Глава 4. ТРАНСФОРМАЦИЯ ЧУВСТВА СОБСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ 1 страница
«Беспокойство мне доставляют не вещи сами по себе, а
те мнения, которые мы имеем об этих вещах. «
Эпиктет
Если страх смерти — это главный компонент тоналя, оберегающий режим восприятия, позицию точки сборки и, следовательно, выживаемость биосоциального существа, то чувство собственной важности (ЧСВ) — опора и стержень нашей социальности.
Зачатки этого чувства можно найти у всех высших млекопитающих, живущих коллективной жиз-нью. Конечно, у животных все это устроено немного иначе, но основные сценарии эмоционального реагирования проследить можно. Они, как и люди, испытывают гнев, зависть, ревность, они гото-вы бороться за ту или иную социальную позицию. Нет гориллы, которая не хотела бы стать вожа-ком стаи. Нет моряка, который не мечтал бы стать капитаном. Не правда ли, мы похожи?
Однако человеческий тональ много сложнее тоналя волка или обезьяны. Проблема в том, что люди опираются на чрезмерно развитую семантику. Чувство собственной важности — чувство семан-тическое. Оно состоит из символов, значений, ценностей и целей, поощряется и подавляется ус-ловными знаками.
Можно сказать, что ЧСВ — это разросшаяся в семантическом поле человека манифестация “со-циополового контура” (по классификации Тимоти Лири). Непосредственно к нему примыкает “чувство безопасности” — импринт, общий для страха смерти и исполнения роли — но получив-ший общественную окраску. Проще говоря, “роль” исполняется по двум глубинным причинам 1) чтобы обеспечить собственную безопасность, 2) чтобы получить максимальный доступ к самкам своего вида и сделать свою генетическую линию доминирующей. Если говорить о животных, то они прекрасно справляются с этой незамысловатой задачей. Те, что сильнее, ловчее и привлекательнее, становятся вожаками, успешно размножаются, получают больше пищи и самые удобные места для устройства нор (берлог). Слабые, неказистые и глупые —вымирают, хоть никто не называет их неудачниками.
Понятно, что с человеком все обстоит не так. Я упомянул животных по одной причине — чтобы мы увидели изначальный примитивизм чувства собственной важности. Оно начинается с простых целей. И декларируется лишь двумя лозунгами, которые мы давно вытеснили из своего сознания:
“Я — хозяин территории (пищи, самки, норы или берлоги)” и “Я — вожак данной группы (полу-чаю больше всех и отвечаю за остальных)”. Животная социальность становится фундаментом че-ловеческой социальности.
Эти базальные чувства обретают плоть под влиянием главного содержания человеческого тоналя — ментально-манипуляционного. Ибо в нашем сообществе ценность имеют навыки, умения, зна-ния. Мы хотим быть осведомленными и специализированными существами. Мы построили знако-во-символьную цивилизацию. Физическая сила, ловкость, мудрость охотника и земледельца утра-тили свое значение. Ведь мы живем в системе опосредованных отношений с внешним миром. От-ношения опосредованы набором знаний и соответствующих умений. Никто не ждет от президента страны особой ловкости в погоне за дичью. Никто не ждет от про-граммиста умения выращивать большие урожаи зерновых. Даже простой водопроводчик не обязан уметь ставить силки на зайцев или ходить с рогатиной на медведя. Мы невероятно далеки от природной среды, где живое благодаря своим стремлениям становится более живым. Мы живем в мире знаков, в мире семантики. Поэтому человеческое чувство собст-венной важности не имеет прямого отношения к выживаемости — более того, оно не имеет отно-шения ни к чему Реальному, только к отношениям между людьми — бесконечно искусственным, условным, химерным.
Безусловно, человеческая ментальность — образование позднее. Значительная часть популяции с ней до сих пор не свыклась — т.е. не постигает, но учитывает. Это как любой крестьянин хотел бы выучить сына на профессора — ему непонятно, зачем, но он убежден, что это хорошо и вызовет уважение односельчан. Ментальность (т.е. освоение символьно-абстрактного мышления) в нашей модели цивилизации обеспечивает исполнение социальной и социополовой роли. Сколько людей бросило бы учиться в наших университетах, если бы им просто сказали, что плотником быть более почетно, чем профессором!
