Марфа сказала Иисусу: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой; но и теперь знаю, что, чего Ты попросишь у Бога, даст тебе Бог. Иисус говорит ей: Воскреснет брат твой». 18 страница
Доктор Тардиф измерил голову Гейджа и нахмурился. Выставил «козу» перед носом малыша. Гейдж отпрянул. Тардиф улыбнулся, и у Луиса отлегло на сердце. Потом доктор дал Гейджу мяч. Малыш подержал-подержал и выпустил. Доктор ударил мячом о пол, следя за зрачками Гейджа, тот проводил взглядом мяч.
— Скажем так: пятьдесят на пятьдесят, что у вашего сына гидроцефалия, — подвел итог доктор несколько позже, у себя в кабинете. — Ну, может, вероятность немного меньше. Мальчик живой, смышленый. Сейчас по новой методике производят шунтирование мозга, это просто, зато исключается всякая опасность… если она вообще существует.
— Шунтирование — это ведь хирургическое вмешательство, — уточнил Луис.
— Очень незначительное.
До консультации с доктором Луис сам подробнейше изучил симптомы болезни, сопоставил с состоянием Гейджа, выяснил все про шунтирование — вытяжку излишков внутричерепной жидкости — и нашел, что не столь уж безобидна такая операция. Но вслух опасений не высказал, слава Богу, хоть так можно спасти ребенка.
— Разумеется, — продолжал Тардиф, — с большой долей вероятности можно сказать, что голова у вашего сына велика для девятимесячного малыша. Полагаю, для начала неплохо бы провести сканирование. Вы согласны?
Луис согласился.
Гейджа поместили в монастырскую больницу Сестер Милосердия и под общим наркозом сунули головой в камеру, походившую на большую сушилку. Луис с Рейчел томились в ожидании внизу, а Элли коротала время с бабушкой и дедушкой, уткнувшись в экран телевизора: на дедушкином новом видеомагнитофоне одна за другой следовали серии «Улица Сезам». Луису эти часы казались вечностью: он перебирал в уме все возможные и невозможные, но, непременно, плачевные исходы. Смерть от наркоза; смерть во время операции; умственная отсталость — как результат водянки мозга; эпилепсия, слепота… Да мало ли чего можно придумать. ТОЛЬКО ВАШ РАЙОННЫЙ ВРАЧ СОСТАВИТ ВАМ ПРОГНОЗ ГРЯДУЩИХ НЕДУГОВ.
Часов в пять в приемную вошел Тардиф с тремя сигарами в руке. Одну он бесцеремонно ткнул в рот Луису, другую — оторопевшей Рейчел, третью раскурил сам.
— Ваш малыш в норме. Никакой водянки.
— Помогите мне эту штуковину зажечь, — то смеясь, то всхлипывая, попросила Рейчел, — буду ее курить, пока не задохнусь.
Тардиф ухмыльнулся, чиркнул спичкой.
ТАК ВОТ, ДОКТОР, ОКАЗЫВАЕТСЯ, БОГ СБЕРЕГ НАШЕГО МАЛЬЧИКА ТОГДА, ЧТОБЫ ОТОБРАТЬ У НЕГО ЖИЗНЬ НА ШОССЕ, печально подумал сейчас Луис.
— Рейчел, а случись тогда у Гейджа водянка, ну и операция бы не помогла… ты бы любила его по-прежнему?
— Что за вопрос, Луис!
— Так, любила бы?
— Ну, конечно. Что бы с ним ни случилось.
— Даже если бы он превратился в идиота?
— Все равно.
— Ты бы отдала его в пансионат-лечебницу?
— Нет… вряд ли, — медленно проговорила Рейчел. — Хотя при твоем заработке мы бы смогли выбрать хорошую лечебницу… и все-таки я предпочла бы, чтоб он жил с нами… Лу, а почему ты об этом спрашиваешь?
— Наверное, потому, что все о твоей Зельде думаю. — До чего ж ловко научился он выкручиваться! — Смогла бы ты еще раз подобное пережить?
— Нет, с Гейджем все было бы по-другому, — в голосе ее слышалось укоризненное удивление. — Потому что это Гейдж, наш сын. И это все меняет. Да, конечно, пришлось бы нелегко… но разве ты сам согласился бы отдать его в лечебницу? Вроде пансиона «Сосновый бор»?
— Не согласился бы.
— Давай-ка лучше спать.
— Ценная мысль. Хвалю.
— Кажется, я сейчас смогу заснуть, а весь вчерашний день пусть останется в прошлом.
— Ну и с Богом! — благословил Луис.
Много позже, уже засыпая, Рейчел пробормотала:
— Ты прав, Луис… все это только сны, видения.
