Pound; f £ „ ••^ИВЛЯО

⇐ Назад

твердость и личную храбрость в борьбе с революцией, он не бь бойцом, когда встречал противодействие «своих». В аграрном в'^Лпросе он пользовался поддержкой значительной части поместно дворянства. В политических реформах он встретил сопротивлени и мог действовать, только рассчитывая на одобрение царя и сочув ствие части императорской семьи и придворных кругов. Весна 1909 г. как раз показала, что Николай II не одобряет общую политическую линию премьера. Друзья Столыпина в царском окружении — Н. Д. Оболенский, А. Ф. Гейден — сами утратили свои позиции. Императрица Мария Федоровна, скорее всего, поддерживала лично Столыпина, не вдаваясь в политические подробности, и тоже пользовалась все меньшим влиянием на сына. Оставшись в одиночестве, Столыпин в последние два года жизни больше разыгрывает националистическую, чем реформаторскую карту.

Поражение Столыпина не было случайностью. Систематическое запаздывание с реформами уже подвело Россию к черте, когда здание старого режима держалось чудом, до первого потрясения. Как ни ограниченны были жертвы, которых ждал Столыпин от поместного дворянства в земском самоуправлении, оно имело основания опасаться последствий этих жертв. «Частное землевладение неуклонно продолжает идти к уничтожению», — с оттенком фатального спокойствия констатировало Главное управление земледелия в 1914 г.¹⁰⁹ Поместное дворянство, естественно, не было способно на такой фатализм. Оно боролось за свои политические позиции в деревне тем ожесточеннее, чем быстрее теряло экономические. В свою очередь церковные иерархи, не получив ни Собора, ни патриарха, со страхом смотрели на ослабление преследований старообрядцев. В этой ситуации логика тех, кто призывал не менять ничего, что еще как-то держится, оказывалась убедительнее логики тех, кто хотел начать двигать мебель в накренившемся доме.

У преемника П. А. Столыпина — В. Н. Коковцова — законодательная программа отсутствовала. К открытию IV Думы министерства представили в качестве материалов для правительственной декларации проекты дальнейшего наступления на права «инородческого» населения и усиления карательного аппарата царизма. В Совете министров усилилось крайне реакционное крыло. С декабря 1912 г. Министерство внутренних дел возглавил Н. А. Маклаков, сторонник неограниченного самодержавия, сознательно провоцировавший конфликты с Думой с целью заменить ее законосовещательным учреждением. Планы Маклакова основывались на реставрационных настроениях Николая II и его

¹⁰⁹ Главное управление землеустройства и земледелия: Итоги работ за последнее пятилетие (1909—1913 гг.). СПб., 1914. С. 41.

ближайшего окружения. Но открытая реставрация самодержавия _Т0?ке была бы опасной попыткой тронуть то, что еще кое-как де-пжалось, — третьеиюньскую систему. Поэтому бюрократические круги и менее воинствующая часть правых предпочитали сохранить систему, но окончательно отказаться от политических реформ. Идеология этого курса была сформулирована в записке д. Б. Нейдгарта, которую летом 1913г. Кривошеий передал царю. В записке утверждалось, что принятый после 1905 г. курс на политические реформы был ошибочен и реформы эти не интересуют основную массу населения. «Единение власти с народом» возможно на основе «активных консервативно-народных и национально-русских реформ», поднимающих уровень жизни обедневших масс. Подразумевалось, что ради таких реформ можно рискнуть устойчивостью денежной системы.¹¹⁰

Во имя проведения в жизнь этого «нового курса» в январе 1914 г. был отправлен в отставку Коковцов. Его заменили И. Л. Горемыкин на посту премьера и П. Л. Барк в Министерстве финансов. В рескрипте на имя Барка говорилось о необходимости «коренных преобразований» в «заведовании государственными финансами и экономическими задачами страны».¹¹¹ В области экономики «новый курс» предполагал усиление государственного вмешательства в частнопредпринимательскую деятельность, в том числе антимонопольное законодательство. Он также делал приоритетными проблемы развития сельского хозяйства, увеличение бюджетных расходов на эти цели и поиск средств на денежном рынке. Обе эти идеи могли получить поддержку в Думе, слабо прислушивавшейся к голосу промышленной буржуазии. Однако усиление государственного вмешательства в экономику в условиях дворянской реакции предвоенных лет сулило лишь новые конфликты буржуазии и поместного дворянства, новые трещины в третьеиюньском здании. Сельскохозяйственная линия «нового курса» продолжала поиск источников финансирования земельной реформы, но состояние мирового денежного рынка не обещало успеха в решении этой задачи.

«Новый курс» провозглашался в надежде наладить отношения с Думой, но Дума не могла удовлетвориться только экономической программой Барка—Кривошеина. В условиях революционного подъема о необходимости дать политические реформы, «для того, чтобы они не были взяты», заговорили и националисты.¹¹² Они по-прежнему заботились главным образом о правах земств и городских самоуправлений, соглашаясь на меньшее, чем было в столыпинских проектах. О тех же реформах, только более широко проведенных, говорили и либералы. Такими реформами было не остановить революцию — не земство интересовало бастующих рабочих, но правительство, прижатое к стене правыми, не могло дать и этого. Оно хотело преодолеть раскол между «мы» и «они»,

¹¹⁰ Русское слово. 1913. 10 и 19 сент.

¹¹¹ Кризис самодержавия в России. С. 428.

¹¹² Государственная Дума: Четвертый созыв. Сессия1. СПб.,1913. Ч. 1. Стб. 358.

между собой и обществом,¹¹³ практически на основе односторонних уступок общества, платя пустыми векселями «благожелательности» к Думе. А благожелательность по-горемыкински оборачивалась мелочным ущемлением прав Думы, благо законы предоставляли для того множество возможностей. Попытки Кри-вошеина продолжить, хотя бы в суженном варианте, столыпинское маневрирование, подрывались правым блоком внутри кабинета и неспособностью Горемыкина вложить конкретное содержание в свой же совет «ладить с Думой». «Новый курс» успел на практике показать свою несостоятельность еще до того, как началась мировая война.

¹¹³ Новое время. 1913.14 июля

Глава 3 КРУШЕНИЕ ЦАРИЗМА

Государственное управление России в условиях войны. — Неудачи на фронте и консолидация оппозиции. Кризис верховной власти.

Система, движущаяся к краху, проходит свой путь со все возрастающей скоростью. Первоначальное медленное сползание под уклон еще можно остановить реформами. Запаздывание с каждой из них требует от власть имущих решимости на все более крупные перемены и порождает естественное, но опасное желание не менять ничего. Первые социальные катаклизмы, вызванные этим, еще не ведут к гибели режима, но ускоряют движение к ней. Необходимые для спасения реформы становятся все кардинальнее, время, отпущенное на них, все короче, шансы на успех все меньше. И наконец, наступает момент, когда никакие реформы уже не могут предотвратить крушения системы. Собственно, все время, отведенное третьеиюньской монархии, она балансировала на краю пропасти. Речь шла уже не о том, удержится ли она, а только — когда она упадет. «Вырождение династии, — писал в апреле 1914г. несостоявшийся идеолог черносотенства Б. В. Никольский, — так очевидно и безнадежно, что надеяться не на что».¹ То, что он называл вырождением династии, было разложением строя. Точки

над i поставила война.