Это — символы, это социальные ценности, это — фундамент нашей технологической жизни. Ни-какой кризис и никакая революция не могут изменить данного положения дел. Главное знание ци-вилизации — ментально-манипуляционное, и это не зависит от жалования, от сиюминутных обще-ственных приоритетов. Это — парадигма цивилизации как таковой. Программист “лучше”, чем 103 комбайнер. Ядерный физик “лучше”, чем копатель могил на городском кладбище. (Независимо от зарплаты.) А почему, собственно?
Потому что общество делает само себя не с помощью охотников и гробокопателей, а с помощью ученых, специалистов и руководителей. Это заложено в самой модели. Нередко успешный бизнес-мен, заработавший целое состояние, продолжает завидовать какому-нибудь биохимику, который за всю свою жизнь ничего не видел, кроме пробирок и единственного микроскопа. Потому что ран-ний импринт социальной роли у этого бизнесмена заключается в умении делать то, чего другие делать не умеют. Ментальное умение служит исполнению социальной (цивилизационной) роли. Любое иное умение бесплодно и бессмысленно. Конечно, мы ловко обманываем сами себя — не-даром сотворили цивилизацию знаков и символов! Мы можем сказать, что высший смысл человека — “делать деньги” или “возглавить социальную структуру”. Более того, мы способны в это пове-рить. Люди могут быть удивительными чудаками — всю жизнь потратить на собирание марок, на построение домиков из спичек, на отращивание ногтей или волос. Но суть проблемы от этого не меняется — мы хотим делать нечто важное, чтобы испытать гордость за свое имя, свой род, свое участие в миротворении.
Наши попытки найти место или просто достойное выражение лица в мировом процессе, не нами начатом и не по нашим правилам, — вот реальная суть чувства собственной важности. Масштаб может быть самым разным, как и уровень притязаний. Один стремится быть вождем народов, дру-гой — хорошим отцом или мастером по починке стиральных машин. Так или иначе, двигателем всех социальных действий оказывается чувство собственной важности. Именно это чувство создает культуру, социум, цивилизацию. Его детище -образ себя и личная ис-тория. Его сила — озабоченность собственной судьбой. Его конечным продуктом становится пол-ноценное эго.
Следует верно понять масштаб трансформационного замысла толтеков — избавить человека от ЧСВ, значит лишить его роли в человеческой цивилизации. Для социального мира это даже страш-нее, чем победа над страхом смерти. Это вовсе не христианское смирение, это — игра, где каждый имеет возможность попробовать себя в любой роли. Огромная сила, которая поддерживала ЧСВ, никуда не исчезает — она просто получает бесчисленное множество выборов, ролевых игр, она делает нас разными и подлинно свободными. Условность роли резонирует с условностью самого человеческого мира — в такой ситуации возможно все.
Лозунг этой трансформационной игры — “нет ничего более важного, чем остальное”. Ниже мы подробно рассмотрим суть импринтов, лежащих в основе чувства собственной важности. Но сна-чала необходимо понять специфическую сложность перехода из мира важных символов и знаков в мир широкий и неопределенный.
Личность, трансформировавшая ЧСВ, становится проще. Это парадоксальная простота, поскольку она приносит с собой новые ощущения и восприятия, новые нюансы и перспективы, особое не-социальное пространство подлинной жизни. Здесь можно много говорить об измененной психо-энергетике и перцептивных феноменах. Мир-вне-человека демонстрирует насыщенность своего бытия. Вы обретаете чуткость, которая прежде маскировалась непрерывными заботами о важном. Однако социальная часть личности, несомненно, становится более однородной. Противоречивые мотивы и стремления, тревоги, суть которых направлена на подтверждение себя и опровержение другого в социальной игре — все это обретает одинаковую степень условности. Выражаясь фигу-рально, повседневная красота солнечного заката и пыльные невыразительные пейзажи становятся предметом более пристального внимания, чем поиск признания и уважения в компании самовлюб-ленных попутчиков. Осуществить выгодную сделку, подняться по служебной лестнице, получить научную степень, соблазнить надменную красотку — это принципиально подобные действия. Это наше “делание”, привычное, однообразное. Это — повторение самого себя. Даже пристальное на-104 блюдение за ползущим жуком в этой ситуации становится “неделанием”, проходом в иной, более широкий и свободный мир.