— Ну конечно. — И он чмокнул ее в ухо… — Спи, дорогая.
…БУДТО ПРЕДСКАЗАНИЕ.
Сам он еще долго не засыпал, но вот в окно заглянул скрюченный в три погибели месяц, и Луис наконец задремал.
Назавтра, хотя небо и затянуло тучами, день выдался теплый. Пот катил с Луиса градом, когда он наконец сдал в багаж чемоданы жены и дочери и выудил из кассы-компьютера их билеты. Раньше он думал, что находить себе дела и заботы — своего рода дар. Однако теперешние проводы лишь жалкая, будящая грустные воспоминания, тень проводов прошлых, на день Благодарения.
Элли погрузилась в собственные мысли и чуть отстранилась от родителей. Несколько раз Луис ловил ее сосредоточенный, задумчивый взгляд.
НАПРАСНО БЕСПОКОИШЬСЯ. У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ, убедил он себя.
Узнав, что летит в Чикаго, дочка не выразила радости ни из-за того, что потом к ним приедет и папа, ни из-за того, что уезжает на все лето. Она сидела за столом и сосредоточенно расправлялась с овсянкой (разумеется, с любимыми Гейджем «шоколадными мишками»). После завтрака, не говоря ни слова, поднялась к себе, надела приготовленное матерью платье и туфельки. Фотографию Гейджа на санках взяла с собой и в аэропорт. Там тихо села в зале ожидания на пластиковый с гнутой спинкой стул, пока отец ходил за билетами.
По радио без конца передавали о прибытии и вылетах…
Мистер и миссис Гольдман появились в аэропорту за сорок минут до посадки. Ирвин, как всегда, безукоризненно одет: в элегантном шерстяном пальто, хотя день был теплый, градусов под двадцать. Впрочем, истинные джентльмены вроде Гольдмана, наверное, даже не потеют! Он подошел к стойке регистрации выбрать места в салоне, а Дора подсела к Рейчел и Элли.
Луис подошел к женщинам одновременно с Ирвином. Луис опасался, как бы не началась вторая серия стенаний и признаний, но Ирвин избавил его от этого, лишь вяло пожал руку и пробормотал: «Привет!» А по его быстрому и смущенному взгляду Луис понял, точнее, подтвердил свою еще утреннюю догадку: в прошлый раз старик был крепко пьян.
Эскалатором поднялись наверх — оттуда выходить на посадку. Разговор не клеился. Дора мусолила в руках книгу — роман Эрики Йонг, — но так и не раскрыла. Время от времени она поглядывала на фотографию у Элли в руках.
Луис спросил дочку, не хочет ли она выбрать себе какую-нибудь книжку в дорогу. Девочка молча и по-прежнему задумчиво смерила отца взглядом — тому не понравилось. На душе заскребли кошки.
— Ты обещаешь быть умницей у деды с бабулей? — спросил он, подводя ее к книжному киоску.
— Да. Пап, а меня не поймает инспектор? Энди Пасиока говорит, есть такой инспектор, он следит за теми, кто уроки пропускает.
— Не беспокойся. Не поймает. Я в школе договорюсь. Осенью начнешь новый год как ни в чем не бывало.
— Ну, к осени-то все будет хорошо. Только я ведь в первый класс уже пойду. Это не приготовительный. Там все по-другому. Там задание на дом дают.
— Пустяки. Справишься.
— Пап, а ты все еще дуешься на деду?
Луис во все глаза уставился на дочь.
— С чего ты взяла, что я… все еще сержусь на него?
Но Элли лишь пожала плечами, будто ее это совсем не занимало.
— Просто когда ты о нем говоришь, то всегда дуешься.
— Элли, что за слово?
— Прости. — И снова странно-престранно взглянула на отца, потом отошла к книгам на стеллажах. Мерсер Майер и Морис Сендак, Ричард Скарри и Беатрис Поттер. Непременный спутник многих поколений — «Доктор Айболит». ОТКУДА У МАЛЫШЕЙ ТАКОЕ ЧУТЬЕ? ИЛИ ЭТО ПРОЗОРЛИВОСТЬ? ОТКУДА ОНА У ЭЛЛИ? КАК ОТНОШЕНИЯ ВЗРОСЛЫХ СКАЗЫВАЮТСЯ НА НЕЙ? ЧТО СОКРЫТО ЗА СПОКОЙНЫМ БЛЕДНЫМ ЛИЧИКОМ? «ДУЕШЬСЯ» — ЭТО Ж НАДО?
— Пап, можно мне вот эти? — Дочь держала в руках «Доктора Айболита» и книгу, которую Луис не видел со своей детской поры — «Негритенок Самбо», про то, как в один прекрасный день тигры утащили всю его одежду.
