Марфа сказала Иисусу: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой; но и теперь знаю, что, чего Ты попросишь у Бога, даст тебе Бог. Иисус говорит ей: Воскреснет брат твой». 20 страница
Вот уже совсем рядом могила Гейджа. И вдруг Луис с ужасом почувствовал: он не помнит, как выглядит сын! Он встал как вкопанный, уставясь на ряды могил, скорбные и суровые памятники. Как он мог забыть?! На память приходили лишь разрозненные черты: русые волосы, шелковистые, мягкие; глаза с раскосинкой, белые зубы; небольшой шрам на подбородке — память о том, как он упал с крыльца, еще когда они жили в Чикаго. Но черты эти не складывались в целое. Вот Гейдж бежит к дороге, спешит навстречу судьбоносному грузовику из Оринко, но Луис видит лишь спину. Он попытался вспомнить малыша в постельке после того, как они запускали змея, но словно нашло какое-то затмение.
ГЕЙДЖ, ГДЕ ТЫ?
А ТЫ ПОДУМАЛ, ЛУИС, ЧТО, МОЖЕТ, ОКАЗЫВАЕШЬ СЫНУ МЕДВЕЖЬЮ УСЛУГУ? А ЧТО, ЕСЛИ ОН СЧАСТЛИВ СЕЙЧАС? А ЧТО, ЕСЛИ ВОПРЕКИ ТВОЕМУ НЕВЕРИЮ ПОСЛЕ СМЕРТИ ЛЮДЯМ ХОРОШО. И ГЕЙДЖ СЕЙЧАС С АНГЕЛАМИ ИЛИ ПРОСТО СПОКОЙНО СПИТ. И, ЕСЛИ СПИТ, КАК ЗНАТЬ, КОГО ИЛИ ЧТО ТЫ РАЗБУДИШЬ? ГЕЙДЖ, ГДЕ ТЫ? Я ТАК ХОЧУ ВЕРНУТЬ ТЕБЯ ДОМОЙ.
Да отдает ли он себе отчет в том, что делает? Почему вдруг он не в силах припомнить лицо сына? Почему ему так неймется вопреки всем предостережениям? И Джада, и Паскоу во сне, и собственного тревожного сердца?
Ему вспомнились могилки на Кошачьем кладбище, расходящиеся кругами, закручивающиеся в спираль НЕПОЗНАВАЕМОГО, и его снова бросило в холод. Почему он стоит здесь и силится вспомнить лицо Гейджа?
Ведь совсем скоро он увидит его наяву.
На холмик уже поставили надгробие. С простой надписью: ГЕЙДЖ УИЛЬЯМ КРИД и две даты. Сегодня здесь уже кто-то побывал — вон свежие цветы. Кто же? Мисси Дандридж?
Сердце билось тяжело, но нечасто. Итак, он спокоен. Если надумал, все нужно сделать в одночасье. Рассвет уже не за горами.
Он еще раз прислушался к сердцу. Да, он спокоен, он готов начинать задуманное. Чуть заметно кивнул, словно соглашался сам с собой. Нашарил перочинный нож. Разрезал липкую ленту, скреплявшую сверток. Развернул брезент у изножия могилы, аккуратно все разложил — точно так же он бы готовил инструменты перед небольшой, амбулаторной операцией.
Вот и фонарь под войлочным колпаком с дыркой — как посоветовал продавец. Войлок был тоже перетянут пластырем. Дырку он сделал, очертив монетку и вырезав кружочек скальпелем. А вот и кирка с коротким черенком, хотя она вряд ли пригодится, Луис взял ее на всякий случай. Цементом гроб не залит, а камни вряд ли попадутся в свежей могиле. И остальное на месте: лопата, совок, веревка, рукавицы. Он тут же их надел, схватил лопату и принялся за работу.
Земля мягкая, копать легко. Могилу возвели пышную, и земля наверху была рыхлой, не то что у подножия. Невольно он сравнил теперешнюю работу с давнишней, на индейском могильнике. Грунт каменистый, неуступчивый. Если все пойдет хорошо, сын окажется там сегодня же ночью. Вот уж где кирка пригодится. Луис постарался изгнать все мысли до единой. Только мешают.
Землю он сбрасывал слева от могилы, лопату за лопатой, руки ходят четко и мерно. Но чем глубже копал, тем труднее сохранить взятый ритм. Спустился в могилу, вдохнул запах сырой земли, знакомый с детства, когда он, бывало, помогал дяде Карлу.