Искусство толтека заключается в том, чтобы на фоне удивительного открытия Большого Мира, лежащего за стеной чувства собственной важности, его заманчивой свежести, его новизны и странных тайн, личность не стала пассивной, не обратилась к созерцательности, отказавшись со-вершать любые социальные усилия и поступки. “Игра” продолжается, она лишь меняет свое каче-ство. Более того, она ведет к иным результатам.
Как это происходит? Социальное действие теряет свою самоценность. Этот прискорбный факт заставляет критиков нагуализма и защитников общественных интересов усматривать здесь потен-циальный вред. Ибо если утрачена искренняя вера в абсолютную важность общественного бытия, то как социум обеспечит себя энергичной поддержкой индивида? Естественным кажется вывод о полном безразличии людей, лишенных ЧСВ, к дальнейшей деятельности, грядущей остановке ис-тории и массовом бегстве бывших граждан в пещеры, пустыни и поля. В случае религиозного искания так и случается. Но для толтека социальное действие не исчезает, оно всего лишь становится действием экзистенциальным. Безупречный воин совершает усилие в качестве упражнения по развитию внимания, восприятия и самоконтроля. Более того, он знает, что только взаимодействие с общественными людьми, этими рабами эго, дает необходимый навык по управлению собственной энергией и режимом перцепции.
Эффективность межличностных взаимодействий в толтекском знании оказывается критерием раз-вития в области сталкинга и безупречности, без которого на определенном этапе невозможно обойтись.
Во-первых, это постоянный тест на трезвость и критичность мышления. Человек, следующий Пу-тем Воина, не имеет права казаться “странным”, “чудаковатым” или эксцентричным. Концепция стирания личной истории требует, чтобы вы не привлекали к себе специального внимания. Свобо-да нуждается в незаметности. А что может быть незаметнее, чем человек, идущий вслед за осталь-ными путем стандартного социального реагирования и поведения? Невольно напрашивается ана-логия с просвещенным китайцем, который, живя в Поднебесной, считал себя гармоничным суще-ством, если внутри был человеком Дао, а снаружи — уважаемым конфуцианцем. Точно так же дон Хуан хотел, чтобы его ученики были снаружи тоналем, а внутри — нагуалем. Чтобы показать ис-кусство своего контроля, он, как вы помните, даже красовался перед Кастанедой в специально сшитом на заказ костюме. Иными словами, чтобы освободиться от мира тоналя, надо искусно ис-полнять навязанные тоналем роли, ни на миг не забывая про их бесконечную условность. Во-вторых, эффективность межличностных взаимодействий имеет чисто техническое обоснование. Рассуждая про искусство сталкинга, дон Хуан уделил особое внимание проблеме маленьких тира-нов. (Подробнее я еще скажу об этом в соотв. главе.) Если мы вдумаемся в суть отношений с себе подобными, то быстро поймем: “Почти все окружающие нас люди так или иначе исполняют роль маленьких тиранов.” Лишь самые близкие в духовном и эмоциональном плане люди могут стать редким исключением из этого неприятного правила.
Таким образом, хоть социальная мотивация и теряет свою актуальность для безупречного воина, он по-прежнему активен и следит за эффективностью своего поведения. Условности социума не так просты, как может показаться, они требуют развитого внимания и повышенной бдительности. Это требования энергии первого кольца Силы, которые невозможно игнорировать, — иначе свобо-да превратится в забвение, а расширенное восприятие — в непрерывную галлюцинацию. Вот почему бытие в среде общественных игр и социальных символов сопровождает воина до са-мых высших уровней Трансформации. Дон Хуан называл это состояние контролируемой глупо-стью. Карлос узнал об этом приеме только после признания самого Нагваля, иначе он никогда не 105 усомнился бы в социальной эффективности дона Хуана, исполнявшего роль шамана-учителя. С таким же успехом можно исполнять роль профессора Калифорнийского университета или агента по продаже недвижимости. Социум не пострадает, скорее уж, выиграет, ибо приобретет подлинно эффективного участника общественного процесса.
Чувство собственной важности — не просто наша воплощенная социальность. Оно оказывает весьма значительное влияние на все устройство нашего тоналя, по сути структурируя пузырь вос-приятия, и определяет конституцию нашего энергообмена.