А Я-ТО ДУМАЛ, НИКТО НА СВЕТЕ И НЕ ПОМНИТ УЖЕ, ЧТО БЫЛА ТАКАЯ КНИГА. Луис и удивился, и обрадовался.
— Конечно, можно! — И, заняв очередь в кассу, прибавил: — А с дедой мы друг друга даже очень любим.
И ему тут же вспомнились слова его матери: когда женщине хочется ребенка, она «находит» его. А ведь он поклялся никогда не лгать собственным детям. Но в последние дни вдруг обнаружил удивительные способности враля, впрочем, сейчас думать об этом не время и не место.
— Ясно, — ответила Элли и замолчала.
Пауза, неприятная, давящая. Луис поспешил ее прервать.
— Ну, как думаешь, весело тебе будет в Чикаго?
— Нет.
— Нет? Почему же?
Она взглянула ему прямо в глаза все с тем же престранным выражением — предчувствием смерти.
— Мне страшно.
Луис погладил дочь по голове.
— Отчего же страшно, ягодка моя? Ведь не боишься же ты лететь на самолете?
— Нет. Пап, я и сама не знаю, почему страшно. Мне приснилось, будто мы хороним Гейджа, тот дяденька открывает гроб, а он пустой. Потом: будто я рядом с Гейджевой кроваткой, она тоже пустая, а в ней — земля.
ЛАЗАРЬ, ИДИ ВОН!
В первый раз за последние месяцы вспомнился ему сон после смерти Виктора Паскоу. А поутру — грязные ноги, простыня, усыпанная хвоей.
Волосы у него на затылке зашевелились.
— Подумаешь, сны. — Ему казалось, что говорит он привычным, спокойным голосом. — Сны скоро забываются.
— Хочу, чтоб ты с нами поехал. Или давай мы останемся. Можно, а, пап? Ну, пожалуйста… не хочу к бабушке и дедуле… Хочу снова в школу. Ну, пожалуйста!
— Мы ж совсем ненадолго расстаемся, — сказал Луис. — Мне нужно… кое-что сделать дома, а потом я сразу к вам. И там уж вместе решим, что дальше делать.
Он думал, дочь начнет спорить, уговаривать, может, даже ударится в слезы. Он был бы даже рад, как-никак привычное дочкино поведение, а вот ее теперешний взгляд непривычен. Но дочь промолчала, еще глубже ушла в свои мысли, еще сосредоточеннее сделалось бледное личико. Луис не стал допытываться — не посмел. Элли и так сказала ему много такого, чего он предпочел бы не слышать.
Не успели они вернуться к Рейчел и Гольдманам, как объявили посадку. С посадочными талонами в руках все четверо двинулись к самолету. На прощание Луис крепко обнял и поцеловал жену. Она прильнула к нему всем телом, но тут же отстранилась, чтоб муж успел подхватить на руки и расцеловать дочь.
Элли все так же смотрела на него пророческим взглядом.
— Не хочу уезжать, — прошептала она так тихо, что за говором и шарканьем ног услышал только Луис. — И не хочу, чтоб мама уезжала.
— Ничего, ничего. Тебе там понравится.
— Может, и понравится. А как ты здесь будешь, а пап? Как ты?
Пассажиры цепочкой пошли к «Боингу». Девочка на мгновение остановилась, задержав идущих сзади, оглянулась на отца. И тому вспомнилось, как в прошлый раз она, наоборот, торопила мать. «Ну пойдем же, пойдем скорее!»
— Пап, а пап?
— Ступай, маленькая, ну, будь умницей.
Рейчел взглянула на дочь и, кажется, впервые приметила необычный взгляд.
— Элли, ты что? — испуганно спросила она, да, Луис не ошибся, жена испугалась. — Доченька, ты встала на самом пути. Мы мешаем.
Губы у Элли дрогнули, вмиг посерели. Она покорилась матери и зашагала к самолету. Еще раз обернулась: на лице у нее запечатлелся ужас. Луис с деланной беспечной веселостью помахал ей.
Элли не ответила.
Луис покинул аэровокзал, душу его вдруг сковало точно холодным саваном: он понял, что сделает все задуманное. Острый ум помог ему пройти весь курс обучения в медицинском колледже стипендиатом, что вместе с заработком Рейчел (она шесть дней в неделю работала по утрам продавщицей) позволяло сводить концы с концами. И вот сейчас его острый ум взялся за новую задачу — на экзаменах таких трудных не бывало, — и решить ее нужно на пять с плюсом.
