У каждого из нас есть то, чего мы хотим больше всего в жизни В Национальном театре
Сердце РљР° сильно стучало, РєРѕРіРґР° РѕРЅ бежал РїРѕРґ снегом, словно РІ одиночку шел РЅР° РІРѕР№РЅСѓ, принять участие РІ представлении РІ Национальном театре, СЂРѕРІРЅРѕ через семь РјРёРЅСѓС‚ после того, как подумал, что сможет провести РІ Карсе СЃ Рпек РІСЃСЋ Р¶РёР·РЅСЊ Рё быть счастливым. Р—Р° эти семь РјРёРЅСѓС‚ РІСЃРµ, РїРѕ сути, развилось СЃ закономерной скоростью.
Сначала РўСѓСЂРіСѓС‚-бей включил РЅР° экране РїСЂСЏРјСѓСЋ трансляцию РёР· Национального театра, Рё РїРѕ сильному шуму, который РѕРЅРё услышали, РІСЃРµ поняли, что там РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚ что-то необычное. Рто Рё будило РІ РЅРёС… желание вырваться Р·Р° рамки провинциальной Р¶РёР·РЅРё, хоть РЅР° РѕРґРЅСѓ ночь, Рё пугало РёС… возможностью того, что РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚ что-то нехорошее. РџРѕ крикам Рё аплодисментам нетерпеливой толпы РІСЃРµ почувствовали, что между первыми лицами РіРѕСЂРѕРґР°, сидевшими РІ первых рядах, Рё молодежью РЅР° задних рядах нарастает напряжение. Камера РЅРµ показывала весь зал, Рё поэтому всем было любопытно, что там РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚.
На сцене стоял голкипер национальной сборной, которого когда-то знала вся Турция, он успел рассказать еще только о первом из одиннадцати голов, что получил от англичан во время трагического матча национальной сборной пятнадцать лет назад, как на экране появился тонкий человек, похожий на палку, ведущий этого представления, и голкипер сборной, поняв, что будет рекламная пауза, в точности как на общенациональном телевидении, замолчал. Ведущий, взявший микрофон, сумел уместить в несколько секунд два рекламных объявления, которые он прочитал по бумаге (в бакалейную лавку «Тадал» на проспекте Февзи-паши привезли бастурму из Кайсери и школа «Билим» начинает запись на вечерние подготовительные курсы в университет), еще раз зачитал насыщенную программу спектакля, назвал имя Ка, сказав, что он будет читать стихи, и, печально глядя в камеру, добавил:
— Однако жителей Карса очень огорчает, что мы все еще не можем увидеть среди нас нашего великого поэта, приехавшего в приграничный город прямо из Германии.
— Если вы и после этого не пойдете, будет очень стыдно! — сразу сказал Тургут-бей.
— Но меня не спрашивали, приму ли я участие в представлении, — сказал Ка.
— Здесь такой обычай, — ответил Тургут-бей. — Если бы вас позвали, вы бы не пошли. А теперь вы должны идти, чтобы не ставить людей в неловкое положение.
— А мы будем на вас смотреть, — проговорила Ханде с неожиданным расположением.
В тот же миг открылась дверь, и мальчик, который по вечерам сидел за стойкой, сказал:
— Директор педагогического института умер в больнице.
— Бедный дурень… — пробормотал Тургут-бей. Затем он пристально посмотрел на Ка. — Сторонники религиозных порядков стали убирать нас по одному. Если вы хотите спастись, то будет хорошо, если вы как можно быстрее еще сильнее поверите в Аллаха. Потому что я опасаюсь, что скоро в Карсе будет недостаточно сдержанной религиозности для спасения шкуры старого атеиста.
— Вы правы, — ответил Ка. — Я в общем-то уже решил впустить в свою жизнь любовь к Аллаху, присутствие которого уже чувствую в глубине души.
Все поняли, что он сказал это в насмешку, однако находчивость Ка, который, как они были уверены, изрядно выпил, заставила сидевших за столом заподозрить, что он, возможно, придумал эту фразу заранее.
В это время Захиде взгромоздила на стол огромную кастрюлю, которую она умело держала в одной руке, а в другой — алюминиевый половник, в ручке которого отражался свет лампы, и, улыбаясь, как ласковая мать, сказала:
— На донышке осталось супа на одного человека, жалко выкидывать; кто из девочек хочет?
Рпек, говорившая РљР° РЅРµ ходить РІ Национальный театр, потому что РѕРЅР° боится, Рё Ханде вместе СЃ Кадифе тотчас Р¶Рµ повернулись Рё улыбнулись РєСѓСЂРґСЃРєРѕР№ служанке. Если Рпек скажет: "РЇ!", то РѕРЅР° поедет СЃРѕ РјРЅРѕР№ РІРѕ Франкфурт Рё РјС‹ поженимся, подумал РІ этот момент РљР°. РўРѕРіРґР° СЏ РїРѕР№РґСѓ РІ Национальный театр Рё прочитаю РјРѕРµ стихотворение "Снег".
— РЇ! — сразу после этого сказала Рпек Рё протянула СЃРІРѕСЋ чашку, совсем РЅРµ весело.
Под снегом, падавшим на улице огромными снежинками, Ка в какой-то миг почувствовал, что он чужой в Карсе, что, как только уедет, сможет забыть о городе, но это ощущение было недолгим. Чувство предопределенности завладело им; он в полную силу ощущал существование скрытой геометрии жизни, в логике которой он не мог разобраться, и ощущал желание непременно разобраться в этом и стать счастливым, но в тот момент понимал, что не настолько силен, чтобы желать такого счастья.