Очень важно понять эти два момента, поскольку мы привыкли считать ЧСВ чем-то вроде гордыни, источника субъективных оценок самого себя и других, а также предрассудков по поводу отноше-ний с социальной средой. Все это так, но это лишь верхушка айсберга, скрывающая нашу сущно-стную порабощенность миром первого внимания.
Чувство собственной важности — это генератор все системы координат для нашего поля воспри-ятия. Если страх смерти ограничивает и консервирует нашу энергетическую форму, то ЧСВ, опи-раясь на закупоренную страхом “консервную банку” тоналя, строит внутри нее систему блоков, комплексов, определяет центр и периферию, важное и второстепенное. Чувство собственной важ-ности — это строительный материал, определяющий размеры и консистенцию “кирпичей”, это на-полнение формы.
Тональ, в котором нет ЧСВ, практически пуст. У него есть лишь внешние границы и бесконечное стремление восприятия повторять само себя. Это — каркас, сотворенный страхом смерти. В таком аморфном поле пребывают многие виды животных. Здесь нет (или почти нет) символов, внутрен-них координат, в поле которых возможны внутренние эволюции — только наслаждение и боль, пища и голод, размножение и смерть. Если страх смерти обеспечивает наш гомеостазис, то ЧСВ наконец-то делает нас людьми — теми противоречивыми существами, которые, по словам дона Хуана, вызывают ужас и восхищение одновременно.
ЧСВ — стержень личности и фундамент ее мотивации в человеческом мире. В этом чувстве кроет-ся поистине гигантская сила, которая придает законченность человеческой форме. Это — самый сильный наркотик, поскольку нет ничего, вызывающего более мощную и почти непреодолимую зависимость. Почти любое социальное действие мотивировано чувством собственной важности —ради этого сомнительного “кайфа” мы работаем и живем, богатеем и творим, гонимся за политиче-ской властью или за престижными приятелями. Именно по причине ЧСВ мы все — конкуренты на этой маленькой Земле, какие бы формы эта конкуренция ни принимала — от самых возвышенных, приличных и благородных, до низменных, беспринципных, отвратительных.
Просто в какой-то миг маленький монстр в нашей голове говорит: “Этого я хочу, а этого — не хо-
чу. Это — важно и приятно, а это — никому не нужно и толку от него никакого.” Это — перцеп-
тивная позиция, внушенная вечно воспроизводящим себя социумом. Это — позиция восприятия,
построенная на условностях, нацеленная на условности, искаженная __________и извращенная одним великим
гипнотизером по имени “общество”.
Данная позиция целиком построена на символах. Кусок желтого металла или бумажка с изображе-нием какого-нибудь президента оказывается ВАЖНЕЕ привязанности или благодарности, здоро-вья, покоя, самого человека. Диплом, аттестат, статья в журнале, собственное имя на лавке авто-запчастей, счет в банке — за все это можно пожертвовать не только достоинством, но даже свобо-дой. (Иногда за это способны убить.)
Это — наша система координат. С течением жизни она становится все подробнее и сложнее. Каж-дый пункт включает в себя подпункты, категории превращаются в разветвленные системы оценок. В конечном итоге внутри поля нашего восприятия не остается ни одного объекта, который не был бы помечен согласно придуманной шкале чувства собственной важности. И это вовсе не абстрак-106 ция, которую мы держим в затылке про запас, — это непрерывная цепь подтверждений или отри-цаний, от которой зависит сила (слабость) любого конкретного восприятия. Мы в первую очередь воспринимаем то, что важно; неважное мы чаще всего не замечаем совсем. Любому ясно, что нет вещей важных или неважных помимо человека. Именно чувство СОБСТ-ВЕННОЙ важности программирует важность окружающих полей восприятия. Это правило уни-версально. Оно распространяется даже на самые мелкие пустяки, хотя мы сами можем этого не за-мечать, ибо значительная часть подобной селекции воспринимаемого осуществляется бессозна-тельным.
Наш мир “важного-неважного” чрезвычайно искусственен. Вот почему даже простой “разговор с растениями” вызывал у Кастанеды сначала полное недоумение, а потом нервный смех. Координа-ты “важности” заданы слишком жестко. Лишь на первый взгляд кажется, что это — обычные предрассудки, которые легко преодолеть.