По дороге домой он заехал в Бруер, городишко, стоявший на противоположном от Бангора берегу реки Пенобскот. Подъехал к магазину скобяных товаров, нашел место, поставил машину.
— Чем могу быть полезен? — вежливо осведомился продавец.
— Мне нужен большой фонарь, знаете, квадратный такой, и тряпица, чтоб его накрыть.
Продавец — тщедушный человечек с высоким лбом и смышленым взглядом — улыбнулся, хотя приятной улыбку не назовешь.
— Поохотиться ночью задумали?
— Простите, не понял?
— Я говорю, на ланей решили поохотиться. Они на свет хорошо идут.
— И в мыслях не было. Да у меня и разрешения на охоту нет, — не принимая шутливый тон, ответил Луис.
Продавец смутился, заморгал, но все же издал смешок.
— Хорошо вы меня осадили. Всяк сверчок знай свой шесток, верно? Покрывал для фонарей у нас нет, можете купить войлока, обернуть фонарь и дырку провертеть, хотите луч поуже, хотите — пошире.
— Прекрасно. Благодарю вас.
— Желаете что-нибудь еще?
— Да, конечно. Лопату, кирку, совок. Совок на коротком черенке, лопату — на длинном. Веревки метра три. Пару рукавиц и кусок брезента для навеса, скажем, метра три на три.
— Все для вас найдется! — заверил продавец.
— Мне нужно выгребную яму очистить, — принялся объяснять Луис. — А это вроде как в нарушение санитарных норм. Вот я и хочу ночью, чтоб мои глазастые соседи не увидели. Хотя, как знать, может, все одно увидят. Ну уж тогда мне приличного штрафа не избежать.
— Да уж, не позавидуешь вам, — покачал головой продавец. — Вам бы лучше прищепку купить, да на нос ее, пока разгребаете.
Луис рассмеялся, что, собственно, от него и ожидалось. За покупки он выложил пятьдесят восемь долларов наличными.
С тех пор, как подскочили цены на бензин, большую — «семейную» — машину использовали все реже. К тому же обнаружились кое-какие неполадки с рулем, а отдать в ремонт все некогда. Да и двух сотен жалко — дешевле вряд ли обойдется. К тому же Луис не любил лишние хлопоты. Сегодня старая развалина, этакий динозавр на колесах, очень бы пригодилась, но Луис решил не рисковать. Правда, в его легковушке мало места и лопата с киркой будут заметны. Поедет обратно в Ладлоу, непременно попадет на глаза Джаду Крандалу. А глаза у того острые. Да и ум под стать. Сразу смекнет что к чему.
А зачем, собственно, возвращаться в Ладлоу? Луис проехал через Бангор, остановился у гостиницы «Для тех, кто в пути». Она находилась рядом с аэропортом. Да и до кладбища, где покоился его сын, рукой подать. Луис отметился, как Ди Ди Рамоне, и опять заплатил за номер наличными.
Нужно вздремнуть, набраться сил. Рано поутру, как выразился кто-то из викторианских авторов, «нас ждет безумная работа, ее б хватило на всю жизнь».
Но мозг не хотел отключаться.
Не смыкая глаз, Луис валялся на неприветливой гостиничной постели, разглядывая гравюру на стене: невыносимо живописные суда в доках невыносимо живописной старой верфи близ невыносимо живописной бухты в Новой Англии. Луис не раздевался, лишь снял ботинки, выложил на тумбочку бумажник, мелочь и ключи. Руки закинул за голову, душу все еще овевал недавний смертный холодок. Сейчас для него не существует ни родных, любимых людей, ни привычных мест, ни работы. И гостиница могла бы оказаться какой угодно и где угодно: в Сан-Диего, Дулуте или Бангкоке. И он сейчас не существует ни для кого и нигде. Мелькнула молнией причудливо жуткая мысль: а ведь сына он увидит раньше, чем свой дом, раньше близких.
Снова и снова возвращался он к своему плану. Рассматривал и так, и этак, нет ли где слабинки. Он чувствовал, что разум ведет его по узкой-узкой тропе над пропастью безумия. И повсюду кругом распустили черные крылья ночные стервятники — охотники за его меркнущим разумом, золотом разгорелись их глаза. И с каждым шагом мрак все гуще и гуще.
Далеким эхом прозвучали слова Тома Раша: «О, смерть, осклизлыми руками моих колен коснулась ты… Сейчас за матерью моею пришла ты… Скоро ль мой черед?»
Безумие. Страшная бездна, черное хищное крыло, простертое над ним.
И узкая спасительная тропинка. Он еще раз восстановил в памяти все подробности своего замысла.