Покрытая снегом широкая улица, ведущая к Национальному театру, на которой развевались флаги с предвыборной пропагандой, была совершенно пустой. Широта обледенелых карнизов старых зданий, красота дверей и барельефов на стенах, строгие, но видавшие виды фасады зданий наводили Ка на мысль, что когда-то кто-нибудь, наверно (армяне, торговавшие в Тифлисе? османские генералы, собиравшие налоги с владельцев молочных ферм?), вел и здесь счастливую, спокойную и даже яркую жизнь. Все эти армяне, русские, османы, турки периода ранней республики, все они привносили в город скромные черты своих культур и все они потихоньку ушли, а улицы стояли совсем пустые, словно потому, что на место этих людей никто не пришел, однако, в отличие от какого-нибудь заброшенного города, эти пустынные улицы не будили страх. Ка в изумлении смотрел, как свет, падавший от желтоватых бледных уличных фонарей и от бледных неоновых фонарей за обледеневшими витринами, отражается на электрических столбах, по краям которых свисали огромные сосульки, и на снежной массе, скопившейся на ветках диких маслин и платанов. Снег шел в волшебной, почти священной тишине, Ка не слышал ничего, кроме приглушенных звуков собственных шагов и своего учащенного дыхания. Не лаяла ни одна собака. Словно это было место, где заканчивался мир, и сейчас весь мир, все, что было перед глазами Ка, сосредоточилось на том, что идет снег. Ка наблюдал за снежинками вокруг уличного фонаря и за тем, как несколько снежинок решительно поднимались вверх, в темноту, пока некоторые из них медленно опускались вниз.
Он встал под карниз большой фотомастерской «Айдын» и очень внимательно смотрел на снежинку, опустившуюся на рукав его пальто, в красноватом свете, исходившем от покрытой льдом вывески.
Подул ветер, возникло какое-то движение, и когда красный свет вывески фотомастерской «Айдын» внезапно погас, дикая маслина напротив как будто тоже потемнела. Он увидел толпу у входа в Национальный театр, полицейский микроавтобус, ожидавший поодаль, и тех, кто наблюдал за толпой из кофейни напротив, стоя внутри, у порога.
Не успел он войти в театр, как от стоявшего там шума и движения у него закружилась голова. В воздухе стоял густой запах алкоголя, человеческого дыхания и сигарет. Очень многие расположились в боковых проходах; в одном из углов, за чайным прилавком, продавали газированную воду и бублики. Ка увидел молодых людей, перешептывающихся в дверях вонючей уборной, прошел мимо полицейских в синей форме, ожидавших в стороне, и людей в штатском с рацией в руках, расставленных дальше. Какой-то ребенок держал своего отца за руку и внимательно, не обращая внимания на шум, смотрел за тем, как в бутылке с газированной водой плавает каленый горох, который он туда бросил.
Ка увидел, что один из тех, кто стоял в стороне, взволнованно машет рукой, но Ка не был уверен, что он машет именно ему.
— Я узнал вас еще издалека, по пальто.
Ка увидел совсем рядом лицо Неджипа и ощутил прилив нежности. Они крепко обнялись.
— Я знал, что вы придете, — сказал Неджип. — Я очень рад. Я моту сразу кое о чем спросить? Я думаю о двух очень важных вещах.
— Об одной или о двух?
— Вы очень умный, настолько, чтобы понимать, что ум — это еще не все, — сказал Неджип и отошел в удобное место, где можно было спокойно поговорить с Ка. — Вы сказали Хиджран, или Кадифе, что я влюблен в нее, что она — единственный смысл моей жизни?
— Нет.
— Вы ведь вместе с ней ушли из чайной. Вы совсем обо мне не говорили?
— Я сказал, что ты из лицея имамов-хатибов.
— А еще? Она ничего не сказала?
— Не сказала. Наступило молчание.
— Понимаю, почему РІС‹ РЅР° самом деле больше РѕР±Рѕ РјРЅРµ РЅРµ говорили, — произнес Неджип напряженно. РћРЅ запнулся РІ нерешительности. — Кадифе старше меня РЅР° четыре РіРѕРґР°, РѕРЅР° меня даже РЅРµ заметила. Р’С‹, наверное, говорили СЃ ней РЅР° сокровенные темы. Р, РІРѕР·РјРѕР¶РЅРѕ, РЅР° тайные темы, связанные СЃ политикой. РЇ РѕР± этом РЅРµ Р±СѓРґСѓ спрашивать. Сейчас меня интересует только РѕРґРЅРѕ, Рё для меня это очень важно. Оставшаяся часть моей Р¶РёР·РЅРё связана СЃ этим. Даже если Кадифе меня РЅРµ заметит (Р° существует большая вероятность того, что, чтобы РѕРЅР° меня заметила, потребуются долгие РіРѕРґС‹, Рё РґРѕ этого РѕРЅР° СѓР¶Рµ выйдет замуж), РѕС‚ того, что РІС‹ скажете сейчас, СЏ или Р±СѓРґСѓ любить ее РІСЃСЋ Р¶РёР·РЅСЊ, или забуду сейчас Р¶Рµ. Поэтому ответьте РЅР° РјРѕР№ РІРѕРїСЂРѕСЃ правдиво, РЅРµ раздумывая.
— Я жду, спрашивайте, — произнес Ка официальным тоном.
— Вы совсем не разговаривали о незначительном? О телевизионных глупостях, о не имеющих значениях сплетнях, о ерунде, которую можно купить за деньги? Вы понимаете меня? Кадифе — глубокий человек, какой она показалась мне, она действительно ни во что не ставит поверхностные мелочи, или я напрасно в нее влюбился?
— Нет, мы не говорили ни о чем незначительном, — ответил Ка.
Он видел, что его ответ произвел сокрушительное впечатление на Неджипа, и прочитал по его лицу, что тот старается нечеловеческим усилием собрать всю свою волю.