Попробуйте для начала просто прилечь на тротуаре, безмятежно разглядывая снующих туда-сюда людей. Или написать у себя на лбу “дурак” и прогуляться по центру города... Как вам это понра-вится? А ведь это самые простые примеры игнорирования чувства собственной важности. Никто вас не убьет, не посадит в тюрьму — но даже такая лихость станет серьезным испытанием для ва-шей безупречности.
Структура всего нами воспринимаемого — результат чувства собственной важности. За исключе-нием самых фундаментальных параметров, определяющих биологическую выживаемость, все ос-тальное — проекции ЧСВ на воспринимаемый материал. Фокус внимания (прежде всего, непроиз-вольного) всегда совпадает с областью “самого важного” в мире социальных координат. Размеры, форма и длительность — все подвергается здесь определенной интенсификации. Ибо ошибка тут, по мнению социального тоналя, может быть почти фатальной.
Обратите внимание, что страх безумия (о котором мы коротко сказали в связи со страхом смерти) в большинстве случаев имеет вполне социальный подтекст. Ибо страшит не безумие как таковое, страшит утрата адекватности, т.е. утрата социальной роли. Безумие отступает на второй план. Любой невротик, который хоть раз испытывал приступ лиссофобии, знает, что наедине с собой он переживает данную фобию иначе (если его не преследует страх одиночества, то лиссофобия как бы отступает). Ужас безумия сильнее всего преследует человека, когда он думает о восприятии окру-жающих. Для них он всегда должен оставаться адекватным.
Контроль и адекватность превратились в манию социального человека. А всякая причуда — стала поводом для недоверия и подозрительности. Никого не интересует на самом деле, что происходит у вас в голове. Просто сделайте вашу паранойю (фобию, навязчивость) незаметной для социума. Основатели нейролингвистического программирования Гриндер и Бэндлер в своем подходе прямо-таки проповедовали подобный цинизм. (Например, если ваш клиент — шизофреник и слышит “го-лоса” из электрической розетки, просто научите его “общаться” с этими голосами незаметно, что-бы они не влияли на его поведение. Стоит убедить его скрывать свои “контакты” с розеткой —считайте, пациент здоров. И в самом деле, а что еще нужно?) Главное — не потревожить ядро чув-ства собственной важности.
Вы страдаете фетишизмом и коллекционируете ношеные колготки, которые выбрасывают на свал-ку? Не беда — просто делайте это так, чтобы вас не поймали, и будете успешно возглавлять мини-стерство.
Наша цивилизация достигла порога собственной условности. Шизофреники и аутисты открывают этот факт самым непосредственным образом. Они знают, что могут делать все что угодно, пока их не поймали. Пока их не обвинили в нарушении правил. Психиатры прекрасно об этом осведомле-107 ны. Эти пациенты механически воплощают идею чувства собственной важности — чувство роли, исполнение которой должно соответствовать принятым правилам. Их осознание разрушено, и они больше не живут для самих себя. Оставаясь наедине со своей психикой, они превращаются в жи-вотных.
Нормальный социальный индивид напоминает шизофреника. Он тоже не живет для себя, он — хо-дячая функция, набор поведенческих программ. Он — чувство собственной важности, которое ста-вит перед собой адекватные цели и добивается их адекватными средствами. Например, он желает стать президентом торговой фирмы — и это становится содержанием всей его жизни. Все измеря-ется этим, все служит этому. Когда никто не видит, он упивается мексиканскими сериалами или собирает открытки с изображением бейсболистов. Разве этот человек не шизофреник? Его осозна-ние точно так же сужено до минимума, он точно так же различает “правила” и “личную жизнь”, а главное — он так же бессмысленен во всех отношениях. Он — только совокупность ролей: со-трудник фирмы, муж, отец, филателист, душа компании среди таких же, как он (так как знает не-сколько анекдотов и может много пить, не закусывая). Кроме того, ему, как и всякому шизофрени-ку, никогда не хватит духу трезво взглянуть на самого себя.