СУСЛИК, вспомнилось ему прозвище. Он смахнул пот со лба. Дядя Карл говорил, что кладбищенских землекопов называют сусликами. И его, Луиса с дядей Карлом, друзья величали так же.
Он снова принялся копать.
Больше уже не останавливался, лишь однажды взглянул на часы. Двадцать минут первого. Как бежит время! Точно вода меж пальцами.
Минут через сорок лопата наткнулась на что-то твердое. Луис чуть не до крови закусил губу. Достал фонарь, посветил. Да, он добрался до бетонной крышки, ее уже видно, хотя работы еще предостаточно. Он вынул остатки земли, стараясь не шуметь, хотя такое и невозможно: лопата громко скребет по бетону. Да еще в полной тиши!
Луис выбрался из могилы, приготовил веревку, продел концы в железное ушко бетонной крышки, точнее, половины, ибо крышка состояла из двух частей. Расстелил брезент, лег на него животом, потянул за концы веревки.
НУ, ЛУИС, ПРИГОТОВЬСЯ. ПОСЛЕДНИЙ ШАНС.
ДА, ВЕРНО. ПОСЛЕДНИЙ. И БУДЬ Я ПРОКЛЯТ, ЕСЛИ ЕГО УПУЩУ.
Нет, веревку нужно накрутить на руку. Снова потянул. Половина крышки поддалась легко, Луис стоймя прислонил ее к стенке могилы, словно еще один надгробный камень. Вытащил веревку, отбросил — для второй половины не пригодится, он, стоя в могиле, руками сможет приподнять ее. Осторожно спустился, боясь опрокинуть только что поднятую бетонную створку: не ровен час, упадет, либо ногу зашибет, либо гроб в лепешку раздавит. Вслед за Луисом с шорохом покатились в могилу камушки и комья земли. Иные глухо стукнули о крышку гроба.
Луис нагнулся, прихватил руками вторую бетонную створку, приподнял. Что-то холодное зашевелилось меж пальцами. Он все-таки поставил — также стоймя — и вторую половинку и лишь затем взглянул себе на руку. На ладони извивался жирный дождевой червь, Луис смахнул его, проведя рукой по стенке могилы собственного сына.
И посветил фонарем вниз.
Гроб. Последний раз Луис видел его во время похорон: гроб покоился на блестящих полозьях над могилой, устланной травяным зеленым ковром. И за бетонными створками, как за дверцами сейфа, суждено было схорониться всем отцовским надеждам на будущее сына. Ярость, раскаленная добела, охватила Луиса, пожрав вмиг былой озноб. Не бывать этому! Не похоронит он своих надежд!
Луис пошарил лопату и со всего маху хватил ею по запорам гроба. Еще раз! И еще! И еще! Лицо его исказил почти звериный оскал.
ГЕЙДЖ, Я ОСВОБОЖУ ТЕБЯ! ВОТ УВИДИШЬ!
Замок отскочил с первого же удара, но Луис все бил и бил, словно пытался не столько открыть гроб, сколько нанести ему — злейшему врагу! — смертельные раны. Но вот разум, похоже, возобладал, рука с лопатой так и замерла в воздухе. Лезвие зазубрилось и погнулось. Луис отбросил ее, на четвереньках выбрался из могилы, чуя в ногах слабость. Его мутило. Неистовая ярость схлынула так же быстро. Вернулся пронизывающий душу холод. Никогда еще не чувствовал он себя таким одиноким, отъединенным от людей. Наверное, так же чувствует себя астронавт, покинувший борт своего корабля в открытом космосе, оставшийся один на один в безбрежной тьме. А ЧУВСТВОВАЛ ЛИ ТО ЖЕ БИЛЛ БАТЕРМАН? — задавался вопросом Луис.
Он лежал на земле, глядя в небо, дожидаясь, пока успокоится и сможет продолжать работу. Наконец, ощутив в ногах силу, он сел, а затем соскочил в могилу. Посветил фонарем на гроб, замок оказался не просто поврежден, а сорван напрочь. Каждый удар пришелся в цель, будто лопату направляла какая-то сила. И весь бок гроба расщеплен. Сунув фонарь под мышку, Луис присел на корточки, вытянул руки, словно страховщик в группе воздушных гимнастов, готовясь внести свою лепту в смертельный номер.
Нащупав край крышки, поддел, немного выждал (вряд ли миг этот он объяснил бы колебанием) и открыл гроб своего сына.