— Вы заметили, что она необычный человек?
— Да.
— А ты мог бы в нее влюбиться? Она очень красивая. Ркрасивая, и такая самостоятельная, я еще ни разу не видел такой турчанки.
— Ее сестра красивее, — сказал Ка. — Если все дело в красоте.
— А в чем тогда дело? — спросил Неджип. — В чем же заключается смысл того, что Великий Аллах все время заставляет меня думать о Кадифе?
Он широко, по-детски, что изумило Ка, раскрыл свои огромные зеленые глаза, один из которых через пятьдесят одну минуту будет выбит.
— Я не знаю, в чем смысл, — сказал Ка.
— Нет, ты знаешь, но не можешь ответить.
— Я не знаю.
— Смысл в том, чтобы иметь возможность говорить о важном, — сказал Неджип, будто бы помогая ему. — Если бы я мог быть писателем, я бы хотел иметь возможность говорить только то, о чем еще не говорилось. Ты хоть разок можешь мне сказать все, как есть?
— Спрашивай.
— У каждого из нас есть что-нибудь, чего мы хотим больше всего в жизни, не так ли?
— Да.
— А чего хочешь ты?
Ка замолчал и улыбнулся.
— Ay меня все просто, — сказал Неджип с гордостью. — Я хочу жениться на Кадифе, жить в Стамбуле и стать первым научно-популярным писателем-исламистом. Я знаю, что это невозможно, но все же хочу этого. Я не обижаюсь из-за того, что ты не можешь открыться мне, я тебя понимаю. Ты — мое будущее. Я это сейчас понимаю и по тому, как ты смотришь мне в глаза: ты видишь во мне свою молодость и поэтому меня любишь.
В уголках его рта появилась хитрая, счастливая улыбка, и Ка этого испугался.
— Тогда ты — это я двадцать лет назад?
— Да. Р’ научно-популярном романе, который СЏ РєРѕРіРґР°-РЅРёР±СѓРґСЊ напишу, будет РІ точности такая сцена. РР·РІРёРЅРё, РјРѕР¶РЅРѕ СЏ положу СЂСѓРєСѓ тебе РЅР° лоб?
Ка слегка наклонил голову вперед. Неджип спокойно, как человек, который делал это и раньше, прикоснулся ладошкой ко лбу Ка:
— Сейчас я скажу, о чем ты думал двадцать лет назад.
— Так, как ты делал с Фазылом?
— Мы с ним думаем одновременно и об одном и том же. А с тобой нас разделяет время. Сейчас, пожалуйста, слушай: однажды зимним днем ты был в лицее, шел снег, а ты был в раздумьях. Ты слышал внутри себя голос Аллаха, но старался Его забыть. Ты чувствовал, что все в мире является одним целым, но ты думал о том, что если ты не будешь обращать внимание на того, кто заставляет тебя это чувствовать, то станешь еще несчастнее, но и умнее. Ты был прав. Потому что ты догадывался, что только несчастливые и умные могут писать хорошие стихи. Ты героически решился на страдания безверия, чтобы писать хорошие стихи. Тебе тогда еще не приходило в голову, что, потеряв этот внутренний голос, ты можешь остаться один в целом мире.
— Ладно, ты прав, я так думал, — сказал Ка. — А ты сейчас думаешь так же?
— РЇ знал, что ты сразу РѕР± этом спросишь, — поспешно ответил Неджип. — РўС‹ тоже РЅРµ хочешь верить РІ Аллаха? Рли РІСЃРµ-таки хочешь, правда? — Внезапно РѕРЅ убрал СЃРѕ лба РљР° СЃРІРѕСЋ холодную СЂСѓРєСѓ, РѕС‚ которой РљР° чувствовал РѕР·РЅРѕР±. — РћР± этом СЏ РјРѕРіСѓ тебе РјРЅРѕРіРѕРµ рассказать. РЇ слышу внутри себя голос, который твердит РјРЅРµ: "РќРµ верь РІ Аллаха". Потому что верить РІ существование чего-либо СЃ такой любовью РІРѕР·РјРѕР¶РЅРѕ только тогда, РєРѕРіРґР° беспокоишься, сомневаясь, что этого, может быть, РЅРµ существует, понимаешь? РЇ понимаю, что РјРѕРіСѓ продолжать жить Рё верить РІ существование моего Прекрасного Аллаха — точно так Р¶Рµ, как РІ детстве СЏ думал Рѕ том, что было Р±С‹, если Р±С‹ РјРѕРё родители умерли; РёРЅРѕРіРґР° СЏ думаю Рѕ том, что было Р±С‹, если Р±С‹ Его РЅРµ существовало. РўРѕРіРґР° Сѓ меня перед глазами оживает РѕРґРЅР° картина. Так как СЏ знаю, что эта картина берет силу РёР· любви Рє Аллаху, то СЏ ее РЅРµ Р±РѕСЋСЃСЊ, Р° СЃ любопытством рассматриваю.
— Расскажи РјРЅРµ РѕР± этом видении.
— Ты напишешь об этом в своих стихах? Ты можешь даже упомянуть мое имя в стихотворении. А за это я прошу тебя только об одном.
— О чем?
— За последние шесть месяцев я написал Кадифе три письма. Рни одно из них не отправил. Не потому, что я стесняюсь, а из-за того, что на почте откроют и прочтут. Потому что половина Карса — полицейские в гражданском. Рздесь половина собравшихся такие же. Все они наблюдают за нами. А еще и наши за нами наблюдают.
— Ваши — это кто?