Помните прекрасную притчу Кастанеды про крестьянина, который всю жизнь ухаживал за куку-рузным полем, доставшимся ему в наследство от отца? Дон Хуан еще сказал, когда послышался волчий вой, что это воет “тот самый фермер”. Это и есть сущность чувства собственной важности. В нем нет никакого величия, как думают некоторые, оно не зовет к великим свершениям, которые всегда — удел одиночек. В массе своей это просто рабство. Безоговорочная порабощенность соб-ственной ролью, которая имеет в принятой модели мира некое специальное значение, или важ-ность. Всякий раз, когда вы говорите себе, “я должен быть строителем (механиком, профессором, оленеводом), потому что так делают другие, чтобы прокормить семью, вырастить детей, построить дом и т.д. и т.п.” — это чувство собственной важности. Это ваша тюрьма, где все содержания вос-приятия заранее обусловлены, их цена назначена, все распределено, мир завершен. “Пузырь вос-приятия” закрылся.
Это чувство может расширяться и, наоборот, сужаться. Оно может захватывать частности и стро-ить модели до бесконечности, а может избавиться от пустой и вредной символики, оставив для пе-реживания одну лишь суть.
Экспансия чувства собственной важности порождает гнетущее чувство озабоченности собственной судьбой.
Редукция (сужение) чувства собственной важности устраняет все социально обусловленные ком-поненты и обнажает “внутреннее Непостижимое”, которое заставляет нас признать (а главное, по-чувствовать), что “человек — это Тайна”. Отсюда возникает особое ощущение, которое дон Хуан назвал “уважением к человеческому духу”.
Подобное уважение — совершенно не-социально. Оно никоим образом не связано со статусом или ролью, с успешностью или безуспешностью в реализации собственной судьбы, с системой оценок и координат в социальном пространстве. Оно отталкивается от универсальной доступности чело-веческого осознания Абстрактному, Бесконечному. Дон Хуан как-то указал Кастанеде на нищих индейских детей, которые рылись в мусоре, и сказал: “Каждый из них может стать человеком зна-ния”. Презрение или жалость здесь неуместны. Перед лицом Реальности все мы равны — вплоть до заключительной схватки со смертью.
Апофеоз уважения к человеческому духу — Любовь. То, что нагуализм через безупречность куль-тивирует бескорыстную Любовь к миру, Земле, Природе, — совершенно очевидно. Любовь к лю-дям, однако, — дело иное. Ибо социальный человек, как правило, демонстрирует искаженный и уродливый мир эго, мир маленького человеческого тоналя, которому нет никакого дела до пре-красной Реальности-снаружи. Разглядеть за этими деформациями, за этим убожеством сокровище 108 осознания — вот где нужна высокая безупречность. Понять условность ограничения условного мира — это достижение по-настоящему широкого и чистого восприятия. Рано или поздно это чув-ство приходит, и тогда видение человеческого мира все ставит на свои места. Понятно, что здесь нет ничего от сентиментального умиления и слезливого потакания сирым и убогим. Это — пони-мание и принятие человеческого уродства наравне с его красотой. Его не объяснить и не описать. Факт осознания свидетельствует сам себя и не нуждается в описании. Скованность восприятия и энергии, которую вызывает ЧСВ, поистине масштабна. Здесь, благодаря особому механизму перераспределения психических напряжений, скрывается огромная сила. По-этому любое потрясение основ системы чувства собственной важности генерирует богатейший спектр эмоций. Из трех базальных комплексов ЧСВ — самое продуктивное. Страх и жалость на-много проще.
Вот лишь небольшая часть из того списка эмоциональных реакций, которые характерны для чувст-ва собственной важности:
Уважение; гордость; признание; благодарность — инстинкт “приятия”.
Надменность; злоба, ненависть — инстинкт “неприятия”.
Зависть; ревность; жадность; желание владеть — инстинкты “хозяина территории”. Униженность; ничтожность; преклонение; стеснительность; желание подчиняться — ин-стинкт “подчинения”.
Честолюбие и тщеславие — инстинкт “борьбы за территорию”. Весь этот многообразный эмоциональный спектр сильно влияет на восприятие, выполняя роль строительного материала для большей части “матрицы тоналя”. Благодаря этой энергетической подпитке существует центр тоналя в виде самого важного элемента — Я, или образа себя. Благода-ря ей же формируется стандартная проекция себя во времени. Подумайте: как мы воспринимаем себя в прошлом, настоящем и будущем? Только как череду важности — неважности. Перепросмотр особенно ярко обнажает этот принцип.