Россия вступила в войну неготовой. «Большая военная программа» перевооружения была рассчитана на выполнение к 1917 г. Казенная военная промышленность, как быстро выяснилось, не могла обеспечить армию снаряжением и боеприпасами в условиях затяжной войны. Переход частной промышленности на производство вооружений был начат с опозданием и занял много времени. Железные дороги, за «чрезмерное» увлечение строительством которых упрекали когда-то Витте, не справлялись с возросшим объемом перевозок. Сначала эшелоны с мобилизованными, шедшие на запад, а с весны 1915 г. составы с грузами и беженцами, потянувшиеся на восток, забили пути. Из-за этого с первых недель войны возникли трудности со снабжением промышленности и городов топливом и продовольствием. Экономическая неподготовленность страны усугублялась политическим кризисом системы. О напряженности в низах напомнили прерванные только объявлением

Дневник Б. В. Никольского (РГИА. Ф. 1006. Оп. 1. Д. 46. Л. 332)

войны баррикадные столкновения в столице. В этих условиях сам по себе необходимость форсировать работу государственного аппарата обнажала его негодность. То, что до войны с трудом еще д_е~ ржалось, стало трещать и разваливаться. Неудачи на фронте политические конфликты в тылу ускоряли этот развал.

На первом этапе войны, провозгласив политику внутреннего мира, оппозиция дала власти возможность «организации победы» Но для наведения порядка требовались твердая рука и единая воля. Между тем и прежде не блиставшая единством система государственного управления была накануне войны еще более дезорганизована. Положение о полевом управлении войсками в военное время, утвержденное Николаем II 16 июля,⁷ предоставило верховному главнокомандующему огромные права в тылу. Положение составлялось в расчете, что командующим будет сам царь. Даже в этом случае право военных вмешиваться в гражданское управление в зоне боевых действий, не уведомляя о своих распоряжениях ни отдельные ведомства, ни Совет министров, раскалывало страну на две «самостоятельно управляемые» части.³ Но исходя из разных побуждений, министры и Александра Федоровна уговорили царя не возглавлять лично армию. Главнокомандующим был назначен вел. кн. Николай Николаевич, самовластный и склонный к самодурству. Попытки Совета министров учредить в Ставке должность «гражданского комиссара» из высокопоставленных чиновников для согласования действий правительства и военных разбились о нежелание генералов пускать «штатских» в свои дела.⁴Справедливо осуждая гражданские власти за нерешительность и ведомственные дрязги, Ставка все больше вмешивалась в дела тыла, поручая их некомпетентным офицерам.

Со своей стороны, Совет министров, пытаясь решить неотложные проблемы военного хозяйства, действовал по принципу кры-ловского квартета. Поручение министру путей сообщения (а не торговли и промышленности) разобраться с топливными поставками еще можно было объяснить — они страдали прежде всего из-за транспортных заторов. Все же это оставляло в стороне Горный департамент с его специалистами. Но назначение министра торговли главой межведомственного совещания по продовольствию ломало многолетний порядок: от этого отстранялось Министерство внутренних дел, ведавшее продовольственными запасами в деревне и отвечавшее за спокойствие в городах. В этом решении проявился конфликт большинства кабинета и главы этого министерства Н. А. Маклакова, которого его коллегам никак не удавалось убрать. Путаница в сферах влияния ведомств, создание параллельных чиновничьих структур увеличивали хозяйственную неразбериху.⁵

² ПСЗ III. Т. 34. № 42284.

³ Маниковский А. А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну. М., 1937. С. 650.

⁴ Флоренский. М. Ф. Кризис государственного управления в России в годы первой мировой войны: (Совет министров в 1914—1917 гг.). Л., 1988. С. 154—160.

⁵ Кризис самодержавия в России: 1895—1917. Л., 1984. С. 546.

Двоевластие Совета министров и Ставки быстро приобрело политическую окраску. Цензовое общество не собиралось предоставлять правительству одному пожинать плоды победы, да и не слишком верило в способности власти. В первые же недели войны были созданы Всероссийский земский союз (ВЗС) и Всероссийский союз городов (ВСГ). Их официальной целью была помощь раненым, а затем и беженцам. Фактически под их прикрытием происходила организация оппозиции для будущего торга с правительством из-за послевоенных реформ. Понимая это, Маклаков настаивал, чтобы деятельность союзов была ограничена временем войны и подчинена губернаторам.⁶ Но Ставка нуждалась в практической помощи общественных организаций и вступалась за них перед Министерством внутренних дел. К вел. кн. Николаю Николаевичу зачастили лидеры Думы и союзов. Незаметно для себя Ставка превращалась в средоточие надежд цензовой оппозиции. Это стало очевидным с весны 1915 г., когда после поражения русской армии в Галиции оппозиция открыто заявила о недовольстве правительством Горемыкина. Именно в Ставке под нажимом Николая Николаевича и сгруппировавшегося вокруг Кривошеина большинства кабинета Николаю II пришлось в июне 1915 г. пожертвовать четырьмя крайне правыми министрами (Н. А. Макла-ковым, В. А. Сухомлиновым, В. К. Саблером и И. Г. Щегловито-вым) и согласиться на возобновление заседания Думы, которую до того собирали только на короткие сессии 26 июля 1914 г. и 27— 29 января 1915г.

Николай II и Александра Федоровна не простили великому князю его вмешательства. В конце августа 1915 г., когда Николай II решил, что может себе позволить больше не заигрывать с Думой, Николай Николаевич был отправлен наместником на Кавказ. Верховным главнокомандующим стал сам царь. Но это обстоятельство ничего не изменило в отношениях военных и гражданских властей. Больше того, оказавшись непосредственно под крылом Николая II, военные тем смелее критиковали действия кабинета. Министрам же, напротив, стало труднее выражать недовольство Ставкой и ее самоуправством. После кратковременной заминки возобновились и контакты военных с ВЗС, ВСГ и другими общественными организациями. Лидеры армии, как и раньше, нуждались в них и не без сочувствия выслушивали их сетования на нераспорядительность правительства. Разница заключалась в том, что теперь эти контакты замыкались не на главнокомандующем-царе, а на начальнике штаба Ставки генерале М. В. Алексееве. И каким бы верноподданным он ни был, оппозиционные деятели в разговорах и переписке с ним решались на более открытую критику власти, чем в общении с Николаем Николаевичем, членом императорской фамилии.

В стремлении лично объединить военную и гражданскую власть, самому вникать в повседневную деятельность правительства, царь, находившийся теперь далеко от столицы, передоверял

⁶ Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны (1914—1917). Л., 1967. С. 68.

многое Александре Федоровне. Императрица и раньше активно вмешивалась в политику, но до войны это не часто проявлялось открыто. С 1915г. такое вмешательство стало нескрываемым и систематическим. К рубежу 1916/17 гг. крайне правые были у_жеубеждены, что «главный оплот самодержавия теперь государыня».⁷ Это означало, что, вопреки намерениям Николая II и Александры Федоровны, действия последней расшатывали авторитет царя и тем подрывали устои монархии.

Важным этапом ускоряющегося развала третьеиюньского режима стало лето 1915 г. Кратковременная демонстрация «единения царя с народом» не сняла существовавших противоречий. Д₀галицийского разгрома власть вообще не хотела идти навстречу достаточно скромным в тот момент пожеланиям общества. После майского отступления Горемыкин согласился пожертвовать четырьмя министрами, а Кривошеий собирался пожертвовать еще и Горемыкиным. При этом речь шла не о принципиальном изменении системы государственного управления, а о тактическом маневре. Различия позиций Кривошеина и Николая II касались только глубины маневра. Повторяя прием Николая Николаевича в 1905 г., Кривошеий подчеркивал: власть стоит перед выбором — решительная диктатура или соглашение с Думой.⁸ Сил и решимости для диктатуры у кабинета не было, поэтому он склонялся к поискам соглашения, но собирался уступить очень немногое. Однако в попытке добиться от царя согласия даже на эти уступки министрам пришлось пойти на беспрецедентный в истории России шаг — коллективное письмо большинства кабинета царю о «коренном разномыслии» с премьером и о невозможности дальше работать под его председательством.⁹

В обстановке неудач на фронте цензовому обществу показалось, что пришло время усилить нажим на правительство. «Общество» считало, что оно-то сможет обеспечить победу. Попутно либералы надеялись захватить еще один плацдарм ъ борьбе за послевоенное устройство страны. Еще накануне войны кадеты сформулировали тактику «изоляции власти»: создание «прогрессивного блока» в Думе и «организацию страны» вне ее. До войны у кадетов не было шансов на прочное соглашение в Думе даже с октябристами. «Организация страны» наталкивалась не только на противодействие полиции: российская интеллигенция традиционно демонстрировала неспособность к объединению. Летом 1915 г., с кличем «лучше Шингарев, чем победа Германии»,¹⁰ октябристы и значительная часть националистов пошли на формальный блок

⁷ Н. И. Родзевич—П. Н. Латугиной. 14 января 1917 г. (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1068. Л. 100).