— Р’СЃРµ молодые исламисты Карса. РРј очень любопытно, Рѕ чем РјС‹ РіРѕРІРѕСЂРёРј. РћРЅРё пришли СЃСЋРґР°, чтобы здесь что-РЅРёР±СѓРґСЊ устроить. Дело РІ том, что РѕРЅРё знают, что сегодняшний спектакль превратится РІ демонстрацию силы светских Рё военных. Говорят, РѕРЅРё исполнят эту известную старую пьесу РїРѕРґ названием Чаршаф, СѓРЅРёР·СЏС‚ девушек РІ платках. РќР° самом деле СЏ ненавижу политику, РЅРѕ РјРѕРё РґСЂСѓР·СЊСЏ бунтуют РїРѕ праву. Р’Рѕ РјРЅРµ РѕРЅРё сомневаются, потому что СЏ РЅРµ такой горячий, как РѕРЅРё. РџРёСЃСЊРјР° СЏ тебе РЅРµ РјРѕРіСѓ отдать. РўРѕ есть РїСЂСЏРјРѕ сейчас РЅРµ РјРѕРіСѓ, РєРѕРіРґР° РІСЃРµ смотрят. РЇ прошу, чтобы ты отдал РёС… Кадифе.
— Сейчас никто не смотрит. Давай мне письма сейчас, а потом расскажи о видении.
— Письма здесь, но не у меня. Я боялся, что будет обыск при входе. Рдрузья могут тоже меня обыскать. Давай встретимся снова ровно через двадцать минут в уборной в конце коридора, в него можно попасть через боковую дверь сцены.
— А о видении ты мне тогда расскажешь?
— Один из них идет сюда, — сказал Неджип и отвел взгляд. — Я его знаю. Не смотри в ту сторону, сделай вид, как будто мы просто беседуем как малознакомые люди.
— Хорошо.
— Всему Карсу любопытно, почему ты сюда приехал. Они думают, что ты послан сюда нашей властью и западными силами с какой-то тайной миссией. Мои друзья послали меня сюда, чтобы я спросил тебя об этом. Слухи верны?
— Нет.
— Что мне им ответить? Для чего ты сюда приехал?
— Я не знаю, для чего.
— Знаешь, но от смущения опять не можешь сказать. — Наступила пауза. — Ты приехал сюда оттого, что ты несчастен, — сказал Неджип.
— Почему ты так решил?
— По твоим глазам: я никогда не видел человека с таким грустным взглядом… Ря сейчас тоже несчастлив, но я молод. Несчастье придает мне силы. Я предпочитаю быть несчастным, пока я молод, вместо того чтобы быть счастливым. В Карсе счастливыми могут быть только глупцы или плохие люди. А вот когда я буду в твоем возрасте, я хочу быть совершенно счастливым.
— Моя несчастливость защищает меня от жизни, — сказал Ка. — За меня не волнуйся.
— Хорошо. Ты не рассердился на меня, не так ли? В твоем лице есть что-то хорошее, и я понимаю, что могу рассказать тебе обо всем, что приходит мне в голову, даже о ерунде. А если я скажу что-то такое моим друзьям, они сразу начнут смеяться.
— Рдаже Фазыл?
— Фазыл другой. Он мстит тем, кто меня обижает, и знает мои мысли. А сейчас скажи что-нибудь ты. На нас смотрит человек.
— Какой? — спросил Ка. Он посмотрел на людей, собравшихся за спинами сидящих: человек с головой, похожей на грушу, два прыщавых подростка, бедно одетые юноши с насупленными бровями, все они сейчас стояли, повернувшись к сцене, и некоторые из них покачивались как пьяные.
— Сегодня вечером не один я выпил, — пробормотал Ка.
— Они пьют оттого, что несчастливы, — сказал Неджип. — А вы выпили для того, чтобы опереться на счастье, скрытое внутри вас.
Но к концу своей фразы он внезапно скрылся в толпе. Ка не был уверен в том, что услышал сказанное правильно. Однако голова его успокоилась, как будто он слушал приятную музыку, несмотря на весь шум и грохот в зале. Кто-то помахал ему рукой, в рядах было несколько свободных мест, оставленных для «актеров», и рабочий сцены из труппы, с полублагородными и получванливыми манерами усадил Ка на свободное место.
РўРѕ, что РљР° РІ тот вечер видел РЅР° сцене, СЏ спустя РјРЅРѕРіРѕ лет смотрел РЅР° видеопленке, которую извлек РёР· архивов телевизионного канала Карса «Граница». РќР° подмостках разыгрывали маленькую сценку, высмеивавшую рекламу какого-то банка, РЅРѕ РљР° РјРЅРѕРіРѕ лет РЅРµ смотрел РІ Турции телевизор Рё поэтому РЅРµ РјРѕРі понять, РіРґРµ РІ ней СЋРјРѕСЂ, Р° РіРґРµ подражание рекламе. Р РІСЃРµ Р¶Рµ ему удалось понять, что человек, пришедший РІ банк вложить деньги, был изящным щеголем, чрезмерно любившим РІСЃРµ европейское. Р’ некоторых отдаленных городках меньше Карса Рё РІ чайных, РєСѓРґР° РЅРµ заходили женщины Рё важные представители власти, театральная труппа Суная Заима, состоявшая РёР· любителей Брехта Рё Бахтина, играла эту сцену СЃ еще более неприличным смыслом, Рё изящество щеголя, получавшего карту для банкомата, переходило РІ СѓР¶РёРјРєРё гомосексуалиста, что заставляло зрителей задыхаться РѕС‚ хохота. Р’ РґСЂСѓРіРѕР№ сценке РљР° узнал РІ последний момент, что усатым мужчиной РІ облике женщины, наносившей РЅР° волосы шампунь Рё кондиционер «Келидор», был Сунай Заим. Сунай РІ образе женщины сделал РІРёРґ, что запихивает РІ заднее отверстие длинную бутылку шампуня «Келидор», Рё одновременно неприлично ругался, как делал это тогда, РєРѕРіРґР° хотел успокоить "антикапиталистическим катарсисом", то есть "очищением РѕС‚ капиталистов, как РѕС‚ РіСЂСЏР·Рё", толпу недовольных Рё бедняков РІ РјСѓР¶СЃРєРёС… чайных РЅР° окраинах РіРѕСЂРѕРґРѕРІ. Потом жена Суная, Фунда Рсер, подражая рекламе всеми любимой колбасы, взяла Рё взвесила РІ СЂСѓРєРµ РєСЂСѓРі колбасы, неприлично весело произнесла: "Рто РѕС‚ лошади или РѕС‚ осла?" — Рё убежала СЃРѕ сцены.