Рейчел Крид почти что успела на пересадку из Бостона в Портленд. Из Чикаго ее самолет вылетел вовремя (что само по себе чудо), из Нью-Йорка — с опозданием лишь в пять минут. В Бостоне от расписания он отставал уже на пятнадцать. Итого: на пересадку у Рейчел оставалось только тринадцать минут.
Может, она б и улетела, но развозивший пассажиров автобус задержался. В тихом отчаянии Рейчел переминалась с ноги на ногу, будто ей не терпелось в туалет, перекидывала дорожную сумку, одолженную матерью, с плеча на плечо.
Прождав те самые тринадцать минут, в 11.25 Рейчел пустилась к стоянке самолета бегом. Но на каблуках, даже на не очень высоких, далеко не убежишь. Она подвернула ногу, остановилась, долго возилась, снимая туфли. Когда она вбежала в коридор-кишку с выходом прямо к самолетам, миновала ненужные ей ответвления, дышалось уже тяжело и в боку кололо. Во рту пересохло, на каждый вдох болезненно откликнулась печень. Пробежав мимо международного выхода, она увидела впереди знакомую треугольную эмблему «Дельты». Едва не потеряв туфлю, Рейчел подлетела к двери. Часы показывали 11.37.
Один из двоих дежурных вопросительно взглянул на нее.
— Рейс 104… — выдохнула Рейчел. — На Портленд… Уже вылетел?
Дежурный сверился с таблицей на мониторе.
— Пока еще на стоянке. Но посадка закончена пять минут назад. Я сейчас свяжусь с командой. Есть багаж?
— Нет. — Рейчел никак не могла отдышаться. Откинула с мокрого лба волосы. Сердце неистово рвалось из груди.
— Знаете, вы не ждите, пока я позвоню. Бегите быстрее. А я свяжусь с бортом самолета, предупрежу.
Но бежать быстрее у Рейчел уже не осталось сил. Конечно, она торопилась как могла. Эскалатор на ночь выключили. Пришлось взбираться по ступенькам на своих двоих. Она бросила сумку прямо в руки оторопевшей чиновнице по досмотру, едва дождалась, пока сумка проползет по ленте конвейера мимо рентгеновской установки, подхватила за наплечный ремень и понеслась дальше, сумка как собака на поводке прыгала за спиной, хлопая по бедру.
Пробегая мимо монитора, бросила взгляд: РЕЙС 104, ПОРТЛЕНД, ВЫЛЕТ 11.25 ВЫХОД 31. ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ПОСАДКА.
Выход 31 был в самом конце коридора. Краем глаза Рейчел успела приметить, как замигали, замельтешили буквы и сменилась последняя строка на мониторе: ПОСАДКА ЗАКОНЧЕНА.
Не удержавшись, она отчаянно вскрикнула. К дверям Рейчел подбежала как раз в тот момент, когда дежурный убирал табличку с номером рейса и временем вылета.
— Улетел? — со страхом и надеждой спросила она. — Неужели улетел?
Дежурный сочувственно посмотрел на нее.
— В 11.40 на взлетную полосу вырулил. Не повезло вам, мадам. Вы старались изо всех сил, хотя сейчас это слабое утешение. — И кивнул на стеклянную стену. Рейчел увидела, как огромный «Боинг 727» с эмблемой «Дельты» уже несется по взлетной полосе, сверкая огнями, как рождественское дерево.
— Неужели никто не предупредил, что я вот-вот подойду? — сорвалась на крик Рейчел.
— Мне позвонили снизу, но самолет уже выруливал на взлет. Останови я его, весь график вылетов поломался бы, такая бы «пробка» образовалась. Знаете, какую взбучку я бы от экипажа получил? А уж пассажиры бы как меня благодарили за задержку. Простите, конечно, что так вышло… Вот если бы вы хоть минуточки на четыре пораньше…
Рейчел не дослушала, отошла. Но на полпути к стойке досмотра ей вдруг сделалось дурно. Приткнулась у дверей какого-то выхода, подождала, пока с глаз спадет темная пелена, надела туфли, отодрав прилипший к подошве чулка окурок. У МЕНЯ ГРЯЗНЫЕ НОГИ, А МНЕ ПЛЕВАТЬ! — с равнодушием отчаяния подумала она. И поплелась в здание аэровокзала.
— Не успели? — сочувственно спросила девушка, досматривавшая багаж.
— Не успела, — кивнула Рейчел.
— А куда летите?
— В Портленд. А потом в Бангор.
