания, методов и форм деятельности, уже не удовлетворяет общественным и личностным потребностям. Возникающее при этом противоречие преодолевается с помощью продуктивного, новаторского решения[150][12]. Таким образом, среди причин, открывающих творческий процесс, обязательно присутствие противоречия, которое только и способно побудить нас искать нетривиальные пути решения возникающих проблем. Можно утверждать: чем острее, неразрешимей кажется проблема на первый взгляд, тем чаще возбуждается в нас таинственное нечто, соединяющее поэзию и фантастику, идеальное и сугубо рациональное, смелее и дерзостнее наши выводы и планы.
Мы понимаем: одну и ту же задачу два человека могут решить по-разному. Даже если тот и другой находятся в экстремальных условиях и под влиянием трудных обстоятельств решаются на дерзостный прорыв, все равно уровень их смелости, притязаний окажется не одним и тем же. Решающее слово за интеллектом человека, его привычкой действовать в непростых ситуациях, за способностью прогнозировать последствия совершаемых им самим и другими людьми поступков. Иными словами, ведущая к свершениям интуиция опирается на социальный опыт человека. В писательском, журналистском деле это правило действует неопровержимо.
И все-таки столь важное для познания социальной действительности интуитивное суждение находится в трудном положении, когда возникает вопрос о его достоверности. Между тем убедительность, авторитет интуитивного усмотрения истины, интуитивного суждения должны быть не меньшими, чем, например, авторитет логического рассуждения. Иначе невозможным оказывается журналистское решение проблемы, которое всегда в той или иной мере опирается на интуицию.
Что же может обеспечить доверие к интуитивному методу со стороны как аудитории СМИ, так и самого журналиста?
На первое место можно выдвинуть апелляцию к признанным авторитетам. В этом случае интуитивное суждение строится с помощью аналогии и опирается на известное аудитории. Прием аналогии следует воспринимать в качестве интуитивного способа мышления, потому что аналогичность, определенное сходство исследуемого явления с уже изученным выявляет сам журналист, когда ищет убедительные аргументы для своих доказательств. Выявление сходства основано на синтезе рационального и нерационального, т.е. подразумевает сравнение образов уже известного с еще не познанным. А непознанное и есть модель прогнозного состояния исследуемого объекта, возникающая в сознании журналиста. Разворачивая интуитивные суждения перед аудиторией, он пытается (и часто добивается того) убедить ее в правильности своих умозаключений.
Вслед за аналогией поставим ассоциативное мышление. Оно обладает богатейшими возможностями формирования и усвоения образов социального мира как для журналиста, так и для потребителей его продукции. Ассоциация в творчестве журналиста никогда не возникает сама по себе, она плоть от плоти его социального опыта. Нужно знать нечто, чтобы, увидев иное, вспомнить об этом.
Ассоциации не должны быть осознаваемо конкретными. Более того, они могут опираться на другие, уже сами по себе обобщенные образы. Чтобы они возникли, требуется, с одной стороны, состояние вдохновения, а с другой – хотя бы минимум информации, подкрепленной социальным опытом пишущего. При этом вдохновение есть состояние высшей мобилизации интеллекта и эмоций, когда ум и чувство становятся способными к синтетическому интуитивному постижению истины, преодолению логики содержания, а непререкаемо разумный тезис вдруг никнет перед последующим суждением, основанным на эмоциональном отношении пишущего к событиям, фактам, явлениям социальной действительности.