Вслед за ней на сцену вышел известный в 1960-е годы вратарь Вурал и рассказал, как он пропустил во время матча национальной сборной с англичанами в Стамбуле одиннадцать голов, примешивая к рассказу любовные истории с известными актрисами, и сообщил о спортивных сговорах, в которых он участвовал. То, что он рассказывал, все слушали, посмеиваясь, получая непонятное удовольствие от чьих-то страданий и от убогости обычных турецких развлечений.
16 Место, где нет Аллаха Видение Неджипа и стихотворение Ка
Когда прошло двадцать минут, Ка вошел в уборную в конце холодноватого коридора и сразу же увидел, что Неджип подошел к тем, кто стоял у писсуаров. Некоторое время они подождали перед запертыми дверьми кабинок, находившихся в глубине, словно двое незнакомых людей. Ка увидел лепнину в виде розы с листьями на высоком потолке уборной.
Одна из кабинок освободилась, и они вошли внутрь. Ка обратил внимание, что их заметил один беззубый старик. Неджип, спустив в кабинке воду, сказал: "Нас никто не видел". Ррадостно обнял Ка. Ловким движением Неджип встал на выступ в стене, мгновенно приподнялся и, протянув руку, извлек конверты, лежавшие на бачке. Он спустился вниз и очистил их, аккуратно сдув с них пыль.
— Я хочу, чтобы ты сказал кое-что Кадифе, когда будешь отдавать ей эти письма, — сказал он. — Я много размышлял над этим. С того момента, когда она прочтет письма, в моей жизни не останется никакой надежды или ожиданий, связанных с Кадифе. Я хочу, чтобы ты очень ясно сказал об этом Кадифе.
— Почему же ты хочешь, чтобы она узнала о твоей любви, если тогда, когда она узнает о ней, она узнает, что у тебя нет никакой надежды?
— РЇ РЅРµ Р±РѕСЋСЃСЊ, как ты, Р¶РёР·РЅРё Рё СЃРІРѕРёС… страстей, — сказал Неджип, забеспокоившись, что РљР° расстроился. — Рти РїРёСЃСЊРјР° для меня единственный выход: СЏ РЅРµ РјРѕРіСѓ жить, страстно РЅРµ любя РєРѕРіРѕ-РЅРёР±СѓРґСЊ, какую-РЅРёР±СѓРґСЊ красоту. Рђ для счастья РјРЅРµ РЅСѓР¶РЅРѕ любить РєРѕРіРѕ-РЅРёР±СѓРґСЊ РґСЂСѓРіРѕРіРѕ. РќРѕ сначала РјРЅРµ РЅСѓР¶РЅРѕ избавиться РѕС‚ любви Рє Кадифе. РўС‹ знаешь, РєРѕРјСѓ СЏ отдам РІСЃСЋ СЃРІРѕСЋ страсть после Кадифе?
Он отдал письма Ка.
— Кому? — спросил Ка, пряча письма в карман пальто.
— Аллаху.
— Расскажи РјРЅРµ Рѕ своем видении.
— Сначала открой это окно! Здесь очень плохо пахнет.
Ка открыл маленькое окно уборной, надавив на заржавевшие задвижки. Они с восторгом, словно были свидетелями какого-то чуда, наблюдали за снежинками, безмолвно и медленно падавшими в темноте.
— Как прекрасен мир! — прошептал Неджип.
— По-твоему, что самое прекрасное в жизни? — спросил Ка.
Наступило молчание.
— Все! — прошептал Неджип, словно раскрывая какую-то тайну.
— Но разве не жизнь делает нас несчастными?
— Да, но в этом только наша вина. Не мира и не его Творца.
— Расскажи РјРЅРµ Рѕ видении.
— Сначала положи руку мне на лоб и расскажи мне о моем будущем, — попросил Неджип. Он широко раскрыл свои глаза, один из которых через двадцать шесть минут будет размозжен вместе с его мозгом. — Я хочу жить очень долго и в богатстве и знаю, что в моей жизни произойдет много прекрасного. Но я не знаю, о чем буду думать через двадцать лет, и мне это интересно.
Ка приложил ладонь своей правой руки к тонкой коже на лбу Неджипа.
— О господи! — Он в шутку отдернул руку, словно дотронулся до чего-то горячего. — Здесь очень много активности.
— Говори.
— Через двадцать лет, то есть тогда, когда тебе исполнится тридцать семь, ты в конце концов поймешь, что причиной всего зла на земле, того, что нищие такие нищие и глупые и что богатые такие богатые и умные, причиной глупости, силы и бездушия, причиной всего того, что пробуждает в тебе желание умереть и обнажает чувство вины, является то, что все думают одинаково, — сказал он. — Поэтому ты чувствуешь, что в этом мире, где каждый, кто проявил себя нравственным человеком, стал глупым и умер, можно жить, только став злым и безнравственным. Но ты поймешь, что это закончится ужасно. Потому что я чувствую этот конец под своей дрожащей рукой…
— Какой конец?
— Ты очень умен и уже сегодня знаешь, какой. Рпоэтому я хочу, чтобы ты сказал о нем первым.