Сегодня около одиннадцати вечера раскопает могилу сына, извлечет тело, завернет в брезент, положит в багажник машины. Закроет гроб, восстановит могилу. Потом доедет до Ладлоу, вытащит тело сына и… совершит небольшую прогулку. Да, назовем это прогулкой…
Если Гейдж вернется, возможны два варианта. Первый: Гейдж останется прежним, может, слегка заторможенным или поглупевшим, пусть даже умственно отсталым, но все же — прежним, его и Рейчел родным сыном. Хотя и теплилась надежда, что вдруг — чего только не бывает? — вернется Гейдж целым, невредимым и душой и телом.
Вариант второй: из леса к его дому выползет страшилище. Луис допускал, что телом его сына (которое уже покинула душа) могут завладеть темные силы, злые духи, бесы.
В любом случае, он останется с сыном наедине. И тогда…
…ПОСТАВИТ ДИАГНОЗ.
Да, именно так он и поступит.
ПОСТАВЛЮ ДИАГНОЗ НЕ ТОЛЬКО ТЕЛЕСНОМУ, НО И ДУШЕВНОМУ СОСТОЯНИЮ. УЧТУ, КОНЕЧНО, ПОСЛЕДСТВИЯ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ. У НЕГО МОЖЕТ БЫТЬ ПСИХИЧЕСКАЯ ТРАВМА, НЕЗАВИСИМО ОТ ТОГО, ПОМНИТ ОН ИЛИ ЗАБЫЛ, КАК ВСЕ ПРОИЗОШЛО. УЧТУ ОПЫТ С ЧЕРОМ, БУДУ ГОТОВ К ЗАТОРМОЖЕННЫМ РЕАКЦИЯМ. БУДУ НАБЛЮДАТЬ СЫНА ОТ СУТОК ДО ТРЕХ И РЕШУ, МОЖЕМ ЛИ МЫ ВЕРНУТЬ ЕГО В СЕМЬЮ. И ЕСЛИ ЖЕРТВЫ ПОКАЖУТСЯ МНЕ ЧРЕЗМЕРНЫМИ, ЕСЛИ ГЕЙДЖ ВЕРНЕТСЯ ТАКИМ, КАК ТИММИ БАТЕРМАН — СРЕДОТОЧИЕМ ЗЛА, — Я УБЬЮ ЕГО.
Как врач, Луис чувствовал, что способен и на такое, окажись Гейдж лишь вместилищем темных сил. И рука не дрогнет, как бы ни взывало к его милосердию это переродившееся существо. Убьет, как крысу, зараженную бубонной чумой. И никаких слез, причитаний! Или — в крайнем случае — сделает укол. У него в чемоданчике есть морфин. А назавтра ночью он отвезет бессмысленный, как кусок глины, труп обратно на кладбище и снова захоронит, разумеется, если удача улыбнется ему и во второй раз (А КТО ТЕБЕ СКАЗАЛ, ЧТО И В ПЕРВЫЙ-ТО РАЗ ПОВЕЗЕТ? — осадил он необузданное воображение). А что, если удовольствоваться Кошачьим кладбищем? Нет, сына он там не похоронит. И причин на то много. Лет этак через десять-двадцать какой-нибудь мальчуган может наткнуться на останки — чем не причина. Но важнее другая, самая простая и очевидная. Кошачье кладбище… слишком близко.
Ну а предав сына земле, он тут же вылетит в Чикаго, к семье. И ни Рейчел, ни Элли так и не узнают о неудавшемся опыте.
Однако манит и увлекает другая возможность, на которую так уповает любящее отцовское сердце. Вместе с Гейджем они (после, скажем, трехдневного «испытательного срока») уедут из дому под покровом ночи. Он захватит все документы — чтобы в Ладлоу никогда не возвращаться. Заночуют в гостинице, может, в этой же самой, где он сейчас валяется на кровати. А поутру снимет в банке все деньги (возьмет либо наличными, либо чеками на предъявителя) и вместе с Гейджем махнет куда-нибудь подальше, хотя бы во Флориду. Оттуда позвонит Рейчел, накажет ей и Элли немедленно вылетать к нему (не сообщая о месте родителям). Жену, пожалуй, удастся убедить. РЕЙЧЕЛ, ВСЕ ВОПРОСЫ ПОТОМ. НЕМЕДЛЕННО ВЫЛЕТАЙ. СЕЙЧАС ЖЕ, СИЮ ЖЕ МИНУТУ.
Скажет ей, где остановился — скорее всего в гостинице для путешественников. Так что Рейчел лучше взять машину напрокат. Он с Гейджем станет поджидать у двери. На Гейдже, пожалуй, будут лишь плавки.