⁸ Яхонтов А. Н. Тяжелые дни // АРР. Берлин, 1926. Т. 8. С. 63, 73, 84—85.

⁹ Sasonoff S. D. Sechs schwere Jahre. Berlin, 1927. S. 356—357. ¹⁰ Н. Диковский— И. И. Гришковскому. 25 июля 1915 г. (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 625. Д. 1007. Л. 61).

с либералами. Вне Думы в центральных комитетах Земского и Городского союзов тон задавали октябристы и кадеты, а в их специализированных службах и на местах были широко представлены интеллигенция «левее кадетов» и социалисты-оборонцы. Весной 1915 г. был создан Центральный военно-промышленный комитет (ЦВПК), призванный мобилизовать промышленность на борьбу за военные заказы, и его отделения на местах. Во главе его стали политически ангажированные лидеры московской буржуазии (Гучков и прогрессисты), в провинции было сильно кадетско-обо-ронческое влияние. «Организация страны» начинала казаться реальной.

Стремясь закрепить успех, кадеты заменили программное требование ответственности правительства перед Думой лозунгом министерства доверия. С одной стороны, нарочитая обтекаемость лозунга снимала возражения октябристов и националистов, не приемлющих парламентской ответственности кабинета. С другой стороны, думское большинство при ином повороте событий могло оказаться и правооктябристским. Министерство доверия означало опору на более левую внедумскую общественность.

У выглядевшего столь внушительно оппозиционного фронта было сразу две ахиллесовы пяты. Опыт 1905 г. показал либералам, что им не повести рабочих под своими лозунгами. Поэтому летние забастовки и столкновения с полицией в Костроме и Иваново-Воз-несенске внушали им не меньшие опасения, чем власти. Даже на оборонцев кадеты полностью полагаться не могли. Подводя итоги экономического совещания при ВСГ в июле 1915 г. с участием рабочих организаций, «Речь» признавала «пропасть между двумя социально различными частями собрания».¹¹ Одновременно приходилось думать о том, чтобы не отпугнуть «оппозиционеров поневоле» — октябристов и националистов. С опаской оглядываясь и направо, и налево, кадеты летом 1915 г. готовы были удовлетвориться заменой непопулярных министров на коалиционный кабинет из общественных деятелей и приемлемых для Думы бюрократов. С серьезными реформами они согласны были ждать до окончания войны. Либералы надеялись, ухватившись за краешек власти, укрепить свои позиции в дальнейшем. Их временные союзники — октябристы и националисты — явно собирались после победы взять назад согласие на большую часть реформ. Но при всей умеренности программных требований блока власть впервые после третьеиюньского переворота столкнулась с тем, что подавляющее большинство Думы (притом Думы, очищенной от революционеров) требовало отставки правительства. Больше того, это требование поддержала и значительная часть Государственного совета, тоже примкнувшая к прогрессивному блоку.

Создатели блока видели в нем «последнее средство спасти монархию».¹² Как либералы в 1905—1906 гг., прогрессивный блок в 1915 г. был искренне готов на союз с властью — больше того, нуж-

¹¹ Речь. 1915. 14 июля.

¹² Милюков П. Н. Г. Гурко и новейшая история России // Последние новости.

Париж, 1924. 4 нояб.

дался в опоре на нее. Но при этом он выдвигал свои условия союза считая, что, действуя своими методами, власть погубит и себя, ц страну. И снова власть оттолкнула протянутую ей руку. В этом была определенная логика. Опыт 1905 г. достаточно ясно показал-в случае войны и вызванных ею осложнений «лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые».¹³ И когда прогрессивный блок своими действиями (хотя и против своего желания) стал поднимать волну, естественной реакцией Николая II и его окружения было отказаться иметь дело с либералами, которых они ненавидели не меньше, чем в 1905 г., но меньше опасались.

Правда, участие в блоке октябристов и националистов было симптомом колебания основной опоры режима — поместного дворянства. До войны трещина между ним и властью выявилась в серии конфликтов земств и Министерства внутренних дел, теперь — в отношении к правительству. Но в верхах надеялись, что эта трещина еще может быть заделана военными успехами. Эти успехи, как считала власть, умерили бы и политические притязания буржуазии, сбили бы и натиск интеллигенции. И когда к концу августа 1915 г. положение на фронте стабилизировалось, Николай II решил, что больше нет нужды изображать готовность торговаться с Думой. 3 сентября сессия Думы была прервана, а вслед за тем противники Горемыкина (и в их числе недавний любимец Николая II Кривошеий) удалены из кабинета.¹⁴

Единственным реальным следствием летней сессии Думы стало создание системы органов военно-экономического регулирования — Особых совещаний. С января 1915 г. появилась необходимость привлечь частные заводы к военным поставкам и к распределению заказов на них. Лидеры российского капитала предложили создать для этого Особое совещание с их участием. До мая военное министерство противилось этой идее, а в мае в Ставке вел. кн. Николай Николаевич и М. В. Родзянко сумели убедить Николая II. Стремясь разделить ответственность за нехватку снарядов с кем угодно, хоть с Думой, согласился на Особое совещание и военный министр В. А. Сухомлинов.¹⁵ Срочно изготовленный им проект создавал совещание с участием представителей палат и Совета съездов под председательством военного министра. Совещание получало широкие права и подчинялось только царю. И это, и включение в совещание «общественного элемента» вызвало недовольство Совета министров. Вынужденный подчиниться, кабинет настоял на том, что компетенция совещания не распространяется на вопросы топлива, продовольствия и перевозок.¹⁶ В июле новый военный министр А. А. Поливанов предложил передать эти

дела и снабжение армии боеприпасами Особому совещанию по обороне. В состав его он включил также представителей Военно-промышленного комитета и Земского и Городского союзов.¹⁷

А. А. Поливанов был самым уважаемым Думой министром из назначенных в июне. Тем не менее она отвергла его план, дававший хоть какое-то подобие единого руководства военным хозяйством. Кадетов испугало еще одно учреждение, подчиненное лишь царю. Октябристов соблазнила перспектива установить контроль Думы над несколькими министерствами. В итоге появились четыре Особых совещания: по обороне, топливу, продовольствию и перевозкам (соответственно при Военном министерстве, МТП, ГУЗиЗ и МПС). Председатель Совещания по обороне (военный министр) мог приостановить постановления других совещаний. Но теперь окончательное решение возникающих конфликтов оставалось за Советом министров. В таком виде законы об Особых совещаниях были 17 августа утверждены Николаем II. Эти законы не меняли государственно-правовую конструкцию третьеиюньской монархии. Совещания были лишь консультативными органами при ведомствах. Хотя большинство в них составляли представители общественных и деловых кругов, решающий голос оставался у председателей-министров. К тому же члены Думы, вошедшие в Совещания, быстро заразились ведомственными пристрастиями.¹⁸Влияние ведущих финансово-промышленных групп на экономическую политику правительства, разумеется, возросло. В целом же структура исполнительной власти оказалась еще более усложненной и раздробленной.