— Так почему б вам не взять машину? Если уж очень нужно туда попасть. Обычно я опоздавшим советую в гостинице при аэропорте заночевать, но вы, видно, и впрямь спешите.
— Я и впрямь спешу, — поддакнула Рейчел. Задумалась. — Верно, а почему бы не арендовать машину? Через какое агентство можно заказать?
Девушка рассмеялась.
— Да машин тут полно. Их разбирают только, когда аэропорт из-за тумана закрыт. Впрочем, это частенько случается.
Рейчел уже не слушала. Она прикидывала время: в Портленд к самолету на Бангор она все равно не успеет, даже если пулей понесется по шоссе сию же минуту. Значит, в Портленде задерживаться незачем. Сколько ж времени займет путь? Смотря сколько километров до Бангора. Сотни четыре, решила она. Джад, кажется, упоминал в разговоре. Выехать она сможет не раньше половины первого ночи. Шоссе хорошее, километров под девяносто она выжмет, глядишь, даже за превышение скорости не оштрафуют. Да, часа за четыре доедет, или около того. Придется разок-другой остановиться — без туалета не обойтись. И хотя сейчас спать ей совсем не хотелось, она благоразумно накинула несколько времени еще на одну остановку — выпить чашку крепкого кофе. Да, пожалуй, до рассвета в Ладлоу попадет.
Хорошенько все обдумав, она стала подниматься по лестнице: машины напрокат заказывали на втором этаже, там же, где тянулся коридор на посадку.
— Удачи вам! — крикнула на прощание девушка.
— Спасибо! — ответила Рейчел. Чего-чего, а немного удачи она, право, заслужила.
В нос ударил смрад, Луис отпрянул в страхе, что вот-вот его вытошнит. Оперся о край могилы, перевел дух, и вроде бы успокоился, но вдруг — раз! — и весь обильный ужин оказался на земле. Слава Богу, что в дальнем конце ямы. Он приник лбом к холодной земле с краю, позывы повторились. Но вот тошнота унялась, он стиснул зубы, вытащил из-под мышки фонарь и направил луч прямо в открытый гроб.
Ужас, что сродни первобытному, языческому страху, обуял его. В самых страшных снах не испытать такого! К счастью, они с пробуждением стираются в памяти.
У Гейджа нет головы!
Руки у Луиса ходили ходуном, фонарь пришлось зажать обеими ладонями — так полицейские обычно держат револьвер на стрельбах в тире. Луч скакал то вверх, то по сторонам. Наконец, удалось направить его точно вниз.
ТАКОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! — уверял он себя. ЗНАЙ: ТАКОГО не может быть.
Узкий луч скользнул по ногам малыша, по новым ботинкам, по брючкам и пиджачку (Господи! Для двухлетних карапузов не самая подобающая одежда!), по рубашке с открытым воротом, по…
Он затаил дыхание… Стон вырвался у него из груди, и вновь вернулась бессильная ярость перед силой смерти. И страхов перед сверхъестественным, опасений за свой помутившийся разум как не бывало.
Луис выхватил из заднего кармана носовой платок. Держа другой рукой фонарь, склонился над гробом, едва не потеряв равновесия. Случись одной из крышек упасть, она размозжила бы Луису голову. Осторожно Луис отер бурую плесень с лица сына, почти черную. Оттого-то и привиделось ему, что Гейдж без головы.
Но слой был невелик, это еще не замшелость. Хотя удивляться нечему: недавно прошел дождь, а гроб не герметичен. Посветив в изножье, Луис увидел, что там скопилась вода. Очистив лицо сына, Луис вгляделся. Гример из похоронного бюро постарался на славу, хотя и знал, что после такой страшной катастрофы хоронить мальчика будут в закрытом гробу. Гримеры в таких случаях всегда работают на совесть. Перед Луисом лежала неуклюжая кукла. Шишковатая голова, глубоко запавшие закрытые глаза. Изо рта, точно язык, торчало что-то белое. Луис подумал было, что в тело вкололи слишком много «заморозки». Никогда не угадаешь, сколько нужно для того или иного тела, а уж для ребенка — и подавно.
Но тут же понял: это всего лишь вата. Он вытащил ее изо рта мальчика. Губы сына, потемневшие, мягкие и отчего-то растянувшиеся, причмокнув, сомкнулись. Луис выбросил вату в лужицу на дне могилы — белый мерзкий комок. Щеки у Гейджа сразу запали, как у старика.
— Гейдж! — прошептал Луис. — Я тебя сейчас отсюда унесу. Договорились?
