И умеет, что слушать, уставившись на вас своими, правда, довольно красивыми

глазами".

Жюльен, со своей стороны, находил в обращении маршальши поистине

Достойный образец той патрицианской невозмутимости, которая проявляется в

Безукоризненной вежливости, а еще более того - в полнейшей неспособности к

Каким бы то ни было сильным чувствам. Какое-нибудь неожиданное резкое

Движение, утрата самообладания могли шокировать г-жу де Фервак почти в той

Же мере, как недостаток внушительности в обращении с подчиненными. Малейшее

Проявление чувствительности было в ее глазах чем-то вроде моральной

Нетрезвости, которой должно стыдиться и которая сильно роняет чувство

Собственного достоинства, подобающее человеку высшего общества. Величайшим

Для нее удовольствием было поговорить о последней королевской охоте, а

любимой ее книгой были "Мемуары Сен-Симона", особенно в генеалогической их

Части.

Жюльен знал, что у г-жи де Фервак есть свое любимое место в гостиной,

Где падавший на нее свет оттенял ее красоту самым наивыгодным образом. Он

Располагался там заранее, но при этом старался поставить свой стул так,

Чтобы ему не видно было Матильды. Удивленная упорством, с каким он от нее

Прятался, она в один прекрасный вечер покинула голубой диван и уселась со

Своим рукоделием за маленький столик около кресла маршальши. Жюльен видел ее

Теперь совсем близко изпод полей шляпы г-жи де Фервак. Эти глаза, которым

Дана была власть распоряжаться его судьбой, сначала испугали его, когда он

Неожиданно увидел их так близко, а потом вдруг сразу вся его апатия исчезла

- он заговорил, и говорил очень хорошо.

Он обращался только к маршальше, но единственной его целью было

Воздействовать на душу Матильды. Он до такой степени увлекся, что г-жа де

Фервак совершенно перестала понимать, что он ей говорит.

Это был блестящий успех. Если бы Жюльен догадался увенчать его еще

Несколькими фразами в духе немецкой мистики, высокой религиозности и

Иезуитства, маршальша, вероятно, сразу причислила бы его к выдающимся людям,

Призванным обновить наш век.

"Ну, если уж он до такой степени неразборчив, что способен так долго и

С таким пылом разговаривать с госпожой де Фервак, - убеждала себя м-ль де

ЛаМоль, - я не стану больше его слушать". И она до конца вечера не изменила

Своему слову, что стоило ей немалых усилий.

В полночь, когда она с подсвечником в руках пошла проводить свою мать в

Спальню, г-жа де Ла-Моль, остановившись на лестнице, принялась расхваливать

Жюльена. Матильду это привело в еще большее раздражение, и она всю ночь не

могла уснуть. Только одна мысль успокаивала ее: "То, что я презираю,

маршальше, конечно, кажется, достоинством: наверно, она считает, что это

необыкновенная личность".

Что же касается Жюльена, то он вышел из состояния бездействия и уже не

Чувствовал себя таким несчастным; случайно взгляд его упал на бумажник из

Русской кожи, который князь Коразов преподнес ему вместе с пятьюдесятью

Тремя любовными письмами. Развернув первое письмо, Жюльен увидел в конце

примечание: "Номер первый отсылается через неделю после первой встречи".

"Да я опоздал! - воскликнул Жюльен. - Вот уже сколько времени я вижусь

с госпожой де Фервак!" И он принялся тут же переписывать это любовное

Письмо; оно представляло собой настоящую проповедь, набитую всякими

Высокопарными словами о добродетели, - можно было прямо умереть со скуки.

Жюльену посчастливилось: он уснул на второй странице.

Через несколько часов яркий солнечный свет разбудил его; оказалось, он

Всю ночь так и просидел за столом. Для него теперь самым мучительным в жизни

Был момент пробуждения, когда он, только что очнувшись ото сна, заново