Система четырех Особых совещаний могла до известной степени функционировать при политической однородности кабинета и единомыслии министров и представителей общественных организаций. Этого условия не было после отказа Николая II пойти навстречу прогрессивному блоку. Напротив, власть стремилась уменьшить влияние этих организаций и в Совещаниях, и в стране. Для достижения первой цели было создано совещание пяти министров (председателей Совещаний и главы Министерства внутренних дел),¹⁹ ибо нельзя было обходиться без ведомства, отвечавшего за порядок. Но, собираясь впятером, министры обсуждали проблемы, стоявшие перед Совещаниями, за спиной представителей палат. Ради второй цели правительство с начала 1916г. принялось ограничивать ВПК и союзы. К этому времени выяснилось, что реально их помощь существенна лишь в снабжении армии вещевым и интендантским довольствием. При поставках боеприпасов крупные предприятия имели дело прямо с казной.²⁰ Учитывая это, правительство стало сокращать свои заказы через ВПК, препятствовать общению центральных органов ВПК и союзов с их отделени-

¹³ Дурново П. Н. Записка. Февраль 1914 г. // Красная новь. 1922. № 6(10). С. 197.

¹⁴ Кризис самодержавия в России. С. 573—575.

¹⁵ См. подробнее: Крупина Т. Д. Политический кризис 1915 г. и создание Особого совещания по обороне // ИЗ. М., 1969. Т. 83. С. 59—63.

¹⁶ Особый журнал Совета министров 26 и 29 мая и 2 июня 1915 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 20. Д. 89. Л. 193—196).

¹⁷ Представление Военного министерства в Государственную думу, 19 июля 1915 г. (Там же. Оп. И. Д. 888. Л. 1 — 10).

¹⁸ Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления... С. 125.

¹⁹ Особый журнал Совета министров 19 декабря 1915 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 20. Д. 101. Л. 101 —104а).

²⁰ Сидоров А. Л. Экономическое положение России в годы первой мировой войны. М., 1973. С. 196—201.

ями на местах. Давление на организации цензового общества ве лось по прямому указанию Николая II. Он дважды высказал одобрение намерению правительства взять под свой контроль созыв съездов союзов и ВПК.²¹ Власть, как и оппозиция, готовилась к борьбе за послевоенное устройство страны и хотела заранее ограничить «вожделение общеземского союза», повинного, с ее точки зрения, в распространении «противогосударственного направления умов», а также связанные с рабочими военно-промышленные комитеты.²²

Не разделяя политических взглядов оппозиции, военные были против наступления на союзы и ВПК. Они дорожили помощью откуда бы она ни шла. Не случайно и сменивший А. А. Поливанова в Военном министерстве старый интендант Д. С. Шуваев считал нужными поставки, осуществляемые ВПК. Военных раздражали непрерывные споры в кабинете и его неспособность обеспечить фронт и спокойствие в тылу. В июне в специальном докладе Николаю II генерал М. В. Алексеев писал о нехватке продовольствия и металлов, развале транспорта, беспорядках в поставках из-за границы, недостаче рабочих рук на военных заводах. Выход из положения он видел в учреждении особой должности Верховного министра обороны, руководящего деятельностью всех министерств и подчиняющегося только царю.²³ В отличие от поливановского проекта здесь речь шла об установлении диктатуры, объединяющей руководство фронтом и тылом в одних руках, скорее всего в руках самого Алексеева. Одновременно в окружении Алексеева был подготовлен рескрипт об образовании Совета I министров из лиц, пользующихся общественным доверием, и об амнистии политическим заключенным. Эти меры должны были обеспечить диктатуре поддержку со стороны оппозиции. В то же время, как справедливо отмечает М. Ф. Флоринский, реально министерству доверия отводилась роль безгласного помощника Ставки.²⁴

Несмотря на давние традиции государственного регулирования хозяйства, военная диктатура не решила бы проблемы российской экономики. В Германии подобные меры принесли успех потому, что сама экономика была гораздо более развитой, чиновничество более исполнительным, различия интересов крупного капитала и юнкерства меньше. Да и Вильгельм II не боялся, что Гинденбург и Людендорф «заслонят» его своей популярностью. Тем не менее план Алексеева предлагал максимум возможного для России. Диктатор — начальник штаба Ставки при номинальном главнокомандующем царе — означал соединение в одних руках военной и гражданской власти, не покушающейся на юридический статус Николая II. Правительство доверия, даже подчиненное диктатору,

²¹ Краткое изложение и Особый журнал Совета министров 18 июня 1916 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 11. Д. 348. Л. 191; Д. 349. Л. 64).

²² Кризис самодержавия в России. С. 592—593.

²³ Всеподданнейший доклад М. В. Алексеева 15 июня 1916 г. // Монархия перед крушением: 1914—1917. Из бумаг Николая П. М.; Л., 1927. С. 259—266. ²* Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления... С. 132.

отстраняло от власти распутинцев. Уменьшались возможности воздействия Александры Федоровны на политику. Именно поэтому план Алексеева был обречен. Родзянко возмутился им от имени общественности и нашел аргумент, безотказно действующий на царя: «Вы создаете себе конкурента. Если он лучше Вас справится, все будут говорить, что царь никуда не годится»,²⁵ тем самым подтолкнув дело к «диктатуре» Штюрмера.

28 июня на заседании Совета министров в Ставке под председательством Николая II план Алексеева был отвергнут. Для согласования деятельности председателей Особых совещаний и только что созданного при Министерстве внутренних дел Комитета по борьбе с дороговизной было образовано еще одно — Особое сове-шание для объединения всех мероприятий по снабжению армии и флота и организации тыла. Во главе его был поставлен премьер-министр и министр внутренних дел Б. В. Штюрмер, распутинец, в январе 1916 г. сменивший Горемыкина. Такая конструкция означала, что власть на фронте и власть в тылу по-прежнему существуют параллельно и объединяются только царем. Вслед за тем Штюрмер оставил Министерство внутренних дел, взяв себе функции министра иностранных дел, и сразу же Комитет по борьбе с дороговизной был выведен из Министерства внутренних дел и подчинен премьеру. При нем же была сделана попытка создать особое бюро, дублировавшее Департамент полиции.²⁶ Стремление Штюрмера сосредоточить в своих руках все нити управления встретила сопротивление коллег. Военный министр Д. С. Шуваев открыто выступал против решений Совета министров, а его права как председателя Особого совещания по обороне постоянно расширялись. Именно после установления «диктатуры» Штюрмера это совещание стало регулярно рассматривать вопросы, связанные с деятельностью других Особых совещаний. В итоге «диктатура» Штюрмера привела не к замене многовластия в тылу единовластием, а к «развалу существовавших центров принятия решений».²⁷ Да и формальный объем полномочий, предоставленных Штюрмеру, был не так уж велик. Практически он освобождался лишь от обязанности докладывать царю о некоторых текущих решениях по экономическим вопросам и ездить ради этого в Ставку. Но рядом в Петрограде была императрица и премьер не мог ничего сделать без ее ведома.

Гласное вмешательство Александры Федоровны, само по себе подрывавшее авторитет Николая II, открывало дорогу к делам государства Григорию Распутину.

Воспитанный в самодержавных традициях Николай II и самовластная от природы Александра Федоровна искренне не понимали, что и для них закон и обычай ставят какие-то рамки. Отворачиваясь от ненавистной им действительности, они искали опору в идеальном образе монархии, где царь — помазанник Божий — не отделен от народа и церкви бюрократическим «средостением». Об-

²⁵Падение царского режима. М.; Л., 1927. Т. 7. С. 138.

²⁶См. подробнее: Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм... С. 219—220.

²⁷Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления... С. 152.