Лишь бы только никто не попался навстречу. Кладбищенский сторож, например, совершающий ночной обход. Но теперь Луисом двигает не страх перед разоблачением. Окажись сейчас кто-нибудь перед могилой со слепящим фонарем в руках, Луис схватил бы зазубренную, погнутую лопату и раскроил бы ему череп.
Луис подхватил сына под мышки. Тело повисло у него на руках — будто без костей. Луису пришла в голову ужасная мысль: попробуй он поднять Гейджа, тело развалится. И тогда стой в могиле и волком вой среди бесформенных кусков плоти. Таким его и застанут.
ЗА ДЕЛО! ХВАТИТ ТРУСИТЬ! ЗА ДЕЛО!
Превозмогая трупный смрад, приподнял Гейджа, как обычно поднимал его по вечерам из ванны. Голова сына болталась, Луис увидел крупный шов на шее — точно оскал — там голову соединили с туловищем.
С превеликим трудом, задыхаясь от усилий и зловония, Луис вытащил изуродованное тело несчастного малыша из могилы. Сел, свесив ноги в яму, положил сына на колени. Лицо у него сделалось иссиня-бледным, глаза ввалились, уголки губ скорбно опустились.
— Ах, Гейдж! — приговаривал он, баюкая сынишку, гладя по голове. Волосы были жесткие и безжизненные, как проволока. — Все образуется, клянусь, Гейдж, все образуется! Ночь кончится, Гейдж. Я люблю тебя. Папа любит тебя, сынок.
И все баюкал и баюкал мертвого мальчугана.
Около двух часов пополуночи Луис готов был покинуть кладбище. Труднее всего оказалось тащить тело. Разум Луиса — этот блуждающий в безбрежном космосе астронавт — на этот раз едва не заблудился вконец. Ничего, все образуется, твердил про себя Луис, присев отдохнуть. Спина гудела, ныла. Ничего, все образуется.
Он положил тело сына на брезент, завернул. Скрепил лентой пластыря, перевязал веревкой. Да, будто ковер несет, ничего особенного. Тщательно закрыл гроб, подумав, открыл снова, бросил туда искореженную лопату. Пусть остается на память кладбищу, а сына он заберет. Снова закрыл гроб, осторожно опустил бетонные створки, как бы не расколоть, снял ремень, продел в ушко бетонной плиты, аккуратно положил ее на место. Потом большим совком забросал яму, но насыпать холмик не удалось— не набралось земли. Да, могила, к тому же с выемкой, вызовет подозрение. Хотя, как знать. Может, кто и заметит, да мимо пройдет. Сегодня думать об этом он себе не позволит, тем более беспокоиться. Впереди ждут волнения поважнее. Безумная работа. А он уже выдохся.
РАЗ-ДВА, ГОРЕ — НЕ БЕДА.
— Что верно, то верно, — пробормотал Луис.
Ветер все крепчал, стонал, выл в кронах деревьев, отчего Луис в испуге озирался. Он сложил кирку, совок, рукавицы, фонарь — пригодятся еще — рядом с брезентовой скаткой. Сейчас бы зажечь фонарь, но Луис удержался от соблазна. Оставив все у могилы, Луис зашагал к тому месту, где недавно перелез через ограду. Минут через пять он увидел на улице свою машину. Значит, идти недолго.
Однако, подумав, он пошел в противоположную сторону. Дошел до угла, увидел сточную канаву, заглянул. И его пробрала дрожь: там оказалось множество цветов, иные уже сгнили, иные догнивали на дне. Время, дождь и снег делали свое дело.
ГОСПОДИ, ИИСУСЕ!
НЕТ, ИИСУС ЗДЕСЬ НИ ПРИ ЧЕМ. ЦВЕТЫ ОСТАВЛЯЛИ, ДАБЫ УМИЛОСТИВИТЬ БОГА ИНОГО, КУДА БОЛЕЕ ДРЕВНЕГО. В РАЗНОЕ ВРЕМЯ ЕГО НАЗЫВАЛИ ПО-РАЗНОМУ, НО ЛУЧШЕ, ЧЕМ ЗЕЛЬДА, ИМЕНИ ЕМУ НИКТО НЕ ПРИДУМАЛ: ВЕУИКИЙ И УЖАСНЫЙ. БОГ ВСЕГО МЕРТВОГО, ПОКОЯЩЕГОСЯ В ЗЕМЛЕ. БОГ ГНИЮЩИХ ЦВЕТОВ В СТОЧНОЙ КАНАВЕ. БОГ ВЕЛИКОЙ ТАЙНЫ.