— О чем?
— Я знаю, что чувство вины, которое ты испытываешь из-за страданий и несчастий бедняков, ты на самом деле чувствуешь из-за этого конца.
— Так что же, я не буду верить в Аллаха, упаси Бог? — спросил Неджип. — Тогда я умру.
— Рто РЅРµ произойдет Р·Р° РѕРґРЅСѓ ночь, как Сѓ бедного директора, ставшего атеистом РІ лифте! Рто произойдет так медленно, что ты даже РЅРµ заметишь. Рто будет как СЃ человеком, который заметил, что постепенно умирал, РјРЅРѕРіРѕ лет находясь РІ РёРЅРѕРј РјРёСЂРµ, РЅРѕ заметил это однажды утром, выпив слишком РјРЅРѕРіРѕ ракы.
— Как было с тобой? Ка убрал руку с его лба:
— Как раз наоборот. РЈР¶Рµ РјРЅРѕРіРѕ лет, как СЏ понемногу начинаю верить РІ Аллаха. Рто происходило так медленно, что СЏ РїРѕРЅСЏР» это, только приехав РІ Карс. Поэтому СЏ здесь счастлив Рё РјРѕРіСѓ писать стихи.
— Сейчас ты мне кажешься таким счастливым и умным, — сказал Неджип, — что я опять задам тебе вопрос. Человек и в самом деле может узнать будущее? А даже если и не узнает, может ли чувствовать себя спокойно, поверив в то, что знает? Я использую это в своем первом фантастическом романе.
— Некоторые люди знают… — проговорил Ка. — Владелец городской газеты «Граница» Сердар-бей знает; он выпустил свою газету, сообщив в ней о том, что произойдет сегодня вечером.
Они вместе посмотрели в газету, которую Ка вытащил из кармана: ".. сценки местами прерывались бурными овациями и аплодисментами".
— Рто, должно быть, то, что называется счастьем, — сказал Неджип. — Если Р±С‹ РјС‹ сначала писали РІ газетах Рѕ том, что СЃ нами будет, Р° потом СЃ изумлением проживали то прекрасное, Рѕ чем написали, то были Р±С‹ творцами своей собственной Р¶РёР·РЅРё. Газета пишет, что ты прочитал СЃРІРѕРµ последнее стихотворение. Какое?
В дверь кабинки постучали. Ка попросил Неджипа немедленно рассказать о "том видении".
— Сейчас расскажу, — сказал Неджип. — Но ты никому не скажешь, что слышал это от меня. Всем не нравится, что я слишком близко с тобой общаюсь.
— Я никому не скажу, — сказал Ка. — Сейчас же рассказывай.
— РЇ очень люблю Аллаха, — восторженно сказал Неджип. — РРЅРѕРіРґР° СЏ, РІРѕРІСЃРµ РЅРµ желая этого, спрашиваю себя, что было Р±С‹, если Р±С‹ — упаси Бог! — РЅРµ было Аллаха, Рё перед глазами Сѓ меня встает картина, которая меня пугает.
— Р?
— РЇ смотрю РЅР° этот РІРёРґ ночью, РІ темноте, РёР· какого-то РѕРєРЅР°. Снаружи — РґРІРµ белые стены, высокие Рё глухие, как стены крепости. Две крепости — РѕРґРЅР° напротив РґСЂСѓРіРѕР№! РЇ СЃРѕ страхом смотрю РЅР° СѓР·РєРёР№ РїСЂРѕС…РѕРґ между РЅРёРјРё, который протянулся передо РјРЅРѕР№ как улица. Р’ том месте, РіРґРµ нет Аллаха, улица покрыта снегом Рё РіСЂСЏР·СЊСЋ, как РІ Карсе, РЅРѕ РѕРЅР° лилового цвета! Р’ середине улицы есть что-то, что РіРѕРІРѕСЂРёС‚ РјРЅРµ: "Стой!", Р° СЏ смотрю РІ конец улицы, РІ конец этого РјРёСЂР°. Там дерево, РѕРЅРѕ без листьев, последнее голое дерево. РћС‚ моего взгляда РѕРЅРѕ внезапно краснеет Рё загорается. РЇ начинаю испытывать чувство РІРёРЅС‹, так как заинтересовался местом, РіРґРµ РЅРµ существует Аллаха. Красное дерево РІ ответ РЅР° это РІРґСЂСѓРі становится темным, как прежде. Больше РЅРµ Р±СѓРґСѓ смотреть, РіРѕРІРѕСЂСЋ СЏ себе, Рё, РЅРµ сдержавшись, смотрю опять, Рё опять РѕРґРёРЅРѕРєРѕРµ дерево РІ конце РјРёСЂР° внезапно краснеет Рё загорается. Рто продолжается РґРѕ утра.
— Почему это тебя пугает? — спросил Ка.
— Потому что иногда дьявол нашептывает мне, что это видение может относиться к нашему миру. Но то, что я вижу, — мои фантазии. Потому что если бы такое место, как я рассказываю, было бы в этом мире, то тогда, упаси Господи, это означало бы, что Аллаха не существует. А раз это неправда, остается единственное предположение: я теперь не верю в Аллаха. А это хуже смерти.
— Понимаю, — произнес Ка.
— РЇ посмотрел РІ энциклопедию, слово «атеист» РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚ РѕС‚ греческого атхос. Рто слово обозначает РЅРµ человека, который РЅРµ верит РІ Бога, Р° РѕРґРёРЅРѕРєРѕРіРѕ человека, которого покинули Р±РѕРіРё. Рђ это означает, что человек РІ этом РјРёСЂРµ РЅРёРєРѕРіРґР° РЅРµ сможет быть атеистом. Потому что Аллах нас РЅРёРєРѕРіРґР° здесь РЅРµ покидает, даже если РјС‹ этого хотим. Чтобы быть атеистом, РЅСѓР¶РЅРѕ прежде всего стать европейцем.