становка религиозных и юбилейных торжеств с участием крестьян, еще сохранявших монархические чувства, укрепляла в них веру в любовь и преданность народа. На это наслаивались не сл₀. жившиеся отношения Александры Федоровны с великосветским обществом, обида Николая II на участие дворянства в либерально-конституционном движении, уколы его самолюбию, когда не удавалось настоять на своем перед министрами. Царь искал отдушину в доверенных негласных корреспондентах, Александра Федоровна — в общении с «божьими людьми». Искренняя религиозность Николая II и Александры Федоровны переросла у них, особенно у царицы, в мистицизм, вообще свойственный ее родне и принявший у нее — неофита православия — черты суеверия.²⁸Долгое ожидание наследника, а затем его неизлечимая болезнь усилили тягу царствующей четы к «чудотворцам». Стремление к «единению с народом» открыло дверь во дворец «божьему человеку» из низов. 1 ноября 1905 г. Николай II записал в дневнике, что познакомился «с человеком Божиим Григорием из Тобольской губ.».²⁹ Так в жизнь царской семьи вошел Распутин.

Интерес царской четы к «божьему человеку» быстро перерос в зависимость от него. Началось с болезни наследника, которую Распутин умел (или делал вид, что умел) облегчать. Почувствовав влияние Распутина, вокруг него начали виться дельцы и карьеристы. Они расплачивались со «старцем» не только деньгами, но и информацией. Распутин мог держаться перед Александрой Федоровной как человек, которому «Бог все открывает».³⁰ «Главной причиной растущего распутинского влияния, — считал А. Амальрик, — становилась его способность внушать царю и царице уверенность в себе, давать им политические советы и санкционировать их действия именем Бога».³¹ Пожалуй, Николай II, для которого представление, что его воля выше закона, «было не убеждение, это была религия»,³² не нуждался в такой санкции, но для истеричной Александры Федоровны каждодневные подтверждения, что Бог за нее, действительно были необходимы.

Слишком высоко взлетевший Распутин должен был бороться за свое место возле трона. Для его безопасности мало было доверия царской четы. Нужно было «взять политику в руки лично доверенных лиц».³³ Он начал с вмешательства в дела церкви, добившись удаления поссорившегося с ним епископа Гермогена. История получила огласку, и Россия увидела, что Распутин — не очередной полуюродивый любимец царской семьи, а «ось, которая тащит за собою и смену направлений, и смену лиц».³"¹ С началом войны Распутин упорно добивался отставки вел. кн. Николая Ни-

²⁸ Гурко В. И. Царь и царица. // Николай II: Воспоминания, дневники. СПб., 1994. С. 379.

²⁹ Дневник императора Николая II. М., 1991. С. 287.

³⁰ Переписка Николая и Александры Романовых. М.; Л., 1927. Т. 5. С. 160.

³¹ Амальрик А. Распутин: Документальная повесть. М., 1992. С. 103.

³² Гурко В. И. Царь и царица. С. 136.

³³ Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 6. С. 356.

³⁴ Государственная Дума: Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия V. Спб., 1912. Ч. 3. Стб. 583.

колаевича и вмешивался в назначения министров. Неизменным критерием Александры Федоровны стало: «Враги нашего Друга — наши враги»,³⁵ и с этих позиций она оценивала не только тех, кто был введен в правительство летом 1915 г. в качестве временной уступки Думе, но и беспримесно правых деятелей, если только они не были готовы «слушаться, доверять и спрашивать совета» у «божьего человека».³⁶ Между тем распоясавшийся Распутин помогал банкирам в спекуляциях сахаром и валютой, а затем втягивал царицу в хлопоты по их вызволению из тюрьмы,³⁷ проталкивал канонизации святых против воли Синода,³⁸ не скрывал своих пьяных похождений. Его близость к Царскому Селу и афишируемое им влияние на Александру Федоровну отталкивали мало-мальски брезгливых сторонников монархии, возводили вокруг царской семьи растущую стену глухого отчуждения.

С лета 1916г. развал власти и изоляция династии становились все очевиднее. В ходе поисков действенной системы военно-экономического регулирования вопрос, как решить ту или иную проблему, подменялся препирательствами о том, кто их будет решать. Колебания политического курса выглядели как демонстрации шагов навстречу общественному мненикгили подчеркнутого пренебрежения им; наблюдалось постепенное проталкивание ставленников Распутина на министерские посты. Все это вызывало «министерскую чехарду». Чем острее становилось положение, тем больше Николай II и Александра Федоровна теряли способность понимать, что любые меры могут принести результат лишь какое-то время спустя. За два с половиной года войны на постах председателя Совета министров, обер-прокурора Синода, министров военного, юстиции и земледелия побывало по четыре человека, а государственного контролера, министров иностранных дел и просвещения — по три. Шесть человек занимали пост министра внутренних дел. Кн. В. М. Волконский, служивший товарищем (помощником) у пяти из них, язвил, что около его кабинета впору вешать объявление: «По субботам новая программа».³⁹ Смена министра означала перетасовку руководящего персонала ведомства. За министерской шла губернаторская чехарда. Свою лепту в расстройство управления вносили общественные организации. Не имея юридического статуса, они (независимо от более общих причин) не могли выполнять перехваченные ими у бюрократии отдельные функции государственного аппарата.

Среди прочих хозяйственных неурядиц на первое место выдвигался продовольственный вопрос, обостренный неурожаем 1916 г. Хлеб в стране был: с началом войны Россия резко сократила экспорт зерна, значительная часть которого раньше шла в Германию, урожай 1915 г. был высоким. Но противоречивость действий вла-

³⁵ Переписка Николая и Александры Романовых. Т. 3. С. 218.

³⁶ Там же. Т. 5. С. 160.

³⁷ Падение царского режима. Л., 1926. Т. 4. С. 93.

³⁸ Фриз Г. Церковь, религия и политическая культура на закате старого режима // Реформы или революция? Россия 1861 — 1917. СПб., 1992. С. 40—42.

³⁹ Падение царского режима. Т. 6. С. 138.

стей и заторы на железных дорогах расстроили механизм частной торговли. Армия снабжалась за счет казенных поставок (в 1916 _г они достигали уже 45—50% товарного зерна).⁴⁰ В городах с их взрывоопасностью снабжение хлебом становилось все хуже. у^_ев октябре 1915г. 500 городов (из 784 в стране) заявили о нехватке продуктов.⁴¹ При общем падении покупательной стоимости рубля зерно превращалось в валюту, которую производители — помещики и крестьяне — не спешили выбрасывать на рынок. Власть оказалась пербд необходимостью ввести казенные заготовки не только для фронта, но и для тыла. Это означало, что вместо 343 млн. пудов в 1915/1916 сельскохозяйственном году в следующем предстояло закупить 1 106 млн. пудов.⁴² С зимы 1915 г. при закупках для армии были введены «твердые цены», впрочем, на уровне рыночных. «Недобранное» здесь производители и торговцы могли компенсировать в тылу. При переходе к закупке казной практически всего товарного хлеба введение твердых цен было неизбежно. В ожидании этого аграрии и хлеботорговцы резко вздули цены на свободном рынке. После ожесточенных споров, расколовших и правительство, и прогрессивный блок, 8 сентября Совет министров принял решение ввести твердые цены на все закупки, одновременно повысив их по сравнению с прежним уровнем на 11 — 23%. Это было ниже установившихся цен и невыгодно производителям зерна.⁴³ В августе—сентябре заготовки резко упали в абсолютных цифрах, а с октября колебались в пределах прежних объемов, теперь намного не достигавших требуемых.⁴⁴

В сентябре министром внутренних дел был назначен А. Д. Протопопов. Он предложил свой проект решения продовольственного кризиса, разумеется, с передачей дела Министерству внутренних дел. Проект возвращался к раздельным закупкам — по твердым ценам для армии и по рыночным для городов. Казенные закупки развертывались по губерниям, но меры принуждения не предусматривались. Покупать зерно нового урожая по вольным ценам разрешалось только после выполнения разверстки. Все это не сулило успеха и на практике значило одно: в ожидании, пока пройдет протопоповский план, охотников продавать зерно по твердым ценам будет все меньше. Зато стремление министерства получить дело в свои руки вызвало резкое противодействие. Министерство земледелия не хотело отдавать назад дело, придававшее ему больший вес и обросшее немалым чиновничьим аппаратом. Не справляясь само, оно готово было привлечь к заготовкам земства. Здесь сказывался опыт сотрудничества при проведении столыпинской земельной реформы. Но Протопопов боялся, как бы земства, создав продовольственные комитеты на местах, не начали

⁴⁰ Китанина Т. М. Война, хлеб и революция: (Продовольственный вопрос в России. 1914—октябрь 1917 г.). Л., 1985. С. 71.