Луис словно в гипнозе смотрел на канаву. Наконец с усилием оторвал взгляд, облегченно вздохнув, словно отпустили его колдовские чары или по команде гипнотизера он вышел из транса.
Луис пошел дальше. Вскорости он нашел, что искал. Да, видно, в подсознании надежно отложилось все, что ему было нужно в тот день, когда хоронили Гейджа.
Во тьме проступили очертания небольшого здания. Покойницкая. Там оставляли на зиму усопших. Земля-то твердая, могилу не вырыть даже экскаватором. Дожидались там своей очереди покойники и когда окрест случалось разом много смертей.
Да, и в похоронном деле выпадают горячие денечки. Луис узнал: нежданно-негаданно смерть вдруг одним махом прибирает множество людей.
— Но даже в этом полное равновесие, — уверял некогда дядя Карл. — Если, скажем, в мае я полмесяца без работы, то в ноябре, к примеру, за те же полмесяца придется, может, десяток похорон обслужить. Правда, на ноябрь пик редко приходится, как, впрочем, и на Рождество, хотя есть поверье, что именно в Рождество люди как мухи мрут. Но это все вранье. Спроси любого, кто к похоронному делу причастен. Ведь люди счастливы на Рождество, им хочется жить, вот они и живут. А уж в феврале работенки нам прибавляется. Стариков грипп в могилу сводит, воспаление легких, но это еще не все. Иной раз люди, больные раком, целый год за жизнь бьются, а приходит февраль, и будто у них силы иссякают. Тут рак в два счета с ними справляется. Вроде 31 января улучшение, чуть не на поправку дело идет, а 24 февраля — ногами вперед выносят. В феврале больше всего инфарктов, инсультов, почки отказывают. Скверный месяц. Силы у людей на исходе. Мы же к такому привычны. Но не угадаешь, иной раз в июне или в октябре такое же. А вот в августе — никогда. Август спешки не любит. Разве что несчастные случаи: то газовую магистраль разорвет, то автобус с моста упадет. И все ж в августе покойницкая пустует. А случалось по февралю нам гробы в три этажа ставить. И оттепели дождаться не могли — чтоб хоть некоторых успеть закопать, а то пришлось бы холодильную камеру арендовать, — дядя Карл, помнится, даже засмеялся. И Луис, чувствуя, что приобщается к знаниям, которых ни в одном колледже не наберешься, тоже засмеялся.
Двойные двери покойницкой, казалось, вырастают из поросшего травой склона насыпного холма, красивого и совершенного, как женская грудь. Такого природа создать не могла, рассудил Луис. Вершина приходилась почти вровень с копьецами, венчавшими ограду. Причем ограда не поднималась, повторяя рельеф холма, а шла ровно.
Луис огляделся, взобрался на холм. По другую сторону он увидел пустую площадку акра в два. Впрочем… не совсем пустую. Там, чуть поодаль от покойницкой, стоял небольшой сарай. ТОЖЕ, НАВЕРНОЕ, КЛАДБИЩЕНСКАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. Инструменты хранят.
Свет уличных фонарей просачивался сквозь трепещущую на ветру листву деревьев — старых вязов и кленов, — но с улицы не видно, что творится на площадке. А у Луиса улица как на ладони. Ни души, ни машины. Пусто. Он осторожно съехал наземь. Так надежнее, по крайней мере, не упадешь и не зашибешь разбитое колено. Вернулся к могиле сына. Едва не упал, споткнувшись о брезентовый сверток. Придется, видно, в два приема все переносить: сначала сына, потом — инструменты. Он поморщился — спина ныла, протестуя против грядущей работы — и подхватил на руки большой тяжелый сверток, чувствуя, как переваливается из стороны в сторону в брезентовом куле тело Гейджа. Луис упорно гнал мысль, даже не мысль, а шепот своего внутреннего голоса: «А ведь ты, Луис, умом тронулся».
Он оттащил тело к зеленому холму с двойными раздвижными дверями (отчего покойницкая больше смахивала на двухместный гараж). Прикинул, что придется сделать, чтобы втащить двадцатикилограммовый куль наверх, да еще без веревки. Чуть отойдя, он разбежался и, подавшись вперед, полез-полез по крутому склону. Почти на вершине ноги заскользили по траве. Уже падая, он бросил свою ношу, что было сил, вперед. Сверток попал точнехонько на вершину. Луис снова вскарабкался на холм, опять огляделся — никого! — придвинул сверток почти вплотную к ограде. И поспешил обратно — принести все остальное.