Мы существуем во Времени как постоянно возрастающая важность — это оптимальная позиция для личности. Мы исполняем роль, в которой следующая сцена важнее предыдущей, подтверждает наши достижения, закрепляет их и поднимает нас на следующую ступень воображаемой лестницы. Если мы осуществили значительную часть своих притязаний, то согласны неопределенное время ограничиться простым подтверждением. Время выступает в роли фиксатора — и чем меньше наша уверенность в исполненности роли, тем чаще мы ищем ее подтверждения. С этой целью мы обра-щаемся к социальному окружению, совершаем различные поступки и ждем одобрительной реак-ции. Каждодневная активность такого рода выматывает, требует бесчисленных усилий — но соци-альный человек не в силах остановиться.
Третий вариант — это кризис и катастрофа. Если человек вдруг открывает, что его существование во Времени — не возрастающая, а убывающая важность, он становится глубоко несчастным. Утра-та социального статуса, изменение роли в сторону менее значительной — все это повергает в шок даже в том случае, если это не связано с выживанием непосредственно. Чем абстрактнее достиже-ния и лишения, тем проще заметить, до какой степени человек порабощен тональным миром сим-волов. Директор становится простым инженером и впадает в тяжелую депрессию. Министра ли-шают должности и отправляют послом в Уганду. Главного ассенизатора лишают высокого доверия 109 и отправляют чистить обычные нужники, хотя прежде он чистил лишь правительственные убор-ные. До какого абсурда бы ни дошло, человек искренне страдает. Деструктивные эмоции пораженного ЧСВ ведут к ослаблению осознания и сильному сужению воспринимаемого поля. Пребывая в состоянии угнетенности, вы мало замечаете окружающую ре-альность. Внешние впечатления вообще теряют значение, становятся бесцветными и унылыми. На это стоит обратить специальное внимание. Дело в том, что обычный человек испытывает сковы-вающее влияние ЧСВ практически непрерывно. Только отобранные по признаку важности (прежде всего, социальной) сенсорные сигналы достигают осознания. Это — сигналы-символы, это знаки, которыми можно манипулировать и использовать их опять-таки для поддержания чувства собст-венной важности. Чувственные сигналы либо полностью блокируются, либо вытесняются на пе-риферию собранного мира.
Энергетически это выражается в культивируемой инертности всей фронтальной пластины кокона. С другой стороны, этим обусловлена крайняя жесткость позиции точки сборки, поскольку важный для нас набор символов может быть собран и интерпретирован исключительно в заданном режиме восприятия. Мы бесчувственны и сосредоточены на сборке собственной важности. В этом крайне узком диапазоне мы постоянно реагируем на пустяки, строим из них все здание своей эмоциональ-ной жизни, здесь — наша судьба. Сюда уходят все наши силы, из-за чего мы так ничтожны и пере-полнены мыслями о себе.
История базального комплекса “чувство собственной важности”. Все импринты, составляющие комплекс ЧСВ, — социальны. Это делает их сложными и способст-вует образованию масштабных констелляций. При перепросмотре в этом отношении наиболее чет-ко различаются “ранние” символы-импринты и “поздние”. “Ранние” импринты связаны с наиболее однозначными ситуациями и вызывают самые сильные и неуправляемые эмоции. Их сложнее все-го трансформировать, но и число связей, ими образованных в нашем бессознательном, относитель-но невелико.
К “ранним” импринтам относятся:
(1) Импринт “хозяина территории”. Обычно он формируется в первые годы жизни и связан с конкуренцией за внимание родителя (матери или отца). О нем любят говорить фрейдисты, находя здесь причину “эдипового комплекса”. Мы не станем, вслед за психоаналитиками, ссылаться на раннюю сексуальность, поскольку личная история индивида чаще всего ни в малейшей степени это не подтверждает.
Просто ребенок ведет себя, как любое коллективное млекопитающее, обретшее первый опыт роли. Если опыт показывает, что ты — центр группы, которому по статусу положено иметь больше вни-мания (ласки, ухода, пищи), чем другим, существо впервые на чувственном уровне знакомится с представлением о собственной важности. Какое-то время ребенок находится вне конкуренции —на его крик сбегаются взрослые, чтобы утешить малыша, мать чаще прижимает его к груди, чем мужа или более взрослых детей, за ним ухаживают, его ласкают и успокаивают. Он — хозяин тер-ритории.