⁴¹ Кондратьев Н. Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С. 161.

⁴² Там же. С. 76.

⁴³ Китанина Т. М. Война, хлеб и революция. С. 175—176.

⁴⁴ Кондратьев Н. Д. Рынок хлебов и его регулирование... С. 231.

агитации в деревне. Он требовал, чтобы допущенные к заготовкам земства вышли из ВЗС и действовали под руководством губернаторов. Вопреки мнению большинства министров и без ведома Николая II Распутин и Александра Федоровна добились, чтобы был составлен журнал Совета министров о передаче дела в Министерство внутренних дел.⁴⁵ Но тут уже Протопопов испугался протестов Думы и массовых демонстраций в ее поддержку.⁴⁶ В итоге власть лишь публично продемонстрировала растерянность и бессилие.

Перестановки в правительстве летом—осенью 1916 г. вообще резко уронили авторитет власти. 7 июля были уволены министр иностранных дел С. Д. Сазонов и министр юстиции А. А. Хвостов. Сазонов был одним из инициаторов «бунта» министров в августе 1915 г. Его славянофильство могло быть некстати при неизбежном споре с Англией из-за послевоенного передела мира. С этой точки зрения в его замене была определенная логика. Но приход в Министерство иностранных дел Штюрмера, человека с немецкой фамилией и репутацией сторонника сепаратного мира, был ложным шагом. Сазонову были демонстративно устроены теплые проводы, союзные послы не скрывали своего недовольства.⁴⁷ Раздражение, и не только оппозиции, вызвала отставка Хвостова, удаленного за неподчинение воле Распутина и Александры Федоровны.⁴⁸ В августе обер-прокурором Синода стал распутинец Н. П. Раев.

Заурядный бюрократ, многие годы жаждавший власти, Штюр-мер не годился в «диктаторы». Его политические единомышленники еще весной предупреждали, что от него не дождаться «сильной и твердой власти».⁴⁹ Штюрмеру не хватало политического чутья. Очевидно, по его совету Николай II объявил об очередном призыве новобранцев к 15 июня —в разгар полевых работ. Предвосхищая почти дословно речь П. Н. Милюкова в Думе 1 ноября, архиправый член Государственного совета А. С. Стишинский говорил в Особом совещании по обороне: «Тот, кто посоветовал этот указ, — или изменник, или дурак».⁵⁰ Генерал Алексеев не жаловал Штюрмера никогда, а после отклонения идеи диктатуры военных в тылу в особенности. «Алексеев, — писал Кривошеину министр просвещения П. Н. Игнатьев, — иначе не именует Штюрмера, как преступником, объясняя, что лишь преступник мог взяться за дело, которого ... совершенно не знает».⁵¹ Проведенный самим Штюр-мером в министры земледелия А. А. Бобринский сразу стал внушать Александре Федоровне: «Пока у Штюрмера так много дела, он ничем в отдельности не может заняться вплотную». Передавая

⁴⁵ Переписка Николая и Александры Романовых. Т. 5. С. 114.

⁴⁶ Кризис самодержавия в России. С. 607, 613—614.

⁴⁷ О. В. Палей—вел. кн. Павлу Александровичу. 12 июля 1916 г. (ГАРФ. Ф. 644. Оп. 1. Д. 152. Л. 52).

⁴⁸ Падение царского режима. Т. 5. С. 447, 451—452.

⁴⁹ См.: Кризис самодержавия в России. С. 601.

⁵⁰ О. В. Палей—вел. кн. Павлу Александровичу. 12 июля 1916 г. (ГАРФ.

Ф. 644. Оп. 1. Д. 152. Л. 53).

⁵¹ П. Н. Игнатьев—А. В. Кривошеину. 28 августа 1916 г. (РГИА. Ф. 1571.

Оп. 1. Д. 274. Л. 45).

эти слова Николаю II, императрица добавляла: «Того же мнени
наш Друг».^{52 я}

Но самым неудачным оказалось назначение человека, которого Распутин прочил на смену Штюрмеру, — Протопопова. Внешне это был очень эффектный ход. Министром внутренних дел и претендентом на пост премьера стал октябрист, товарищ председателя Думы, председатель Совета съездов металлозаводчиков. Правда одновременно он был давним пациентом тибетского врача П. А. Бадмаева, видного представителя «темных сил», у которого еще до войны познакомился с Распутиным. Но об этом до назначения Протопопова не было известно. Он имел даже программу Часть ее была предложена банками, с которыми был связан Протопопов, часть — еще одним пациентом Бадмаева и однополчанином Протопопова П. Г. Курловым, на совести которого была гибель Столыпина. Программа включала увеличение представительства финансового капитала в следующей Думе (как это можно было сделать, не меняя избирательный закон, неясно), уменьшение ограничений в правах евреев и ряд других мер. Установление судебной ответственности министров не только за незакономерность, но и за нецелесообразность действий, как рассчитывал Протопопов, должно было примирить правительство и оппозицию.⁵³Вряд ли вдаваясь в детали программы, Распутин тоже говорил о необходимости дать «и для Государственной Думы что-нибудь».⁵⁴Банковское окружение Распутина явно надеялось сманеврировать и сбить волну общественного недовольства.

Но министрам в России не полагалось иметь собственных программ, и Протопопов тут же запротестовал против газетных слухов о том, что она у него имеется.⁵⁵ Нет никаких оснований считать, что об этой программе знала Александра Федоровна. Царица, с голоса Распутина, выражала лишь надежду, что «так как он член Думы, то это произведет на них большое впечатление и закроет им рты».⁵⁶ Заведомо не знал программы Протопопова и не давал на нее согласия Николай II. Он назначил министром практически незнакомого человека, которого видел до того один раз — разговаривал с ним о его заграничных впечатлениях и о котором как-то раз в другой связи упоминал Распутин.⁵⁷ В дальнейшем Протопопов некоторые свои идеи изложил царю, но, по собственному признанию, не все. Для Николая II и Александры Федоровны Протопопов был человек, рекомендованный Распутиным, а не доверенное лицо петроградских банков, и он не смог бы действовать в качестве последнего, даже если бы и захотел. Впрочем, он оказался психически неуравновешенным человеком, неспособным управиться со своим министерством. Его коллеги говорили о нем

_______ __ со

царю как о сумасшедшем

⁵²Переписка Николая и Александры Романовых. М.; Пг., 1916. Т. 4. С. 416.

⁵³Кризис самодержавия в России. С. 606—607.

⁵⁴Падение царского режима. Л., 1925. Т. 2. С. 65.

⁵⁵ГессенИ. В. В двух веках. С. 348. //АРР. [Б.м.], 1937. Т. 22. М—Пг. 1916.

⁵⁶Переписка Николая и Александры Романовых. Т. 5. С. 16.

⁵⁷Там же. Т. 4. С. 342, 381.

⁵⁸Падение царского режима. Л., 1925. Т. 1. С. 130—131.