Вот он уже снова на холме. Рядом с брезентовым кулем лежат кирка, совок и фонарь. Луис несколько времени отдыхал, прислонившись к прутьям ограды, уперев руки в колени. Новые электронные часы — подарок от Рейчел к Рождеству — показывали 2.01.
Больше пяти минут отдыхать он себе не позволил. Перекинул совок через ограду. Тот глухо стукнул о траву. Хотел было положить фонарь в карман брюк, ан нет, не уместился. Осторожно просунул руку меж прутьями и скатил фонарь по склону за ограду кладбища. Только б не разбился о камень. И как не догадался рюкзак захватить!
Пластырем надежно прикрутил кирку к брезентовому свертку, обмотал лезвие толстым слоем. Пластырь кончился. Луис сунул пустую катушку в карман. Поднял тяжеленный куль и переправил через ограду. (Спина тут же негодующе отозвалась. Да, дорого заплатит он за эту ночь. Всю неделю, поди, согнуться не сможет.) Отпустил. Услышав тяжелый удар о землю, поморщился.
Перекинув ногу через острые наконечники ограды, уцепился за два из них руками, перешагнул и другой ногой. Повис, цепляя ногами за холм, подступивший вплотную к ограде. И спрыгнул наземь.
Тут же поспешил к тому месту, куда побросал поклажу, принялся шарить в траве. Сразу же нашел совок, он тускло поблескивал под случайным светом уличного фонаря, прокравшимся сквозь листву деревьев. А собственный фонарь куда-то запропал, и Луис не на шутку струхнул. Начал обшаривать густую, мягкую траву, стоя на коленях — и куда он мог закатиться? Сердце отчаянно колотилось, дышал он тяжело и шумно.
Ага, вон он — Луис приметил что-то темное метрах в двух от предполагаемого места. Длинный, продолговатый предмет сразу выдал себя, как и покойницкая, замаскированная под обычный холм. И то, и другое слишком правильной формы. Луис схватил его, нащупал стекло под войлочным колпачком, кнопку выключателя. На секунду луч ударил в подставленную ладонь и тут же исчез. Луис выключил фонарь. Все в порядке, работает.
Перочинным ножом срезал пластырь, освободив кирку, перетащил все инструменты к придорожным деревьям. Сам затаился за самым толстым и огляделся. Масонская улица точно вымерла. Лишь в одном доме горел огонек — маленький желтый квадрат на втором этаже. Может, кого бессонница мучает, может, там прикованный к постели больной.
Быстро, но неторопливо выступил он из-за дерева на тротуар. После кладбищенской тьмы на освещенной улице он почувствовал себя незащищенным, у всех на виду: стоит, держа в руках большой совок, кирку и фонарь. Стоит рядом со вторым по величине кладбищем в округе. Приметь его сейчас кто-нибудь, не избежать расспросов.
Стуча каблуками, быстро перешел на другую сторону. Метрах в пятидесяти увидел свою «хонду». Луису расстояние это показалось раз в сто больше. Его прошиб пот. Вот-вот заурчит, приближаясь, машина, послышатся шаги за спиной, стукнет, открываясь, окно.
Вот и машина. Прислонив сбоку инструменты, он полез за ключами. В карманах нет! Пот лил в три ручья, вновь пустилось вскачь сердце. Луис стиснул зубы, сопротивляясь одолевающей панике.
Наверное, обронил, когда прыгал с ветки на ограду, а оттуда — на землю. Тогда же и коленку расшиб. Валяются ключи где-нибудь в траве, придется зажечь фонарь, иначе не найти. Неужели все, конец? Одна крохотная неудача — и все, конец!
УСПОКОЙСЯ, НЕ ДЕРГАЙСЯ. НЕ СПЕШИ. ПОСМОТРИ ЕЩЕ В КАРМАНАХ. МЕЛОЧЬ НЕ ВЫСЫПАЛАСЬ, ЗНАЧИТ, И КЛЮЧИ НЕ МОГЛИ ВЫПАСТЬ.
Луис и впрямь неторопливо и обстоятельно обшарил, даже вывернул карманы.
Ключей нет!
Он склонился над машиной: что же делать? Неужели лезть обратно на кладбище, оставив всю поклажу здесь, захватив лишь фонарь. И до рассвета безуспешно искать, искать, искать.