— Я бы хотел и быть европейцем, и стать верующим, — произнес Ка.
— Даже если человек каждый вечер идет в кофейню и, пересмеиваясь, играет с друзьями в карты, если каждый день в классе хохочет и развлекается со своими приятелями, проводит все дни, беседуя со знакомыми, такой человек все равно совершенно одинок, потому что его покинул Бог.
— Рвсе же у него может быть какое-то утешение, настоящая любовь, — сказал Ка.
— Нужно, чтобы эта любовь была взаимной.
В дверь вновь постучали, Неджип обнял Ка и, словно ребенок поцеловав его в щеки, вышел. Ка увидел, что кто-то ждет, пока освободится кабинка, но человек именно в этот момент убежал в другую. Ка вновь закрыл на задвижку дверь кабинки и закурил сигарету, глядя на великолепный снег, падавший снаружи. Он понял, что вспоминает сцену, о которой рассказал Неджип, слово за словом, так, словно вспоминает стихотворение, и если из Порлока никто не приедет, он сможет записать как стихотворение в свою тетрадь видение, о котором рассказал Неджип.
Человек, приехавший из Порлока! В последние годы лицея в те дни, когда мы с Ка говорили о литературе до полуночи, это была одна из наших любимых тем. Каждый, кто хоть немного знал английскую поэзию, знает о примечании, которое написал Кольридж в заголовке стихотворения «Хубилай-хан». В начале этого стихотворения, подзаголовком которого является фраза "Образ, увиденный во сне, стихотворный отрывок", Кольридж рассказывает, что он заснул под воздействием лекарства, которое он принимал из-за болезни (на самом деле он для удовольствия курил опиум), а предложения из книги, которую он читал перед тем как уснуть, в его чудесной фантазии, в глубоком сне, словно бы превратились в предметы, и все это вместе сложилось в стихи. Словно это было чудесное стихотворение, которое складывалось само собой, без каких-либо умственных усилий! К тому же, как только Кольридж проснулся, оказалось, что он слово в слово помнит это дивное стихотворение. Он берет бумагу, перо и чернила и с любопытством начинает быстро записывать стихотворение, строчка за строчкой. Он записал было строчки знаменитого стихотворения, которое хорошо известно, как вдруг послышался стук в дверь, он встал и открыл: это был человек, приехавший по поводу задолженности из города Порлока, находившегося неподалеку. Когда Кольридж избавился от этого человека, он торопливо вернулся к столу и понял, что оставшуюся часть стихотворения забыл, а в памяти у него остались только настроение и отдельные слова.
Так как никто из Порлока не отвлекал Ка, то когда его позвали на сцену, он все еще мог удерживать в памяти свое стихотворение. На сцене он был выше всех. Немецкое пальто пепельного цвета, надетое на нем, выделяло его среди всех, кто был там.
Гул в зале внезапно смолк. Яростные студенты, безработные, протестовавшие политические исламисты молчали, так как не знали, над чем смеяться и на что реагировать. Чиновники, сидевшие в передних рядах, полицейские, следившие за Ка весь день, заместитель губернатора, помощник начальника службы безопасности и студенты знали, что он поэт. Высокорослого ведущего тишина испугала. Он задал Ка вопрос, который обычно задавали на телевидении в программах по культуре: "Вы поэт, вы пишете стихи. Трудно писать стихи?" Каждый раз, когда я просматриваю видеокассету с записью этого вечера, я вижу, что в конце этого короткого вымученного разговора все, кто был в зале, поняли не то, трудно ли писать стихи или нет, а то, что Ка приехал из Германии.
— Как вам наш прекрасный Карс? — спросил ведущий.
Поколебавшись, Ка ответил:
— Очень красивый, очень бедный, очень печальный. Двое лицеистов имамов-хатибов из задних рядов рассмеялись.
— Бедная у тебя душа! — закричал кто-то другой. Несколько человек, которым это придало смелости, поднялись и закричали. Половина из них издевалась, а что говорили другие, никто не мог понять. Тургут-бей рассказал мне, когда я впоследствии приехал в Карс, что после этих слов Ханде начала плакать у телевизора в отеле.
— Вы представляли в Германии турецкую литературу, — сказал ведущий.
— Пусть скажет, зачем сюда приехал! — проорал один.
— Я приехал, потому что очень несчастлив, — ответил Ка. — Здесь я счастливее. Пожалуйста, послушайте, сейчас я прочитаю свои стихи.
После некоторой растерянности и выкриков из зала Ка начал читать. Через много лет, когда ко мне в руки попала видеозапись того вечера, я с любовью и восхищением смотрел на своего друга. Я впервые видел его читающим стихотворения перед толпой. Он продвигался вперед, погрузившись в свои мысли, как человек, который идет вперед внимательно и очень спокойно. Как он был далек от неискренности! Без остановок и усилий он прочитал свое стихотворение, будто вспоминая что-то, два раза запнувшись.
Заметив, что источником стихотворения является его «видение», о котором он только что рассказал, и что в стихотворение слово в слово вошло то, что он сказал о "месте, где нет Аллаха", Неджип словно зачарованный встал оттуда, где сидел, а Ка все продолжал читать так же медленно, как падает снег. Послышалось несколько хлопков. Кто-то из задних рядов встал и что-то закричал, другие последовали за ним. Была ли это реакция на строки стихов или же им просто стало скучно — не понятно. Если не считать тени Ка, которая через какое-то время должна была упасть на зеленый фон, это изображение вполне могло бы стать последним изображением моего друга, которое я потом смог бы увидеть, друга, с которым я дружил уже двадцать семь лет.