Еше до того, как несостоятельность Протопопова-министра выяснилась для его коллег, он стал Красной тряпкой для Думы. У _Н0гих думцев в момент назначения Протопопова возникли ил-цозии возможности смены курса. Он сам развеял эти иллюзии — и заявлением, что его программа — это общая программа кабинета ц]тюрмера (а сказать иначе он не мог), и нелепыми ошибками человека, упоенного властью. Очень быстро всплыли на поверхность его давние связи с правыми салонами и роль Распутина в _его возвышении. И вот тогда против него обернулась беседа с советником германского посольства в Стокгольме Ф. Варбургом в июне 1916 г. Встреча была случайной, тайны из нее он не делал, но теперь ее увязали со слухами о германофильстве Штюрмера и записали его в сторонники сепаратного мира еще до того, как он и впрямь стал об этом подумывать. Неудачей кончилась попытка Протопопова объясниться 19 октября с лидерами прогрессивного блока. Его плохо слушали, а он говорил невразумительно.⁵⁹ Своим неприятием Дума загоняла Протопопова, как он сам потом выразился, «в правый угол», куда он, впрочем, охотно скатывался. Спустя месяц после своего прихода в Министерство внутренних дел Протопопов стал для оппозиции ненавистнее Штюрмера.

Важным элементом расстановки политических сил летом— осенью 1916 г. стали контакты между великосветско-великокня-жескими кругами и либеральной оппозицией. Боясь обращаться к массам, либералы все больше возлагали надежды на тех, кто мог оказать закулисное влияние на власть, а власть своим фаталистическим упрямством сама навязывала дворянской верхушке роль «оппозиции». Страх, что политика Николая II и Александры Федоровны приведет к краху режима, тревога за собственное будущее толкали «большой свет» к действиям, хотя там плохо представляли себе, что происходит на деле. Поскольку прогрессивный блок и Земский и Городской союзы заверяли, будто говорят от имени России, в «свете» надеялись, что успокоить цензовую оппозицию — значит успокоить страну. Уже с лета 1915 г. недовольство захватило и членов императорской фамилии. Роль центра притяжения здесь играла императрица-мать Мария Федоровна, поселившаяся в Киеве, чтобы пореже встречаться с «молодой царицей».

К осени 1916 г. круг недовольных, включавший в себя и видных сановников, пришел к выводу: «Положение могло бы быть спасено выступлением всей императорской семьи, in corpore заявившей государю об опасности, о необходимости уступить общественному мнению».⁶⁰ 1 ноября вел. кн. Николай Михайлович отвез в Ставку письмо, в котором уговаривал царя согласиться на ответственное министерство. В Ставке побывали Николай Николаевич и Кирилл Владимирович. Георгий Михайлович и брат царя Михаил прислали письма сходного содержания. Еще одно письмо

⁵⁹ Запись встречи с А. Д. Протопоповым 19 октября 1916 г. // Шляпников А. Канун семнадцатого года. М., 1923. Т. 2. С. 115—124.

⁶⁰ Дневник Н. А. Врангеля. 8 ноября 1916 г. (РГИА. Ф. 920. Оп. 1. Д. 55. Л. 18).

должен был вручить давний негласный корреспондент ц_аоА. А. Клопов. Его письмо носило следы согласования с кадетскими лидерами. Редактировать письмо Михаила помогал кадет В. А. Маклаков. Флирт светско-великокняжеских кругов с либералами казался противоестественным Николаю II и только делал бесперспективными их попытки повлиять на царя. Но брожение в этой среде, судорожные поиски несуществующего выхода усиливали картину развала старого строя.⁶¹

К осени 1916 г. отчетливо проявилась несостоятельность национальной политики режима. Даже необходимость мобилизации всех сил страны на войну не заставила власть отказаться от притеснения нерусских народов. Напротив, национальные преследования были распространены на новую категорию населения — немцев-колонистов, со времен Екатерины II живших на территории России. Резко обострились преследования евреев в прифронтовой полосе, где их в массовом порядке обвиняли в шпионаже в пользу Германии. В занятой в первые месяцы войны Галиции проводилась усиленная русификация украинского населения. Поражения не побудили власть пересмотреть свою позицию. В феврале 1916 г. группа депутатов Думы выступила за отмену национально-религиозных ограничений.⁶² Все министры, включая значившихся в либералах, высказались против разработки такого законопроекта. Одни предлагали отложить дело до окончания войны, когда выяснится, «насколько эти мероприятия своевременны и отвечают внутренней политической обстановке».⁶³ Другие прямо заявляли, что ограничения национальных меньшинств вызваны причинами, «не утратившими своего значения и до настоящего времени».⁶⁴ Враждебность к национальным меньшинствам выявило и сопротивление властей предложению Думы ввести земство в Прибалтике. Даже Сазонов писал, что он против «укрепления маленьких племенных групп на наших окраинах», имея в виду эстонцев и латышей, и предлагал ввести в качестве избирательного ценза «приобщенность» к русской «государственной культуре».⁶⁵

Был, однако, вопрос, не терпевший отлагательства, — польский. Еще в предвидении войны, которая неизбежно развернулась бы на польской земле, Сазонов призывал во имя «великодержавных задач России» пойти навстречу «разумным пожеланиям польского общества в области самоуправления, языка, школы и церкви».⁶⁶ Вскоре после начала войны вел. кн. Николай Николаевич в

⁶¹ См. подробнее: Дякин В. С. Кризис верхов в России накануне Февральской революции // ВИ. 1982. № 3. С. 77—79.

⁶² Государственная Дума: Приложения к стенографическим отчетам. Четвертый созыв. Сессия IV. Пг., 1916. Вып. 2. № 64.

⁶³ В. Б. Фредерике— Б. В. Штюрмеру. 25 февраля 1916 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 12. Д. 3. Л. 1).

⁶⁴ А. Ф. Трепов— Б. В. Штюрмеру. 14 марта 1916 г. (Там же. Л. 39—40).

⁶⁵ С. Д. Сазонов—И. Н. Лодыженскому. 19 мая 1917 г. (Там же. Д. 60. Л. 48—49).

⁶⁶ Копия с всеподданнейшего доклада С. Д. Сазонова 7 января 1914 г. (Там же. Оп. 5. Д. 44. Л. 479—480).

специальном воззвании к полякам обещал им возрождение «под скипетром русского царя» «Польши, свободной в своей вере, в языке, в самоуправлении».⁶⁷ Однако перевод общей декларации в конкретные меры сразу выявил резкие разногласия в правящих кругах. Не собираясь менять политическую систему в империи, правое крыло кабинета отказывало Польше даже в тех правах, какие имели поляки в Австро-Венгрии. Это означало, что Галиция, которую надеялись присоединить к России, лишалась своей автономии. Боясь увеличения удельного веса Польши в империи, Щег-ловитов и Маклаков вообще призывали считать объединение Польши под властью России второстепенной задачей.⁶⁸ На протяжении зимы 1915 г. Совет министров вырабатывал проект будущего устройства польского края. Самим названием проекта подчеркивалось, что речь идет не о политическом, а об административном его устройстве. Этим надеялись установить «предел для слишком далеко идущих вожделений» поляков.⁶⁹ Все же в момент, когда русская армия начала оставлять Польшу, Горемыкин вынужден был публично пообещать ей после войны «автономию под державным скипетром государей российских и при сохранении единой государственности».⁷⁰ Реально, очевидно, Горемыкин имел в виду подготовленный государственным секретарем С. Е. Крыжа-новским проект «Оснований местного устройства Царства Польского», который предусматривал передачу высшего управления в Польше наместнику и создание Сейма с полномочиями губернского земского собрания.⁷¹

Оккупация Польши германской армией на время сделала вопрос не актуальным для российской бюрократии. Но летом 1916 г. наступление войск Юго-Западного фронта создало у властей иллюзию перелома в войне. Сазонов снова заторопил с манифестом о будущей судьбе Польши, считая его «по политическим соображениям неотложным».⁷² Судя по всему, Сазонов и его единомышленники старались определить выступление союзников, особенно Франции, за самоопределение Польши. Они же считали, что с точки зрения «великодержавного достоинства России» проблема может быть решена «только великодушным почином русского царя».⁷³ Проект такого «великодушного почина» был опять-таки составлен Крыжа-новским. Хотя в проекте старались избежать слова «автономия», в нем декларировалось право Польши на особое законодательство в

⁶⁷ Правительственный вестник. 1914. 2 авг. С. 169.