Вдруг искрой в усталом мозгу мелькнула догадка.
Он снова заглянул в машину. Ну, конечно, вон ключи, где висели, там и висят.
Он едва слышно застонал, зашел с другой стороны, распахнул дверцу, рванул ключи.
Опять вспомнились назидательные слова опекуна-дядюшки, его нос картошкой, старомодно заломленная шляпа: запирай машину. КЛЮЧИ ВСЕГДА НОСИ С СОБОЙ. А ТО ПЛОХУЮ УСЛУГУ ОКАЖЕШЬ ХОРОШИМ РЕБЯТАМ.
Подошел к машине сзади, поднял дверцу, положил кирку, совок, фонарь, захлопнул ее. Отойдя метров десять, вновь вспомнил о ключах. На этот раз он оставил их, отпирая заднюю дверцу.
ИДИОТ! ДАЖЕ НА СОБСТВЕННЫХ ОШИБКАХ НЕ УЧИШЬСЯ! И ДУМАТЬ ЗАБУДЬ О СВОЕЙ ЗАТЕЕ!
Вернулся, забрал ключи.
Не успел он донести Гейджа до машины, как где-то залаяла собака. Нет, не просто забрехала, а еще и завыла, порыкивая иногда.
Луис спрятался за деревом, выжидая, прикидывая, что делать дальше. Сейчас во всех окнах непременно зажгутся огни.
Но зажглось только одно окно. В доме, против которого и стоял Луис. Через минуту кто-то хрипло выкрикнул:
— Ну-ка, замолчи, Фред!
Но Фред не унимался.
— Утихомирь его, Сканлон, а то я полицию вызову! — крикнули из дома, подле которого притаился Луис. От неожиданности он так и подпрыгнул. Вот и верь после этого тихим, пустынным улицам. Кругом полным-полно людей, полным-полно любопытных глаз, и тут еще эта собака рушит людской сон — единственного его союзника.
ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ, ФРЕД! ПРОПАДИ ТЫ ПРОПАДОМ!
Но Фред все выл и выл. Когда же перешел ко второй части — порыкиванию, послышался шлепок, а следом — повизгивание.
Хлопнула дверь, и все смолкло. А вскоре хозяин Фреда выключил свет.
Как не хотелось Луису выбираться из спасительной тени. Лучше подождать, пока все успокоится. Но время убегало семимильными шагами.
Со свертком в руках он пересек дорогу, подошел к машине, никого, слава Богу, не повстречав. Да и Фред угомонился. Прижал брезентовый куль одной рукой, другой достал ключи, отпер заднюю дверцу.
Гейдж не помещался сзади!
Луис пытался приладить сверток и так и этак — на задке машины слишком мало места. Конечно, можно бы согнуть брезент пополам — Гейдж бы не возражал! — но у Луиса не хватило духа.
СКОРЕЕ, СКОРЕЕ, СКОРЕЕ! НУЖНО ВЫБИРАТЬСЯ ОТСЮДА, ХВАТИТ КОПАТЬСЯ!
Но он тупо стоял, держа в руках мертвого сына, завернутого в брезент, и никак не мог придумать: что же делать?
Но вот он заслышал встречную машину. И, не раздумывая, открыл боковую дверцу, сунул куль почти стоймя на сиденье рядом с водительским.
Захлопнул дверцу, обежал «хонду», закрыл и заднюю дверь. Машина, которой он так опасался, не повернула на Масонскую, промчалась прямо по шоссе. До Луиса долетел лишь пьяный гогот. Он сел за руль, хотел было включить фары, и вдруг его пронзила страшная мысль: а что если он «усадил» Гейджа задом наперед? Переломав и без того переломанные косточки? И смотрит бедолага-малыш запавшими глазенками не вперед, а назад?
ДА НЕ ВСЕ ЛИ РАВНО? — разъярился измученный мозг. ВЫБРОСЬ ЭТО ИЗ ГОЛОВЫ! НЕ ВСЕ ЛИ РАВНО?
НЕТ, НЕ ВСЕ РАВНО! ЭТО ЖЕ ГЕЙДЖ, А НЕ МЕШОК С ТРЯПЬЕМ.
Он повернулся и стал осторожно ощупывать брезент, стараясь угадать очертания тела. Так слепой ощупывает и опознает предмет. Наконец он нащупал маленькую выпуклость — пуговку, не что иное, как Гейджев нос. Все в порядке.
Лишь после этого он завел мотор и отправился в Ладлоу. Ехать туда не долее получаса.