И потом…
Но что ждет потом, воображение не решалось нарисовать. Луис снова вернулся к исходному пункту своего плана и принялся — в который уже раз — проверять и перепроверять. Если все сладится, нетрудно и новые документы выправить, чтобы начать жизнь заново. И никакой Ирвин Гольдман со своей жирнющей чековой книжкой их вовек не отыщет. Да, такое вполне возможно.
Смутно припомнилось и другое. Как подъезжал к Ладлоу — своему новому дому, — его одолевали неуверенность и страх, как пришла в голову шальная мысль: бросить всех и вся, уехать в Орландо, наняться врачом в диснеевский сказочный парк. А может, и не такая уж эта мысль шальная?
Вот он в белоснежном халате приводит в чувство беременную женщину, сдуру полезшую на Волшебную гору, а там ей стало плохо. ОТОЙДИТЕ, ВСЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ОТОЙДИТЕ, ДАЙТЕ БЕДНЯГЕ ОТДЫШАТЬСЯ, командует он, а пострадавшая одаривает его благодарной улыбкой.
И на этой весьма приятной сцене Луиса сморил сон. А дочь его, пролетавшая в эту минуту над Ниагарским водопадом, вскрикнула и пробудилась, ее снова мучил кошмар: ручонки, сжатые в кулачки, в одном сверкает что-то острое; глаза, бессмысленные и тусклые… Луиса сморил сон, а стюардесса в ту же минуту уже спешила к кричавшей девочке… Луиса сморил сон, а Рейчел отчаянно пыталась успокоить дочь. Та все не унималась: ЭТО ГЕЙДЖ! МАМА, ЭТО ГЕЙДЖ! ОН ЖИВОЙ! ОН УТАЩИЛ НОЖ ИЗ ПАПИНОГО ЧЕМОДАНЧИКА! МАМОЧКА, СПАСИ! ОН УБЬЕТ МЕНЯ! ОН УБЬЕТ ПАПУ!
Да, Луиса сморил сон, успокоилась, наконец, и Элли. Дрожа всем телом, она прижалась к Рейчел, глаза у нее вытаращились, но слез не было. Дора Гольдман сокрушенно подумала, каково же пришлось бедной девочке, и как она напоминает Рейчел после смерти Зельды.
Проснулся Луис в начале шестого, день уже клонился к вечеру.
БЕЗУМНАЯ РАБОТА, вспомнилось ему, и он заставил себя подняться.
Самолет произвел посадку в аэропорту Чикаго в пятнадцать десять. Пассажиры потянулись к выходу, а тихая, без слез, истерика у Элли Крид не проходила. Рейчел не на шутку испугалась.
Стоило ей прикоснуться к дочери, та крупно вздрагивала и таращила на нее глазенки. И непрерывная, точно озноб, дрожь била маленькое тело. Будто пропустили электрический ток. Конечно, страшный сон ей приснился, что и говорить… но сейчас Рейчел просто терялась: как успокоить дочь?
Около аэровокзала ноги у девочки вдруг заплелись, и она упала. Да так и осталась лежать, а пассажиры обходили ее, бросая сочувственные или равнодушные взгляды. «Простите, мы торопимся, нам некогда». Наконец, Рейчел подхватила дочь под мышки и поставила на ноги.
— Элли, что с тобой?
Та не ответила. Они подошли к багажному транспортеру, где хороводили чемоданы и сумки. А вон и Дора с Ирвином. Их поджидают. Рейчел помахала им свободной рукой, и старики подошли.
— Нам сказали, что лучше вас здесь дожидаться. Ну, Рейчел, как у Эйлин дела?
— Неважно.
— Мамочка, тут есть туалет? Меня тошнит.
— Господи помилуй! — Рейчел взяла дочку за руку и быстро повела в туалет в конце зала.
— Рейчел, мне с вами пойти? — крикнула вслед Дора.
— Не нужно. Ты лучше наш багаж получи, ты ведь знаешь, какие у нас вещи. А мы уж как-нибудь справимся.
На счастье, в туалете никого не оказалось. Рейчел подвела дочь к кабинке, порылась в сумочке, отыскивая двадцать пять центов (пока не бросишь монетку, кабинку не открыть), и с облегчением увидела, что на трех кабинках замки сорваны. Над одним красовалась надпись, сделанная гримерным карандашом: «КАКОЙ УБЛЮДОК ПРИДУМАЛ ТАКИЕ ТУАЛЕТЫ?»
Рейчел распахнула дверцу — Элли стонала, держась за живот. Позывы были сильные, но девочку так и не вытошнило, очевидно, виной всему — разгулявшиеся нервы.