⁶⁸ Черновая запись заседания Совета министров 5 ноября 1914г.; Особое мнение И. Г. Щегловитова, М. А. Таубе и Н. А. Маклакова. Ноябрь 1914 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 10. Д. 71. Л. 25, 42—43).

⁶⁹ Проект Особого журнала Совета министров 18 и 23 февраля 1915 г. (Там

же. Л. 72 и 145).

⁷⁰ Государственная дума: Стенографические отчеты: Четвертый созыв. Сессия IV. Ч. 1. Стб. 10.

⁷¹ Основания местного устройства Царства Польского. 19 июня 1915 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 10. Д. 71. Л. 384—393).

⁷² Всеподданнейшая записка А. А. Нератова 6 июля 1916 г. (Там же. Д. 72.

Л. 3).

⁷³ Особый журнал Совета министров 13, 16 и 18 июля 1916 г. (Там же.

Л. 216—218).

ее внутренних делах. Однако все сколько-нибудь существенно объявлялось общегосударственным делом, решаемым в обычном для империи порядке.⁷⁴ Но для большинства кабинета даже это означало превращение Польши в «союзное государство», и такой щ_агбыл, с его точки зрения, опасен, поскольку в России есть «и другие народности, издавна проникнутые мечтами о племенном самоопределении». Кроме того, большинство кабинета боялось, что в ответ на манифест об автономии Польши Германия объявит ее независимость.⁷⁵ В результате проект был положен под сукно.

Штюрмер и его союзники в очередной раз проявили неспособность к большой политике. Хотя российские власти хранили все более раздражавшее поляков молчание, 23 октября (5 ноября по новому стилю) Германия и Австро-Венгрия провозгласили создание независимого Королевства Польского. Как раз накануне созыва очередной сессии Думы у российских властей было выбито из рук важное средство воздействия на польское общественное мнение, а такой грубый просчет властей усилил озлобление против них и у русской оппозиции.

Дальнейший ход событий демонстрировал тупик, в который зашла национальная политика империи. Сменивший Штюрмера А. Ф. Трепов наконец публично заявил в Думе о намерении «воссоздать свободную Польшу», но «в неразрывном единении с Россией».⁷⁶ На совещании, обсуждавшем конкретные формы реализации этого заявления, всплыла неразрешимая для царизма проблема. Крыжановский, Щегловитов и заменявший Алексеева генерал В. И. Гурко говорили, что Россия не сможет переварить увеличенную за счет германских и австрийских владений Польшу. Польша, с одной стороны, получит нежелательное влияние на деятельность государственных учреждений империи, а с другой — пробудит «затаенные вожделения» об автономии и у других народов. Они высказывались поэтому за полное отделение Польши, которое будет компенсировано другими территориальными приобретениями. Напротив, отвечало большинство совещания, как раз отделение Польши зародит у других народов империи «мысли о получении такой же самостоятельности». Если же бояться польского влияния на общеимперские дела, то надо защищаться государственной границей и от Прибалтики и Кавказа.⁷⁷ В этом не нашедшем в тот момент своего завершения споре обе стороны были правы. Война, подводившая черту под историей романовской монархии, подводила ее и под существованием Российской империи.

Подтверждением тому было и восстание в Средней Азии. Постепенно оголяя мобилизациями русскую деревню, военное министерство уже в конце 1915 г. задумало призвать в армию освобожденное от воинской службы коренное население Туркестана и

⁷⁴ Проект высочайшего манифеста. 6 июля 1916 г. (Там же. Л. 4—8).

⁷⁵ Особый журнал Совета министров 13, 16 и 18 июля 1916 г. (Там же. Л. 221—222).

⁷⁶ Государственная Дума: Четвертый созыв. Сессия V. Ч. 1. Стб. 258.

⁷⁷ Журнал Особого совещания для разработки основных начал будущего государственного устройства Польши 8, 9 и 12 февраля 1917 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 10. Д. 73. Л. 49—62).

Степного края. Военные при этом знали, что нарушают обещания, данные при присоединении этих народов к России, и вызовут недовольство. Но, заявляли они, введение воинской повинности приобщит среднеазиатские народы к русской государственности, а возможные проявления недовольства «должны быть без колебания подавлены».⁷⁸ В тот момент Министерство внутренних дел запротестовало. Один слух о мобилизации, предупреждало оно, вызовет в степях беспорядки.⁷⁹ Но в мае—июне 1916 г. Ставка затребовала 1 млн. человек на устройство оборонительных сооружений в прифронтовой полосе. На этот раз Совет министров согласился привлечь к таким работам «инородческое» население, причем Штюрмер 27 июня предписал мобилизовать его «реквизиционным порядком» и «в кратчайший срок».⁸⁰

Массовая мобилизация не давала ни собрать урожай 1916 г., ни провести посев на будущее. Само государство несло огромные потери на недосборе хлопка. К тому же среди населения Семиречья возник слух: киргизов собираются поставить между русскими и немецкими войсками и перебить их, а землю отдать русским поселенцам.⁸¹ С 7 июля в Ферганской долине начались вооруженные выступления, перекинувшиеся на Семиречье и казахские степи. Вызванные неожиданной и грубой мобилизацией волнения были тесно связаны с переселенческой политикой прошлых лет. На-"значенный для подавления восстания генерал-губернатором Туркестана А. Н. Куропаткин признавал: «Чрезмерно усердною деятельностью по отчуждению лучших земель ... вызвали недовольство киргиз».⁸² Связь восстания с «земельными изъятиями» отмечали затем и чины Переселенческого управления.⁸³ Немудрено, что восставшие поднялись не только против проводивших мобилизацию чиновников русского и местного происхождения, но и против русских переселенцев. В наиболее пострадавшем Пржевальском уезде было убито до 2000 переселенцев-мужчин.⁸⁴

Восстание было потоплено в крови.⁸⁵ Куропаткин считал всю затею с мобилизацией местного населения непродуманной и по существу ненужной.⁸⁶ Тем. не менее он не только беспощадно подавлял восставших,-но и предлагал изгнать казахов и киргизов с территорий, «где была пролита русская кровь». В октябре совещание

⁷⁸ Проект представления военного министра в Государственную Думу. Ноябрь 1915 г. (Там же. Оп. 11. Д. 89. Л. 6).

⁷⁹ Особый журнал Совета министров 27 ноября 1915 г. (Там же. Л. 23—27).

⁸⁰ Циркуляр Министерства внутренних дел 27 июня 1916 г.//Там же.

Л. 332—333.

⁸¹ А. Н. Куропаткин — Д. С. Шуваеву и Б. В. Штюрмеру. 19 августа 1916 г.

(Там же. Л. 70).

⁸² Там же. Л. 68—69.

⁸³ Сапаргаяиев Г. Карательная политика царизма в Казахстане (1905—

1917 гг.). Алма-Ата, 1966. С. 34.

⁸⁴ Телеграмма А. Н. Куропаткина 17 октября 1916 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 11.

Д. 89. Л. 282—283).

⁸⁵ Kappeler A. RuBand als Vielv61ker!and: Entstehung. Geschichte. Zerfall.

Munchen, 1993. S. 287.

⁸⁶ Копия доклада по главному штабу 26 июля 1916 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 11.

Д. 89. Л. 52).

⇐ Назад