17 "РРѕРґРёРЅР° или платок" Пьеса Рѕ девушке, которая сожгла СЃРІРѕР№ чаршаф
После РљР° ведущий, делая размашистые движения Рё растягивая слова, поскольку это было самое главное РІ представлении, РѕР±СЉСЏРІРёР» название пьесы, которую должны были сыграть: "РРѕРґРёРЅР° или платок".
РР· СЂСЏРґРѕРІ сзади Рё посередине, РіРґРµ сидели студенты лицея имамов-хатибов, послышались протестующие РєСЂРёРєРё, несколько раз свистнули, послышался легкий шум, оттого что несколько людей сказали: "Фу!", Р° среди чиновников РёР· передних СЂСЏРґРѕРІ раздалось несколько одобряющих хлопков. Толпа людей, битком набившая зал, наблюдала Р·Р° происходящим отчасти СЃ любопытством, отчасти СЃ уважением, ожидая, что произойдет. Предыдущие «фривольности» актеров, неприличные пародии РЅР° рекламу Фунды Рсер, ее танец живота РїРѕ РїРѕРІРѕРґСѓ Рё без РїРѕРІРѕРґР°, то как РѕРЅР° вместе СЃ Сунаем Заимом изобразила женщину, бывшего премьер-министра Рё ее РјСѓР¶Р°-взяточника, РЅРµ вызвали Сѓ людей неприязни, как Сѓ некоторых чиновников РёР· первых СЂСЏРґРѕРІ, Р°, напротив, развлекли РёС….
"РРѕРґРёРЅР° или платок" тоже развеселила толпу, однако постоянные протесты СЃРѕ стороны студентов РёР· лицея имамов-хатибов, РёС… бесконечные выкрики были удручающими. РР·-Р·Р° шума РІ зале диалоги РЅР° сцене совсем невозможно было разобрать. РќРѕ Сѓ этой незатейливой Рё «немодной» пьесы продолжительностью РІ двадцать РјРёРЅСѓС‚ была такая точная драматическая структура, что даже глухие Рё немые РІСЃРµ понимали.
1. Женщина в черном-пречерном чаршафе шла по улицам, разговаривала сама с собой, размышляла. От чего-то она была несчастлива.
2. Сняв чаршаф, женщина объявляла о своей свободе. Сейчас она была без чаршафа и была счастлива.
3. Ее семья, ее жених, ее близкие, бородатые мужчины-мусульмане хотели опять заставить женщину надеть чаршаф, по разным причинам выступая против ее освобождения. В ответ на это женщина в минуту гнева сжигала свой чаршаф.
4. В ответ на это мракобесы с окладистыми бородами и четками в руках реагировали свирепо, и когда они уже собрались ее убить и тащили за волосы…
5. Ее спасали молодые солдаты республики.
Рта короткая пьеса очень РјРЅРѕРіРѕ раз игралась РІ лицеях Рё Народных домах Анатолии РІ период СЃ середины 1930-С… РіРѕРґРѕРІ РґРѕ Второй РјРёСЂРѕРІРѕР№ РІРѕР№РЅС‹, демонстрируя поощрение европейски настроенных властей, желавших отдалить женщин РѕС‚ чаршафа Рё РѕС‚ религиозного давления, Р° после 1950 РіРѕРґР°, РєРѕРіРґР° сила кемалистской СЌРїРѕС…Рё Рё демократия вместе ослабли, РѕРЅР° была забыта. Фунда Рсер, изображавшая женщину РІ чаршафе, рассказала РјРЅРµ, РєРѕРіРґР° РјРЅРѕРіРѕ лет спустя СЏ разыскал ее РІ Стамбуле, РІ РѕРґРЅРѕР№ студии звукозаписи, что гордится тем, что ее мать играла ту Р¶Рµ роль РІ 1948 РіРѕРґСѓ РІ лицее Кютахьи, РЅРѕ, Рє сожалению, РЅРµ смогла испытать ту Р¶Рµ заслуженную радость РёР·-Р·Р° событий, которые произошли РїРѕР·Р¶Рµ. РЇ очень настойчиво РїСЂРѕСЃРёР», чтобы РѕРЅР° рассказала РјРЅРµ Рѕ том, что произошло РІ тот вечер, несмотря РЅР° то что РѕРЅР° РІСЃРµ забыла, что, впрочем, было характерно для запуганных, усталых Рё износившихся РѕС‚ наркотиков актеров. РЇ расспрашивал очень РјРЅРѕРіРёС… людей, которые были свидетелями того вечера, Рё поэтому СЏ рассказываю Рѕ произошедшем РїРѕРґСЂРѕР±РЅРѕ.
Зрители Карса, заполнившие Национальный театр, РІРѕ время первой картины были РІ замешательстве. Название "РРѕРґРёРЅР° или платок" подготовило РёС… Рє тому, что РѕРЅРё СѓРІРёРґСЏС‚ современную Рё политизированную пьесу, никто РЅРµ ожидал увидеть женщину РІ чаршафе, РєСЂРѕРјРµ нескольких стариков, помнивших содержание этой старой пьесы. РћРЅРё ожидали увидеть платок — СЃРёРјРІРѕР» политического ислама. Увидев загадочную женщину РІ чаршафе, решительно, ходившую туда-СЃСЋРґР°, РјРЅРѕРіРёРµ обратили внимание РЅР° ее горделивую Рё несколько высокомерную РїРѕС…РѕРґРєСѓ. Даже «радикальные» чиновники, презирающие религиозные одеяния, почувствовали Рє ней уважение. РћРґРёРЅ Р±РѕР№РєРёР№ подросток РёР· лицея имамов-хатибов догадался, кто РІ чаршафе, Рё расхохотался, так что разозлил передние СЂСЏРґС‹.