Когда Элли полегчало, Рейчел подвела ее к умывальнику, ополоснула ей лицо. Девочка была смертельно бледна, под глазами появились темные круги.
— Элли, что случилось? Разве нельзя объяснить?
— Я и сама не знаю. Просто, ЧТО-ТО случилось, что-то плохое. Еще когда папа сказал, что мы уезжаем. С ним что-то плохое.
ЛУИС, ТЫ ЧТО-ТО СКРЫВАЕШЬ? Я ЖЕ ВИЖУ. ДАЖЕ ЭЛЛИ ПОНИМАЕТ.
Странно. И Рейчел весь день сама не своя, словно ждет беды. Такое напряженное и нервное ожидание бывало у нее за день-два до месячных. То готова засмеяться, то — заплакать, то вдруг откуда ни возьмись — мигрень. Внезапно нападает, так же внезапно отпустит.
— Что, что плохое-то? — спросила она, глядя в зеркало на дочь.
— Не знаю, — повторила Элли. — Мне снилось что-то про Гейджа… Или про Чера. Не помню… Не знаю.
— Ну-ка, детка, расскажи все, что снилось.
— Будто я на Кошачьем кладбище. Меня туда привел Паксо и сказал, что скоро придет папа и случится что-то страшное.
— Паксо? — Рейчел пронзил безотчетный страх. Кто это? И почему имя кажется ей знакомым? Может, слышала где? Но сейчас ни за что не вспомнит. — Значит, какой-то человек по имени Паксо привел тебя на Кошачье кладбище.
— Да, так его звали. Он сам сказал. А еще… — Глаза у девочки выпучились.
— Ну, что же еще?
— Он сказал, что послан предупредить, но ВМЕШАТЬСЯ не может. Он сказал, что… будто… он рядом с папой потому, что папа когда-то присутствовал при… не помню. Не помню! — И она расплакалась.
— Солнышко мое, тебе приснилось Кошачье кладбище, потому что ты вспоминаешь Гейджа. А с папой ничего не случилось. Ну, все прошло?
— Нет, — прошептала девочка. — Мне страшно, мамочка. А тебе?
— Не-е, — решительно покрутила головой Рейчел и улыбнулась. Хотя страхом полнилась душа, и таким зловеще-знакомым казалось имя. Паксо… Месяцы, а может, и годы тому назад слышала она похожее имя. С ним связано что-то ужасное, и с тех пор ужас так и гнездится у нее в душе.
Что-то — не понять что — вот-вот произойдет, появится на свет. Что-то ужасное, чего нельзя допустить. Но что? Что?
— Все в порядке, не волнуйся, — сказала она дочери. — Хочешь, пойдем к дедушке с бабулей?
— Хочу, — безразлично ответила та.
В женский туалет вошла пуэрториканка с крохой сыном, за что-то его отчитывая. Большое пятно расползлось у него спереди на расписных шортах. Рейчел сразу больно кольнуло воспоминание о Гейдже, она замерла как вкопанная. И враз перестали саднить душу последние волнения — будто новокаин ввели.
— Пошли. Папе позвоним, когда домой к дедушке приедем.
— На нем тоже были шорты, — вспомнила вдруг Элли, обернувшись на малыша.
— На ком, кисонька?
— На Паксо. На нем были красные шорты.
Вмиг все стало на свои места — вспомнила! — у Рейчел чуть не подломились колени, такой накатил страх. И отпустил.
К чемоданному хороводу, где стоял Ирвин Гольдман, не подступиться. Рейчел видела лишь околыш его шляпы с пером. А Дора сидела у стены, караулила два места для дочки с внучкой и махала им рукой. Рейчел подвела к ней Элли.
— Ну, что, радость моя, лучше тебе? — спросила Дора.
— Чуть-чуть. Мам… — но, взглянув на мать, осеклась.
Рейчел сидела выпрямившись, в ужасе прижав ладонь к губам, побелев лицом. Теперь все-все вспомнилось, точно обухом по голове хватили! Как же сразу она не догадалась? Конечно бы, догадалась, не гони она сама этой мысли прочь.
— Мам?..
Рейчел медленно обернулась, Элли даже услышала, как скрипнуло у нее в шее. Она отняла руку ото рта.
— Эйлин, а этот человек во сне назвал только фамилию? А имя?
— Мам, что с тобой?
— ЧЕЛОВЕК ВО СНЕ НАЗВАЛ СВОЕ ИМЯ ИЛИ НЕТ?
— Назвал, только я не помню. Мам, ты мне делаешь больно!
Рейчел только сейчас заметила, что стиснула запястье дочери, как наручником.
— Он назвался Виктором?
— Да, Виктор! Точно, Виктор! Мамочка, он и тебе снился?
— Только не Паксо, а Паскоу.
— Так я и говорю — Паскоу.
— Что случилось, Рейчел? — забеспокоилась Дора. Взяла Рейчел за руку, поморщилась: уж очень холодная. — И что это с Эйлин?
— Нет, это не из-за нее. Скорее, из-за Луиса. Что-то, наверное, с ним неладно. Или что-то грозит. Посиди с Элли, мама. Я схожу позвоню домой.
Она поднялась, направилась к телефонам-автоматам, пошарила в кошельке, но монетки не нашла, решила заказать разговор за счет вызываемого. Но «вызываемого» дома не оказалось. В трубке слышались лишь гудки.
— Желаете позвонить попозже? — спросила телефонистка.
— Да. — И Рейчел повесила трубку. Постояла, не сводя взгляда с телефона.
ОН СКАЗАЛ, ЧТО ПОСЛАН ПРЕДУПРЕДИТЬ, НО ВМЕШАТЬСЯ НЕ МОЖЕТ. ОН СКАЗАЛ, ЧТО… БУДТО… ОН РЯДОМ С ПАПОЙ ПОТОМУ, ЧТО ПАПА КОГДА-ТО ПРИСУТСТВОВАЛ ПРИ… НЕ ПОМНЮ! НЕ ПОМНЮ!
— …При отделении души, — шепотом закончила Рейчел забытые дочкой слова. Пальцы впились в матерчатую сумочку. — Господи, неужто он так и сказал?
Она попыталась разобраться в мешанине мыслей, привести их в порядок. Что творится дома? Что-то непонятное, сверхъестественное снедает их, помимо вполне понятного горя. Почему их поездка через всю страну так похожа на бегство? Что знала Элли о молодом человеке, который умер в первый же рабочий день Луиса?
Ничего! — безжалостно подсказала память. Ты же скрывала от дочери, как и все, что касается смерти — даже нескорой еще смерти ее кота. Помнишь ту глупейшую, тупейшую ссору? Ты боишься смерти, потому и от дочери скрывала и скрываешь поныне. Да, его звали Паскоу, Виктор Паскоу. И, видишь, как все ужасно оборачивается? Видишь? Господи, так что, что в конце концов происходит?!
Она нашла-таки монетку, но рука так тряслась, что она не сразу попала в щель телефона-автомата. На этот раз она позвонила мужу на работу, в университет. Трубку подняла Чарлтон. Звонок ее, видать, озадачил. Нет, сегодня она Луиса не видела, да и с чего бы ему сегодня появляться на работе? Она еще раз выразила Рейчел соболезнование. Та поблагодарила и попросила ее передать Луису — случись ему заглянуть в лазарет — чтобы позвонил тестю с тещей. Да, номер он знает. Не хотелось говорить старшей сестре (впрочем, она и так небось знает. Чарлтон — баба ушлая!), что тесть с тещей живут за тридевять земель.
Она повесила трубку. Ей сделалось жарко, хотя била дрожь.
ДОЧЬ ГДЕ-ТО СЛУЧАЙНО УСЛЫШАЛА ИМЯ ПАСКОУ. ВОТ И ВСЕ. ВЕДЬ ОНА У МЕНЯ НЕ В СТЕКЛЯННОЙ КЛЕТКЕ РАСТЕТ, КАК… ХОМЯК КАКОЙ-НИБУДЬ. СЛЫШАЛА ПО РАДИО. ИЛИ КТО В ШКОЛЕ УПОМЯНУЛ. ВОТ И ОТЛОЖИЛОСЬ В ПАМЯТИ. ОНА ДАЖЕ СЛОВА НЕПОНЯТНЫЕ НЕ ЗАПОМНИЛА. ВОТ ЕЩЕ ОДНО ПОДТВЕРЖДЕНИЕ, ЧТО ПОДСОЗНАНИЕ — ТОЧНО ЛИПУЧКА ДЛЯ МУХ, ВСЕ ПРИСТАЕТ, КАК ПСИХОАНАЛИТИКИ В ВОСКРЕСНЫХ ГАЗЕТАХ УТВЕРЖДАЮТ.
Вспомнилось, что в школе учитель психологии говорил, что при определенных условиях память может восстановить имена каждого, с кем доводилось знакомиться, каждое блюдо, которое довелось отведать, погоду каждого прожитого дня. Он очень убедительно попробовал доказать столь невероятное утверждение, дескать, наша память — компьютер с неисчерпаемой вместимостью. Одних клеток — тысяча биллионов. А сколько информации вмещает каждая клеточка? Неизвестно. Их хватит на всю жизнь, не придется даже стирать старую информацию, чтобы освободить место для новой.